1 глава. Пигалица
– …ица!!! – осколком долетело вслед рванувшей с крыльца худенькой девчушке.
Голые ноги сверкнули, когда силуэт-стебелёк взлетел по тяжёлой деревянной приставной лестнице на сенник. Там, в глубине, одна из досок стены давно раскачана, и она незаметно протискивалась в зазор, чтобы оказаться на крыше стайки, с неё на забор и крапивным проулком прочь от дома. Можно и в сене пересидеть. Мачеха побоится лезть на самую верхотуру. Но так не хотелось слушать её крики даже оттуда. «Пигалица», «нахлебница», разбавляемые «дрянью», «сучонкой». Пару раз прилетало «отродье», за что её неожиданно осадил отец. Нет, не в защиту дочери – бабий язык не мог посметь даже косвенно оскорбить его как мужика. Дочь могла быть не угодна ему самому, но его отродьем её назвать, значило схлопотать оплеуху в ту же секунду. И мачеха оттачивала свои ругательства, обходя стороной тяжёлое недовольство руки мужа.
В проходе между заборами, как всегда, ждал надёжный Васька. Он был её одноклассником и единственным, зато настоящим другом. С той самой встречи первого сентября в первом классе, со дня их знакомства, он восхищался её бесстрашием и небоязнью высоты. Она ценила его молчаливость и преданность и никогда не смеялась над ним. У каждого могут быть свои страхи. Он боялся подъемов, прыгать в речку с мостков, смотреть вниз с обрыва. Куда бы ни было нужно залезть, забраться, перескочить – всегда отвечала она. Зато внизу её несомненно ждал Васька. Они сблизились за этот учебный год и встретили лето, предвкушая свободу, прогулки и занятия своими делами без уроков и назойливых старших, которые их не трогали, лишь бы дети не мешались под ногами.
Она босиком улепётывала от своей дурной мачехи, а он ждал её в проулке, в сорняках, с её сандалиями. За время своих вылазок они основательно примяли буйную траву, сгладили кочки и местами наложили гладких досочек, чтобы обеспечить проходимость всем своим путям отступления и возможность пронырнуть по узким ходам, которые были известны только им двоим, и не пораниться, не запнуться, не наступить на что-то неожиданно. На протяжении их походов всё было подмечено и изучено, та самая соломка из поговорки была подстелена. Они могли положиться друг на друга. В свои семь лет ребята точно знали, что такое положиться друг на друга, быть уверенным в другом. Даже несмотря на то, что некоторые взрослые показывали им совершенно иную сторону этого самого доверия.
– Сильно досталось? – услышала тихий шёпот товарища, когда спрыгнула вниз.
– Переживу, – отмахнулась, принимая от него свою изрядно поношенную обувь и натягивая её на босые ноги.
В пять лет она стала сиротой. При отце, которому не был обузой ребенок, приученный убирать и следить за собой, за которого ему полагались пусть небольшие, но льготы. Он не лез к ней с расспросами и поучениями и не замечал противостояния между новой женой и дочерью, списывая их стычки на женские заморочки обеих.
Она помнила образ мамы, но совершенно не могла воспроизвести в памяти её лицо. Не представляла ни её руки, ни длину пальцев, ни особенности ногтей, зато ощущала их прикосновения и поглаживания по волосам. Тогда у неё были длинные волосы. После купания мама сначала сушила их полотенцем, затем разглаживала ладонями и только после бралась за расчёску. Больше некому помогать ей их прополаскивать, тем более заплетать. И она привыкла ходить с короткой стрижкой, часто даже не каре, а под мальчика.
Мама любила задевать её, проходя мимо, ставя перед ней тарелку с супом или укрывая одеялом. Наверное, она исчерпала отмеренное ей количество объятий и обниманий за те пять лет рядом с мамой. Больше никто её не обнимал, да она и не хотела, сторонясь любого физического контакта. Правда, могла положить голову на плечо Ваське, ожидая подрагивания поплавка на рыбалке, и принять его руку помощи, когда они перелазили через болотце в лесу.
