Не жалею, не зову, не плачу. Стихотворения 1910-1925

© Нина Щербак, сост. и вступ. ст., 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

Творчество Сергея Есенина принадлежит к числу самых заметных явлений русской лирической поэзии. Оно оригинально, самобытно, проникновенно, соотносимо с болью и горечью человеческой души, ее внутренней песней. Произведения Есенина вызвали у его современников колоссальный резонанс. Беспощадный критик Серебряного века Зинаида Гиппиус насмешливо и зло пародировала его костюмы и манеру себя держать, поэт Сергей Городецкий и писатель Иванов-Разумник относились к Есенину, напротив, тепло и дружелюбно. Близкий друг поэт Николай Клюев в начале их взаимоотношений, как и многие, страстно Есенина обожал, но под конец любовь сменилась чуть ли не ненавистью. Есенина, действительно, многие ненавидели. За славу и успех, за народное признание и слишком очевидный талант, который ничем нельзя было заглушить: ни вином, ни жизненными коллизиями, ни женщинами, которые любили поэта до безумия.

Биография Сергея Есенина яркая, памятная. Она полна красок, городов, стихов и людей, с которыми поэта сводила судьба, начиная от последней императрицы (слушала его произведения, «печальные как сама Россия», когда Есенин был определен на военную службу в санитарный поезд, что стоял в Царском Селе) до известных политических деятелей революции, друзей-писателей, врагов-завистников, почитателей и убийц.

Сергей Есенин родился 21 сентября (3 октября) 1895 года в селе Константинове Рязанской губернии, в крестьянской семье. С 1912 года вместе с отцом жил в Москве, где сначала работал в книжном магазине, а затем, с марта 1913 года, устроился в типографию. Есенин не просто хотел славы – он ее жаждал. В 1915 году отправился искать счастья в журналах Северной столицы. Сразу с поезда пошел к знаменитому Александру Блоку. Тот, назвав Есенина «талантливым крестьянским поэтом-самородком», ввел его в круг поэтов. Перед петербургской творческой интеллигенцией Есенин изображал «наивного, простодушного паренька», хотя ни простодушия, ни наивности в нем никогда не было. Близкий друг поэта Анатолий Мариенгоф вспоминал, как Есенин весьма цинично объяснял свой успех в Петрограде: «С бухты-барахты не след идти в русскую литературу. Искусную надо вести игру и тончайшую политику. Не вредно прикинуться дурачком. Шибко у нас дурачка любят. Каждому надо доставить удовольствие». Действительно в его поведении было немало театрального. Свидетели и недруги писали, что, даже перед тем, как учинить дебош и публично «разбить окно» (или из него выпрыгнуть!), он всегда наматывал на руку пиджак – чтобы не пораниться!

Бо́льшую часть своей жизни Есенин был бездомен и бесприютен, но губительно очарователен:

 
Был я весь – как запущенный сад,
Был на женщин и зелие падкий.
Разонравилось пить и плясать
И терять свою жизнь
без оглядки.
 

Он всегда притягивал к себе ярких женщин. Анна Изряднова, Зинаида Райх, Айседора Дункан, Галина Бениславская, Августа Миклашевская, Софья Толстая… Тянулся к ним сам, искал в них поддержки, но в конце концов покидал их.

Театральность Есенина, его внешняя грубость и влюбчивость – лишь грани его личности. Это был, без всякого сомнения, умный и образованный человек, несмотря на то что после школы фактически нигде не учился. Но, возможно, именно благодаря тому, что Есенин прошел свои «университеты», его культурная основа оказалась уникальна. Тому подтверждение – его неподдельный интерес и глубокое изучение культуры Закавказья, Ирана, что нашло отражение в поздних произведениях, в частности в «Персидских мотивах».

«Московский озорной гуляка» Есенин очень напряженно работал, особенно в последние годы своей жизни: много писал, постоянно общался с сотрудниками издательств, выступал перед многочисленными аудиториями. Следствием популярности были постоянные столкновения со знакомыми и малознакомыми людьми, «доброжелателями» и просто желавшими поживиться за его счет, а также пристальное внимание властей. Есенина никогда не оставляли в покое. Результат – нервные срывы, болезнь. И причиной тому были не только шатания времени, революция, смена ориентиров, богемные встречи, вино, друзья-негодяи и неудавшаяся личная жизнь, а какая-то заложенная свыше внутренняя болезненная организованность души. Как будто, родившись поэтом, Есенин был изначально приговорен ощущать мир слишком остро. Как будто выдержать жизнь, познав ее всем нутром, для него было невыносимо.

