В недалеком будущем люди будут способны сохранять свои мысли в облаке, передавать их посредством писем и экспонировать в информационном поле Земли. Я до этого момента не доживу. Мои мысли будут потеряны и полностью уничтожены, а мозг останется в закрытом состоянии. К сожалению, многое из того, что было раньше, уже забыто и утрачено в памяти и не нашло отражения в моём сознании. А так важно помнить, осознавать и уметь пережить заново, чтобы вовремя подвести итог.
* * *
Мои школьные годы прошли в шестидесятые в военном городке на северо-востоке Казахстана. Отец служил в авиационном полку и осуществлял ядерную защиту СССР. В низкогорном массиве Дегелен располагался полигон1, где проводились ядерные испытания. Заряд закладывался в штольню и подрывался. Гору двигало и подбрасывало, и разрывало изнутри. Однажды приподняло на четыре метра, и гора несколько секунд повисела в воздухе, а потом плавно опустилась, и горный рельеф восстановился. Кругом простиралась пустыня, и если были пострадавшие, то только животные. Жилой городок находился в тридцати километрах от полигона. Мы ощущали колебания почвы, наблюдали термоядерный гриб, перемещение радиоактивных облаков и взлёт баллистических ракет.
Я любила свою ядерную родину, считала её лучшим местом Земли. Зимы там были суровыми и заснеженными, а вёсны – бурными и радостными. За ночь нарастали сосульки. Днём их трогал весенний ветер. Они оживали и весело звенели, стекали тонкими струйками и, отрываясь, падали с крыш и разбивались на множество хрустальных осколков. Всё вокруг журчало, потрескивало и похрустывало. Я меняла русла рек, сооружала каменные континенты и вброд переходила мировые океаны.
В тот год Иртыш вскрылся рано. Ещё не закончился ледоход, а мальчишки уже купались. Течение несло их мимо раскидистых тополей, а взрослые стояли на берегу и призывали выйти из воды. Мальчишки не слушали, радовались тёплой воде, разогретой радиацией2, и ловко маневрировали между небольшими дрейфующими льдинами. Об изменении их здоровья стало известно не сразу. Радиация убивала незаметно, поражала раком, белокровием или лучевой болезнью. Сильные организмы быстро восстанавливались, слабые долго страдали.
Невидимое излучение пронизывало нас днём и ночью. У жителей городка наблюдались повышенная раздражительность, случались приступы депрессии или эйфории.
Среди подростков бурлила любовь, кипели чувства, вздувались пузыри романтики и жгли эротические фантазии. Моя первая любовь вспыхнула как яркая двойная звезда. Я полюбила сразу двоих: мальчика и девочку.
Алекс, невысокий, кареглазый и очень общительный паренёк, учился в девятом классе и был на год меня старше. Я стеснялась его, боялась заговорить первой и не выдерживала прямого взгляда, словно меня ослеплял нимф, светящийся над его головой. Любовь распирала изнутри и требовала немедленного выхода. Я рассказала о ней подружке, в которую тоже была влюблена. О да! Влюблена. Так сложно может быть устроен человек, ещё не достигший пятнадцати лет.
Ленка была зеленоглазой, с длинной русой косой и длинными стройными ногами. Носила красивую школьную форму и нейлоновые чулочки, каких не было у других девчонок. Я обожала её. Не видела никаких изъянов. Хотя нет. Был один. Ленка не выговаривала звук “л” и подменяла его звуком “в”. Выходило довольно забавно: “Вена вьюбит вёд”, “Васточки ветают”. Со временем она научилась обходиться без “л”, и речь её зазвучала красиво и достойно.
Моя любовь, которую я испытывала к Алексу, Ленке очень понравилась. Она её присвоила и распустила фривольное внимание. Алекс польстился, почувствовал мужскую значимость, раздул непомерное либидо и навсегда очаровался Ленкой.
Наша дружба расстроилась. Моё место заняла Мия. Теперь Ленка с Мией прогуливалась по коридору, просиживала время в буфете и шушукалась в туалете. Быстрые, резкие, без романтических соплей и со здоровым прагматизмом, они следовали одному и тому же принципу: держались вдвоём и только вдвоём и никого в свои отношения не впускали. Выглядели очень эффектно, как манекенщица Твигги3: высокие, длинноногие, с прямыми волосами и длинными чёлками до бровей. Родители не жалели денег, одевали своих доченек по самой последней моде: мини-юбки, высокие сапоги, плащи “Болонья” и шубки из искусственного меха. Ленка и Мия были нашими ровесницами, но казались гораздо старше. В период сексуальной революции они знали о сексе всё.