Ещё одно яркое и очень чёткое воспоминание: мама шьёт, вокруг разложены ткани, коробочки с пуговицами, крючками, заклёпками, шкатулка с нитками и ленточками. Мама творила волшебство. Она не помнила маму внешне, но ощущение того волшебства жило в ней. Она научилась мастерить одежду кукле и вязаной собаке, набитой ватой, зашивала дырки на своих колготках и штанах Васьки. Когда она закончит школу, то поедет учиться на швею. Обязательно. Но об этом знает только она и Вася. Другим же знать совсем не нужно.
Сегодня утром её отхлестали сырым полотенцем и лишили завтрака. Она помешала продать швейную машинку мамы. Услышала накануне разговор Лидки с отцом и спрятала её в гараже. Из последних силёнок тащила ночью, стараясь не шуметь. Васька помог на улице. Сложили, завернув в какую-то дерюгу, в одну из коробок, которые десятками пылились у отца и в которые никогда не совала свой любопытный нос мачеха. Её лупили, но она молчала и даже ни разу не пикнула. Синяки заживут, на сеновале припрятаны сухари и пачка сока, которую она сберегла из школьной столовой. Отец ожидаемо махнул рукой на причитания мачехи. При этом, не попрекая дочь, но и не мешая Лидке воспитывать «упёртую козу». Она умела терпеть. Научилась и лишь изредка срывалась, как сегодня. Могла бы и дальше переждать, стиснув зубы, но, когда злющая гадина выплюнула, что её мама была глупой самоучкой, резко дёрнула за конец тряпки в руках мачехи и зашвырнула той за спину. Пока Лидка остолбенела от неожиданного отпора, она юркнула в сени и, не останавливаясь, помчалась дальше по проверенному пути.
Когда не стало мамы, её мир исчез. Он не рухнул, не изменился, его просто не стало. Пустота. Она стала невидимкой, которую пара сердобольных женщин погладили по головке на похоронах, в то время как остальные односельчане отводили глаза, избегая смотреть на маленькую и никому больше не нужную девочку. Она никогда не обременяла отца, который большую часть времени проводил либо на работе, либо в гараже, ел и уходил в свою комнату. Он не знал, что делать с девчонкой. Был бы пацан, сам бы прибился к нему. А дочь, он морщился, как от ноющей зубной боли, – будущая баба. Пусть дома сидит да к хозяйству привыкает. Но на людях он соблюдал принятые условности. Водил её в садик.
Воспитатель, одна из тех сочувствующих женщин, периодически напоминала ему, что девчушка выросла из куртки, сапожки стали малы, и забирала девочку к себе по вечерам, когда он задерживался на работе. Она любила такие вечера, потому что в доме Марь-Михалны кормили горячим ужином и поили сладким чаем. И всегда давали с собой на утро печенюшку. Она помогала кормить кур, составлять к тазу грязную посуду. Ей нравилось, как чисто было дома у воспитательницы, и она старалась протирать стол и подоконники дома, подметать пол и перестилать постели. Ей нравились цветы, и ей разрешали их поливать, обирать завядшие листочки, рыхлить землю. Однажды воспитательница подарила ей герань в маленьком стаканчике из-под сметаны. Позже она развела собственный цветник, мастеря цветочные горшки из ненужных пластиковых бутылок, обрезая их и ровно обматывая вкруговую веревкой. Все цветы, даже из малюсенькой семечки, приживались и бурно расцветали в её заботливых руках.
Прошлым летом в их доме появилась Лидка. Сначала вела себя тихо и делала вид, что интересуется девочкой. Однако, быстро смекнула, что отцу нет до неё дела, и прекратила фальшивые попытки наладить контакт. Грузила работой, оставляя на ребёнка накопленную за день грязную посуду, чтобы потом попрекать плохо отмытыми кружками и вилками, с насохшими остатками пищи на которых не справлялись детские ручки. Отправляла в магазин и придиралась к не верно принесённой сдаче. В ход шли подзатыльники, шлепки, толчки за любую реальную или выдуманную провинность. Пока девочка ходила в детский сад, мачеха вела себя осмотрительнее, стараясь не оставлять синяков и отметин на её теле. А как началась школа, освоила щипки. Ногтями с выкручиванием. Порой до царапин и постоянных кровоподтёков. Их она не показывала даже Ваське. Не жаловалась, скрывая отметины, потому что отчего-то было стыдно. Стыдно за отца, взрослую тётку и свою молчаливую ненужность.
