История войны и владычества русских на Кавказе. Деятельность главнокомандующего войсками на Кавказе П.Д. Цицианова. Принятие новых земель в подданство России. Том 4

Оформление художника Е.Ю. Шурлаповой

Глава 1

Назначение князя Цицианова главнокомандующим войсками на Кавказе. Его прошлое. Инструкции, данные князю Цицианову. Административное деление подчиненного ему края. Состояние калмыков. Меры к улучшению их быта. Кабардинцы

Происходившие в Грузии беспорядки заставили императора Александра I обратить на них внимание и поставить во главе тамошнего управления такого человека, который бы, отличаясь административными достоинствами, вместе с тем соединял в себе знание быта туземного населения. Таким лицом являлся князь Павел Дмитриевич Цицианов.

По своему происхождению князь П.Д. Цицианов принадлежал к одной из наиболее известных грузинских фамилий и был родственником супруги последнего царя Грузии Георгия XII^[1]. С назначением Павла Дмитриевича Грузия могла ожидать для себя самых благих последствий, тем более что он был тогда известен и в России как один из лучших ее деятелей.

Князья Цициановы были некогда владетелями в Карталинии, и род их, считающий свое начало с XIV века, нередко соединялся брачными узами с царским грузинским домом. Один из князей Цициановых, князь Паата (Павел Захарьевич), дед князя Павла Дмитриевича, выехал в Россию в царствование императора Петра I, а при императрице Анне Иоанновне вступил в русскую службу в Грузинский гусарский полк капитаном.

Князь Павел Дмитриевич родился в Москве 8 сентября 1754 года^[2]. Еще ребенком, семи лет, записан он в службу в лейб-гвардии Преображенский полк, и 1 января 1772 года произведен в прапорщики в тот же полк. Талантливость и способности свои князь Цицианов выказал с ранних лет. Будучи тринадцатилетним мальчиком, под руководством своего отца, он перевел небольшую книгу «Полевой инженер», изданную в 1775 году. Молодые годы он проводил в занятиях переводами и в изучении военных писателей. Князь Павел Дмитриевич писал порядочные стихи и перевел, между прочим, с французского на русский язык творение Фоларда.

По собственному своему желанию он оставил Преображенский полк и перешел сначала в Тобольский пехотный, а впоследствии, с производством в полковники (12 февраля 1786 года), назначен командиром Санкт-Петербургского гренадерского полка, с которым и был в первом огне, в армии графа Румянцева, в 1788 году.

С этого времени начинается боевая деятельность князя Цицианова. Он участвует в сражениях с турками при реке Салче и при взятии крепости Бендер. Отсюда он отправлен был с своим полком в Польшу, где ему поручено было сформировать гренадерский полк (ныне Гренадерский короля Фридриха-Вильгельма III), с которым он пришел в Гродно в 1793 году.

Сентября 2-го того же года князь Цицианов был произведен в генерал-майоры и, по общему расписанию генералов, должен был ехать на Кавказскую линию, но императрица оставила «своего генерала», как называла она Цицианова, при Санкт-Петербургском полку. Возмущение в Польше дало князю Цицианову средства выказать свои блестящие военные дарования. С небольшим отрядом он двинулся к Гродно, наказал жителей за намерение их возмутиться, взял с них 100 000 руб. контрибуции, не пропустил в город неприятельских партий и своими распоряжениями спас наш отряд, вышедший из Вильны. Вслед за тем прогнал Сапегу из Слонима и явился на приступ Вильны^[3].

В августе того же года князь Павел Дмитриевич с одним батальоном пехоты настиг скопище мятежников под начальством Грабовского, разбил их и самого Грабовского взял в плен.

Всеми этими действиями князь Цицианов составил себе громкое имя. Императрица Екатерина II пожаловала ему орден Св. Владимира II степени и шесть тысяч рублей^[4], а Суворов, в одном из приказов, просил своих подчиненных сражаться столь же решительно, как храбрый генерал князь Цицианов.

В 1796 году, по выбору самой императрицы, князь Павел Дмитриевич участвовал в персидской кампании под начальством графа В.А. Зубова. Познакомившись на месте с бытом азиатских народов и их характером, князь Цицианов возвратился в Россию как бы подготовленный для предстоявшей ему впоследствии новой деятельности.

