Заинька, или Мужчины не плачут

© Вячеслав Евдокимов, 2017

ISBN 978-5-4485-3731-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Заинька,
или Мужчины не плачут!

 
Ура! Ура! На Новый Год
В деревню едем мы. Вперёд!
«А ну-ка, в путь пора! – сказал
Нам папа. – Аэровокзал
Нас ждёт в конкретно точный час»
И вот, как ветром, сдуло нас!
В нём регистрацию прошли
Мы за минуточки лишь три,
И сдали весь, ну, весь багаж:
До встречи, миленький ты наш!
Но я игрушку – самолёт —
Не сдал, ведь я его пилот,
Им управлять мне по плечу,
С ним высоко я полечу!
Потом услышали мы весть:
Идти к автобусу и сесть,
Места удобные занять,
Что сделал тут же я на «пять»,
И нос уткнул уже в окно:
Здесь удовольствие одно!
И вот мы мчим в аэропорт!
А взгляды, взгляды – как эскорт,
И все – на храброго, меня!
Но я сижу, их не кляня,
Ведь должен быть средь всех храбрец,
Заядлый всех полётов спец!
Невольно вверх взлетел мой нос:
Конечно, смел, что за вопрос!
Аэропорт тут встретил нас.
Один, другой заёрзал глаз:
Так самолётов много здесь!
Впал в восхищенье сразу весь!
Тут подвезли нас к одному,
А посему, а посему
Вмиг место тут же я опять
Вновь у окна успел занять.
Не как у всех квартир оно:
Как круг, отверстие одно,
Хотел просунуть палец чрез,
Но, к сожаленью, не пролез…
Потом нас мимо шёл пилот:
«Ну, космонавт, готов в полёт?»
Сказал, похлопав по плечу…
«Да!, – чуть не вскрикнул, – полечу!»
Но званья этого ведь нет
Из-за моих меньших-то лет
Ведь у меня, и покраснел,
Как помидор краснющий, спел…
И прав, конечно, был я тут,
Ведь плохо, коль бесчестно лгут!
Я бы, конечно, в космос рад!
Да вот хожу лишь в детский сад…
Попал в смущенья тяжкий плен…
Нашёл спасенье у колен
Я мамы, ткнувшись быстро в них,
И затаился, и притих…
Она же нежною рукой
Мне, как всегда, несла покой…
Она в любви своей права.
И лишь тогда, когда слова
«Всем пристегнуть ремни!» – воспрял
И, хоть не взрослый я, а мал,
Их с папой крепко пристегнул,
Хвалы салона слыша гул…
Кто сделал это, уж конфет
Несла всем тётя и привет.
«Смотри-ка, тётя, у меня
Нет без запора уж ремня!
А потому, как неба гость,
Я тож хочу конфеток горсть!»
И вмиг исполнился запрос:
Их нам горой принёс поднос!
Снаружи – свист и рёв, и дрожь…
Да будь нам всем, полёт, хорош!
И самолёт по полосе
Помчался быстро! Сразу все
Вдавились в кресла и – молчок!
А лайнер в небо уж рывок
Свой сделал, мощно лезя ввысь!..
«Смотри-ка, мамка, подивись,
Как всё внизу-то там малò!»
Вдруг за окном белым-бело…
«Вошли, – нам папа, – в облака».
И вмиг тревога глубока:
А как нам в них найти свой путь,
С него бы косо не свернуть?
Ответ же папы был нам скор:
«Есть у пилотов там прибор,
Он им всё кажет, что и где,
С пути не сбиться чтоб нигде».
Рука мамулечки крепка,
Держала всё мою, сынка,
Боялась, что не там сойду
Я у салона на виду…
Не оценила ум-то мой.
Сидел спокойно: рейс прямой!
Ну, раз приятно, держит пусть,
Вот и её исчезнет грусть!
Должны же дети иногда
Дарить счастливые года
Своим родителям всерьёз,
Освободить чтоб их от слёз!
Что есть внизу, – кричал я вслух.
Но вдруг захватит как мне дух!
Пошёл полёт теперь уж вниз…
Ай, молодец! Спасибо! Бис!
Ах, скоро к дедушке явлюсь,
Скажу, в полёте был не трус,
И храбро с ним пойду я в лес,
Не побоюсь, хоть будь там бес!
«Почти у цели мы, пострел, —
Сказал мне папа, коли сел
На землю нежно самолёт. —
Теперь автобус повезёт,
А это, нет, ещё не близь…»
И мы в автобусе тряслись…
Такая вот зимой езда,
Ведь на дорогах кочки льда…
А я смотрел, смотрел вокруг
И… незаметно в сон впал вдруг.
Уж сколько спал, не знать вовек,
Но сон внезапно мой померк,
Когда мой папа парой рук
Меня наружу вынес вдруг…
Автобус фыркнул снова вдаль,
И с наших лиц снялась печаль:
К нам шёл огромный человек,
Пред ним бы рыцарь всяк померк!
Да, это деда Михаил,
Ах, до чего ж он нам всем мил
С улыбкой глаз, усов и губ!
Большие валенки, тулуп…
Всю грудь закрыла борода,
Росла, знать, многие года…
Всех обнял нас он, как медведь,
Поцеловал – приятно ведь!
Из нас никто тож не отстал,
И нашей радости взмыл вал!
Он пригласил нас в сани сесть,
При них живая лошадь есть,
Была большая, как гора,
Не та, что гонит детвора,
Когда в повозке их везёт,
Труся неспешненько вперёд…
И пони – имя ей, вот смех!
Врагов порубишь ли с ней всех?
А с этой ринешь смело в бой,
Так хороша она собой!
Мы на солому сели враз,
А покрывало – сверху нас,
И поскользили на санях,
И дух захватывало… Ах!
Был мощным лошади вдаль шаг.
Тут возгорюсь желаньем как:
Вот ею мне бы порулить!
И тут заметил эту прыть
Дедуля, дал вожжей конец:
«А ну, извозчик-молодец,
Давай, лошадкой правь, внучок…»
А сам кнутом – опять щелчок!
