1.
Когда он впервые почувствовал себя Робин Гудом? Извращенным, конечно, никчемным, но все же Робином…
Он понимал, что в душе у него что-то неправильно, но зато голова его работала четко и слаженно. Никто его не поймает, потому что никто не поймет логику.
Помнится, было у них с матерью служебное жилье на первом этаже в доме медиков. В подъездах вечно пылища стояла, кошки делали свои дела, дурно пахло. А со второго этажа соседка, что врачом в лаборатории работала, на карачках мыла ступени до первого этажа и цедила сквозь зубы: "Я врач, должна полы мыть после работы, а эта медсестра – лентяйка палец о палец не ударит!". Ему было лет 12, и он очень хотел подойти к врачу и вырвать тряпку из рук, но не для того, чтобы полы домыть, а, чтобы отхлестать ту женщину со второго этажа.
На втором этаже квартиры были большие, докторские, с балконами и с широкими коридорами. Это у них с матерью – одна клетушка на двоих была.
Его мама приходила с ночной смены в таком состоянии, что не то что полы мыть не могла, погладить его по голове сил не находила. Она работала медсестрой в «оперблоке», стояла по 6 часов, не имея возможности присесть, и ее ноги, сколько он помнил, были испещрены синими венами.
Мама всегда говорила, что он далеко пойдет, что он способный и умный. Так и вышло. Он стал врачом. Сделал на шажок больше, чем мать. Когда он учился, вокруг него не вились девчонки. Не только из-за того, что он не подымал головы от учебников, а потому что Роман Петрович был с виду уж очень надежный и добрый. Ну, а какой "свистушке" с первого или со второго курса нужен хороший, положительный парень?
Роман Петрович был обычным, скучноватым, без огонька. Он носил очки в старомодной оправе, причесывался на пробор, одевался бедно. К нему можно было всегда подойти и списать курсовую. Роман Петрович не злился, а только брал со студентов обещание не сильно копировать.
Он слыл тихим и дружелюбным, да он таким и был. Большую часть дня. Только внутри его доброта постоянно подтачивалась и подтачивалась, пока со временем не превратилась во что-то иное, чем была раньше.
2.
Владелец был высоким мужчиной с длинным плотным туловищем, длинными руками и ногами. Лицо его было широким, слегка румяным, высокий лоб с залысинами. Лоснящееся, сытое лицо почему-то мне напоминало индюшачье. Хотя, наверное, это из-за длинной белой шеи с выдающимся вперед кадыком.
Я видела владельца вживую от силы пару раз, зато в сети его фотографий было полно. Он владел сетью клиник, которые отличались от других частных центров богатым убранством, наносной идеологией приветливых улыбок, общим стилем, духом процветания.
Владелец был человеком богатым, и, естественно, бывал в Ирландии, где зеленому цвету поклоняются как могущественному символу страны. И, естественно, владелец слыхал об "Унесенных ветром" и ее героине Скарлетт. Как итог, сеть своих клиник он назвал Скарлетт, а фоном фирменных логотипов и цветом фасадов строений он выбрал зеленый во всех его оттенках.
Девушки в регистратуре одевались в зеленые короткие пиджачки и зеленые юбки, на полах переливалась гладкая плитка в салатовых тонах, уютные диванчики были изумрудного цвета.
Сравнивать регистраторов из "Скарлетт" с регистраторами в бюджетной поликлинике никто бы не взялся. Сравнивать нельзя. Кто работает в государственной поликлинике? Женщины. Обычные русские женщины. А кто работает в "Скарлетт"? Обязательно высокие, стройные, с хорошо подвешенным языком, который источает любезности всякому входящему в клинику. По крайней мере, на испытательном сроке девушки старались вовсю.