В том же 1796 году он назначен был шефом Суздальского мушкетерского полка, а в следующем году вышел в отставку, в которой и оставался до мая 1801 года.

Император Александр I снова принял его на службу, в канцелярию государственного совета экспедитором по военной части, и произвел в генерал-лейтенанты.

Таково было служебное поприще князя Цицианова, заявившего себя человеком с блестящими военными дарованиями, о личных достоинствах которого мы приводим подлинные слова одного из его современников и сослуживцев.

«Цицианов, – пишет Тучков, – получил порядочное образование и был одарен умом от природы. По службе военной имел опытность, был честен и хотел иногда быть справедливым, но часто желание это было тщетным. Притом был вспыльчив, самолюбив, горд, упрям и дерзок. Не любил принимать ни от кого советов; мало было из подчиненных, которые пользовались бы его хорошим мнением». Он любил подсмеяться, сострить на чужой счет, и это свойство характера было причиною многих неприятностей для него в молодости.

Человек энергичный и деятельный, князь Цицианов не любил соперников и вообще таких лиц, которые могли стать ему поперек дороги. Он ценил людей только за гробом и открыто сожалел, например, о генерале Гулякове только тогда, когда тот был убит. Пока жил Гуляков, князь Цицианов многое приписывал себе и достиг того, что получил неограниченную власть и силу. Император Александр предоставил ему право награждать подчиненных орденами и распоряжаться по усмотрению, не ожидая разрешений из Петербурга^[5]. Пребывание в Грузии некоторых лиц, командированных министрами с разными поручениями, не нравилось князю Цицианову. Еще до приезда своего в Тифлис он успел добиться того, что они были подчинены ему вполне. Коллежского советника Соколова приказано или оставить в канцелярии главнокомандующего, или выслать из Грузии. Графа Мусина-Пушкина разрешено, в случае вмешательства в дела, привести «в пределы возложенного на него поручения, единственно рудники грузинские имеющего^[6].

Князь Цицианов был строг со своими подчиненными, от которых требовал неутомимой деятельности и безусловного исполнения своих приказаний. Воспитанник и сподвижник Румянцева и Суворова, он имел особый взгляд на службу и находил, что в последние годы она изменилась во многом. Будучи уже командующим войсками на Кавказе и получив известие о назначении под его начальство графа Михаила Семеновича Воронцова^[7], князь Цицианов благодарил его дядю за доверие, ему оказанное. «Впрочем, – писал он графу А.Р. Воронцову^[8], – по милостивому вашего сиятельства ко мне расположению, беру смелость откровенно донести, что нынешней службы научиться нельзя, да и пользы для молодого офицера в ней я не вижу. Она не походит на ту службу, в которой батюшка графа Михаила Семеновича отличаться изволил, когда граф Петр Александрович, службе дав душу, привил офицерам любовь к славе, а не к деньгам, когда не всякий лез с рапортами к государю и не писал начальнику «я отнесся к его императорскому величеству», считая по глупости своей, что он выходит из степени повиновения оными сношениями. Субординация, душа военной службы, ныне погребена, и начальник, требующий оной, кажется в глазах дюжинных генералов строгим и тираном; одним словом, от русской службы отстали, а к прусской не пристали».

Князь Павел Дмитриевич был во всех отношениях честный человек, которому, по его собственному выражению, родители, с самых юных лет, вселили «правила беспристрастия и любления истины»^[9].

– Я не языка законов ищу, – говаривал он, – а их действия к наказанию порочных и к обороне невинных, вот моего звания долг и вот стезя, от коей я не устранялся ни на час. Не имена (то есть название) истины и справедливости меня водят в моем поведении, но самая истина и справедливость – вот мое имущество и вот цель моих душевных побуждений.

Такой взгляд князя Цицианова на дела и службу известен был и императору, признавшему его способным уничтожить беспорядки и неустройство, укоренившиеся в Грузии.

«По дошедшим ко мне жалобам, – писал император князю Цицианову^[10], – и неудовольствиям на управляющих в Грузии, генерал-лейтенанта Кнорринга и действительного статского советника Коваленского, признал я нужным, причислив первого к армии и отозвав последнего сюда для употребления к другим делам, возложить на вас все должности, с званием инспектора Кавказской линии, астраханского военного губернатора, управляющего там и гражданскою частию, и главноуправляющего в Грузии соединенные.