Вот так рулили заодно,
И было это заводно!
И покрывало поправлять
Лишь успевала мамка-мать
Да щупать мой частенько нос:
На месте ль был? – её вопрос.
«Не бойся! Нос мой не отстал,
Не вырос больше, стал не мал,
Я продолжаю им дышать…
Он тела важная ведь кладь!
И проверять не надо так,
Ведь я беречь всё, знай, мастак!»
А лошадь мчалась всё быстрей,
Лишь пар струился из ноздрей!
«А вы чего там, молодёжь,
В санях устроили галдёж?» —
Спросил дедуля, головы
Не повернув. – Замёрзли вы?
Езды немного, почитай,
Тепло вам будет, с мёдом чай…»
«Да сделал Славик грозный вид,
И отчитать тех норовит,
Кто вывел в поле трактора,
Сейчас не тёплая пора,
Чтоб ими в поле тарахтеть,
Мол, смехота же это ведь!
Аль перепутали сезон?
Гнать с поля палкою их вон!»
Дедуля поле оглядел…
«Нет, трактора сейчас у дел:
Хлебов чтоб были не малы
Здесь урожаи, вверх валы
И грудят снега вдаль подряд…
Зря, внук, ругаешь ты ребят:
Сейчас их важен в поле труд,
Ведь влаги много будет тут.
Взойдёт пшеница или рожь,
С ней урожай грядёт хорош!»
Хоть я к всем ябедам не мил,
Но маму-ябеду простил…
А деда Миша молодец,
И защищать он Правду спец.
Уж с уваженьем я глядел
На тех, у добрых кто был дел,
С саней тож сбрасывать стал снег
На поле… Слава, Человек!
Всему даёшь ты жизнь трудом,
Так пусть добром живёт твой дом!
Так, по дорогам, лихо мчась,
Прошёл ещё, наверно, час,
И вот деревня – наша цель!
И видно всем нам уж отсель,
Как баба Надя на крыльце,
С улыбкой светлой на лице,
Встречать тепло уж вышла нас,
Слепя восторгом дивных глаз!
Вид, как матрёшки: разодет!
Вот ей и холода мук нет.
Опять объятья – душ порыв!
И поцелуев сверхнаплыв…
У мамы с бабушкой чуть-чуть
В глазах от слёз возникла муть…
Но нам, мужчинам, нипочём,
Мы слёз напрасно ввек не льём.
Я не хотел, но – караул! —
Всё ж за компанию всплакнул…
Все успокоили мой пыл,
И за столом я тотчас был.
Ах, и чего на нём здесь нет!
Варений вкусненький привет,
И восседал, как важный туз,
Солёный чудненький арбуз!
Мочёных яблок, аж гора:
Мол, съесть нас, милые, пора,
Грибов солёных, огурцов…
Распустишь слюнки, нету слов!
И помидоров, чеснока —
К ним тяга рук, рта высока!
Плыл от картошки дивный пар…
«Эй, аппетит, вступай в удар!»
И одурманивали щи:
«Побольше ложку лишь ищи!»
От хлеба запах-аромат:
«Из печки только, всем вам рад!»
Был дивный, кисленький квасок…
А на столе стоял высок,
Рост живота пустив в удар,
Огромный, блёсткий самовар:
«Прошу вас, гости, на чаи,
Заварка – травы всё мои!»
Ах, мне понравились из ржи
Лепёшки разные: «Держи
Нас крепче, мальчик, сунь-ка в рот,
Ведь в каждом-каждом – пчёлок мёд!»
И с пенкой вкусной молоко…
Как всё люблю я глубоко!
Мясного много и яиц…
Вот пир, влюблённых в это, лиц!
И тут узрел я на стене:
Ружьё висело на ремне…
И уж хотел к нему бежать!
Да вдруг дедуля крепко – хвать! —
«Постой, внучок, не подходи!
Стрельба, быть может, впереди…»
«Но ты, судьба, то отведи,
Коль есть добро в твоей груди!»
«Да, – тут добавила бабуль, —
Смертей не надо всем и пуль…»
«А что без ёлки Новый Год?
А ну, айда за мной, народ!
А снарядим-ка мы вон ту,
Её не тронув красоту».
«Она ж, – воскликнул я, – как в дом
Войдёт? Упрётся в крышу лбом!»
«А ей не надо к нам идти.
Не будет в дом ей ввек пути».
И мы все с криками «Ура!»,
Как будто дети-детвора,
Так сотворили ей наряд,
Что каждый был тому сверхрад
Тут вспомнил участь ёлок тех,
Что после праздных всех утех
Бросались в мусорку, как хлам…
Не стыдно ведь при этом нам!
За радость это наша дань.
Эй, Совесть, вспенься и восстань!
И тут же крепко я решил,
Что, если кто душе мне мил,
Того вовек не подведу
И не толкну его в беду!
И мы водили хоровод
Все, то назад, а то вперёд…
И были песни и смешки,
Пуляли радостно снежки!
И Дед-Морозом нашим был
Деданька, славный Михаил,
Да с натуральной бородой.
А где ж Снегурочка? Постой!
Да вот, красавица, она!
В неё душа как влюблена!
То баба Надя впала в пляс,
Зовя примкнуть к ней тоже нас!
И мы пустились, нам хвала!
Толкались: куча не мала!
За ворот сыпали снежок…
Ах, Новый Год! Ты наш дружок.
Вошли глубокой ночью в дом…
«А не желаешь ль, внучек, сном
Объяться, с нами тоже лечь
На чудо-спаленку, мил-печь?
Но только ты нам обещай,
Что, как Емеля, – Ай-ай-ай! —
На ней не пустишься вон вскачь
Ты из избы, а мы здесь плачь
Без милой печеньки-души,
С ней все сезоны хороши!»
Я слово внуческое дал,
И не задуть души запал,
Что печь не трону и ногтём,
Ведь ввек заботиться о нём
И милой бабушке-душе
Всю жизнь—то должен я уже.
Довольный, дедушка помог,
Чтоб на неё я взлезть бы смог.
Подали бабе пару рук…
Меж них и лёг я, славный внук.
