Глава 1. Barolo жесткой структуры
В мире существует множество антикварных магазинов, каждый из которых предлагает что-то уникальное, старинное или винтажное. Но когда речь заходит о лучших из лучших, то тут следует назвать магазин Эйнштейна, где продавались подержанные вина, недопитые выдающимися личностями и знаменитыми алкоголиками: армянский коньяк Черчилля, столичная водка Ельцина, мохито Хемингуэя и многое другое чрезвычайно раритетное, включая вина из коллекции Геринга.
Владел магазином еврей по прозвищу Ёся-Эйнштейн. Внешне он походил на великого физика и талантлив был, как великий физик, только взгляд у него проще: не во Вселенную обращён, а в российскую провинциальную торговлю.
И всё же он был гениальным рекламщиком и превосходным маркетологом. Придумал себе имидж эзотерика и тем самым решил проблему по привлечению покупателей. К нему приходили, покупали вино и слушали речь эзотерика, пытаясь понять за пределами своего понимания и извлечь пользу из секретного и таинственного.
И вот однажды, когда магазин пустовал, а хозяин пил эзотерическую смесь из полыни, мёда и пиявок, старинная дверь скрипнула, серебряный колокольчик звякнул, и в салон вошёл незнакомый покупатель. Он был молод и хорош собой, высок и статен, и, наверное, благополучен. От него веяло заграницей и большими деньгами, и чем-то ещё вкусным. Но не так вкусно, как пахнет еврейская хала. А как пахнут французские устрицы, если они вообще пахнут и хоть сколько-нибудь вкусны.
Покупателя звали Петром.
Пётр прошёлся по салону и остановил свой взгляд на итальянских дорогих винах. Эйнштейн снял бутылку с полки, погладил крутой бочок и предложил покупателю:
– Ваше вино! Взгляните! Docg Barolo.
Пётр взял бутылку и покрутил в руках.
– Хмм. Неплохой выбор.
– О да. У вас сложная винА. Жёсткой структуры и яркой кислотности. Весьма трудна для искупления.
Пётр вскинул брови.
– Какая винА?
Старик оттопырил нижнюю губу и торжественно объявил:
– Я продаю винУ. Вот ваша винА – Docg Barolo. Она находится в этой бутылке.
– Моя винА в бутылке?
Старик смерил Петра длинным придирчивым взглядом.
– Не хотите своей винЫ – покупайте винУ Ельцина. Там четверть литра осталось.
– Зачем мне винА Ельцина?
– Вот именно. Зачем вам винА Ельцина? У вас своя собственная имеется. Вот она. В этой бутылке. Произведена в Италии, в регионе Пьемонт.
– Я бывал в Пьемонте.
– Вот видите! – обрадовался старик. – Ваша винА из Пьемонта.
Пётр опомнился: что такое он говорит? Нет у него никакой винЫ! Он не воровал, не убивал, не насиловал. Он просто бывал в Пьемонте. А этот старик сумасшедший. С ним не о чём разговаривать.
Он расплатился и вышел из магазина.
На улице было морозно и ветрено. Сухие редкие снежинки, гонимые северным ветром, летели по косой и сбивались у бордюров, кололи лица прохожих и порошили на их шапки.
Пётр оглянулся. На крыльце стоял Эйнштейн и что-то кричал. Ветер рвал и комкал фразы, и разобрать речь было невозможно.
Пётр сделал жест, означающий, что ничего не слышит. Старик сложил руки рупором и закричал ещё громче, с таким напряжением, какое позволяло его стариковское здоровье.
– Не теряйте времени! Молодой человек! Скорее распивайте винУ!
Пётр брезгливо сморщился и непроизвольно послал… типа сказал: “Что вы себе позволяете?” Ветер подхватил и скомкал и зажевал нецензурную речь, но старик услышал. Свернул округлые плечи в старом вязаном свитере и перестал походить на Эйнштейна. Стал походить сам на себя, неряшливого торгаша и хитрющего еврея.
Пётр отвернулся, засунул руки в карманы и двинул небрежной походкой, чуть развинченной и неторопливой, как у ленивого хозяйского кота.
Ввинтившись в толпу, он поднажал, продираясь через человеческий поток, чувствуя себя таким же, как все: озабоченным и усталым, торопящимся домой после работы, чтобы успеть к ужину, к заботливой жене и любимым детям.