Мия жила в гармонии со своими сексуальными потребностями, умела привлекать мужчин, скрывать секс от посторонних и выстраивать материальные отношения. Секс у Мии был праздничным и полигамным.
Ленка была другой. Утончённой, читающей и думающей, словно сотканной из чёрных и розовых нитей, с холодным оттенком эгоизма и изящным вкраплением жемчужин: красиво, дорого и необычно. Ленка заслуживала праздника, а получала суррогат. Секс у неё был моногамным, поспешным, в тёмном подъезде или где-нибудь за кустом. Время, которое она провела с Алексом, окрашивалось нежностью и болью. Счастья в этих отношениях было мало. Превалировало противостояние. У Ленки обнаружилась стервозная натура, у Алекса – свободолюбивый нрав. Они часто ссорились, расставались и опять возвращались друг к другу.
Я не участвовала в сексуальной революции, придерживалась консервативных взглядов: “Если замуж, то девушкой”. Сдружилась с одноклассницами. Мы были детьми в сравнении с Ленкой и Мией, увлечёнными мечтателями, неукротимыми романтиками: ловили звёздную пыль, читали стихи и прислушивались к регистру ночи. К нам присоединялись ребята из нашего класса, и тогда, смеясь и смакуя каждую секунду нашей восторженной юности, большой и шумной ватагой мы неслись по “проспекту Бродвей”! О-го-го! Звёзды! Расступитесь! Мы летим покорять Вселенную!
Алекс понимал, что я в него влюблена. Приглашал в компанию старшеклассников. Мы пили вино, слушали Битлз, но никогда не целовались. И никогда с нами рядом не было Ленки, хотя её он держал на сердце, а меня – в запасном кармане.
Иногда он приходил ко мне домой. Всё предполагало развитие отношений, но отношения не развивались. Я стеснялась, пасовала и быстро сворачивала взгляд, словно мне мешал нимб, светящийся над его головой.
Однажды я осмелела и в присутствии Алекса вымыла голову, словно смыла нимб, и приблизилась к грешнице. Мне показалось, что этот намёк он понял. Я блистала взглядом, встряхивала головой и запускала фейерверки водяной пыли.
– Я тебе нравлюсь?
Алекс краснел, конфузился и молчал.
Я одёрнула сарафанчик и поправила бретельку.
– Значит, не нравлюсь?
Он попытался что-то сказать, но голос застрял в гортани. А когда продрался звук, то оказался сухим и хриплым, словно одеревеневшим.
– Кхе-кхе! Нравишься.
В моём животе приятно защекотало. Вязкий энергетический флюр, сотканный из мужских флюидов, окутал юное, жаждущее любви тело. Я расчёсывала волосы, поглаживал плечи и поглядывала на Алекса. Создав энергетический шедевр, я не знала, что с ним делать: как пользоваться “подогретым” мужчиной? В этом смысле мы с Ленкой были разными: она провоцировала, продавливала и нападала, а я заманивала, играла и ждала. И изнемогала от нетерпения. В конце концов, я не тринадцатилетняя прыщавка, которую запрещено любить. Не пятидесятилетняя тётка, которую невозможно любить. Я – пятнадцатилетняя, сероглазая, русоволосая и очень даже симпатичная девочка. Меня должны и обязаны любить!
Радость большим горячим пузырём поднималась откуда-то снизу и, наполнив лёгкие, лопалась и растеклась мелкими щекотливыми пузырьками. Мои ноги ослабели, и я медленно сползла на пол. Между ног сделалось влажно и горячо, и я почувствовала пульсацию.
Алекс тем временем возился с рубашкой, потом с ремнём и ширинкой. И невзначай произнёс имя Ленки.
Я услышала её имя и тут же захлопнулась, как морская раковина, охраняющая свою жемчужину. Не для того я зрела и хорошела, чтобы здесь, на кухонном полу, меня трахнул Алекс, воображая вместо меня Ленку! Ни вместо, ни взамен!
Сидя на полу, я подтянула ноги к подбородку и окончательно решила: ни за что и никогда!
– Что-то не так? – поинтересовался Алекс.
– Всё не так.
– А просто так поцеловаться нельзя?
– Нет! Нельзя!
– Зачем же всё усложнять?
Натянув платье на колени, я не ответила.
Он встал, застегнул ширинку, сказал: “Ну нельзя, так нельзя!” и направился к выходу. Меня заколошматило. Я поняла, что теряю его. Возможно, навсегда. Мне бы окликнуть, остановить… Но я не окликнула, не остановила. Я боялась любви. Страх хаотично кружил внутри, вспыхивал жутью, разгорался огнём и обдавал жаром, а потом затухал, пробивал ознобом, сводил челюсти и заряжал дрожью. О да! Я боялась любви!