«Какое ж чудо, эта печь:
Она варить умеет, печь,
Тепло даёт в трескуч мороз,
А спать захочешь – не вопрос! —
Вмиг предоставит и постель.
Я не хочу слезать отсель!»
Тут к нам пробрался важный кот,
Как песнь-мурлычку запоёт!..
И я погладил по спине…
Ой! То не кажется ли мне?
Вдруг искр огня полился сноп!
Ой! Не поджечь избу б нам чтоб…
Но пальцы тот огонь не жёг.
А! не опасный огонёк.
И я всё гладил… Кот мурчал —
Так ласки люб ему причал!..
И вывод мой был точен, прав,
И… вмиг уснул, троих обняв…
И наступил уж новый день,
И всем с горы уже не лень
На санках мчаться и ногах
С задором радостным в глазах!
Я санки в гору сам ввозил.
Ах, спуск потом был страшно мил!
Слепили мы Снеговика,
Держала ветвь его рука,
А вместо носа был сучок…
«Замёрзнет ведь, давай, внучок,
Наденем шапку из ведра,
Шнурок приладим у бедра,
Пальтишко туже застегнём,
Ведь есть семь пуговиц на нём.
Негоже быть ему без глаз:
Вот два репья: смотри на нас!
Из палки сделаем и рот,
Пусть, что желает, пожуёт…»
Такой красавец, хоть куда!
Таким запомнится года.
Потом, аж два денька подряд,
С горы спускался, очень рад,
Я уж на лыжах, на своих,
Хоть падать был я так же лих!
А были лыжи не просты:
В снегах глубоких – как мосты,
Идёшь, не вязнешь до колен,
Сугробов всех минуешь плен.
Они «охотничьих»  кровей,
Иди в глубокий снег бравей!
И были лыжи широки,
Не то, что все подряд, – узки,
На тех лишь бегать по лыжне…
Теперь же эти любы мне!
Потом на речку мы втроём
С утра тихонечко идём…
Дедуля наш передовой,
А папа с санками – за мной,
Идём на лыжах след мы в след,
Рыбацких жаждем лишь побед.
На речке много лунок враз
Папуля сделал – в том он ас!
Ведь он заядлейший рыбак,
И не уймёт в том страсть никак.
Потом им санки – будто стул,
И каждый радостно вздохнул…
В воде насадка – на крючке,
Удильник каждого в руке…
И все по множеству минут
Поклёвок чутко ждут и ждут…
Дедуля первый вскрикнул: «Есть!»
Ай, молодец, тебе и честь.
Папуля тоже не отстал:
Поймал вослед, ведь он удал!
А я ходил и рыб считал…
И был улов уже не мал,
Что я со счёта сбился враз…
И так на лунку пялил глаз,
Что мне дедуля из любви
Сказал: «На, внучек, полови!»
И я сидел… Вдруг поплавок
Свой сделал под воду нырок,
И дёрнул удочку я вверх!
И рыбка вот! Какой успех!
Но без одежды та была,
Быть на морозе – не дела,
И я с спокойных добрых сил
Её вновь в воду отпустил…
И с остальными точно так,
Иначе быть нельзя никак.
Когда ж идти опять домой,
Меня спросили: «Удалой,
А ну, представь улов, рыбак!», —
Ответил хитро я: «Никак,
Папуля, что-то не клюёт,
Насадка ж вся ушла под лёд… —
Кормил я рыбок втихаря —
Рыбачил я! Да всё-то зря…»
Переглянулись те с смешком…
Домой пошли мы вспять гуськом…
Ай, рыбаки мы не плохи!
Нам дома вкусненькой ухи
Бабуля, мама в чугунке
Сварили… Ложка вмиг в руке!
И под рыбацкий аппетит
Уха сама нам в рот летит!
И съели всю её до дна.
На дне лишь косточка одна.
А утром с дедушкой лицо
Умыть я вышел на крыльцо
Холодной, с льдинками водой…
«Ого, внучоночек, постой!
Ах, как красив твой щёк наряд!
Огнём зари они горят!
Озри свой в зеркале видок,
В нём яркость губ, пунцовость щёк —
Здоровья то прекрасный знак,
Оно тебя целует так!»
И я потом, всё нет да нет,
Смотрелся в зеркало: «Привет,
Любимчик любящей души,
Вихор от счастья вон вспуши!»
– Сегодня в лес мы все пойдём!
– А не заблудимся мы в нём?
– Там благодать идёт тропы,
Не утрудите вы стопы.
По ней хожу я, как часы,
В мороз и в зной, и в час росы.
Хожу, хожу я все года…
– Зачем же ходишь ты туда?
Он почесал руки мозоль:
«Так слушать, сладенький, изволь…»
И устремил на лес свой взгляд…
– Коль начался войны вдруг ад,
Фашизм ломился дико в дверь,
Как кровожадный, дикий зверь,
Стремясь Союз с земли стереть,
Социализм не жил чтоб впредь,
Всяк Красной Армии солдат
Стоять за Родину был рад!
В её не брали лишь ряды,
Кто мал ещё, совсем деды…
Но всем Отчизна дорога!
И сбить врагу стремясь рога,
Все в партизаны шли, в наш лес,
И ярость их кипела чрез!
И все рвались в кровавый бой,
Прикрыть Отчизну чтоб собой!
И я пошёл в лес, взяв ружьё,
Чтоб бить всегда, везде вражьё!
И был нам лес, как верный друг,
И дом, и врач, коль вдруг недуг.
Здесь враг терял наш – в страхе! – след…
И шли творцами мы Побед,
И был народ един весь-весь!
И мы с врага сбивали спесь.
И наш здесь труд в Победе есть,
Не уронили в страхе честь,
И дух к врагу наш был взъярён!
Но был бойцов и наш урон.
И вот не дожили они…
Без них салютовы огни
Победы чтили стойкий дух!..
И чтоб их подвиг не потух,
А гордость вечно нам вселял,
Их должен помнить стар и мал
И вечно их благодарить,
Забвенья сбивши напрочь прыть.