Однако всё было не так!
У Петра не было работы. Он сам был работодателем. У него не было жены и детей, но были телохранитель и водитель, автомобиль “Maserati” и дом в Швейцарии, квартира в Лондоне и родительская хрущёвка в том регионе, где в данный момент он находился. В самом центре российской глуши.
Пётр был одинок. И у него была винА, если верить Эйнштейну. Docg Barolo, произведенная в Италии, в регионе Пьемонт.
В Пьемонте он был четыре года назад. Стояло прохладное октябрьское утро. Долины окутывал туман. Пахло перегноем, орехами и печным дымом.
Отель, где он остановился, располагался в старинном замке, застрявшем на холме среди обширных виноградников Ланге.
Замок был выстроен в двенадцатом веке и много раз перестраивался, менял конструкцию и внешний облик. Узкие проёмы окон напоминали бойницы средневекового бурга. Огромные залы, винтовые лестницы и слепые коридоры хранили мрачную готическую таинственность. Самой большой ценностью являлся е погреб, где хранилось “Barolo” – вино королей и король среди лучших итальянских вин.
Хозяйка замка, костлявая некрасивая итальянка без определённого возраста, включила электричество, и венецианская люстра, свисающая над прямоугольной столешницей, вспыхнула яркими канделябрами. Мрак растворился, и комната повеселела. Обнажился почерневший буфет и кожаные кресла с деревянными подлокотниками в виде львиных голов с позолоченными гривами.
Наступило время ужина. К столу подали тушеное мясо с овощами, горячую кукурузную кашу и местное красное вино. Простая деревенская пища приятно утешила молодой организм. Пётр расслабился и расположился в кресле у ярко пылающего камина.
В каминную вошёл мальчик, хозяйский сын. На вид ему было лет одиннадцать. Он был хорош, нежен и улыбчив, и премило простодушен. Белая кожа и припухлость губ придавали сходство с херувимом. Непослушные волосы сползали на глаза и мешали ему. Он откидывал голову назад. Волосы взлетали и падали каскадом, укладывались набок и опять сползали, закрывали глаза и мешали. И мальчик опять откидывал голову назад.
Мальчика звали Антонио.
Пётр вступил с ним в беседу и, нащупав интерес к музыке, высказал свою привязанность к британской группе “Queen”.
Антонио охотно выслушал и кивнул, хотя мало что понимал по-английски.
– Рок полезен для ума, – внушал ему Пётр. – Хочешь стать рокером? У рокеров высокий IQ.
– Si1, – отвечал мальчик и смешно морщил лобик, пытаясь осмыслить сказанное.
Но осмыслить не мог. Его английский был плох, а природной сообразительности катастрофически не хватало.
– Хочешь стать рокером, как Дэвид Боуи?
Вот это он понял. Вскочил и ударил себя в грудь.
– I am also a Black Star2!
Пётр покорил сердце маленького итальянца. А поздним вечером, когда готовился ко сну, в номер проскользнул Антонио и юркнул в его постель.
Обескураженный Пётр сдёрнул с кровати одеяло и грозно возвысился над мальчонкой.
– Ты ничего не попутал? Приятель?
“Приятель” испуганно натянул одеяло на голову.
– I'm scared. Can I stay with you3?
Пётр откинул одеяло.
– Вставай. Иди к родителям. Объясни им, что тебе страшно, что ты не можешь оставаться один.
– No! No! Mi rimprovereranno. Mi lasciano sempre solo4.
Мальчик свернулся калачиком и затих.
Сердце мужчины дрогнуло. Он вспомнил, как в детстве боялся темноты, как леденел от страха, звал на помощь родителей, а они не приходили. И так длились часы, пока, намучившись, он не засыпал тяжёлым тревожным сном.
Ему стало жаль пацана, и он оставил его в своей постели.
– Что мне с тобой делать?
Мальчишка вытаращил глаза, не понимая, что говорит русский дядя.
– Может, спеть тебе колыбельную?
– Si.
Присев на краешек кровати, мужчина тихонько запел.
– Спокойной ночи. Спать спокойно…
Он пел так, как бы пел Джон Леннон, укладывая сына спать. В этом было что-то трогательное и очень человеческое: русский бизнесмен, уставший от одиночества, пел колыбельную песню испуганному мальчику.
