Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова

Видимо, не разглядела я той глубины, которую должна была бы разглядеть (судя по мнению авторов некоторых рецензий на эту книгу) за пьяными бреднями русского интеллигента. Кто-то пишет, что книга эта, возможно, про великого русского философа, другие считают, что она повествует об оступившемся ангеле со сломанным крылом. Не буду спорить, возможно, все так оно и есть. Я не в состоянии разглядеть всей этой трансцедентальности за пьяной русской харей, не имеющей воли к жизни. Мне противны все эти пьющие последние романтики и последние философы, которые напившись, видят сфинксов и ангелов. Многие пишут о том, что это и есть образ русской души и русского человека, и что каждый прочитавший почувствует это. Ох, чур меня! Если таков он русский человек, я лучше буду считать себя татаркой, благо какие-то капли крови мне это позволяют. Некоторые пишут о том, что непьющим такие произведения вообще не рекомендуются. Может, они и правы. Хотя я бы не отнесла себя к абсолютным трезвенникам, но впечатления от перепоя-похмелья мне не нравятся настолько, что я предпочитаю ограничиваться одним-двумя бокалами вина, коктейля или сидра.У этой книги один-единственный плюс – в том, что она короткая. Была бы она даже чуть-чуть подлиннее, думаю, не выдержала бы и бросила на середине. В последней трети проглянул какой-то луч надежды в лице иронии о политической и исторической действительности – революции, сходки, собрания, пленумы, но быстро угас и даже многочисленные цитаты и аллегории на библейские сюжеты, марксистскую теорию и мировую классику, не спасли, а можно сказать, что и усугубили. Да-да-да, трагедия русского человека, в том, что он пьет, что он не имеет воли к сопротивлению, что он страдает от действительности, которая перемалывает его в труху. Слышали не раз, читали не раз, в жизни наблюдали не раз. Так, блин, «вставай и иди» (с) Ерофеев. Какого … на печи (в электричке) валяешься?! Не понимаю и не хочу понять этой апатии и бессмысленности. Видимо, мне в принципе не стоит читать книги про алкоголиков, но почему-то уже второй год подряд, такие произведения всплывают в моем флэшмобном списке – тык. Пора, что ли, отдельно оговаривать в ограничениях, что такая литература не по мне? Двух отрицательных попыток, наверное, вполне достаточно, чтобы понять про себя – я не вижу глубины и трагедии за судьбами алкоголиков, а только вижу людей, которые портят жизнь себе самим и окружающим.ЗЫ Из всех прочитанных рецензий зацепил анализ. И правда, интересно взглянуть на эту повесть с точки зрения экзистенциализма и символизма. Наверное, действительно, это про страх смерти, боязнь жизни, про общую ее бессмысленность. Снимаю шляпу перед flamberg , которая погрузилась на дно книги и подчерпнула столько всего интересного. Мне и плавать в ней было настолько неприятно, что о каком-либо погружении я уже и не думала.