Тексты Есенина – разные, и их много. В предложенном нами сборнике стихотворения печатаются в последней авторской редакции, представленной в первых трех томах четырехтомного «Собрания стихотворений» (М.-Л.: Гиз, 1926–1927), вышедшего посмертно. Наборный экземпляр первых трех томов этого издания хранится в Государственном литературном музее и был подготовлен самим поэтом. Последний, четвертый, том составлялся уже после смерти Есенина и вышел в 1927 году. Рукописное наследие поэта хранится в четырнадцати государственных архивах и в архивах частных лиц. Датировка сочинений Есенина представляет известную трудность, многие его публикации, особенно в период раннего творчества, не датировались. Есенинские автографы не всегда сопровождаются указанием даты (около шестидесяти хранит Институт русской литературы Академии наук (Пушкинский дом), около сорока – Рязанский областной краеведческий музей, двадцать шесть – Российская национальная библиотека). Для данного издания, как правило, сохранена авторская датировка, установленная для Собрания стихотворений. Нередко поставленные поэтом по памяти даты в разных изданиях не совпадают. Первопечатная датировка в таких случаях принята как наиболее достоверная.

Сергей Есенин почти не писал собственных биографий. В эссе 1925 года «О себе» указал несколько дат и встреч, а в конце подытожил: «Что касается остальных автобиографических сведений, они в моих стихах». Поэтому, наверное, и правда, ни революция, ни женщины, ни важные встречи, ни даже самоубийство поэта не раскроют до конца того щемящего чувства, которое дарит его бесконечно нежная и проникновенная поэзия:

 
Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет.
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: «Нет!»
Далекие милые были!..
Тот образ во мне не угас.
Мы все в эти годы любили,
Но, значит,
Любили и нас.
 

Нина Щербак

«Вот уж вечер. Роса…»

 
Вот уж вечер. Роса
Блестит на крапиве.
Я стою у дороги,
Прислонившись к иве.
 
 
От луны свет большой
Прямо на нашу крышу.
Где-то песнь соловья
Вдалеке я слышу.
 
 
Хорошо и тепло,
Как зимой у печки.
И березы стоят,
Как большие свечки.
 
 
И вдали за рекой,
Видно, за опушкой,
Сонный сторож стучит
Мертвой колотушкой.
 

1910

«Там, где капустные грядки…»

 
Там, где капустные грядки
Красной водой поливает восход,
Клененочек маленький матке
Зеленое вымя сосет.
 

1910

«Поет зима – аукает…»

 
Поет зима – аукает,
Мохнатый лес баюкает
Стозвоном сосняка.
Кругом с тоской глубокою
Плывут в страну далекую
Седые облака.
 
 
А по двору метелица
Ковром шелковым стелется,
Но больно холодна.
Воробышки игривые,
Как детки сиротливые,
Прижались у окна.
 
 
Озябли пташки малые,
Голодные, усталые,
И жмутся поплотней.
А вьюга с ревом бешеным
Стучит по ставням свешенным
И злится все сильней.
 
 
И дремлют пташки нежные
Под эти вихри снежные
У мерзлого окна.
И снится им прекрасная,
В улыбках солнца ясная
Красавица весна.
 

1910

«Выткался на озере алый свет зари…»

 
Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
 
 
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется – на душе светло.
 
 
Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.
 
 
Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.
 
 
Ты сама под ласками сбросишь шелк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.
 
 
И пускай со звонами плачут глухари,
Есть тоска веселая в алостях зари.
 

1910

Подражание песне

 
Ты поила коня из горстей в поводу,
Отражаясь, березы ломались в пруду.
 
 
Я смотрел из окошка на синий платок,
Кудри черные змейно трепал ветерок.
 
 
Мне хотелось в мерцании пенистых струй
С алых губ твоих с болью сорвать поцелуй.
 
 
Но с лукавой улыбкой, брызнув на меня,
Унеслася ты вскачь, удилами звеня.
 
 
В пряже солнечных дней время выткало нить.
Мимо окон тебя понесли хоронить.
 
 
И под плач панихид, под кадильный канон,
Все мне чудился тихий раскованный звон.
 

1910

«Дымом половодье…»

 
Дымом половодье
Зализало ил.
Желтые поводья
Месяц уронил.
 
 
Еду на баркасе,
Тычусь в берега.
Церквами у прясел
Рыжие стога.
 
 
Заунывным карком
В тишину болот
Черная глухарка
К всенощной зовет.
 
 
Роща синим мраком
Кроет голытьбу…
Помолюсь украдкой
За твою судьбу.
 