Незаметно подкрался сон, и мальчик уснул, уютно устроившись в чужой постели.
Пётр уселся в кресле и открыл ноутбук. Проверил электронную почту, отправил пару мессенджеров, ознакомился с экономическими новостями, сделал пометки в дневнике, позвонил управляющему, спланировал будущий день и не заметил, как сам уснул.
Когда он проснулся, Антонио в комнате не было.
Пётр принял душ, побрился, оделся и спустился на завтрак. Болела голова. Хромало настроение. Он выругал себя за то, что не выспался. А впереди был редчайший день, когда он был свободен. И от своей свободы он был намерен получить удовольствие. Но как это сделать, если болит голова и ломит тело?
Выпив крепкий кофе и закусив омлетом, он поднялся на второй этаж, чтобы отлежаться в номере. Каково же было его удивление, когда у дверей он встретил Антонио.
Пётр недовольно поморщился: опять этот мальчик! Капризный и навязчивый. Ему не хотелось общаться. И все же он уступил, поборол свою неприязнь и впустил ребёнка в комнату. Ребёнок не виноват. Он не понимал, что у взрослого поменялось настроение, что взрослый больше не хочет играть и изображать из себя в доброго дядю, который укладывает спать мальчиков и поёт колыбельную Леннона.
Мальчик вошёл в номер, расположил на столе ноутбук и включил запись «Linkin Park». Энергия рока захватила его, и он стал ритмично двигаться, всё больше и больше поддаваясь кайфу. Он дёргал и мотал головой и трясся всем телом.
Потеряв связь с реальностью, он стал срывать с себя одежду и разбрасывать её по комнате, как это делают закоренелые рокеры, соревнуясь в экстраординарных поступках.
– Эй! Пацан! Остановись!
Антонио не слышал. Он бился в ритме, желая понравиться русскому дяденьке. И делал это так настойчиво, так искренне и простодушно, как делают обычно дети, недополучившие родительской любви. Они добиваются внимания взрослых, приклеиваются к ним всей душой, обожают их и боготворят, но только до тех пор, пока чувствуют любовь. А если что-то не так, они ненавидят лютой ненавистью и не прощают никогда!
Пётр легонько толкнул Антонио. Тот не ощутил толчка, продолжал дёргаться и увлечённо подпевать согласно динамичному ритму.
Пётр толкнул сильнее. Антонио упал, ударился головой и забился в эпилептическом припадке.
Всё случилось внезапно. Судороги скрутили конечности, дыхание сделалось учащённым, лицо исказилось: появилось крупное дрожание век и сильное подёргивание мышц. Ротовое отверстие заполнила пена. Его вытошнило. Он обмочился. Долгое время находился без сознания и, собственно, не мог знать, что с ним случилось. А когда очнулся, то обнаружил под собой лужу, испугался и убежал.
Пётр остался один. Одежда была загажена рвотной массой, обувь залита мочой.
Это было омерзительно. Омерзительно было всё: одежда, комната, отель и сам мальчик. Особенно омерзителен мальчик!
Быстро переодевшись, он вызвал хозяина и в двух словах объяснил, что произошло. Не дождавшись извинений, он покинул отель. О мальчике постарался забыть. Вычеркнуть его из памяти, как гадкий, ненужный эпизод.
Прошло четыре года, и Пётр приобрёл винО у Эйнштейна. И что же случилось? Он вдруг понял и осознал, что виноват перед итальянским мальчиком. Эпилепсия, которую тот приобрёл вследствие удара головой, была жутким заболеванием, разрушала мозг и выжигала психику. Антонио стал эгоистичным, агрессивным и неуравновешенным. Часто впадал в депрессию, страдал припадками, мучался головными болями и неутолимой тоской.
Всё это проделал с ним Пётр. Он сделал мальчика больным. Он это понял тогда, когда купил вино у Эйнштейна. Всё понял и осознал. Грудь его сдавил стенически-удушающий стыд. В сердце вцепилась ВинА и, как злобный гребнистый крокодил, стала рвать и трепать сердечную мышцу.
Пётр решил, что нужно помочь Антонио. Он слетает в Пьемонт, поговорит с его родителями и даст денег на лечение.