В могиле Братской там бойцы
Лежат – и деды, и юнцы,
Рядочком все, плечом к плечу…
У обелиска там свечу
Я ставлю: Знайте, вы – наш свет,
Так пусть он кажет, что во вред
Всем сотворили день и ночь,
Чтоб нам сей вред изгнать вон прочь!
Вы совесть, гордость и печаль.
По ним, забвение, отчаль!
Вот и хожу я к ним, внучок,
Уже который-то годок…
Не должен чахнуть сиротой
Тот обелиск, хоть и простой…
Ввек с ним меня связала нить.
Вот на призыв – к вам ехать жить —
Мы и согласья не даём,
С бабулей ходим к ним вдвоём…»
Я не с согласья изъявил,
А из стремленья – из всех сил! —
Там быть немедля и сейчас.
И то желание – всех нас!
И мы пошли гуськом за ним,
На лыжах все, и всяк палим
Желаньем – честь им всем отдать,
Спасли что Родину нам – мать.
То был торжественный момент!
И стихли речи все в момент…
В полянку вдруг тропа влилась,
Следов зверей виднелась вязь…
И птиц, встревоженных, шёл писк…
Взметнул Звезду там обелиск!
Пылала красным та огнём
Зимой и летом, ночью, днём!
И мы голов склонили стать,
Чтоб павшим дань души отдать…
Вид был торжественен и тих:
Мы чтили подвиг храбрых – их!
И всё-то шапки не надев,
Издал дедуля вдруг напев,
Всё с непокрытой головой:
«В борьбе вы пали роковой…»
Весь с обелиска снег смахнул,
Потом лопаты мерный гул…
Его сменяли все подряд…
Мой был таким просящим взгляд,
Что деда вытерпеть не смог,
Мне дал лопаты черенок,
И я закончил общий труд,
Чтоб чисто было, ладно тут.
Горела пламенем свеча…
И, чудом-красками крича,
Цветы, к подножию прильня,
Так поразили все меня,
Что я любимый мой значок,
Ну, не достать совсем не мог,
И положил к подножью враз:
«Я чту и буду, дяди, вас!»
Значок тот – гордость октябрят,
Носить его я буду рад!
Моя то клятва ИМ была,
Что будут добрыми дела
Мои отныне и вовек,
Ведь я советский человек!
Потом пошли мы вспять домой…
– Ой, деда, что это? Ой-ой!
Кто нашу тропку пересёк?
– Да это снег, мой голубок.
С ветвей попадал к нам он вниз,
Знать, ветерок промчался близ,
А, может, храбростью ядрён,
Решил сам спрыгнуть бойко он!
– А ветки, деда, высоки…
– Ему, вишь, падать вниз с руки…
Он даже прыгает из туч —
Такою смелостью могуч!
Не нужен даже парашют.
И заключил я твёрдо тут,
Что снег безумно всех храбрей
Парашютистов и смелей!
Через лесную сказку, сквозь
Мы шли, пропитаны насквозь
Очарованием, красой…
А снег лежал вокруг горой,
Не то что в городе у нас:
Там выпал он, его вмиг – р-раз! —
Убрали тут же, и чиста
Дорога эта, та и та…
Езжай по ним или ходи, —
Препятствий нету впереди!
Здесь всех деревьев и кустов
Наряд чудесен, пышен, нов,
Так он чарует душу, глаз,
Невольно что лучит у нас
Улыбка, с дива широка…
Зимы волшебная рука!
Охота с счастья громко петь:
Есть красота Природы ведь!
А тайна нежной тишины,
Неслышный звук её струны?..
Она милей там-тамных див,
Нас новым чудом наградив.
Лишь нарушается слегка
От дуновенья ветерка
Иль раздираемых дерев
Морозом ярым, будто лев,
Спросонья вздрогнет быстро вдруг,
Когда раздастся «Тук! Тук! Тук!» —
Работа дятла без конца,
Огромной пользы здесь творца…
И вдруг узрел я искр полёт
По веткам вбок, а то вперёд!
«Ой, как бы не был здесь пожар!»
Но вмиг залит был страха жар:
«То снегиря прекрасный вид…
А, слышишь, тонко как свистит?»
– А почему красна так грудь?
– Он светом этим кажет путь
Весне на землю, чей приход
Прогонит снег, растопит лёд.
Надежда, вера – всем тот свет,
И что печали вечной нет,
И с ней вести всегда борьбу,
Добыть счастливой чтоб судьбу!
«Ой, деда, волка здесь следы! —
Вскричал я. – Не было б беды!» —
Прижался к дедушке бочком,
Вперёд с ним шёл одним шажком…
– Да, успокойся ты, постой!
Бежал здесь заяц, сам косой,
Оттуда, видишь, вон туда
Легонько этак, без труда…
И страх в душе не береди.
Вот лапок задних впереди
Передних видишь след, внучок?
Вопрос возник мой, как щелчок:
«Он, что, мчал задом наперёд?»
Расцвёл в улыбке деда рот…
– Да, нет… Ведь задние длинней
Передних, ростом что скромней.
Смотри внимательно, дружок:
Вот заяц делает прыжок,
Выносит задние вперёд,
Потом передних уж черёд,
Чтоб быть готовым вновь к прыжку,
Ты приглядись к его стежку… —
«Ах, ты, зайчишка, и хитёр,
И в этой ловкости матёр!
А почему же ты «косой»?
Не оттого ль и след кривой,
Что все препятствия – твои?
Вот вбок несёшь следы свои!
Эх, как же зайцам не везёт…
А ты же радуйся, народ!
Нога, что справа, – справа след,
А левой справа вечно нет.»
– Сюда вот взгляд, внучочек, брось:
Здесь проходил огромный лось,
Ты видишь, шаг его не мал!
А там осинку он глодал…
В ответ мотнул я головой,
Но от познанья сам не свой,
Узнав, что можно их глодать…
Но то собак ведь благодать!
И незаметно ветку – хрусть! —
И в рот: погложет шустро пусть!
Была она сплошной, как лёд,
Вмиг отморозил холод рот…
Когда сжевал коры кусок,
То так скривился мой роток,
Что прекратил занятье враз:
Такая горечь не для нас!
