Виталию Кириллову.
Когда облака ниже колен,
Когда на зубах куски языка,
Когда национальность голосует за кровь…
Юрий Шевчук,
«Предчувствие гражданской войны».
Запись на обложке
Уже пробило три часа ночи, а я почему-то стояла у Молочного магазина; «умный фонарь» освещал белым «дневным светом» голую зимнюю землю, покрытую инеем. Был страшный мороз, градусов двадцать, а я находилась на улице босиком. И тут же, под кустом, я нашла толстые, белые шерстяные носки. Но разве они защитят?!
А в городе проходил какой-то всенародный праздник, вроде Дня города, торжественный и тревожный.
Незаметно для себя я очутилась на нашей площади Ленина. Там уже настала осень, вечерело, или же, наоборот, рассветало… Нет, именно спускались сумерки; медленно застилали закатный свет тяжёлые и плотные, фиолетово-синие облака. Заход солнца – занавес дня.
Оранжевые фонари не прорезали этого весёло-болезненного мрака. Я увидела у Старой почты пустые деревянные настилы для артистов из Москвы и местных творческих коллективов. Народу много, всем, кроме меня, весело, и все собирались праздновать День города в кругу друзей или семьи.
Я же что-то заблудилась под этими чернильными облаками, всё кружила от бывшего Углового книжного, ныне краеведческого музея, до Старой почты, теперь городской редакции телерадиовещания.
Пока я наматывала круги, снова пробило три часа ночи, и вернулась бесснежная «корнуолльская» зима.
Старый нарсуд, разорванный на клочки фирмочками по ремонту оргтехники, туризму, офисами сетевого маркетинга, в такое время оказался открыт настежь! Ни охраны, никого. Наверное, камеры, а то и роботы. Как там бит-квартет «Секрет» пел ещё в конце 80-х об охранниках отеля:
Стоят полковники в отставке у стеклянных дверей,
Пора бы фотоэлементам заменить этих парней…
Вот и заменили…
На втором этаже горели энергосберегающие лампы, без продавцов предлагались газеты и журналы. «Союзпечать» переехала из торгового центра КЭМП? Какой же идиот не запер на ночь дверь?!!
За перегородкой начиналась наша школьная раздевалка. Столько лет прошло, и тут по-прежнему так же неприятно, тяжёлая аура…
Видно, меня закружило в бывшем нарсуде, как в лесу на одном месте. Но там-то можно всё на лешего свалить, а здесь кто виноват? Домовой? Нарсудный? Судейский?
Я снова оказалась у входа в здание, почему-то оглянулась и увидела за спиной Сафронова. Он был похож сейчас на комиссара Каттани из "Спрута", уже потерявшего дочь Паолу и жену Эльзе. Удивительно, что за двадцать лет Сафронов так помолодел! Волосы – соль с горсткой перца слегка вьются, сам маленький и худенький… Странно, я же видела его фото в Одноклассниках, где у него, такого общительного, аж четыре друга (дочь, сын, некая Виктория и Банана), и целых шесть подписчиков!
На аватаре (фотографий всего пять) Сафронов стоял в своём дворе у чёрного «Форда», словно угнанного из чёрно-белого американского фильма, или же Военно-технического музея в селе Ивановское, где в холодных залах бывшего пионерлагеря выставлены его собратья. Сафронову очень идёт тёмный костюм; в мою бытность он костюмов никаких не носил, одевался в лохмотья. Наверное, он на свадьбе своей дочери Маши («Форд» по базе ГИБДД принадлежит ей). От того Сафронова ничего не осталось, только широкое, самовлюблённое лицо. У него короткая, паршивая седая бородёнка, как у "брата"-пятидесятника.
И тут физиономию Сафронова обезобразила ненависть. Он мгновенно извлёк откуда-то маленький изящный пистолетик и выстрелил мне прямо в горло, не закрытое от мороза ни воротником, ни шарфом. В глазах посерело, и я поняла, что умерла.
Я проснулась. Было пять часов утра и стреляли в телевизоре.
Вечером к нам пришёл в гости Стас, и я рассказала ему свой сон.
– По телевизору, наверное, показали что-то… – со своей извечной повышенной озабоченностью сказал Стас. – Жень, что опять ночью смотрел?
