Гарем. Реальная жизнь Хюррем

© Colin Falconer, 1993

© Г.И. Агафонов, перевод, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Часть 1
Паутина

«Вход в цесарский дворец опутан паутиной»

из Саади

Глава 1

Стамбул, 1522 г.

Когда в гареме Старого дворца появлялась новая юная рабыня, ее незамедлительно начинали обучать азам османского языка, принятого при дворе, и основам учения Корана. А также препоручали одной из распорядительниц гарема для подготовки к исполнению конкретных обязанностей.

Хюррем в наставницы досталась кяхья, хозяйка Шелковой комнаты, желчная черкешенка с лицом цвета дубленой кожи. Старуха все цеплялась за воспоминание о своей единственной бесплодной ночи с султаном Баязидом, дедом нынешнего султана Сулеймана. С тех пор она коротала свои дни в гареме в роли главной портнихи, затерявшись среди гор парчи, дамаска и атласа, – но, по кротости нрава, не роптала.

Пальцы у Хюррем были ловкие, глаз – меткий, и носовые платки с ее вышивками снискали дошедшие и до нее похвалы самой валиде-султан, то есть матери султана. Работала она, тихо напевая, над вышивкой золотой и серебряной нитью по отрезу зеленого атласа из Дибы затейливого орнамента из листьев и цветов. Напев же этот девушка в детстве переняла у отца; это была татарская песня о степных просторах и северном ветре.

Вот и не услышала она, как сзади подкралась тихо вошедшая в комнату кяхья, а очнулась сразу от жгучей и звонкой оплеухи. В шоке отпрянув и выронив иголку, Хюррем замахнулась, чтобы дать сдачи…

Глаза кяхьи недобро блеснули:

– Ну давай, бей меня! Капы-ага тебе живо устроит бастинандо!

Хюррем опустила руку.

– И не петь мне тут, сколько раз тебе говорила! Это же гарем, и здесь всегда стоит полная тишина.

– Мне нравится петь…

– Тут имеет значение только то, что нравится повелителю нашему.

– Но его же здесь и близко нет сейчас. Можно хоть из пушки во дворе палить, и он об этом даже не прознает.

– Дерзкая проказница! – с этими словами кяхья влепила подопечной еще одну пощечину, но на этот раз Хюррем была к ней внутренне готова. Правда, удар оставил пунцовый след на ее щеке.

Затем старуха подобрала платок и принялась высматривать изъяны в вышивке. Не обнаружив ни единого, она брезгливо бросила его обратно на лавку и приказала:

– Возвращайся к работе.

Светелку для вышивания Хюррем делила на двоих с вороно́й масти еврейской девушкой. Куплена она была на невольничьем рынке в Александрии, и кяхья по этому случаю к ней иначе нежели по кличке «базарное мясо» не обращалась. На самом деле звали ее Мейлисса, и теперь Хюррем внимательно, хотя и краем глаза, наблюдала за тем, как та склонилась над собственной вышивкой, тщетно пытаясь затаиться и прикинуться невидимой за сорочками и чадрами, сложенными на столе перед нею. Но слишком уж заманчивую цель она собою являла для кяхьи в ее нынешнем настроении.

– Дай-ка посмотрю, – сказала кяхья и выхватила работу из рук Мелиссы. – Гляди сюда: лучшая парча из Бурсы, а ты ее испортила! – Размашистая оплеуха. – Ты чем думала-то?!

Мейлисса молчала, понурив голову. Старуха швырнула ее отрез материи на пол и приказала:

– Спарывай все до последнего стежка и начинай заново.

– Жирное смрадное дыхание из зада верблюдицы, – прошипела Хюррем вдогонку кяхье и вернулась к вышивке, напевая громче прежнего.

Услышав позади придушенные всхлипывания, обернулась. Мейлисса плакала, уронив голову на руки.

– Нечего из-за нее так расстраиваться.

Мейлисса покачала головой и разрыдалась пуще прежнего.

– Мейлисса? – Хюррем встала и обняла ее за плечи.

– Это не из-за нее…

– Из-за чего же тогда?

И тут же прочла очевидный ответ прямо в глазах девушки. Ужас голый и дикий. Внушенный невесть чем или кем, но никак не кяхьей.

Мейлисса вглядывалась ей в лицо в поисках поддержки.