Из сих обязанностей две первые имеют уже свой установленный порядок. Ревность и усердие ваше ручаются мне, что вы удержите и сохраните его в надлежащем положении.

Но последняя, будучи сопряжена с новым устроением края, принятого Россиею в особенное покровительство, должна привлечь на себя особенное ваше внимание, в основание коего примите следующие примечания:

1) Пределы власти, вам вверяемой, суть те же самые, в коих поставлен был генерал-лейтенант Кнорринг.

2) В наставлении, данном ему при начальном устроении Грузии, найдете вы не только подробные правила о его управлении, но изъяснение главных побуждений, руководствовавших меня в сем деле. Вы найдете в них, что не расширение власти моей и не приумножение собственных польз России я в сем искал, но единственно желал успокоить народ, мятежами внутренними и внешними обуреваемый, издавна России преданный и древнею своею приверженностью особенное ее участие заслуживший. Вы найдете, что введение в нем настоящего порядка дел не было шагом к его завладению, но следствием того рассуждения, что удобнее для России защищать край благоустроенный и постоянно управляемый, нежели, по внезапным только случаям и единственно на вопль усилившихся его бедствий, временно приходить на помощь ему и с большими издержками доставлять ему внешним действием минутные меры поправления, всегда готовые разрушиться, как скоро сила, их поддерживающая, оставит их. Я счел нужным утвердить вас в сей главной мысли, дабы видели вы самое основание плана, на коем управление Грузии должно быть поставлено».

Руководясь такими правилами, князь Цицианов должен был основать на них свое поведение и дать почувствовать грузинскому народу, «что ни отдаленность, ни трудность сношений не воспрепятствуют ему участвовать в благости российского управления и что никогда не будет он иметь причин раскаяться, вверив судьбу свою России».

При вступлении в управление краем князю Цицианову прежде всего вменялось в обязанность исследовать на месте и удовлетворить жалобы грузин на предшествовавшее правление, а потом обратить особенное внимание на состояние доходов в Грузии и приведение в известность уделов, принадлежавших членам царского дома.

«При установлении в сем крае настоящего образа правления, – сказано в рескрипте императора Александра, – я имел личное от генерал-лейтенанта Кнорринга удостоверение, что Грузия собственными своими доходами содержать себя может. Но доселе о количестве доходов сих ничего от него не доставлено, а между тем издержки по разным предметам, день от дня умножаясь, возросли уже до весьма нарочитой суммы, и хотя устроение сего народа сделалось предметом общего попечения правительства, но я никак не желал бы, чтоб тяжесть управления его пала единственно на Россию. С другой стороны, некоторые члены царского дома приносят жалобы, что они оставлены без приличных им способов содержания, определить же сии способы, доколе не будут известны уделы их владений, нет возможности».

Беспрестанные жалобы членов царского дома на отнятие у них средств к существованию, а главное вмешательство их во внутренние дела страны и интриги, клонившиеся к восстановлению прежнего правления, заставили императора принять меры к вызову в Россию всех членов царского дома. Это было тем необходимее, что старания царицы Дарьи о возведении на престол царевича Юлона были тогда в полном развитии, и большинство членов царского дома были с нею в согласии. Кнорринг почти еженедельно доносил, что по подстреканиям царицы Дарьи смежные владельцы готовы вторгнуться в Грузию и что Баба-хан, объявивши царевича Юлона царем грузинским, отрядил уже войска для утверждения его на престоле.

Хотя находившихся в Грузии русских войск и было достаточно для того, чтобы покушения врагов не имели важных последствий, но их было недостаточно для защиты всей границы и обеспечения пограничных селений от разорений, неизбежных при вторжении неприятеля и тем более такого, которому были чужды правила войны, усвоенные европейскими народами. Следовательно, предупредить такое вторжение и уничтожить интриги, как источник всех неприязненных действий против Грузии, делалось настоятельно необходимым. Еще при вступлении Грузии в подданство России правительство предвидело, что восстановление спокойствия в стране возможно только при совершенном удалении всех членов царского дома, и потому тогда же было решено вызвать их в Россию. «Но, – писал император Александр, – переменчивость в началах главноуправлявшего, который то о пользах их ходатайствовал, то приносил на них жалобы, а может быть, и недостаток известной твердости доселе решение сие оставляли неисполненным. Между тем вы сами познаете, сколь сие нужно, и потому между первейшими обязанностями вашими поставите принять все меры убеждения, настояния и, наконец, самого понуждения к вызову сих неспокойных царевичей, а особливо царицы Дарии в Россию. Меру сию считаю я главною, к успокоению народа, при виде их замыслов и движений, не перестающего колебаться в установленном для счастья их порядке».