Пишу эту рецензию с обещанием написать еще одну. Так в чем же дело, почему сразу не написать ту – вторую, обещанную. А дело в том, что эта рецензия – плод моих воспоминаний о книге, а вернее, даже не о книге, а о её сокращенном варианте, опубликованном в свое время в замечательном (без всякой иронии) журнале «Трезвость и культура». Было такое издание, выходившее на рубеже 80-х и 90-х годов прошлого века в качестве пены от горбачёвской антиалкогольной реформы. В нем и была впервые опубликована поэма Ерофеева, а я, будучи в ту пору студентом, старался не пропускать «громких» новинок.Так чего же я тороплюсь делиться воспоминаниями о прочтении не полной версии книги, чего проще было бы взять теперь уже доступную полную версию – перечитать её и написать обстоятельную рецензию. Обещаю так и сделать, потому-то и пошла речь о возможной в будущем второй рецензии на ту же самую книгу, но сегодня я невольник игры «Несказанные речи», подписавшись на неё я думал, что читал всю книгу целиком, и только сейчас открыл для себя, что тогда – в «Трезвости и культуре» – было не всё.Ну, и пусть не всё, но я помню, как мне это понравилось. Не могу сейчас анализировать, почему оно мне понравилось, наверное, потому, что это был потрясающий глоток свободного слова, свободного не от политики, идеологии и прочей туфты, которая тогда облетала даже быстрее, чем следовало бы, а свободного от привычного и повседневного. Кажется, глупость написал, куда уж привычнее и повседневнее беспробудное пьянство наших сограждан, свидетелями коему всем нам приходилось быть.Но в том-то и дело, что у Ерофеева книга не о пьянстве, совсем не о нем, а о трагедии русской интеллигенции. Пьянство, да какое там пьянство – самый настоящий алкоголизм, инструмент примирения с жизнью. Только это не значит, что интеллигенция жертва – коммунистического режима, национальных традиций, культурного антуража, нет. Если она и жертва, то только собственной неприкаянности и неприспособленности. Когда я читал поэму, а было это во время отбытия долга по поддержанию жизнеспособности советского сельского хозяйства – на картошке, то процесс чтения сопровождался и обильными возлияниями. Получался своеобразный, ни с чем не сравнимый и уже, боюсь, неповторимый, симбиоз прочитанного с прочувствованным и пережитым.Четвертый курс истфака – уже довольно зрелый в интеллектуальном плане народ, а с нами были еще и преподаватели, которые не только разделяли наши увлечения местными продуктами самогоноварения, но и направляли их. Как поэтично называли мы приобретаемый самогон, помню, я сам рисовал этикетки для прикола, чтобы пить было веселее: «Косорыловка», «Табуретовка», «Зверской свиньи пойло»…Мы и были той будущей интеллигенцией, которой предстояло со временем спиться, и многим, надо признать, это с успехом удалось. Причем, как иллюстрация к поэме Венички, самыми невозвратными оказывались самые интеллектуально одаренные. Один из них по имени Валера, фамилию я, естественно опущу, был практически двойником Венечки, ходячая энциклопедия, знавший наизусть почти всего Шекспира, способный развернуть дискуссию по любому предложенному вопросу – классический русский алкоголик- интеллигент.Так и Венечка в своих монологах о жизни и выпивке легко и непринужденно ориентируется в вопросах философии, истории, политики и культуры. И характер посещающих его галлюцинаций тоже непростой, не грудастая соседка Маня является перед его затуманенным алкогольными парами взором, а Сфинкс, пусть он без хвоста и головы.Трагедия автора и его героя в неумении распорядиться своими способностями и талантами, в потрясающей лени и фатальной зависимостью от духа травы. Любой человек, зависящий от никотина, алкоголя или наркотиков, находится в плену у «духа травы», плену, примиряющим с самим собой, с неустроенностью, с маргинальностью. И, несмотря на всё это, Венечка еще не окончательно спившаяся скотина, он еще имеет какое-то стремление к совершенствованию, к попытке изменить себя. У Венечки таким далёким маяком, путеводной звездой, является районный городок во Владимирской области – Петушки. Туда он и стремится, к своей любимой и ребенку, в надежде на чудо своего перерождения.Но судьба знает, что это ничего не изменит в Венином существовании, он и любимую пропьет, потому что так ему проще и понятнее, и утопические Петушки так и не наступают, пьяный Веня возвращается в Москву – в свой Вавилон, чтобы пасть от рук четырех всадников Апокалипсиса – это и есть Конец Света, неизбежный для каждого. Скорее всего главный герой умер от острого алкогольного отравления, он столько всего вылил в себя во время своего экзистенциального путешествия в электричке, но какое это имеет значение от чего он умер, гораздо важнее, как он жил. А, судя по тому, что Венечка это и есть Ерофеев, то именно этот алкоголик-интеллектуал, в отличие от большинства других, жил не напрасно, потому что сумел оставить после себя потрясающий документ, описывающий внутренний мир большой части русской пьющей интеллигенции.

"Москва-Петушки" – это вовсе не про алкоголь, не про постмодернизм, не про электрички и не про эрудицию, как многие ошибочно полагают. Это поэма про ангела. Ангела не падшего, а только оступившегося и сломавшего крылышко. Отныне ему скитаться среди людей, а его бывшие собратья будут лишь летать вдали, не в силах помочь. И алкоголь для него – это лишь средство временного возвращения обратно, попытка прикоснуться к тому, что ему больше не принадлежит. Стержень поэмы, на который нанизаны библейские аллюзии, ирония, шутовство и острословие, сдвоенный, как спираль ДНК – это одновременно вечное невозвращение и доброта, любовь, сострадание и человечность; единое в четырех чувствах. Эта блестяще написанная вещь Ерофеева – она в первую очередь нравственного содержания, а все остальное в ней весьма второстепенно.