Глава 2. Старый замок, вино и вендетта
В Турин он прилетел в канун Нового года. Решил остановиться в старом замке. Вышел из такси, взобрался на холм и остановился у старых ворот.
– Ну здравствуй, дружище!
Хмурый обшарпанный бург встретил его молчанием. За четыреста лет он немало повидал чудаков. Но Пётр был особенным, самым чудаковатым. Вот он стоит в кашемировом пальто и с саквояжем от «Prada», в котором лежит винО, упакованное в дурацкий пакет с логотипом “Моя вина”. Чья винА? Его винА? Непонятный русский. Чего он ждал от встречи с обитателями замка? Разве они поймут его русский дух? Разве оценят его совестливую душу?
Дверь отворил хозяин и проводил в тот же самый номер, какой он занимал раньше. Из окон виднелись крыши домов, вершины холмов и спящая долина – умиротворённая деревенская благодать, покрытая тонким снежным кружевом.
До наступления Нового года оставалось пять часов.
Пётр принял душ, поменял сорочку и направился в гостиную, украшенную во всё красное. Итальянцы любят красное. Считается, что красное приносит благополучие и удачу. Стол был застелен красной скатертью, в канделябрах зажжены красные свечи, на стенах развешены красные гирлянды, а гости одеты в красную одежду.
Пиршество возглавил хозяин.
Его старая мать, седая мадонна в красном расшитом кокошнике, расположилась по правую руку. Она была глуховата и вносила диссонанс в праздничное новогоднее застолье. Однако никого это не раздражало. Наоборот. Все относились к ней уважительно, подавали на пробу блюда, терпеливо ухаживали и разъясняли слова, которые она не расслышала или не поняла.
Усталая супруга, безликая донна в красной кружевной накидке, села по левую руку хозяина. Она ничего не ела, следила за порядком и пополняла тарелки. Худая и некрасивая, она была из обедневшего дворянского рода. Истощённость её запястий украшали старинные фамильные драгоценности. Костлявые ключицы прикрывало громоздкое колье.
Рядом с ней сидел сынок, несовершеннолетний отпрыск, единственное утешение престарелых родителей. Он много ел и мало говорил, и весь словно был намерен взлететь и исчезнуть за стенами замка. И всю новогоднюю ночь провести в обществе друзей и подружек.
Пётр бросил быстрый пытливый взгляд. Антонио покраснел.
Он вырос и повзрослел за то время, пока они не виделись. Носил крутую одежду рокеров: кожаные брюки, кожаную косуху, высокие гриндерсы и мощные наушники, подключённые к тяжёлому испепеляющему року. Длинные русые волосы были собраны в узел. Виски идеально подбриты. Руки татуированы. Над верхней губой темнел несмелый пушок. Взгляд его сделался глубоким и настороженным. Казалось, весь внутренний мир был закован в комплексы, озлоблен мрачными образами и измучен неудовлетворённой плотью.
Неловко развернувшись, Пётр опрокинул бокал, и багровая жидкость залила жаккардовую скатерть. Гости вскочили с мест и захлопали в ладоши. Открытые лица итальянцев озарили безудержное веселье и нескрываемая радость.
– Allegria5! Allegria!
Хозяева согласились: allegria. Разлить вино считалось хорошей приметой, сулило урожайный год, успешный сбор урожая и большую выручку. Итальянцы пустились в пляс. Хозяева остались довольны. Праздник удался. И только хозяйский сынок был молчалив и не весел.
Пётр коснулся его холодных пальцев.
– Антонио…
Мальчик отдёрнул руку, встал и переместился к камину. Пётр увидел, как он сутул, длинноног и несуразен, и в то же время пронзительно красив. Сердце сжалось от тихого восторга. Он и сам не ожидал, что в нём проснутся тёплые нотки и неизведанные ранее отеческие чувства.
Антонио это почувствовал. И ссутулился ещё больше.
Так они и сидели, словно связанные невидимыми нитями: один за столом, другой у камина. Их разделяли пять шагов, и в то же время их разделяла пропасть, какая существовала между зрелым мужчиной и пятнадцатилетним подростком.
Хозяин распахнул окно, и шум застолья приостановился. Морозная ночь вздохнула. На сельской башне оживились часы, и бой курантов возвестил, что наступил Новый год.