Тем не менее, прежде чем прибегать к силе, император поручил главнокомандующему употребить все усилия к тому, чтобы склонить к добровольному выезду в Россию царевичей и царевен, как живших в Грузии, так и ушедших в Имеретию. Относительно последних князь Цицианов, по прибытии в Тифлис, должен был отправить посланного к имеретинскому царю Соломону и стараться склонить его, даже при помощи денег, выдать царевичей. Для большего успеха император сам писал письма как Соломону, так царицам Дарье и Марии.

«Из обнародованного в Грузии манифеста, – писал Александр I царицам^[11], – вам, конечно, известны те распоряжения, коими я был подвигнут на ограждение Грузии от бедствий, ее постигших, установлением в ней прочного правительства и порядка.

Продолжая то же самое о сей единоверной стране промышление, с удовольствием я видел, что первые начала благоустройства, в ней положенные, восприяли уже свое действие.

Споспешествуя их распространению и между тем из всех доходящих до сведения моего обстоятельств усматриваю, что остатки беспокойных мыслей в народе, поджигаемые иноверными соседями, кои силятся различными внушениями и слухами расстроить первые основания учреждаемого в сем краю порядка и даже поколебать ту доверенность, каковую к вам и всем членам царского дома имею. В отвращение тех беспокойств, какие слухи сии вам лично нанести могут, так как и к совершенному их пресечению, нашел я нужным предложить вам предпринять на время, со всем вашим семейством, путь в Россию, доколе преднамереваемое к счастию сей страны распоряжение совершенно в ней утвердится и когда вам можно будет возвратиться в отечество ваше с совершенным для вас самих спокойствием и безопасностию.

Предполагая, что назначение таковое найдете вы и сами столь же для вас полезным и необходимым, как и твердо мною решенным, – я считаю для себя приятным в то же время вас уведомить, что для спокойного и выгодного путешествия вашего в Россию все нужные и приличные достоинству вашему распоряжения повелел уже я устроить главноуправляющему в Грузии генерал-лейтенанту князю Цицианову».

Почти такого же содержания были написаны графом Кочубеем письма царевичам Юлону, Вахтангу, Александру, Парнаозу и Давиду^[12]. Вызывая их в Россию, правительство имело главнейшею целью уничтожить интриги и, пользуясь отсутствием лиц царского семейства, привести в систему и ясность запутанные дела Грузии, а затем кротким, справедливым, но притом и весьма твердым поведением главноуправляющего в том крае стараться приобрести доверенность не только Грузии, но и соседственных владений. Император Александр I выражал уверенность, что там, где привыкли видеть «только лютость власти персидской, всякие поступки сильной державы, основанные на правосудии и твердости, почтутся, так сказать, сверхъестественными и приобрести неминуемо должны их к ней приверженность»^[13].

Междоусобия в Персии, постоянно продолжавшиеся, хотя с усилением власти Баба-хана и казались утихшими, но спокойствие это не могло считаться ни твердым, ни продолжительным. Баба-хан имел многих противников в самой Персии, много таких лиц, которые готовы были отклониться от его зависимости и подданства. Составивши связи с такими владельцами и подкрепляя их, мы могли значительно ослабить Баба-хана и отдалить его виды на Грузию. Князю Цицианову поручено было обратить внимание на внешние сношения предместника его с владельцами персидских провинций, поддерживать дружественные отношения с лицами нам преданными, и вновь войти в сношение с теми ханами, которые будут склоняться на сторону России.