1910

Калики

 
Проходили калики деревнями,
Выпивали под окнами квасу,
У церквей пред затворами древними
Поклонялись Пречистому Спасу.
 
 
Пробиралися странники по полю,
Пели стих о сладчайшем Исусе.
Мимо клячи с поклажею топали,
Подпевали горластые гуси.
 
 
Ковыляли убогие по стаду,
Говорили страдальные речи:
«Все единому служим мы Господу,
Возлагая вериги на плечи».
 
 
Вынимали калики поспешливо
Для коров сбереженные крохи.
И кричали пастушки насмешливо:
«Девки, в пляску. Идут скоморохи».
 

1910

«Сыплет черемуха снегом…»

 
Сыплет черемуха снегом,
Зелень в цвету и росе.
В поле, склоняясь к побегам,
Ходят грачи в полосе.
 
 
Никнут шелковые травы,
Пахнет смолистой сосной.
Ой вы, луга и дубравы, –
Я одурманен весной.
 
 
Радугой тайные вести
Светятся в душу мою.
Думаю я о невесте,
Только о ней лишь пою.
 
 
Сыпь ты, черемуха, снегом,
Пойте вы, птахи, в лесу.
По полю зыбистым бегом
Пеной я цвет разнесу.
 

1910

«Под венком лесной ромашки…»

 
Под венком лесной ромашки
Я строгал, чинил челны,
Уронил кольцо милашки
В струи пенистой волны.
 
 
Лиходейная разлука,
Как коварная свекровь.
Унесла колечко щука,
С ним – милашкину любовь.
 
 
Не нашлось мое колечко,
Я пошел с тоски на луг,
Мне вдогон смеялась речка:
«У милашки новый друг».
 
 
Не пойду я к хороводу:
Там смеются надо мной,
Повенчаюсь в непогоду
С перезвонною волной.
 

1911

«Хороша была Танюша, краше не было в селе…»

 
Хороша была Танюша, краше не было в селе,
Красной рюшкою по белу сарафан на подоле.
У оврага за плетнями ходит Таня ввечеру.
Месяц в облачном тумане водит с тучами игру.
 
 
Вышел парень, поклонился кучерявой головой:
«Ты прощай ли, моя радость, я женюся
на другой».
Побледнела, словно саван, схолодела, как роса.
Душегубкою-змеею развилась ее коса.
 
 
«Ой ты, парень синеглазый, не в обиду я скажу,
Я пришла тебе сказаться: за другого выхожу».
Не заутренние звоны, а венчальный переклик,
Скачет свадьба на телегах, верховые прячут лик.
 
 
Не кукушки загрустили – плачет Танина родня,
На виске у Тани рана от лихого кистеня.
Алым венчиком кровинки запеклися на челе, –
Хороша была Танюша, краше не было в селе.
 

1911

«Темна ноченька, не спится…»

 
Темна ноченька, не спится,
Выйду к речке на лужок.
Распоясала зарница
В пенных струях поясок.
 
 
На бугре береза-свечка
В лунных перьях серебра.
Выходи, мое сердечко,
Слушать песни гусляра!
 
 
Залюбуюсь, загляжусь ли
На девичью красоту,
А пойду плясать под гусли,
Так сорву твою фату.
 
 
В терем темный, в лес зеленый,
На шелковы купыри,
Уведу тебя под склоны
Вплоть до маковой зари.
 

1911

Моя жизнь

 
Будто жизнь на страданья моя обречёна;
Горе вместе с тоской заградили мне путь;
Будто с радостью жизнь навсегда разлучёна,
От тоски и от ран истомилася грудь.
 
 
Будто в жизни мне выпал страданья удел;
Незавидная мне в жизни выпала доля.
Уж и так в жизни много всего я терпел,
Изнывает душа от тоски и от горя.
 
 
Даль туманная радость и счастье сулит,
А дойду – только слышатся вздохи да слезы,
Вдруг наступит гроза, сильный гром загремит
И разрушит волшебные, сладкие грезы.
 
 
Догадался и понял я жизни обман,
Не ропщу на свою незавидную долю.
Не страдает душа от тоски и от ран,
Не поможет никто ни страданьям, ни горю.
 

1911

«Матушка в Купальницу по лесу ходила…»

 
Матушка в Купальницу по лесу ходила,
Босая, с подтыками, по росе бродила.
 
 
Травы ворожбиные ноги ей кололи,
Плакала родимая в купырях от боли.
 
 
Не дознамо печени судорга схватила,
Охнула кормилица, тут и породила.
 