2 глава. Подарок на день рождения
– Анечка, с днём рождения! – Мария Михайловна приобняла девочку с колким взглядом.
Та кивнула и пробормотала «спасибо» в пышную тёплую грудь своей бывшей воспитательницы. Вытянулась, худенькая, острая, движения летящие, не плавные, но и не режущие.
– Забегай ко мне через час, хорошо? – пригласила, отстранившись и продолжая удерживать её за плечико.
Между ними сохранялась негласная традиция отмечать её день рождения, о котором не помнили или специально не вспоминали ни отец, ни мачеха. Марь-Михална пекла торт или другие вкусняшки. Вечером прибегали Аня с Васей и вместе с её ребятишками чаёвничали, смеялись, обязательно задували свечу – всегда одну, девчушка не разрешала больше. Но сегодня они нарушат наложенный запрет. Женщина купила единицу и ноль и приготовила подарок. Следуя заведённой традиции, она дарила ей что-то самодельное, непокупное: шарф, варежки, новый саженец. Она была уверена, что нынешний подарок придётся к душе. И они непременно поводят «каравай».
– Забегу, – кивнула русой головой. – Вы же не примете отказ.
– Негоже нарушать то, что в радость всем, – мягко заметила воспитательница и отпустила её от себя.
Васька зашёл за ней и подарил целых две шоколадки и две пачки сока из той же школьной столовки. Она поднялась на сеновал, припрятала богатую заначку и, улыбаясь, заспешила на свой праздничный чай.
– Как думаешь, что за угощение будет? – спросил Васька.
– Не знаю, – она пожала плечами, – всё равно будет вкусно.
– Это точно, – поддакнул он.
Она не произносила вслух, но себе признавалась, что внимание Марь-Михалны было ей приятно и очень дорого. Васька догадывался, но молчал и не лез в душу.
Аня с Васей пришли ровно через час. Над сенями был приколот нарисованный красками плакат с разноцветными шариками и надписью «С днём рождения!» Дядя Коля сграбастал именинницу в медвежьи объятия и вручил белую лилию на длинном толстом стебле. Она покраснела и уткнулась носом с запашистые лепестки. Выбежали Димка с Алкой и запрыгали вокруг, подталкивая её в дом.
– Заходи-заходи, мама нам не показывает, но пахнет так, что слюнки текут, – тараторили наперегонки.
Стол на кухне был накрыт кружевной белой скатертью, красиво расставлены праздничные кружки и тарелки, снизу одна побольше, на ней другая поменьше, рядом с ними сверкали блестящие тонкие ложечки, белые салфетки в воздушных шариках, пузатый заварник и сахарница.
Мария Михайловна хлопнула в ладоши:
– Мойте руки и решайте, только сладкое или сначала курица с картошкой.
Все потянулись к умывальнику. Аня аккуратно поставила на табурет принесённый пакет.
– Там алоэ, который Димыч сломал. Он ожил. Я ему землю заменила и горшок почистила.
Женщина погладила её по руке и перехватила лилию:
– Умница, спасибо. Я твой цветок в воду поставлю.
Всем не терпелось увидеть и попробовать десерт, поэтому, как только они расселись за столом, Мария принесла из комнаты большой поднос, накрытый высокой картонной крышкой. Ане выпала честь открыть сюрприз. Она чувствовала, как подрагивают пальцы и замирает всё внутри в ожидании. Под крышкой оказался невообразимых размеров торт-муравейник с красующимся по центру серебристым числом «10». Она не могла оторвать от него глаз. Часто заморгала, пытаясь унять волнение, и улыбнулась затихшим вокруг людям.
– Теперь тебе столько лет, что одной свечкой никак не обойтись, – немного сипло проговорила Марь-Михална и незаметно ткнула в бок мужа. Он поднялся и достал из кармана зажигалку.
– Ну что, Анютик, загадывай двойное желание.