Мирные отношения наши с Турцией, казалось, ограждали князя Цицианова от неприязненных столкновений с этою державою. Хотя со стороны паши Ахалцихского и можно было ожидать беспокойств, но не потому, чтобы он имел какое-либо приказание Порты, но по собственному своему корыстолюбию и склонности к грабежу и хищничеству. Напротив, по требованию нашего министерства Порта неоднократно посылала ему строжайшие приказания не держать у себя лезгин и прекратить вторжение в русские пределы, но паша Ахалцихский, уважая весьма мало власть султана, не обращал на присланные указы никакого внимания. Князю Цицианову разрешено было преследовать лезгин в пределах ахалцыхских, но с тем, чтобы каждый раз сообщать о том нашему посланнику в Константинополе.

«Что же касается, – писал император князю Цицианову^[14], – до других провинций турецких, к Персии прилегших, то мало или совсем не имеют они никаких с Грузиею сношений, и по всем сведениям Порта, кажется, весьма мало занимается делами персидскими и нашими в Грузии оборотами; но не из числа вещей невозможных, что ныне министерство турецкое происками правительства французского более займется делами сими».

Оставаясь по наружному виду покойным и поддерживая союзные отношения с Россией, турецкое правительство могло тайными путями интриговать среди магометанского населения, прилегавшего к Кавказской линии, с целью восстановить их против нашего правительства и иметь постоянного союзника, на случай неприязненных действий с Россией. Поэтому князю Цицианову вменялось в обязанность исследовать с особенным вниманием все обстоятельства, как относительно сношений наших с племенами независимыми, так и относительно управления народов, находившихся в зависимости России. Если горским народам свойственно было производить беспрерывные грабежи и хищничества, то с другой стороны, по дошедшим до Петербурга достоверным сведениям, нельзя было оправдать и поступков с ними как русских чиновников, так и самих жителей, позволявших себе нередко отгонять скот и делать горцам разного рода притеснения. Желая доставить главноуправляющему все средства к уничтожению вкоренившихся злоупотреблений, император признал необходимым подчинить ему все места и лица, входившие в состав управлений вверенных ему областей и губерний. Указом Коллегии иностранных дел от 17 октября 1802 года все находившиеся в ее ведении пристава при разных кочующих народах подчинены были князю Цицианову. Вслед за тем, в ноябре 1802 года, последовал указ о разделении Астраханской губернии, состоявшей из девяти уездов, на две губернии: Астраханскую и Кавказскую. В состав первой вошли четыре уезда: Астраханский, Енотаевский, Красноярский и Черноярский. Кавказская же губерния составлена из пяти уездов: Кизлярского, Моздокского, Георгиевского, Александровского и Ставропольского. Главный военный и гражданский начальник обеих сих губерний был инспектор Кавказской линии и управляющий в Грузии. Постоянным местопребыванием его назначен город Георгиевск, избранный губернским городом Кавказской губернии. В помощь главноуправляющему в каждой губернии были назначены гражданские губернаторы, но могли быть и военные, управляющие гражданскою частью.

Получивши высочайшее повеление об отправлении на усиление войск кавказской инспекции двух полков, Саратовского мушкетерского и 9-го егерского, князь Цицианов отправился к месту своего назначения.

Подвигаясь к Георгиевску и всматриваясь в состояние вверенного ему края, князь Павел Дмитриевич видел, что наибольшее его внимание должно быть обращено на Грузию и ее соседей.

Будучи окружена буквально со всех сторон недоброжелателями и даже отделена от России, к границам которой она не примыкала непосредственно, Грузия, конечно, по своему положению уже нуждалась в миролюбивых сношениях со своими соседями. Всякое уклонение от этого влекло прямое вторжение внутрь страны различных азиатских народов, склонных к хищничеству и грабительствам и ждущих только к тому удобного случая и первого предлога. Все эти причины заставляли наше правительство, до известной степени, стараться о сохранении дружественных отношений с тамошними народами.