Пётр посмотрел на Антонио. Тот спрятался за спину отца, а потом и вовсе исчез. Ушёл из дома, чтобы на улице провести время вместе со своими сверстниками. Возможно, он поедет в Бароло. Встретиться с девчонкой и зажмёт её в тёмном углу. И будет целовать всю ночь.
А Пётр останется один. Совсем один. В старом промозглом замке, полного приведений и безудержного итальянского веселья.
Пётр поднялся в свою комнату, разделся и лёг в постель. Не спалось, не думалось. Ничего не хотелось. Он просто лежал и смотрел в потолок.
Скрипнула дверь. Лёгкой тенью в комнату проскользнул Антонио. Он покрутился у окна, постоял у стола и вывалил груду маленьких целлофановых пачечек с белым кристаллическим порошком.
Пётр сел в постели.
– Ты толкаешь дурь?
Антонио пожал плечами.
– Droga ricreativa6.
Пётр нахмурился.
– А не боишься, что я вызову полицию?
– Perche7?
Пётр побагровел: дрянной мальчишка! Не затем он приехал, чтобы вляпаться в наркоту. Готовил подарок, хотел поговорить по душам. А что получил взамен? Адренохром?
Антонио улыбнулся: о нет! Это не адренохром? Если бы он имел доступ к адренохрому, был бы самым богатым драгдиллером!
Закипающий гнев неожиданно схлынул, а на смену ему пришло брезгливое недоумение. Неужели Антонио так жесток? Адренохром – кровь из мозжечка истерзанных младенцев. Первосортный наркотик для осатанелого Голливуда. Неужели Антонио мог бы торговать адренохромом?
Пётр поднялся с постели. Постоял. Подумал. Вот идиот! Рассчитывал на понимание. Кого? Подростка, шибанутого на всю голову!
– Давай! Вымётывайся!
– Perche?
Пётр сделал круговое движение рукой.
– Давай! Давай! Вымётывайся!
Антонио не уходил. Он заглянул в пакет с логотипом “Моя вина” и достал бутылку “Barolo”.
– Beviamo del vino8.
Пётр отрицательно покачал головой. Антонио не тот человек, с кем должен распить винО и раскаяться за свою винУ.
– Ah, così9! – воскликнул подросток, подхватил пакет, распахнул створки окна и выбросил винО на улицу. Послышался звон разбитого стекла и весёлый смех итальянцев.
– Allegria!
Пакет взмок и разорвался, и бордовая жидкость разлилась по брусчатке. Пётр почувствовал суеверный страх: винО Эйнштейна разлито, разрушена эзотерическая сущность, и теперь никогда не избавиться от винЫ.
Увидев огорчение, с каким Пётр принял факт разбившейся бутылки, Антонио перепугался, сгрёб белые пакетики и быстро выскочил в коридор.
Пётр долго не мог заснуть, ворочался и взбивал простыни, пока, наконец, не отключился, не растворился в быстром беспокойном сне.
Проснулся от постороннего звука. Лязгнул ключ в дверном замке, скрипнула входная дверь, и в комнату вошли трое.
Не включая свет, они набросились на Петра, перевернули лицом к подушке и придавили сверху. Один сел на плечи, другой на ноги. А третий стоял у кровати и ни в чём не участвовал, только подрыгивал ногами, обутыми в знакомые гриндерсы.
Сидевшие сверху всей своей тяжестью вдавливали его в кровать, стянули трусы и оголили ягодицы. Вогнали палку в анальное отверстие, совершили несколько поступательных движений и резко крутанули. Пётр сжал зубы и зажмурился, чтобы не закричать от боли. Палку выдернули. Молча соскочили. И, не проронив ни слова, вышли из комнаты.
Пётр остался один.
Он лежал, уткнувшись в подушку, и скрежетал зубами. Потом высморкался прямо в простынь, встал, но не сделал двух шагов, как его вытошнило. Вывернуло все, что съел за новогодним столом.
Рвотные массы лежали перед ним на полу и отвратительно воняли.
Оставив неубранной блевотину, он направился в душ. Вода смыла пот, смягчила боль, уравновесила энергию. Вышел освежённым, но по-прежнему оскорблённым.
Убрал за собой блевотину. Долго стоял у окна. Хотел вернуться в постель, но увидел кровь и воздержался.