Ай, в лосе нет совсем ума,
Ведь в мире сладкого есть тьма!
– Дедуль, а ветки, будто лёд…
А жизнь в них снова не войдёт?
И слышу дедушкин ответ:
«Ну, все деревья и кусты
Умом, не думай, не пусты.
Сперва листочкам говорят:
«А ну, слетайте-ка подряд!
Корням земля не даст зимой
Напиться благостно водой,
А каждый лист – он водохлёб,
Ему воды дай больше в зоб,
А вас – орава из орав!
И, воду вы себе забрав,
Нас превратите мигом в сушь,
А сушь – погибель наших душ
Зимой и в холод, и в мороз…» —
И листья – вниз! – устроя кросс…
Всяк лист послушен, не упрям,
Кусты, деревья любит – мам.
Стоят без листьев все стволы,
И все кусты совсем голы…
Но не замёрзнут: шуба есть,
И этой шубе вечно честь!
Подкладка сахарная там:
«Пробраться холоду не дам!»
Из пробки добрая же ткань:
«А, ну, мороз, не лезь, отстань!»
Отделка шубы – то кора.
И вот уж шубе всей – «Ура!»
Закрылись почки на замок,
Чтоб их мороз побить не смог.
Кусты, деревья спят и сны
Всё смотрят, смотрят – до весны…
Весной их жизнь вновь забурлит,
Все примут вновь зелёный вид.
Как удивило то меня:
– Какая хитрая броня!
– Следы вон белки, внучек, глянь…
Бежала днём, не в утра рань.
Они все парные, малы.
Но храбрость требует хвалы:
Пуститься снегом чтоб бежать,
Вокруг ведь хищников есть рать!
А бег по снегу неуклюж
И очень тих совсем, к тому ж…
Любой нагонит хищник вмиг!
Раздастся лишь предсмертный крик…
Знать, не могла свершить прыжка
Меж двух дерев: тонка кишка…
К тому вон дереву скачки
И совершала, на сучки
Чтоб там взобраться поскорей,
Подальше, дальше от зверей!
Ах, как мне белку стало жаль,
Хоть ушмыгнула всё же вдаль… —
– А те, цепочкой и крупней —
То у лисы самой, у ней…
Искала зайца или мышь,
Тиха, идя сквозь леса тишь…
Я озирался всё вокруг…
Моё привлёк вниманье вдруг
Уж необычный зайки след:
Там, впереди – загвоздка! – нет
Двух задних лапок, лишь одна…
Для зайца прыть та негодна!
– Да… Заяц этот инвалид, —
Дедуля тут мне говорит. —
Не может вытянуть ноги,
И не прыжки уж, а шаги…
Он обо что-нибудь ушиб
Иль уколол серьёзно шип,
Иль обморозил уж всерьёз,
Из пасти, может быть, унёс
Лисы, покусанную зло…
Умчал – и это повезло!
Но вот надолго ли – вопрос?
Лиса ему страшнее гроз.
Нагонит хроменького враз,
Учует коль, ведь хищник – ас!
Так стало зайчика мне жаль!
И я смотрел вблизи и вдаль,
А нет ли хищницы вокруг,
Не будет зайчику ли мук?
Ах, где ты, доктор Айболит,
У зайки ножка ведь болит?..
– А здесь хромал он всю-то ночь,
Терпеть мороз уж был не в мочь…
Так зайцы делали всегда,
Во все-то заячьи года…, —
– Он, может, деда, недалёк,
И где-то рядышком залёг?
Давай, капустки принесём,
Ведь есть же нюх ещё при нём!
Морковки можно принести,
Он не собьётся к ним с пути! —
– Положим… Снег-то и занёс!
– Но то не горе, не вопрос!
Подвесим к веточкам еду:
И не в снегу, а на виду!
Но так, достать чтоб, вставши, смог
С своих-то хроменьких он ног.
– Х-м… Мысль ясна, как ясный день.
Желать – одно, творить не лень
Добро на практике весь век —
Другое. Действуй, человек!
Чиста забота, не корысть.
Поймёт то заяц, – будет грызть…
С дедулей вновь пошли домой:
Жди угощения, хромой!
Придя домой, мы наш заказ
Бабуле Наде дали враз.
Она капустку и морковь
Вручила нам, и в путь мы вновь
Пошли обратный, снова в лес,
Его не видел я чудес,
А жил лишь думою одной:
А как там зайчик наш хромой?
– Эге, да он сюда уж приходил,
Видать, с последних, слабых сил.
Давай привяжем-ка сюда…
И вмиг привязана еда.
И со спокойною душой
Мы шли с дедулечкой домой…
Мне ночью снился зайка тот,
Его я гладил, он, как кот,
Мне песни пел, уткнувши нос,
Что я еды ему принёс…
Забинтовал я лапку тож,
Он на больного стал похож…
А утро чуть учуял нос,
Я деде задал вмиг вопрос:
«А заяц тот совсем косой?
Он косоглазием больной?»
Бабуля Надечка блины
Уже пекла: «То с старины
Смешной повёлся этот сказ…
Глаза вот спереди у нас:
Куда лицо – туда они,
И косоглазия ни-ни!
У зайцев глазки сбоку чуть,
То благо им всем, а не жуть.
И даже лучше, чем у нас,
Поверь, во много, много раз.
Допустим, мордочкой вперёд
Направлен он, но то даёт,
Без поворота головы,
Снегов поверх, поверх травы
Всё видеть сразу, всё вокруг,
Где есть опасность, где есть друг —
Вперёд, с боков и, верь, назад,
И глазкам этим зайчик рад!
А вот смотрели б лишь вперёд,
Была бы зайцам жизнь не мёд…» —
Я на дедулю бросил взгляд,
Кивнул он мне, и был я рад
За зайцев всех, что так «косят»
Глаза их ночи, дни подряд.
«А ушки, знаю я, зачем
Такие длинные им всем!» —
Я всем открытие принёс,
Коль им мучителен вопрос. —
То, как подлодки, перископ,
Всего не видеть зайца чтоб:
Услышат где-то, даже мух —
Вот их какой прекрасный слух!