– Нужно же мне хоть кому-то сказать, – жалобно произнесла она.

– Уж мне-то ты можешь довериться, – сказала Хюррем. – Что бы то ни было, я никому не проболтаюсь.

– Они меня убьют, – прошептала Мейлисса, комкая подол кафтана.

– Скажи на милость, за что, иначе как я тебе помогу?

– Я беременна.

Хюррем подумала было, что ослышалась.

– Быть того не может, полная чушь, – проговорила она.

– Правда. Срок давно прошел, а крови все нет.

Хюррем рассмеялась. Забеременеть? В этой тюрьме?

– Мейлисса, все в порядке, всякое случается. Бывают задержки, бывает, месячные и вовсе не приходят. Это же не значит, что ты беременна.

Мейлисса покачала головой.

– Нужен же мужчина, чтобы забеременеть.

Мейлисса бросила взгляд за плечо Хюррем: не подслушивает ли кто? До этого мгновения Хюррем считала себя более опытной в мирских делах, но тут, когда всякая защита была отброшена, она вдруг усмотрела в Мейлиссе знание и хитрость, которых ранее за ней не замечала.

– Капы-ага, – шепнула Мейлисса.

Капы-ага! Капитан стражи и главный белый евнух. У Хюррем даже рот открылся от изумления. Хотя капы-ага и возглавлял стражу гарема, наедине с любой из поднадзорных дев ему оставаться было строго воспрещено, поскольку полным скопцом он не был – в отличие от евнухов-негров. Она слышала, что большинство белых евнухов кастрировали не полностью, а просто перевязывали или придавливали им яички, как ягнятам.

Она была ошеломлена. Покуда она сражалась с пониманием нового языка, считая себя всяко выше этой селянки, та изыскала себе путь на ложе.

– Говорят, мужчины бывают способны вроде как восстановить их, – сказала Мейлисса. – Даже черные. Потому их раз в год и проверяют, чтобы убедиться, что они у них заново не отросли.

– Чушь! Ведь когда жеребца оскопят, он так и остается мерином!

– Так белые-то евнухи – они же и не скопцы вовсе; им же их штуки не отбривают напрочь в отличие от нубийцев.

– Ну и где у тебя с ним это вышло?

– Да есть тут один дворик в северном крыле дворца – в окружении высоких стен под сенью платанов. Дверь в стене туда всегда заперта, но никогда не охраняется.

– И чем ты там занималась?

– Изучала Коран, как нам велено. Он меня, должно быть, заприметил с северной башни. Я вдруг услышала ключ в замке́. Хотела убежать, но тут…

Хюррем склонила голову в ожидании продолжения «но тут…», но Мейлисса лишь пожала плечами:

– Он сказал, что я самая красивая женщина в гареме. И что он поможет мне сделать так, чтобы султан положил на меня глаз.

– Сколько раз это происходило?

– Всего единожды. Может, дважды. – Глубокий вздох. – Шесть раз.

– Шесть раз! Да ты хоть понимаешь, что бы они с тобою сделали, если бы ты попалась?

– Так я ведь и так им попалась. Разве нет?

Тут Хюррем чуть задумалась о том, как бы она сама себя повела, если бы сидела в тенистом дворике над Кораном, «но тут…». Даже смертельная опасность может показаться прельстительнее удушающей скуки дворца.

– Они меня собираются прикончить, – прошептала Мейлисса. – Завяжут в мешок и кинут в Босфор.

– Я тебе помогу, – сказала Хюррем. – Поверь мне.

Глава 2

Спальня была все той же, какой он ее помнил. Только через три дня после триумфального вступления в Стамбул Сулейман вновь почувствовал себя снова дома. Откинувшись на диван, снял и отложил в сторону шелковый тюрбан, нащупал и расстегнул защелку султанской короны.

Вот уже три года тому назад он унаследовал отцовский трон, но не переставал ощущать себя актером театра теней. И если поначалу думал, что это чувство пройдет, как только он привыкнет к новой роли, то сейчас понимал, что с течением времени оно лишь усиливалось. Даже в собственных дневниках он теперь величал себя в третьем лице.

Почему-то «носителем бремени» принято было называть его великого визиря. Но ведь великий визирь – не более чем ловкий жонглер в поисках баланса между лестью, расчетом и двуличием. А в действительности именно он, султан, несет на своих плечах воистину тяжкий груз ожиданий не только шести миллионов турок-подданных, но и всего исламского мира.