Она завороженно смотрела на играющие огненные язычки и просто хотела, чтобы этот момент не заканчивался. Чтобы рядом сопел Васька, нетерпеливо ёрзали дети хозяев дома, а они сами с теплотой смотрели на неё. Глубоко вдохнула, загадала желание, вернее, повторила про себя своё давнее желание о том, чтобы уехать в город и выучиться швейному делу, и задула свечи. Все дружно прокричали нестройное «ура» и подставили тарелки для своего кусочка торта. Наевшись изумительной домашней выпечки и напившись душистого чая с мятой и смородиной, они высыпали в ограду, где ей спели «Каравай», оставив сольно допеть «я люблю, конечно, всех, ну а … лучше всех». Она обвела всех ясным взглядом, добавила «не могу выбрать» и просто встала в общий круг, разбив сцепку Васьки и Марь-Михалны.
Надышавшись воздухом гостеприимного двора, они с Васей засобирались по домам. Вдруг в руках воспитательницы появилась коробка в бумаге с изображением воздушных шариков. Девочка не заметила, откуда она взялась. Все застыли.
– Анечка, какой же день рождения без подарка? Это тебе.
Она пыталась сглотнуть воздух, который застрял в горле и сделался густым и вязким, как желе.
– Открывай! – захлопала в ладоши маленькая Алла, прыгая не месте.
Она бережно отлепила нарядную упаковку, медленно отогнула картонные бортики и обомлела. Внутри спрятался рюкзачок из джинсовки, с плотными лямками и вышивкой неброскими более тёмными синими нитками в виде цифры пять на внешнем кармашке. Она провела по выпуклому рисунку подушечками пальцев.
– Ты отличница. Пусть в твоей жизни всё будет на пять: дружба, учёба, достижение цели.
– Вы сами сшили? – она приподняла рукотворное чудо повыше, разглядывая аккуратные строчки швов.
Мария Михайловна кивнула и обняла её. Аня обняла её в ответ и в очередной, тысячный раз прошептала «спасибо».
– Давай положу тебе в него кусок торта на утро – и бегите к себе.
Дома, не успев войти в калитку, она услышала окрик мачехи из окна:
– Принеси воды.
Второй год, как они перестали говорить элементарное «с днём рождения», не то, что дарить подарки или устраивать праздники. Она закинула рюкзачок со сладким сокровищем в тайник в сеннике. Подхватила ведро и отправилась к уличному колодцу. Полное было тяжело нести. К тому же студёная вода попадала при ходьбе на ногу. Поэтому она носила по половине ведра и делала четыре ходки, чтобы наполнить питьевой жбан.
Аня несла третью часть, когда Лидка резко распахнула дверь дома. Она отшатнулась и пролила немного на дорожку. Мачеха выдернула ведро и плеснула из него прямо на девочку.
– Раскорячилась тут!
Вода пропитала футболку и обжигающе потекла за шиворот. Она зарычала. Обе не заметили незнакомого взрослого парня, прошедшего во двор через приоткрытые ворота.
Он договорился встретиться с друзьями у соседского заброшенного дома. Обнаружил, что разболталась боковая подставка на мотоцикле, и зашёл попросить инструменты и воды. Увидел разыгравшуюся сцену, вырвал ведро из рук женщины и выплеснул на неё остатки. Та задохнулась от холода и столь бесцеремонного вмешательства. Стояла, прижимая руки к промокшей груди, и хватала ртом воздух.
– С-с-сдурел что ли! П-п-пошёл вон отсюда! – провизжала, заикаясь.
Парень был худощавым, но в нём ощущалась сила и какая-то дикость. Он зыркнул на мачеху, прищурив серые глаза, качнул головой с очень коротко подстриженными светлыми волосами, и она замолчала.
– Его-ор!!! Ты чего там застрял? – послышались с улицы крики и звуки клаксонов. – Погнали! Восемнадцать тебе не каждый день исполняется!
Он перевёл взгляд на девчонку. Стоит, дрожит, вытянулась вся, а глазищи голубые горят.
– А ты, мелкий дохлик, рычи и действуй! – наклонился и сунул ей поднятое с травы коромысло, которым она не пользовалась – слишком давило худые плечи, ловчее в руке ведро нести. – Хватай, что под рукой, и бей. Пусть тебе достанется. Но и от тебя достанется! В следующий раз побоятся тебя тронуть. А то, что ты в два раза меньше и ненормальная такая, здорового лба от тебя сильнее отпугнёт – решит, что ты без башни или психованная, такие и глаза выцарапать могут. Страх – он, порой, побеждает силу.