И как какаторы! – я им.
И всяк, улыбкой вдруг палим,
Стал вытирать глаза от слёз…
А что смешного произнёс?
«Ну, коль устройство кажет брак,
Назвать его и можно так». —
Мой папа всем растолковал,
А что? открытие моё —
Лишь правда вся, а не враньё.
Поев с сметаною блинов,
Я в лес опять был мчать готов.
Мой нетерпенья видя пыл,
Дедуля сумку прихватил
С едой для зайца, мы пошли…
И тут увидел я вдали:
Что привязали, то висит…
Вмиг у меня печальный вид…
«Ну, вот, возвысься ты к добру.
Тебе же палкой по ребру!»
И вспомнил мамы тут упрёк:
«С тобой напрасно всё, сынок,
Дубишь, дубишь тебя-то в чём,
Тебе же ноль – всё, нипочём…»
Тут покраснел я от стыда…
Коль не пришёл тот зай сюда,
Настал, видать, ему конец…
«А не горюй-ка, мил-юнец,
Давай изучим все следы,
С ним, может, не было беды…»
Но всё ж, ответа не найдя,
Какой-то час мы погодя,
Пошли обратно, впав в печаль…
Вот так, добро душою траль,
А получаешь сердцу боль,
Итог усилий – с дыркой ноль…
Я впереди тихонько шёл,
На неудачу страшно зол…
И вдруг вниманье как взметнёт
Ажиотаж свой! Мчу вперёд:
Одни тесёмки, нет еды…
Внутри, чай, снежной уж гряды?
Но, подбежав, я ожил вмиг,
И мой раздался звонкий крик:
– Он был, дедуля! Съел всё! Был! —
Но он задул мой резвый пыл:
– В твою не сказано будь злость,
В лесу ты, помни. только гость.
Внутри чужих кричать квартир
Нельзя, пугая страшно мир.
Здесь свой порядок, свой закон,
И всякий громкий шум и звон —
Им всем опасность и беда:
Куда бы спрятаться, куда?
Не исключенье и хромой:
Не ткнётся лапой и одной
Он в приготовленную снедь… —
«Не буду, дедушка, шуметь. —
Сказал ему я шепотком, —
Но съел он, видишь, с огоньком!»
«Да», – так же тихо он в ответ.
И привязали мы в момент
Морковки много, кочерыг,
Сюда пусть зайчик – прыг да прыг! —
К съестному снова притрусит,
Его счастливым будет вид!
– Он, знать, отбился от своих,
Коль, как они, в прыжках не лих…
Но вот, услышав как-то нас,
Нашёл он храбрости запас,
Решил проверить чутко след:
Вдруг обронили что вослед?
В нужде отбросил напрочь страх.
Мы – не его печальный прах:
«Пусть лучше к ним я хвост снесу,
Чем вдруг наткнуся на лису!»
Вот угощенье всё и съел,
Поверив нам, став в этом смел.
Шептал я: «Дедушка, всегда
Носить мы будем, все года?»
И он кивал мне головой:
– Но к обелиску мы с тобой
Сперва захаживать начнём,
Заботу чтоб явить о нём.
И я поддакнул: «Да! Да! Да!
Всегда к нему, не иногда».
Еду носили… «Ну, милок,
Увидеть дай тебя разок!»
Но невидимкой он всё был…
Мой нетерпенья видя пыл,
Раскрыл дедуля хитрый план,
Но чтоб я не был, как чурбан,
Был чуток к жестам и словам,
В лесу не делать тарарам.
– Он в направлении одном
Всё ходит. Видимо, там дом.
Вот ветер дунет от него,
Уйдём от кушанья сего
К тому кусту, что весь в снегу,
За ним засядем. Ни гу-гу!
Хоть будет снег лететь в глаза
Нам с лап его вовсю. Из-за
Того куста он нам во взор
И попадётся! Но позор,
Себя коль выдадим мы чем.
Всё в прах уйдёт, уйдём ни с чем…
Прошёл уж срок, совсем не мал.
И вот он, миг, как мёд, настал!
Подул, хоть слабый, ветерок
На наш заснеженный кусток…
И мы в засаде уж за ним,
И чутко слушаем, глядим…
О разговорах тут ли речь!
Лежим в снегу, а снег не печь,
И пробрала обоих дрожь…
Она ж сейчас помеха сплошь.
Дедуля уж даёт мне жест:
«Пойдём домой, мороз нас съест!»
Но я был в горести тосклив…
И сострадания прилив
Ко мне пришёл, нетерпелив
Лишь на минуту, но пришёл…
А я промёрз и стал, как кол…
И вдруг! Что слышен сердца стук,
Пришёл конец от пресса мук:
Там, где скрывалась тропка вдаль,
Свою там ёлочка вуаль
Чуть-чуть раздвинула, и вот,
Покинул зайчик наш свой грот!
По тропке маленьким скачком
Метался тяжко, будто ком,
Держал одну из задних лап
Он навесу, и весь ослаб,
Он на неё не наступал,
Видать, крик боли был не мал…
И беспрестанно ушки звук
Ловили чутко весь вокруг…
Ходил и носик ходуном:
А вдруг опасность? Здесь не дом.
И вот, приблизившись к еде,
И чтобы в пасть не пасть беде,
Он вновь пускал весь комплекс мер
Защиты в ход… Он, не в пример,
Был осторожен в этом, строг!
Лишь после этого он смог,
Зажав передней хваткой лап,
Прядя ушами, чтоб сатрап —
Лиса – не сцапала бы вдруг! —
Стал быстро есть, ушей всё ж лук
Нацеля точно в это, в то…
Защита так – не решето.
Так всё он съел, должно быть, рад.
И так же двинулся назад
Он в свой таинственный приют,
Ему где лапки вновь дают
И от мороза, и лисы,
Хоть безопасности весы
Всё на нуле всегда стоят…
Еды был вкусной рядом клад.
Так встречей душу я отвёл!
Но глубже жалости лез кол
В неё, не давши ей заснуть:
«Где исцеленья верный путь?