Находясь почти в постоянной ссоре друг с другом, многие горские ханы и владельцы несколько раз обращались к России и просили ее покровительства, а некоторые и подданства. Но все эти искания и заключаемые с ними условия имели силу только до первого случая, представлявшего им наиболее выгоды; тогда они уклонялись от покровительства России, становились во враждебные к ней отношения, а через несколько дней опять искали ее подданства. Поступая так относительно России, ханы и владельцы точно так же вели дела и между собою. Те, которые сегодня были в открытой вражде между собою, завтра делались друзьями и враждовали со вчерашним союзником…

Не входя в подробности поступков и действий горских ханов и владельцев, мы ограничимся знакомством с ними и их интересами из донесения самого князя Цицианова к канцлеру:

«Ших-Али-хан Дербентский и Кубинский, – писал он, – высокомерен, надменен, предприимчив, властолюбив, интриган, довольно храбр, славолюбив и всем пожертвует для сего последнего свойства, устремляя все старания и направляя все пружины к большим приобретениям; при всем том роскошен и сластолюбив. Цель его – поставить в Ширвани ханом Касима, с тем чтобы, слабостию его воспользовавшись, иметь влияние на его владение, посредством его, так как бакинский всегда был данником ширванского, ныне владеющего Бакою, хана сверзить и поставить ему угодного; также по слабости Касима отнять у него Сальян, яко владеемой пред сим Ших-Али-хановым отцом, Фет-Али-ханом, а ныне от кубинского владения отделенный и присвоенный Мустафою-ханом ширванским. Связи его искренние с Шамхалом-Тарковским, потому что сей прост, не может ни препятствовать его предприятиям, ни сильно помогать, по местному его отдалению от тех мест, где Ших-Али-хан должен по плану своему вести войну. Сверх того, связь его основана на родстве, потому что за Мегдием Шахмалом-Тарковским его родная сестра.

Связи его не искренние с Сурхай-ханом казыкумыхским (здесь больше известным под именем Хамбутая), ныне восстановленным, потому что Сурхай-хан есть один из храбрейших и сильнейших владельцев лезгинских в Дагестане, и они, ревнуя взаимно один другого к силе и могуществу, никогда не могут иметь между собою искренней связи.

По свойствам же того Ших-Али-хана, по деятельности его и интригам, полезнее для России унижать и ослабевать его, давая знаки покровительства имеющему претензии на Дербент are Али-Беку, или, буде можно, под видом помощи, ввести гарнизон в Дербент, а со временем и отдалить его Ших-Али-хана, восстанови слабейшего и не столь предприимчивого агу Али-Бека. Сей же, имея необходимую нужду в подпоре России, может быть полезнее видам ее.

Гусейн-хан бакинский: как человек он более слаб, легковерен, удобно водим чиновниками своими, скорее трус, нежели храбр и недальновиден, удален от предприимчивости и вял в делах своих.

Связи его с Мустафою-ханом шемахинским основаны на личной и необходимой выгоде. Не имея никакой собственности, кроме города Баку, подпора бакинскому от ширванского хана столько нужна, сколько человеку пища. К тому же некогда бакинские (ханы) были данниками ширванских.

Польза России сохранить его в достоинстве хана только тогда может быть действительна, когда будет введен в Баку наш гарнизон, без чего он не может служить видам России, будучи так слаб, что и помышлять о сопротивлении другим ханам не смеет, следовательно, и к понижению их силы и могущества неспособен.

Мир-Мустафа талышинский хан: о свойствах его говорить нечего, для того, что, сравнив его с бабою, все о нем сказано. Связей не имеет, потому что его все презирают и за слабейшего почитают.

Польза России от него малая, по местному его положению за Курою, в непроходимых почти горах, и влияния на дела ханов, на левом берегу владеющих, никакого не имеет.

Между тем он может самую малую помощь подавать нашим купцам, торгующим в Реште и Энзелях.

Мустафа-хан ширванский (шемахинский): храбр, хитер, умерен в расходах и оттого любим чиновниками. Любит охоту, довольно славолюбив, предприимчив и не менее Ших-Али-хана осторожен, а в военном деле искуснее его.

Связи его с покойным аварским ханом, на ханское достоинство его возведшим, продолжаются и доднесь с чиновниками молодого хана. Также потаенные имеет связи с карабагскими ханами, то есть нахичеванским Калбалы-ханом и Джеват-ханом ганжинским, и ищет в Баба-хане.

Мог бы полезен быть для России, если б в душе своей не носил ненависти к ней, а также и страшась покровительством оной лишиться Сальян. Впрочем, кто бы ни был шемахинским ханом, но всегда нужен для России, относительно сообщения Грузии с Бакою или Каспийским морем к распространению торговли.

Сурхай-хан казыкумыхский: весьма храбр, почтен от всего Дагестана, непримиримый враг христиан, тверд и осторожен.