Ещё раз глянул на замершую мачеху и ушёл, бросив напоследок:
– Запоминай, Жихарка, если выжить захочешь.
И она запомнила.
3 глава. Самостоятельно
С того дня и непривычного наставления случайного свидетеля она никому не давала спуску. Мачеха стала её побаиваться. Корчила недовольную мину, продолжала выдавать задания, бурчала, попрекала, но ограничивалась словами и не применяла никаких физических воздействий. Помнила дикий взгляд маленького зверёныша, который точно был готов замахнуться тяжёлым коромыслом и приложить им её, куда придётся.
Аня совсем коротко остригла волосы, чтобы не мешали и не отвлекали лишний раз. Записалась в спортивную секцию общего физического развития при школе, легко бегала и прыгала. Правда, на канате и турнике долго висела мёртвым грузом, пока тренер не пригрозил по попе шлёпнуть для ускорения. Он же взялся отдельно учить девчонку приёмам самозащиты.
– Ты мелкая, Ань. Так сделай это своим преимуществом. Будь вёрткой, быстрой, учись просчитывать, проскальзывать, низом уходить и сбивать противника с ожидаемого пути.
С Васькой они по очереди метали в лесу ножи. Выбирали мишень – то кольца на спиле старого пня, то пятно на стволе дерева – каждый раз усложняя собственные цели и подначивая друг друга. Собирали и приносили разные банки, расставляли их на корягах и нижних толстых ветках и стреляли на меткость. Сначала из рогаток и самодельных луков, а как подросли, перешли на настоящие ружья.
С четырнадцати лет Аня ходила на охоту с дядей Колей, в зайцев и уток попадала без промаха. Приносила гордо, как добытый в бою трофей, и помогала Марь-Михалне их ощипывать и потрошить.
Однажды Алка заплакала, увидев маленького щенка, попавшего под машину. Аня бережно собрала разбитое тельце в пакет. Они вместе похоронили его в старой обувной коробке на склоне берега реки, обложили холмик камешками и засыпали белыми головками кашки.
– Тебе же жалко этого пёсика? – всхлипывала младшая девочка, уткнувшись в плечо Ани.
– Очень, – шмыгнула носом старшая.
Принёсший лопату и оставшийся с ними Димка отвернулся к воде.
– Как ты можешь плакать о щенке и сама же убивать уточек и заек? – подняла к ней свои опухшие глаза девчушка.
– Аленькая, это такой закон жизни. На выживание. Собаки охотятся с человеком вместе на тех же уток. Просто для развлечения я никого убивать не буду. Но добью ту же собаку, если без шансов для неё выжить. Похороню, как этого безымянного бедолагу. И накостыляю тому, кто его сбил, если узнаю.
Она несколько раз видела издалека того взрослого парня, Егора. Непроизвольно примеряла его имя к другим, но никому оно так не подходило, как ему. Резкое, краткое и значимое. Как и он сам, каким запомнился ей, девочке, впервые получившей защиту и поддержку в тот самый момент, когда их так хотелось и совершенно не ожидалось. Он жил в соседнем посёлке, но его группировка рассекала на мотоциклах по всей округе. Их уважали, боялись и слушались.
Из-за него Аня обратила пристальное внимание на мотоциклы. Заинтересовалась ими и вместе с Васей разобралась с отцовым старым мотиком, по округе ездить начала самостоятельно с пятнадцати лет. Недаром мотоциклы сравнивали с железными конями. Определённо, была в них своя породистость. Рёв, скорость и манёвренность. Возможно, так ей казалось со стороны, когда на своём мотоцикле проносился Егор. Уже несколько лет, как парень перебрался в город. Она узнала от пацанов, с чьими старшими братьями он дружил. Сначала по его примеру, а позже она сама пропиталась привязанностью к этим рычащим машинам. Освоившись, прочувствовала, что с мотоциклом можно было слиться воедино, вжаться грудью в бак, словно в лошадиную шею, сжать ручки руля, сдавить ногами бока и ударить шпорой, выбивая все лошадиные силы в галоп.