31 мая 1999, понедельник
И вот уже последний день как всегда пропавшей зря весны. И если в апреле повеселело, полегчало, а в мае жизнь пробудилась, но она пока с трудом ворочается после летаргического сна.
Как обычно по понедельникам, я поехала на автобусе во Фрязино. Я села в электричку на вокзале, обсаженном голубыми ёлочками. Из окна видно, как сверкает зеркало озера.
Сегодня я решила добраться до станции Ивантеевки-2. После Детской – большой перегон, лиственная лесозащитная полоса. Романтика! И почему я всегда одна и одна? Проехать бы эту прекрасную зелёную зону с подружкой, друзьями или парнем. Чтобы было что вспомнить! Но подружек у меня больше нет, а друзей никогда не было. А тем более парня! Я же толстая!
В Ивантеевке всё в двух шагах друг от друга. Я и не заметила, как меня закружило, и я оказалась уже ближе к нашим местам. Но решила сэкономить, и от «Горбаней» пошла обратно в Щёлково пешком.
После железнодорожного переезда, где другая станция, просто Ивантеевка, открытое поле, деревня Байбаки, я попала под дождь. Хорошо, что взяла зонт: он спас меня от пневмонии, но мои чёрные брюки-стрейч промокли сзади насквозь.
Но домой я не пошла, мне не стоит показываться там в эти ранние часы. Надо убить время до шести вечера. А сегодня в штабе партии как раз приёмный день.
– Проходи, красавица! – обрадовалась мне Наталья Николаевна Коломейцева, первый секретарь районного комитета. – Надо же, попала не в бровь, а в глаз! Я как раз к тебе домой собиралась идти!
В колясочной, кроме нас, находился противный дядечка в очках лет сорока. Такой классический гнилой интеллигент, что всех презирает, над всеми смеётся. Похож на очкариту из мультфильма для взрослых «Контакт», который поёт дуэтом, обнявшись с каким-то чудищем или демоном:
«Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла…»
– Так! – нагло сказал дядька. – Меня зовут Сердюков Юрий Алексеевич. – Я – бизнесмен, у меня индивидуальное предприятие по ремонту бытовой техники.
Убей меня, ну не похож он на предпринимателя! Что-то такое интеллигентно-придурковатое. Хотя Сафронов разве похож?
Если костюмчик напялить вместо джинсов и ветровки, то будет немножко выглядеть.
Дядька Сердюков рассказал, что он, как бизнесмен, сотрудничает с общественной организацией «Молодёжная лига», которая выдала ему целую кипу предвыборных анкет.
– Мне посоветовали вас, как волонтёров. Я хотел бы, чтобы ваши люди провели предвыборное анкетирование. Нужно будет поехать в Медвежьи Озёра, в Щёлково-7… Конечно же, надо быть готовыми, что вас могут просто послать…
– Да-да! – загорелась этой идеей Коломейцева. – Только опрашивать нужно не своих, не партийцев…
Об оплате труда речь вообще не шла.
Я тут же решаю взять на себя военный городок Щёлково-7. Мне очень нужны деньги, хотя бы сумма, кратная минимальной заработной плате, но даже этого здесь не дождёшься. А отказаться от бесплатного рабского труда не могу: боюсь, что выгонят, и я опять останусь одна, как в эти страшные весенние месяцы.
Вскоре пришли два дедушки.
– Кто это такая? – услышала я за спиной.
– Это наша Аля, Алина, – приветливо ответила Наталья Николаевна. – Девятнадцать лет, окончила школу, коммунист.
1 июня 1999, вторник
Договорились встретиться сегодня в райкоме в 18:00, дядька принесёт анкеты. А мне так трудно выйти из дому вечером! Приходиться строчить маме записку, что меня не будет, и оставлять на зеркале! Ненавижу! Как дура какая-то! А потом – скандалы, разборки.
Прихожу в штаб, никого ещё нет, один Симаков перед закрытой железной дверью, выкрашенной в ядовито-голубой цвет. Спрашивает:
– Вы будете принимать участие в опросе?
– Буду, – вздыхаю обречённо. – В Щёлкове-7.