* * *
Десять лет спустя, когда я вышла замуж, боязнь любви стала оправданной. Однажды вечером… впрочем, не однажды! Мужские руки сцепились на моём горле и деформировали гортань. Доступ воздуха прекратился. Сознание помутилось, и перед глазами промелькнула жизнь. Пальцы вовремя разжались, гортань восстановилась, и я задышала. Прокашлялась и отползла в ванную. Отлежалась и заглянула в зеркало. Увидев синяк под глазом и множественные синяки на горле, я села поверх унитаза и задумалась: зачем мне такая любовь? Для кого я берегла свою девственность? Для мужа? Ну что ж! Вот он! Муж. Пьяный лежит на кровати.
Быстро раздевшись, я оседлала его и запустила секс. И не могла остановиться. Взлетала и падала! Взлетала и падала! О! Это был секс! Не с пьяным мужчиной, лежавшим подо мной, а с семнадцатилетним юношей из моей восторженной юности. Насытившись, сползла, оставив неудовлетворённым. С устойчивой непроходящей эрекцией.
Я его изнасиловала. Должна ли пожалеть?
За всю супружескую жизнь я первый раз обошлась без мастурбации. Получила вагинальный секс с его феерическим завершением, последующим ощущением эйфории, полноты сил и сладостного удовлетворения.
Я вышла из спальной и хлопнула дверью.
* * *
После окончания школы Алекс уехал в Новосибирск, чтобы поступить в Новосибирский государственный университет. Не выдержав экзаменов, он завёл роман с одноклассницей и всё лето проболтался на пляжах, дискотеках и в уличных кафе. Это стало известно Ленке. Она ревновала и переживала. И решила обсудить измену.
Ленка сидела на диване, поджав под себя ноги, и теребила уголок ковра. Печальная и красивая, как марципановая розочка, как высохшая бабочка в коллекции. Я любила её. И любила Алекса. И даже не знала, кого из них я любила больше: Ленку или Алекса.
– Что ты думаешь? Измену можно простить?
Я пожала плечами и, желая оправдать доверие, с которым обсуждался щекотливый вопрос, глубокомысленно произнесла:
– Простить измену – значит получить новую. Значит усугубить проблему и осложнить ситуацию.
Ленка прищурилась.
– Зачем так сложно?
– Ну-у-у…
– Хочешь оставить его себе?
Застигнутая врасплох, я справедливо возмутилась: “Вовсе нет”. И это было справедливым, потому что никому не позволено так варварски и глубоко копаться в чужих чувствах.
Ленка сдвинула брови и блеснула зелёными глазищами.
– Не простить – значит потерять навсегда.
Она наклонила голову, и мне захотелось погладить затылок. Но я не решилась. Тихонько вздохнула и провела рукой по стене, по геометрическому рисунку ковра, на фоне которого сидела, как застывший манекен с несгибаемой спиной и честным взглядом.
– Он тебе изменил.
– Ну и что? Я его прощу.
– Простишь измену?
– Я так хочу!
Она встала и прошлась по комнате. Плотно задёрнула шторы, чтобы предотвратить доступ жары, и, вернувшись к дивану, опустилась рядом со мной.
– Жизнь проще, чем тебе кажется!
– Настолько проста, что не надо себя уважать?
Приподняв брови, она скользнула взглядом по моим обгрызенным ногтям.
– Не надо создавать себе трудностей.
Я фыркнула и отвернулась, и спрятала между ног свои постыдные ногти. Ленка проследила за моими руками, немного подумала и сказала:
– Жизнь тогда имеет ценность, когда имеешь всё, чего тебе хочется.
– А если не имеешь? Тогда ценности нет? Не следует жить? Тогда нужно удавиться?
Она невесело усмехнулась.
– Ты права. Тогда нужно удавиться.
Я скривила губы.
– Ну, знаешь ли! Это не выход. Не вопрос и не принцип. Это дешёвый неоправданный фарс!
Ленка вспыхнула и хотела оправдаться, но я не дала. Быстро поднялась с дивана, коротко распрощалась и легко скатилась с лестницы. Мы стоили друг друга и дополняли, как части банаховых пространств4.
* * *
С годами мои принципы смягчились. Я перестала быть категоричной. Научилась принимать измену, прощать недостатки друзей и мириться с ущербностью морали. Только в одном сохранила твёрдое убеждение: если мужчина любит, то любит. Не изменяет, не доминирует, не манипулирует. И, конечно же, не подвергает домашнему насилию.