Связи его теснейшие были с аварским ханом, сколько по соседству, столько и по взаимному почтению, впечатленному храбростью и силою обоих.

Польза России требует, чтоб он искал войти в подданство, хотя бы по примеру других, и надлежало пожертвовать некоторою суммою, ему пожалованною, ибо, по случаю приобретения Грузии, для обеспечения ее от набегов и в облегчение наших войск оное мнится быть необходимым.

Прочие же, как аварский хан и кадий табасаранский, по юношеству их, недостойны еще внимания, а надлежит посредством их способных чиновников ими управлять».

Такова характеристика лиц, с которыми князь Цицианов принужден был иметь дело. Поддерживая для безопасности Грузии мирные сношения с ханами, князь Павел Дмитриевич сознавал также и то, что прочность положения нашего в этой стране зависела от безопасности сообщения ее с остальною Россией.

В то время все проходы в Грузию заняты были разными племенами горских народов, необузданно диких, живших грабежом и разбоем, нападавших на проезжающих и нередко вовсе прерывавших сообщение.

Кроме опасностей на дороге, ведущей в Грузию, жители пограничных селений немало терпели от набегов и хищничества народов, населяющих хребет Кавказских гор. Дагестанцы и лезгины беспрерывно вторгались в Грузию; соседи их, чеченцы, осетины и даже кабардинцы, производили грабежи, как по дороге, ведущей в Грузию, так и по сю сторону хребта на Кавказской линии. Они врывались в наши границы, грабили селения и уводили в плен жителей. Западнее их и ближе к Черному морю поколение черкасского народа также хищничало и грабило своих соседей, черноморских казаков.

Все эти народы делились на три части: кабардинцы и осетины считались нашими подданными; черкесы, известные в официальной переписке под именем закубанцев, находились под покровительством Порты и, наконец, чеченцы и лезгины считали себя вольными и независимыми. Незначительность боевых средств заставляла тогдашних главнокомандующих в том крае прибегать к системе не новой, но довольно верной и состоявшей в том, чтобы, поддерживая разные поколения горских народов в постоянной между собою вражде и ссоре, не допускать их до единодушия, могущего сделаться для нас весьма опасным. Такая система была тем необходимее, что не было никакого основания рассчитывать на верность даже и тех племен, которые считались в подданстве России. Кабардинцы и осетинцы точно так же хищничали в наших пределах, как чеченцы и лезгины. В этом было виновато отчасти кавказское начальство, допустившее послабление и злоупотребление власти.

4 декабря 1802 года князь Цицианов прибыл в Георгиевск, где был завален жалобами кочующих народов и горских племен, находившихся в зависимости России. Кучи просьб не удивили главноуправляющего; ему известно было, что азиатский человек считает своею обязанностью, при каждой перемене начальника, пожаловаться на старого, как бы он хорош ни был, и польстить новому, которого никогда и не видывал. Князь Цицианов знал, что с претензиями этими надо поступать очень осторожно, подходить к ним с некоторою долею сомнения и недоверчивости. Кляузы и жалобы из-за личной вражды он оставил без всякого внимания, но в числе просьб нашел такие, которые, заслуживая полного внимания, требовали исследования и наказания виновных.

Вышедшие из-за реки Кубани нагайские татары жаловались на своего пристава, обременявшего их поборами и разного рода мздоимством. Найдя жалобы татар основательными, князь Павел Дмитриевич сменил пристава и назначил на его место генерал-майора султана Менгли-Гирея. Прося утверждения императора на такую перемену, князь Цицианов находил необходимым изъять Менгли-Гирея из подчинения главному приставу кочующих народов и поставить его в прямую зависимость от главнокомандующего. Само слово «пристав» предполагалось уничтожить и заменить «начальником над бештовскими нагайскими татарами», так как слово «начальник» всегда пользовалось большим значением между азиатскими народами, чем слово «пристав»^[15].

Получивши утверждение императора^[16], князь Цицианов должен был устроить дела и другого кочующего народа – калмыков.

Дербетовская, торгоутовская и хошоутовская орды, составлявшие калмыкский народ, были в крайней бедности и стеснены в земельном отношении. Две первые орды кочевали на нагорной стороне реки Волги; на луговом берегу находилась только одна хошоутовская орда, а прочие не имели права переходить туда.