Коломейцева срочно подтянула на бесплатную работу Свету Старостину, её соседку-подружку Юлю Круглову и Володю Кучкина из Фрянова.
Очень жарко. Я в чёрных брюках-стрейч и сиреневой кофточке с бусинкой у выреза. А девки – как из одного детдома, в одинаковых коротких цветастых сарафанах, только на панель. Спины, плечи и руки – будто кипятком ошпаренные.
– Так, девочки! – командует Сердюков. – Вы должны будете взять эти анкеты и опросить людей, чтобы узнать предвыборную ситуацию. Можете подходить на улицах, звонить в квартиры… Конечно же, надо быть готовыми, к тому, что вас могут просто послать, избить, затащить в квартиру…
Володя получает тридцать анкет, я – пять. Но для меня и этого слишком много.
Наталье Николаевне уже перестаёт нравиться эта затея.
– Слушай, – шёпотом говорит она, – а тебя родители не пошлют, если ты их опросишь? А с кем ты ещё живёшь?
– Нет!!! – пугаюсь я. – Я поеду в Щёлково-7!!!
Дома одну анкету заполняю сама, по второй опрашиваю маму. Она неожиданно заинтересовалась. Я с удивлением узнаю, что маме, оказывается, нравится Явлинский!
– Но это же моё мнение! – заявляет мама. – Он умный! А как он хорошо по-английски разговаривает!
2 июня 1999, среда
В первой половине дня иду на остановку. Она по-прежнему называется «Рассвет», хотя надо «Парус». У меня на сегодня есть ДЕЛО! Хотя бы это радует. Проезд мне бизнесмен Сердюков, как и работу, не оплачивает.
– До моста! – орёт со своего «трона» кондуктор, но я не придаю её словам никакого значения.
Вместе со мною в автобусе оказалась Наталья Николаевна, которая ехала ещё с Воронка. Она как раз жила в городке. От конечной до конечной…
Я хвастаюсь, что еду на анкетирование.
– Так он же до моста! – дублирует она кондуктора, и тут до меня наконец-то доходит.
– Тогда я пойду пешком! Я не могу по два раза за проезд платить!
– Ничего, я за тебя заплачу.
И мне стыдно. Нищенка!
И мы перетекаем на соседнюю остановку, не ту, где нас выплюнул the bus. Наталья Николаевна, депутат, точно соблюдает все правила дорожного движения: переходит строго по «зебре», позади автобуса.
– Я за границей нигде не была, только в Болгарии, – задумывается она, – но там очень уважительное отношение к пешеходу. Машина перед тобой всегда затормозит, и не только на переходе. Ой, смотри, земля, цветочки сажать будут! – как ребёнок, радуется она.
Так мы добираемся до городка. Наталья Николаевна встречает каких-то тёток, весело болтает с ними. Кажется, это те же самые, с кем она ехала со станции.
Предстоящая мне опасная бесплатная работа внушает ужас. Я боюсь людей, с которыми мне предстоит общаться. И вовсе не потому, что они что-то со мною сделают, просто боюсь. Я живу очень-очень замкнуто, как в монашеском затворе.
В военном городке всего две улицы: проспект 60 лет Великого Октября и Маршала Неделина. Наталья Николаевна живёт на проспекте.
– Скоро буду делать новую газету, – делится планами Коломейцева, когда мы у четырнадцатиэтажных башен. – «Коммерсантъ» надо будет купить, только он дорогой, "Коммерсантъ"… Аль, а родители твои как, работают?
Где-то я такое уже слышала…
– Да, – отвечаю я, как провинившаяся.
Коломейцева остаётся трепаться на рынке, что посреди проспекта, а я обречённо иду штурмовать какой-то подъезд. Я выбираю только советские двери, деревянные, или обитые утеплителем. Я уверена, что за дешёвыми дверьми меня не ждёт никакой опасности.
С первого раза мне везёт, открывает какой-то разбитной молодой чувак в шортах и чёрной майке, с накачанными плечами. Вот это действительно персонаж нашего нового времени, а не Сердюков в очочках на лопатообразном лице.
Я что-то бессвязно тараторю, но он меня понимает.