Лишь в тиши гарема находил он себе отдохновение. Сандаловое дерево горело в медных очагах, наполняя воздух умиротворяющим ароматом, отблески пламени расходились рябью по кафельным стенам. Ни тебе визирей, ни генералов, ни обязанностей.

Зато здесь есть Гюльбахар.

Тут он как раз и услышал шелест ткани, а в дальнем конце комнаты из-за камчатного занавеса появилась она – в прозрачной сорочке с двумя алмазными пуговицами, танцующими поверх ее плоти. Жилет из парчи; белый шелковый водопад шаровар; волосы, заплетенные в одну длинную косу, которая струится по спине.

Она подобна солнечным бликам на воде, подумалось ему. Гюльбахар – «Весенняя роза». Идеальное же имя тебе дали.

Она упала на колени и коснулась лбом ковра.

– Салам, Властелин моей жизни, султан султанов, повелитель мира, царь царей.

Султан нетерпеливо отмахнулся. Сколько раз можно повторять, что нет в этом нужды? Он – муж, вернувшийся домой, и никем иным тут быть не хочет этой ночью. Но она всякий раз приветствовала его все той же издревле устоявшейся фразой.

– Иди сюда, – позвал он.

Пробежав оставшиеся несколько шагов, она прильнула лицом к его шее. У себя под щекой Сулейман почувствовал влагу ее слез и вдохнул аромат сухого жасмина, исходивший от волос.

– Когда снега на минаретах не осталось, а ты не вернулся, я подумала, что уже никогда не вернешься, – проговорила Гюльбахар. – Мне без тебя было так страшно. Много ведь чего шепчут. – Она отстранилась от него и пристально взглянула ему в глаза. – Тебя ведь не ранили?

– Ни единого шрама не останется. Как Мустафа?

– Скучал по тебе. Он часто о тебе говорит.

– Дай с ним повидаться.

Гюльбахар взяла султана за руку и проводила через покои в спальню сына. На одном углу кроватки в золотом подсвечнике горела свеча, за нею присматривал паж в тюрбане. Другой паж стоял в полутьме напротив него в ожидании. Всякий раз, когда мальчик во сне переворачивался с боку на бок, свечу на той стороне, куда он оказывался лицом, тушили, а свечу за спиной у него зажигали.

Мужчина склонился над постелью. Светлыми волосами и умиротворенными чертами лица Мустафа пошел в мать. Этот высокий для своих девяти лет мальчик был преуспевающим учеником, одинаково искусным и в метании копья, и в усвоении Корана, и в математике.

«Следующий османский султан», – подумал Сулейман. Радуйся детству, пока можешь. И славно, что плечи у тебя растут широкие.

Какая же все-таки ирония в том, что сын его внешне так мало похож на него, а еще меньше – на турка, представителя народа, которым ему со временем предстоит править! Но в жены себе султаны брали девушек исключительно из неверных, поскольку Коран запрещал продавать в рабство мусульманок. Так что каждый султан был сыном рабыни, но тем не менее избранным свыше хранителем великой веры. Воистину велика была раскинутая Аллахом сеть.

– Он здоров? – спросил Сулейман.

– Крепок и силен. И больше всего желает походить на своего отца.

Он нежно погладил локон волос на лбу сына.

– Благословляю тебя, Мустафа, – сказал он. Затем обернулся к Гюльбахар. Ее силуэт был будто подчеркнуто обрисован пламенем свечи. Прилив желания был подобен физическому удару. Ему захотелось овладеть ею немедленно. Но так не пойдет.

– Нам надо подкрепиться, – сказал он вместо этого.

Гюльбахар сама подала ужин – нарезанную кубиками тушеную баранину со специями, кусочки курицы, запеченные на медленном огне, и фаршированные рисом баклажаны. Затем был инжир в сметанном соусе. Пажи молча пополняли их чашки и миски.

– Что говорят в гареме? – спросил ее Сулейман. Сплетни его всегда развлекали.

– Говорят, ты герой, – ответила Гюльбахар. – Когда пришла весть о том, что ты взял Родос, все стали говорить, что ты войдешь в историю как великий завоеватель, подобно твоему прадеду. А некоторые говорят, что тебе судьбой уготовано и вовсе стать величайшим из всех султанов.