Заметив на стуле куртку, оставленную Антонио, он сорвал её и, размахнувшись, швырнул об пол и растоптал ногами.
Каков подлец! Каков гадёныш! Убить его мало! Хотя можно и убить!
Он схватил пистолет, который всегда был при нём, и выскочил в коридор. Где этот мерзавец?
Ударом ноги вышиб соседнюю дверь, ворвался в комнату, в которой проживал Антонио, но никого там не нашёл.
Выстрелил в люстру, вышел в коридор и расстрелял все плафоны.
Замок погрузился во тьму.
Взвыл тонкий женский голосок. Послышались причитания, громкие разговоры, крики и ругань.
Кто-то зажёг свечи. Кто-то вызвал полицию.
Минуя остолбеневшего хозяина, Пётр бросил пятисотенную и стремительно покинул отель.
Добравшись до Турина, засел в ресторане. Сидел, пил коньяк и осторожно двигал задницей. Болело внутри, в самой сердцевине. Ворочались и застревали в мозгу тяжёлые, разрушающие мысли: возможно, это была вендетта? Нет. Не похоже. Скорее это была дерзкая подростковая выходка.
От употребления коньяка эмоции упростились. И он решил, что помнить об этом глупо, а простить – великодушно. Он не настолько глуп, чтобы быть великодушным.
Что же остаётся делать?
“А ничего! Плюнуть и забыть. Не жевать, как жвачку, не обсасывать, как кость, а просто выплюнуть. Тьфу! Только придётся заплатить за молчание. Иначе фотографии попадут в СМИ, и тогда неприятностей не оберёшься. Спокойствие стоит того, чтобы заплатить”.
Пётр позвонил Антонио. Потребовал, что тот держал язык за зубами. И его дружки держали. Иначе приедут русские дяди и разберутся с ним. Им мало не покажется!
Антонио струхнул и пообещал молчать.
Пётр отключил телефон и бросил на стол. И вспомнил, с каким настроением приехал в Бароло. Хотел поговорить с Антонио и его родителями. И что из этого вышло? Лучше не вспоминать! Лучше заплатить и никогда не вспоминать. Он провел несколько банковских операций, в результате чего Антонио стал обладателем двухсот тысяч евро.
Забросив телефон в саквояж, он облегчённо выдохнул и расслабился: теперь можно насладиться Италией. Ах, какие приятные люди эти итальянцы! Какой хороший сервис и отличный итальянский кофе!
Он пил ароматный эспрессо и наблюдал за пожилой итальянкой, которая посадила за стол собачонку и потребовала её обслужить.
Пётр добродушно ухмыльнулся и подумал, что чудаки встречаются везде. Вот и он. Чудак. Зачем он прилетел сюда? Чего ждал от Антонио? И что получил? Жутко вспомнить.
Он расплатился с официантом, вызвал такси и через час был в самолёте. Занял место у окна и смотрел, как огромная реактивная машина мягко вырулила и стремительно взлетела и, разорвав облака, быстро набрала высоту и взяла курс на запад.
Пётр давно уже жил в Лондоне. Среди холодных и чопорных людей, умеющих держать дистанцию и не лезть в чужую душу.
Самолёт приземлился во Хитроу. Его встретил телохранитель и проводил до автомобиля. Водитель принял саквояж и поставил в багажник. Пётр устроился на заднем сиденье и открыл ноутбук.
Не работалось. Болели душа и задница. В голову лезли неприятные мысли. Почему так случилось? ВинА даже не казалась ему винОй. Не ощущалась тяжестью, не проявлялась ответственностью. Как будто её вовсе не было.
Пётр ощутил винУ, когда купил у Эйнштейна “Barolo”. Только тогда понял, что виноват перед Антонио. По его винЕ мальчик приобрёл эпилепсию. Его мозг деградировал, психика обеднялась. Он пребывал в состоянии непроходящей злобы. Теперь он будет злобствовать всегда. Бить, оскорблять, обижать и мстить. Так будет всегда, если не лечить эпилепсию.
Пётр решил, что вернётся в Пьемонт и поговорит с родителями Антонио. И настоит на его лечении.
Поездку в Пьемонт он запланировал на июнь. В Турине должна была состояться встреча с руководителем компании “Fiat”. Он подпишет договор, обсудит детали и, освободившись, съездит в Бароло. Пару дней проведет в замке.