– Хорошо, давайте, – добродушно соглашается он. – Да вы пройдите…
– Нет, спасибо! – маскируя страх, отказываюсь я.
Анкета же пятистраничная. Мужчина никого из политиков не знает, и голосовать не пойдёт. Доход у него высокий.
– Скажем так, я руководитель среднего звена.
Это из последних вопросов.
Ура, одна анкета «убита»!
– Спасибо, вы мне очень помогли!
Спускаюсь. Наталья Николаевна всё ещё общается с народом. Она же у нас – депутат райсовета.
Я взахлёб, во всех подробностях рассказываю ей о проделанной работе, и она говорит:
– Правильно, не надо к таким заходить, ещё чего!
И я иду штурмовать другой дом.
В одной из квартир мне открыла какая-то забитая, запуганная женщина лет сорока пяти, с короткими русыми волосами и выпученными от дикого страха глазами, и на мою просьбу всё так же пришибленно покачала головой. А может, её сейчас гоняет пьяный муж или сын? В другой же мне отворил пенсионер либерального толка. Он подчёркнуто обречённо, как фашистскому оккупанту, согласился ответить на мои вопросы. Я зачитала, что он думает насчёт реформ, и он заявил:
– Ну, раз начали, то нужно продолжать!
Мимо нас сновали соседи, и либерал со всеми здоровался и жаловался, что его мучают, отрывают от дел и не дают покоя. Но вот и предпоследняя анкета убита!
А Наталья Николаевна, словно политический апостол, всё ещё учила народ на рынке. Подробно рассказываю ей о «клиенте»:
– Ну и дурак! – возмущается она.
В последней на моём скорбном пути квартире открыла бабушка. Она впустила меня в прихожую. Сначала бабка честно пыталась ответить на вопросы, а потом сказала:
– Поставьте везде «нет»!
Женщина была высокого роста, полная, вернее, опухшая, с ещё чёрными (или же крашенными?) длинными волосами и выразительными, чёрными, как виноград или смородина, глазами. Хохлушка, наверное. Или еврейка. Она и сейчас красива. Дышала жительница очень тяжело.
И вдруг как начнёт причитать! Она, Валентина Николаевна, инвалид второй группы по кардиологическому заболеванию. Пенсия маленькая, сыновья-военнослужащие зарплату не получают, и мальчик семи лет на день рождения без подарка!
– Я бы пошла работать, – голосила Валентина Николаевна, – но кто меня, пенсионерку, возьмёт!
– Так у меня другая беда! Мне все говорят, что мне не надо платить зарплату, потому что у меня родители работают!
Тумблер на мозговой панели бабки тут же переключается:
– А если бы родителей не было?!
– Тогда не знаю.
Я просто, как тот старик из пушкинской сказки, закинула невод. А кто здесь тина, трава морская и одна рыбка – не знаю. Но ничего золотого, это точно.
А Наталья Николаевна всё ещё стояла на рынке. Я рассказала ей про последнюю встречу.
– А что у неё? Лекарств нет? – оживляется она.
Так я покончила с эти страшным партийным заданием. Обратно пошла пешком.
Но времени, которое мне следовало убить, оставалось ещё достаточно. И я стала бродить по микрорайону Заречный.
На Комсомольской улице, на покосившейся лавочке со спинкой, сидел грузный одышливый дедушка с тростью.
– Это какой номер дома? – спросил он меня.
– 7\3, – тут же ответила я.
Я в своих скитаниях по городу уже всё выучила.
– А дом № 6 – это там?
– Да.
– А Космодемьянская? Она выше или ниже?
– Сбоку, снизу вверх.
– Вот ведь – ни номеров тебе, ни черта!
– Названия сзади дома есть.
– А надо, чтобы везде было!
– Но, ведь это же самый лучший район считается…
Так утверждала моя одноклассница Бурундукова.
– Да какой «лучший», – взвился дед, – когда в объявлениях всё время пишут: «Микрорайон не предлагать»! Я вон поднялся и выдохся весь, присел отдышаться! Милая моя, да я шестьдесят лет назад, нет, даже шестьдесят с лишним, катался здесь на лыжах с горы, сверху от самой Полевой, и никаких домов тут ещё не было!