– Слава эта обошлась дороговато. Слишком уж много людей мы потеряли.

– Не нужно тебе об этом думать, – сказала Гюльбахар. – Наша армия скоро снова станет сильной.

Замечание это вызвало у него раздражение. Что она вообще знает об армиях? Он омыл пальцы в серебряной чаше с розовой водой. Паж тут же подоспел с полотенцем.

– При свете дня об этом легко забывается. Но в ночной тиши куда труднее не слышать их криков.

«Как мне это до нее донести? – думал он. – То, что я не такой, как мой отец или дед. Они же жили лишь войной и ради войны, а я – нет. И мне это бремя теперь придется нести в одиночку».

Глава 3

У ее собственного народа купание было не в чести, его чуть ли не страшились. Все знали, что оно чревато простудой, болезнью и смертью.

Но тут девушек заставляли купаться дважды в день и сбривать с тела все волосы до единого. Хюррем все это ненавидела от и до. Ей казалось, что турки будто специально нагромождают одно унижение на другое.

В банях было три помещения: раздевалка, зал для разогрева и большая парная в самом центре. Она разделась, одна из гедычлы, рабынь-негритянок, подала ей надушенное полотенце, Хюррем надела сандалии из розового дерева и отправилась в теплый зал. Посреди него высился массивный мраморный фонтан, из которого била горячая вода, подаваемая из котельной снизу. Вокруг бассейна сидели и стояли девушки, черпали из фонтана воду медными чашами и лили ее себе на головы. Хюррем присоединилась.

В степи все женщины внешне похожи до неразличимости. До попадания в гарем Хюррем и не догадывалась, насколько обширен мир и как он богат на самые разнообразные человеческие типажи. Вот и теперь, оглядываясь вокруг, она видела и будто выточенную из черного дерева гедычлы, и кареглазых гречанок с вьющимися тысячами колечек волосами, и златокудрых черкешенок с голубыми глазами и ярко-розовыми соска́ми, и персиянок с волосами цвета ночи и глазами глубокими и темными, как колодцы.

Оглядев себя, по-мальчишески тонкую и маленькую, она еще раз удивилась, как и почему выбрали сюда и ее.

Пар обжигал легкие и лип к коже шпарящей вуалью. Пот тут же проступил тысячами капель из всех пор. Гибкими ивами проступали из влажной горячей мглы и растворялись в ней девичьи фигуры. Тишину изредка нарушали лишь клацанье медных чаш да всплески воды из купелей.

Свет из высоко расположенных под купольным сводом окон рассеивался так, что пар и серый мрамор стен перетекали друг в друга до полной неразличимости границ, так что казалось даже, будто и нет тут вовсе никаких стен.

Хюррем погрузилась в купель потеплее и сомкнула веки, чтобы полнее испытать ощущение от воды, смыкающей объятия на ее плечах. Откинув голову на мраморную губу, она зачерпнула ладонью воду, омыла лицо и откинула мокрые волосы с глаз.

Тут вода вокруг нее всколыхнулась. По соседству на бортике купели нарисовалась высокая фигура светловолосой женщины, а при ней пара рабынь, черпающих воду, омывающих тело и массирующих плечи. Сама же она сидела, откинувшись назад и уставившись в потолок, почти касаясь концами своих дивных волос мрамора позади нее. Гюльбахар.

Хюррем накрыла волна зависти. Ну почему, подумала она, имея всех этих женщин в своем распоряжении, султан выбрал именно ее? Она ли такая соблазнительная или это он настолько падок именно на ее чары?

Мраморные колонны с арками вели от парной к примыкающим покоям, где гедычлы всячески обхаживали и прихорашивали девушек – делали им массаж, досконально осматривали уши и носы, ноги и руки, лобки и промежности, дабы убедиться, что ни следа волосяного покрова на их теле не осталось. Хюррем давно перестала противиться этой непристойности.

Ее гедычлы звали Муоми. Это была угрюмая молодая негритянка с густыми и плотными донельзя кудряшками. Другие наложницы говорили о ней между собой только шепотом, подозревая в ней ведьму и всячески стараясь ее избегать. Ладони у Муоми были большие и сильные, а своими костяшками она добиралась до всех суставов и сухожилий и мяла их так, что девушки криком кричали.