Васька гонял её по бездорожью, по полям, заводил в лес. Она ловила паутину, хлёсткие ветки, отбивала мягкое место и промежность на кочках и колдобинах, корнях и выбоинах, вылетала из седла пару раз, на что приятель лишь подзуживал, что будь она парнем, взбила бы яйки в пышную пену, а так её девчоночность – преимущество и фора перед мужиками. Наевшись пауков и иголок, она научилась их обходить и рот держать на замке. Мальчишки называли её дикаркой, но уважали, что наравне с ними моталась, порой не выбирая дороги, на грязь и дождь никогда не жаловалась, не ныла по девчачьим пустякам.
Девчонки, наоборот, её сторонились. Поглядывали, шушукались за спиной, но напрямую не шли ни на контакт, ни на конфликт.
Голос Ани с детства, от природы, был, на удивление, низким для её тщедушного тела. Фигура менялась, а голос оставался прежним. Она носила короткую стрижку, не пользовалась косметикой, ходила чаще в штанах и свободных футболках. Правда, следила, чтобы ногти не отрастали и всегда оставались чистыми. Терпеть не могла грязные руки с чёрными ободками на пальцах, как и немытые волосы и тела. «Слаще морковки ничего не едала, а туда же, в чистоплюйки метит. Баню и горячую воду ей подавай каждый день. Было б для кого. Да кто хоть глянет на такую доску, везде плоскотня» – гундела под нос мачеха, но не мешала. Со временем Аня привыкла к её брюзжанию и игнорировала его, как нечто неизбежное, но не опасное.
Иногда думала, что ей было бы проще быть мальчишкой, но здесь она ничего не могла изменить. Поэтому радовалась, что её тело не устроило ей сюрприз и не выпятило привычные явные женские формы. Талия, да, обозначилась чётко, но мешковатой одеждой её очевидность удавалось сглаживать. Ну и женские дни выбивали из колеи на полдня. Она помнила, как проснулась в свой одиннадцатый день рождения от непонятного тянуще-болезненного ощущения внутри, как прибежала к Марь-Михалне и, задыхаясь от бега и страха, прижимала руки к животу и спрашивала шёпотом, умрёт ли она. Марь-Михална усадила её тогда к себе на колени, качала и тихонько объясняла, что от этого не умирают и что теперь делать, а ещё сердилась на себя, что всё откладывала этот разговор, чем так напугала Анюту.
Как-то раз одна цаца вздумала приревновать своего парня к ней, но быстро успокоилась.
– Аньк, ты уже сама на мальчика стала похожа, – завела разговор девица, когда пыталась прощупать, грозила ли ей опасность со стороны этой странной девчонки, вхожей по-свойски в компанию парней.
– Тебе что за дело? – уколола её взглядом Аня. – Если из-за Матвея своего переживаешь, так могу ему леща отвесить, коли будет на других заглядываться. Но пока он видит только тебя.
Та разулыбалась и отстала. Аня же при случае напомнила Матюше, куда свои зенки спрятать и руки засунуть, когда он пытался свою куртку ей на плечи накинуть и полапать якобы невзначай.
Со временем она оценила, что прижиматься вплотную к мотоциклу желаннее, чем к похотливым потным и прокуренным мужикам, которые пробовали распускать руки. Однажды поздно вечером собутыльник отца вышел на улицу в туалет и зажал её в сарае. Она даже испугаться не успела, так противно стало. В нос ударил запах водки, что-то мерзкое зашарило по ней проверить мальчик она или девочка. Она наощупь схватила первое попавшееся, огрела вонючую тушу ручкой от молотка и укусила за ухо. Мужик, матерясь, завалился в лопаты и какие-то хозяйственные инструменты, и до кучи получил граблями в лицо. Шум поднял такой, что отец с мачехой из дома выскочили. Тот хоть и пьяный, а смекнул, что отхватить может за то, что дал волю рукам не с той девчонкой. Запричитал, что, мол, споткнулся и упал в открытую дверь. Аня скрылась в темноте и ускользнула к Ваське на чердак. Домой заходить было тошно. Засыпала в душистой соломе в ту ночь с мыслями о том, что продержаться в постылом доме осталось всего пару лет, и дальше она будет официально вольна жить полностью самостоятельно.