 
Родился я с песнями в травном одеяле.
Зори меня вешние в радугу свивали.
 
 
Вырос я до зрелости, внук купальской ночи,
Сутемень колдовная счастье мне пророчит.
 
 
Только не по совести счастье наготове,
Выбираю удалью и глаза и брови.
 
 
Как снежинка белая, в просини я таю
Да к судьбе-разлучнице след свой заметаю.
 

1912

Что прошло – не вернуть

 
Не вернуть мне ту ночку прохладную,
Не видать мне подруги своей,
Не слыхать мне ту песню отрадную,
Что в саду распевал соловей!
 
 
Унеслася та ночка весенняя,
Ей не скажешь: «Вернись, подожди».
Наступила погода осенняя,
Бесконечные льются дожди.
 
 
Крепким сном спит в могиле подруга,
Схороня в своем сердце любовь.
Не разбудит осенняя вьюга
Крепкий сон, не взволнует и кровь.
 
 
И замолкла та песнь соловьиная,
За моря соловей улетел,
Не звучит уже более, сильная,
Что он ночкой прохладною пел.
 
 
Пролетели и радости милые,
Что испытывал в жизни тогда.
На душе уже чувства остылые.
Что прошло – не вернуть никогда.
 

1912

«Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха…»

 
Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха.
Выходи встречать к околице, красотка,
жениха.
 
 
Васильками сердце светится, горит в нем
бирюза.
Я играю на тальяночке про синие глаза.
 
 
То не зори в струях озера свой выткали узор,
Твой платок, шитьем украшенный, мелькнул
за косогор.
 
 
Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха.
Пусть послушает красавица прибаски жениха.
 

1912

«Задымился вечер, дремлет кот на брусе…»

 
Задымился вечер, дремлет кот на брусе,
Кто-то помолился: «Господи Исусе».
 
 
Полыхают зори, курятся туманы,
Над резным окошком занавес багряный.
 
 
Вьются паутины с золотой повети.
Где-то мышь скребется в затворенной клети…
 
 
У лесной поляны – в свяслах копны хлеба,
Ели, словно копья, уперлися в небо.
 
 
Закадили дымом под росою рощи…
В сердце почивают тишина и мощи.
 

1912

Береза

 
Белая береза
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Точно серебром.
На пушистых ветках
Снежною каймой
Распустились кисти
Белой бахромой.
И стоит береза
В сонной тишине,
И горят снежинки
В золотом огне.
А заря, лениво
Обходя кругом,
Обсыпает ветки
Новым серебром.
 

1913

Пороша

 
Еду. Тихо. Слышны звоны
Под копытом на снегу.
Только серые вороны
Расшумелись на лугу.
 
 
Заколдован невидимкой,
Дремлет лес под сказку сна.
Словно белою косынкой
Повязалася сосна.
 
 
Понагнулась, как старушка,
Оперлася на клюку,
А под самою макушкой
Долбит дятел на суку.
 
 
Скачет конь, простору много.
Валит снег и стелет шаль.
Бесконечная дорога
Убегает лентой вдаль.
 

1914

Пасхальный благовест

 
Колокол дремавший
Разбудил поля,
Улыбнулась солнцу
Сонная земля.
 
 
Понеслись удары
К синим небесам,
Звонко раздается
Голос по лесам.
 
 
Скрылась за рекою
Белая луна,
Звонко побежала
Резвая волна.
 
 
Тихая долина
Отгоняет сон,
Где-то за дорогой
Замирает звон.
 

1914

«С добрым утром!»

 
Задремали звезды золотые,
Задрожало зеркало затона,
Брезжит свет на заводи речные
И румянит сетку небосклона.
 
 
Улыбнулись сонные березки,
Растрепали шелковые косы.
Шелестят зеленые сережки,
И горят серебряные росы.
 
 
У плетня заросшая крапива
Обрядилась ярким перламутром
И, качаясь, шепчет шаловливо:
«С добрым утром!»
 

1914

Молитва матери

 
На краю деревни старая избушка,
Там перед иконой молится старушка.
 
 
Молитва старушки сына поминает,
Сын в краю далеком родину спасает.
 
 
Молится старушка, утирает слезы,
А в глазах усталых расцветают грезы.
 
 
Видит она поле, поле перед боем,
Где лежит убитым сын ее героем.
 
 
На груди широкой брызжет кровь, что пламя,
А в руках застывших вражеское знамя.
 
 
И от счастья с горем вся она застыла,
Голову седую на руки склонила.
 
 
И закрыли брови редкие сединки,
А из глаз, как бисер, сыплются слезинки.
 

1914