Для начала Муоми размяла ей мышцы шеи и плеч. Хюррем, поглубже вдохнув и замерев, вытерпела. Затем негритянка принялась терзать ей мышцы спины.

– Говорят, ты ведьма, – сказала Хюррем.

– Кто говорит?

– Другие девушки.

– Их сюда берут за красоту, а не за ум. Они все тупы как верблюдицы.

– Так ты ведьма или нет?

Ладони Муоми продолжали бегать по ее спине. Ощущение было такое, будто она вгоняет свои костяшки между всеми ребрами и позвонками. Хюррем почувствовала, что у нее сейчас слезы хлынут из глаз ручьем, и закрыла ладонями лицо, чтобы их скрыть.

– Ну так ты ведьма или нет? – переспросила она.

– Была бы ведьмой, давным-давно бы сказала какое-нибудь заклинание и смылась отсюда.

С этими словами она обоими кулаками воткнулась глубоко в ягодицы Хюррем. Та стиснула зубы, чтобы не заплакать.

– А мышцы-то у тебя крепкие, прямо как у парня, – снисходительно признала Муоми.

– Да покрепче будут, – ответила Хюррем. – Я ведь почти и не почувствовала ничего.

Мейлисса застала Хюррем лежащей на спине, пока негритянка проделывала над нею депиляцию. Процедура заключалась в нанесении на кожу негашеной извести с последующим сбриванием размякших волосков острым краем створки раковины мидии. Груди девушки вздымались и опадали в такт с бритьем и дыханием. Щеки были мокры от слез.

– Ты в порядке? – спросила Мейлисса.

– Отныне Муоми – новый главный палач при нашем султане.

Муоми, не обращая внимания на эту реплику, властно раздвинула ноги Хюррем и принялась тщательно обследовать ее промежность на предмет ненароком сохранившихся волосков.

– В чем смысл-то всего этого? – спросила Мейлисса. – Разве кто-то, кроме Муоми, хоть когда-то увидит, выбриты мы или нет? Султан уж точно в жизни не увидит.

– Мы должны быть всегда готовы, – ответила Хюррем. – Мы не можем себе позволить упустить золотую возможность из-за случайно пропущенного золотистого волоска!

Мейлисса, присев на мраморный бортик, будто на насест, понизила голос до шепота и сказала, положа руку на втянутый смуглый живот:

– Скоро проявится. – Глаза ее при этом наполнились слезами.

– Что с ней не так? – встрепенулась Муоми.

– Да просто припомнила, как ты ей в последний раз спину терла, – нашлась Хюррем и, схватив Мейлиссу за руку, шепнула ей: – Ни слова об этом тут!

– А что мне делать?

– Не волнуйся. Есть у меня один план.

Глава 4

За два месяца капы-ага успел испытать поочередно лютый ужас, трепетное ожидание и лихорадочное наслаждение. Он знал, что с ним сделают, если его секрет откроется. Но остановиться он теперь не мог. Ведь собственно секс, – а женщина эта была воистину красива, что делало ее вдвойне запретной, – был лишь частью того, чем он наслаждался.

К нему вернулась мужская сила!

По четвергам за час до заката она приходила в сад читать Коран. Все его существование теперь вращалось вокруг ужасающе-изысканного мгновения, когда он поворачивал ключ в ржавом замке двери и вступал в этот сад. Всякий раз, толчком распахивая дверь туда, он не мог знать наверняка, ждет ли его там Мейлисса с улыбкой котенка на устах или его собственные подчиненные с острыми как бритва кылычами наголо. Даже будучи начальником дворцовой стражи и главным надсмотрщиком гарема, капы-ага не смог бы остановить свору своих собственных псов, если бы те его раскрыли.

Железная решетчатая дверь с лязгом распахнулась, будто пушечным выстрелом прорезав тишину гарема. Начальник стражи прокрался внутрь, запер за собою дверь и бросил взгляд наверх, на северную башню. Единственным местом, откуда его могли заметить, была самая верхняя смотровая этой башни, – оттуда, собственно, впервые и заметил Мейлиссу, – но он ведь собственноручно запер вход в эту смотровую на замок перед тем, как спуститься сюда.

Но все равно мужчине чудилось, будто каждый член Дивана зорко следит за ним и теперь отдает приказ главному палачу заточить поострее стальные крюки, которыми его разорвут на куски.