Ах, как бедняжке нам помочь?»
– Да разве только, что поймать,
Тогда была бы благодать.
– Нет, деда, зайчик хоть хромой,
За ним угнаться всей гурьбой
Не сможем, снег-то ведь глубок…
– Ты прав, конечно, голубок,
Хотя и лыжи быстры есть:
Глубокий снег – усильям месть.
Поймать ловушкой, может быть?
Мою увидя тут же прыть,
Повёл о ней он тут рассказ…
Я переспрашивал не раз
И восхищался: чудо ведь
Ловушка будет эта – сеть!
Её он сплёл уж через день,
И было делать то не лень.
И в дело завтра бы с утра
Пустили сеть: ловить пора!
Нам только б заиньку поймать!
С леченьем будет благодать:
Бабуля вылечит зараз,
Ведь санитарка, просто ас!
В войну под вражеским огнём
Бойцов спасала ночью, днём,
Несла к своим с передовой
Под пуль злой свист, снарядов вой,
Разрывов, грохота, всполох,
Через воронки, топкий мох,
Первично раны залатав,
Передохнуть совсем нет прав,
Ведь жизнь бойцов в её руках!
Они же в немощи тисках…
«А не смогу, ветеринар
Поместит враз в стационар,
И зайку, точно, исцелит,
К зверям его ввек добрый вид!»
И вот, настал тот чудный миг!
И мы с дедулей напрямик,
Ту аккуратно сеть забрав,
Пошли. Мой взор – сплошной бурав:
Чтоб не увидел первым нас,
А если так, его мы – раз! —
И в жизнь счастливую введём!
Все думы только лишь о нём.
Идём… а что-то нам не так,
Заполз к нам в души тут же мрак:
Вдруг неестественный стал шум…
И не почудилось на ум,
А слышен стал собачий лай!
О ухо, нам сомненье дай!..
Но лай в азарт уже вошёл!
Тянул к опасности, как вол…
И вдруг я вздрогнул! Онемел…
То выстрел – яростный пострел!
За ним второй! И третий тож…
Наш взгляд встревожен, нехорош…
И мы ускорили шаги:
Какие там-то пироги?
Спешить – душ, ног заветный труд.
Навстречу, видим мы, идут,
Ведя азартный разговор,
И шаг их важен был, не скор,
На лыжах дяди, точно – два.
С собакой. Встретившись едва,
Мы устремили вместе взгляд:
На бёдрах их, мертвы, висят
По зайцу… Пыжилась их спесь!
И я затрясся страшно весь!..
Кольнуло сердце, как иглой,
Ум помрачился, стал не свой,
Я исступлённо закричал!
Пропал сознанья мой причал:
«То бедный заинька, дедуль!
И он погиб от страшных пуль…»
Упал я с горя тяжко в снег…
Взяла истерика разбег!
Я бился, бился!.. Невпопад
Срывался криков водопад…
«Постой! – cтремясь смирить мой раж,
Дедуля мне. – А вдруг не наш?»
Поставил вмиг на пару ног.
Но я уж, точно, занемог…
И он двоим поведал весть
О нашем зайчике, как есть.
А тем история к чему!
И враз сказали посему:
– Ну, если заяц, вправду, тот,
То уж хозяйка отдохнёт,
Перетаскали всю морковь… —
И с смехом каждый вздёрнул бровь!
«Н-нет, н-нет! С-сама д-давала н-нам
В-всегда р-раненько п-по ут-трам,
Н-не забывая ч-чисто м-мыть, —
Тянул свою я всхлипов нить, —
И оч-чень д-добрая она!
И в зайку тоже влюблена…» —
Я продолжал со всхлипом речь,
Злость не стараясь уж стеречь.
«Пойдём! А, может, то не он,
Ведь был под ёлочкой схорон… —
С волненьем деда призывал. —
Осмотрим зайкин там портал.
Там всё расскажут нам следы,
Вдруг хватку он избёг беды?»
И я поплёлся, взор склоня, —
Так горе скрючило меня…
Пришли. А там весь снег в следах
Собаки, лыж… Ум вновь зачах…
И с потрясённо-скорбных сил
Я пуще вновь заголосил:
«Нет, ты не прав! Нет, ты не прав!»
И он молчал, к себе прижав
Меня предоброю рукой,
Пытаясь дать мне мил-покой…
«А точно! Заяц инвалид. —
Вдруг слышим мы, и к нам спешит
Один из тех, ушёл что уж, —
Вот потому в прыжках не дюж.
У задней вывих есть ноги,
А сам лечить он не моги, —
Приставил лапки он к следам, —
Ну, точно, ваш! И вам отдам…»
«Он, он… – дедуля всё твердил,
Себя из всех сковавши сил… —
Ах, как внучок ему был рад!
Отрадой был он из отрад…» —
Он шапку снял, печаль гнетёт…
Уткнулся я в него, и рот
Всё извергает горя крик,
И гладит всё меня старик…
«Вы забирайте, коли ваш, —
Сказал охотник. – Вот кураж!..
Коль знали б, мигом – стороной,
И был бы жив тогда косой…»
И сокрушённо он рукой
Взмахнул, душе ища покой,
И по тропе поехал вспять,
А нам в печали лишь стоять…
И виноватою брела
За ним собака: «Вот дела!..»
И с непокрытой головой
Стоял всё деда мой седой,
От горя вон оцепенев,
Оно над ним развёрзло зев…
Я гладил заиньку, ревя…
Трясла истерика меня!..
Потом прижал его к груди:
Теперь хоть вдаль ты не уйди!
Пойдём-ка, зайка дорогой,
К нам в гости траурно домой…
Глаза зачахли уж моргать:
Отпала с горя благодать! —
Вовсю открытые глаза…
Застыла тихая слеза…
И та иссякла уж до дна.
Во всём печаль, печаль одна…
«Убили! Заинька погиб…
Упал, как срезанный вдруг гриб…» —
Всплеснув руками, баба в крик!
И виновато всяк поник…
Она расправила его,
Вся затрясяся от сего,
И аккуратною рукой,
Как при отходе на покой,
На стол погибшего бочком
И положила… В горле ком…
Все, молча, сели мы вокруг:
Прощай, наш светлый, добрый друг!