Сад был погружен в тень от высоких стен, дорожки обставлены колоннами паросского мрамора и обсажены кипарисами и плакучими ивами так, что не просматривались сверху. Под сенью деревьев царил вечный сумрак. Предзакатное солнце окрасило облицовку минарета мечети при гареме в розовый цвет.

Капы-ага огляделся в поисках Мейлиссы, рассчитывая обнаружить ее, как обычно, на мраморной скамье под колоннадой, но ее нигде не было. Он затрепетал от страха, затаил дыхание, прислушался, но единственным звуком была нежная трель распевающегося соловья в кроне ивы у него над головой.

– Она сегодня прийти не сможет.

Голос раздался из-за спины. Он рывком обернулся, инстинктивно выхватывая из кожаных ножен свой кылыч.

Девушка скрестила руки перед собой и рассмеялась ему в лицо.

Он ее не признал, но ведь тут теперь столько новеньких. Эта была маленькой и стройной, рыжеволосой и зеленоглазой. Одета в желтый хлопковый кафтан и золотую парчовую блузу, на голове – маленькая зеленая тюбетейка с единственной жемчужиной, вплетенной в кисточку.

Она была настолько миниатюрной, что, казалось, ее сметет первым же дуновением ветра.

– Где Мейлисса? – спросил он.

– В гареме, конечно же, вдали от мужских глаз.

– Над чем смеешься-то?

– Ты бел лицом, как твой тюрбан. Всё в порядке, видишь же, что я не из султанских янычар. Я простая швея. Вот, смотри, я же без оружия. У меня даже иглы при себе нет.

– Ты с кем, по-твоему, разговариваешь, девчонка? Я же тебя на бастинадо отправлю. – Он схватил девицу за руку и поднес острие сабли ей прямо к глазам, дабы припугнуть. Хюррем лишь улыбнулась в ответ и сомкнула пальцы на том, что у него в паху.

– У Мейлиссы будет от тебя ребенок.

Он отпрянул и выронил саблю, звонко клацнувшую о мрамор.

– Ты думаешь, это невозможно? Вот и она так думала. Но я тебе клянусь, капы-ага, ты посрамил их усилия лишить тебя мужественности.

– Ты кто? Чего ты хочешь?

– Я подруга Мейлиссы. Всё в порядке, я хочу тебе помочь.

– Кто еще об этом знает? – спросил он.

– Проще простого сплавить нас обеих в Босфор под покровом ночи – и дело с концом. Ты же об этом сейчас подумал, так? Вот поэтому-то мы и рассказали еще одной. Но имени ее ты в жизни не узнаешь.

Он вложил кылыч в ножны.

– И чем ты мне можешь помочь?

– Помочь я хочу Мейлиссе, но это и тебе пойдет на пользу. Или, может, тебе от меня помощи и не нужно вовсе? Женишься на ней, будете вместе растить детей…

– Хорош глумиться! – с новой решимостью подступился он к ней.

– …а однажды ночью заявится в ваши хоромы султан с двумя мешками. Один – для моей подруги Мейлиссы, чтобы утопить ее в Босфоре. А в другой мешок соберут ошметки того, что останется от бывшего капы-аги после того, как палач раскромсает его в крошево.

– Что ты предлагаешь?

– Могу устранить твою проблему.

– Как?

– Не твоя забота. Но взамен ты кое-что для меня сделаешь.

Ему хотелось убить ее на месте, но он понимал, что тогда ему точно несдобровать.

– Лады́, – сказал он наконец. – Чего хочешь? Повышения? Нарядов? Денег?

– Не слишком ли дешево ты оцениваешь свою жизнь?

Солнце садилось, и минареты из розовых сделались кроваво-багровыми.

– Ну так чего же тебе нужно-то?

– Чтобы ты подложил меня в постель к султану.

– Этого я не могу. Немыслимо!

– А ты замысли и устрой. Иначе султан однажды точно прознает о твоем вероломстве, вздернет на крюк и оставит вялиться на солнце. Слыхал о такой казни?

– Султан не спит ни с кем, кроме Гюльбахар. Исполнить твою просьбу не в моей власти.

Улыбка на ее лице вмиг погасла.

– Ну тогда приятной смерти! Они тебе это удовольствие растянут.

И она ушла.

Тени расползались по саду, и капы-ага в леденящем душу ужасе взирал на подступающий мрак.