И всем застолье то – печаль:
Уйдёт навеки друг наш вдаль…
Коль горе ломит напролом —
Печаль и горе за столом…
Уж нет веселия за ним.
И потому в тоске сидим…
«Ну, ничего, мой мил-дружок,
Знай, через точный, нужный срок
Уж будет чучело у нас,
Не отличит твой острый глаз,
А он искусствен иль живой…
И будет рядом он с тобой
Всю жизнь, тот случай бередя,
Когда природное дитя,
И это знают все, что факт,
Пошло с людьми вдруг на контакт», —
Сказал так дедушка и смолк…
И из затеи вышел толк:
И впрямь, был зайка, как живой:
На задней лапке он одной
Стоял, другую вон поджав…
Вид изумительно был прав:
Нельзя стоять, когда больна,
Ведь обессилена она.
Двумя передними морковь,
Аж взбудоражило мне кровь,
Держал, доверчив к той еде,
Не быть вовек что в том беде…
Глаза раскосые – привет!
Рад быть со всеми уйму лет!
Тут мамы, папы отпуска
Пришли к концу. Я из тиска
Бабули вырваться не мог
И не хотел: она дружок!
Расцеловались, обнялись,
Уселись рядышком все близь,
И с дедой двинулися в путь…
В глазах видна прощанья муть…
А коль конец пришёл его,
Вновь повторилося с сего:
Объятья, чмоканья, наказ,
И пожеланья в перепляс!..
И вот мы прибыли домой.
«Пойдём-ка, зайка милый мой,
На место видное, вот здесь,
Ты будешь виден всем и весь».
О нём узнал наш детский сад.
К нам приходили. Был всем рад
Я повторять опять рассказ
Про случай с ним весь, без прикрас,
Во всех подробностях, как спец.
И был такой я молодец,
Что, вдруг прервав рассказа путь,
Смог с ними вместе так всплакнуть,
Что получался сводный хор…
Но мысль с таких терзала пор:
А всё ль доходит до ребят,
Коль, пятьдесят на пятьдесят,
В моих рассказах – слов и плач,
Что становлюсь от слёз не зряч?
Вдруг по детсаду наяву
Девчонкой-плаксой прослыву,
Коль за косичку дёрнуть ей,
Стараясь лихо и сильней?!
Но я из рода ведь мужчин,
И плакать мне претит сей чин!
И стал вести, как лектор, речь,
И повесть нудно стала течь,
И сонно-длинная, к тому ж…
А доходила ли до клуш?
Но с удивленьем замечал:
Она вниманью их – причал!
Ужель рассказ их душам мил?
Я слёз не лил. И вкруг прослыл
Ребёнком стойким, как кремень!
Не будет слёз, хоть бей, ремень!
Всё любопытных мчал поток!
И дверь была, как пчёл леток…
Пришла соседская вот дочь…
Рост, как напёрстка, ну, точь-в-точь!
И уж я пигалице сей,
Стоящей скромно у дверей
И вниз потупившей глаза,
Как покажу, что я – гроза!
Высокомерный так же франт.
Не дёрну, слышишь, твой я бант.
Ну, что молчишь, как попугай?
Коль цели нет, так прочь шагай!
Бездельем маешься, небось…
Глаза мозолить ты мне брось!
Она ж скукожилась сильней…
Молчит опять. Тут жалость к ней,
Молчунье, вспыхнула всерьёз:
«Ну, ну! Мне не хватало только слёз, —
Её отчитывал, как плеть. —
Быть может, зайца посмотреть
Пришла? Так, просим, заходи!»
Пошёл степенно впереди…
Не развернувшийся как ёж,
За мной плелась… «Ну, ты даёшь!» —
Не дал лишь речи я щелчка,
Когда о ткань половичка
Она поширкала ногой…
И то вселило мне покой:
Чистюля, видно, ещё та!
С ней дома, знать, не маята.
И так до чучела довёл,
Его где был всегда престол.
И подняла лишь тут глаза…
И для меня то, как гроза:
От страха, что ль, так велики
И глубоки, что дно реки?
Чего бояться! И ресниц
Ряды торчали длинных спиц…
Печально-ласковым был взор…
Вот ведь умора из умор!
Опять молчит, как тишина…
Да с языком ли, слышь, она?
Но что-то вздрогнуло во мне
На молчаливой сей волне,
И я печальным тоже стал,
Хоть был минуточкой удал,
И что-то ёкнуло в груди…
«Ну, посмотрела, уходи!»
Она ж стоит, в лесу как пень,
Во всей фигуре – горя тень…
Взгляд вновь упёрся скорбно в пол…
И не гони! Останусь, мол.
Её прикушена губа…
И речь моя уж не груба:
«А… может, ты погладить хошь?»
И был вопрос ей так хорош,
Что вдруг раскрылась, как цветок,
И тихо молвила: «Чуток…
Больную ножку… Я чуть-чуть!»
Мои глаза покрыла муть…
Но я, как истинный джентльмен,
Учтивость – долг, в ней несравнен,
Сказал: «Не долго. Не свали!»
Но слёзы были невдали…
Но надо ж девам уступать,
Они принцессная ведь знать!
Лишь указательным она
Коснулась пальцем – в дрожь спина —
Больной той лапки, провела
По ней чуть-чуть и со слезой:
«Ах, бедный зайчик… Бедный мой…»
Сказала тихо и навзрыд
Пустилась в плач!.. Степенный вид,
Сочувствен, вмиг отбросил вон:
«Ну, не реви! Живой ли он?»
Но… прибежавшие на плач
Две мамы наши – их горяч,
В беде коль дети, ввек испуг! —
В две пары гладили уж рук
Нас, прижимали всё к груди
И целовали: мол, уйди,
Тоска горючая-печаль,
От наших деточек вон вдаль!
И, будто мёд, их голоса
Творили с нами чудеса…
И долго-долго от росы
Глаза сушили нам, носы…
 

Январь 1982 г., Июнь 2016 г.