Кругом были камеры, даже над стойкой регистратуры. Может быть, через пару месяцев девушки могли себя чувствовать свободнее, плевать на камеры и изредка болтать и заливаться молодым, беззаботным смехом. В конце концов, кто смотрит на эти камеры? В основном, охранники, которые отсиживают свое время, то и дело пропадая в своем мобильном телефоне.
Периодически особенно рьяные новенькие «секьюрити» пытались наводить свои порядки и хмурились на девчонок, но потом они также расслаблялись и уже в течение дня нехотя посматривали на мониторы, когда уж совсем становилось скучно.
Новый филиал "Скарлетт" строили в самом центре города. Вдруг откуда не возьмись, выросло нежно-зеленое здание, в котором я почти неделю работала в качестве уборщика помещений. Я увидела, с какой тщательностью подошел владелец и его партнеры к обустройству нового филиала. Все было продумано до мелочей. На каждой двери была налеплена этикетка, что в кабинете будет расположено после чистовой отделки. Кабинет УЗИ, кабинет ЭКГ, процедурный кабинет или перевязочная.
Предполагалось, что в работах по уборке могут быть задействованы все категории персонала. Среди нас были санитарки, медсестры и даже парочка врачей. По утрам мы приходили в клинику, разбирали ведра, швабры и тряпки, а потом расползались по всем этажам и выполняли распоряжения начальства. Кто-то мыл окна, кто-то распаковывал мебель, кто-то очищал новенький кафель на стенах и полу от капелек бетона.
Я прицепились к одной высокой добродушной санитарке в первый свой день на «стройке» и до конца рабочего дня мы с ней худо-бедно мыли кабинеты, а когда находили местечко без следящих за нами камер, то отдыхали и «зависали» в своих телефонах.
3.
Хотя и со стороны могло показаться, что все девчонки или, лучше сказать, молодые женщины на ресепшн "Скарлетт", были веселы и беззаботны, на самом деле, конечно, это было не так. Мы все дети своих родителей. Мы все дети своей страны. Россия-матушка всеми фибрами своей души никогда не обещает своим детям легкой жизни.
В регистратуре "Скарлетт" работали красивые, но русские женщины, а значит, борьба за место под солнцем им знакома была не понаслышке, иначе бы они просто там не работали бы, вот и все.
Пусть каждое утро девушки с «ресепшн» обували лодочки на тонких шпильках, улыбались и цокали к стойке, дома их ждала обыкновенная квартира, обыкновенный муж и обыкновенные родители. Не богачи, не олигархи, не владельцы самолетов и пароходов. Как минимум двух молодых наших женщин с «ресепшн» ждали еще и маленькие дети.
Одна особенно симпатичная девушка просто поражала мое воображение. У нее были длинные черные волосы, с кудрями от самой природы, белая кожа, черные ресницы и брови и голубые глаза. Чем она была не фотомодель для лучших журналов мира? И кто был ее муж, который наградил ее тремя малолетними детьми, с которым она разводилась? Девушка с «ресепшн», которая грациозна и улыбчива, легка на подъем, всем улыбается и при этом разводится, а дома ее ждут дети, а она весь день с утра до вечера на шпильках в узкой юбке…
4.
Здание клиники состояло из 7-ми этажей. Здесь были все специалисты, которые только существовали в нашей хромой российской медицине. Врачи улыбались почти также, как девицы на «ресепшн». Особенно в первые месяцы работы, пока нарабатывали клиентскую базу, репутацию и лояльность со стороны владельцев клиники. В каждом кабинете возле рабочего места врача висели грамоты в зеленых рамочках. Складывалось ощущение, что доктора клиники "Скарлетт" сплошь светила науки. Впрочем, знающие люди прекрасно были осведомлены о цене грамот в зеленых рамочках.
Нет, конечно, в "Скарлетт" трудились и отличные доктора, которые набили руку в государственных госпиталях и больницах. Тот же Роман Петрович «оттрубил» в городской больнице лет десять, первые пять из которых он проработал в качестве врача приемного покоя. Вот это была школа, так школа. Он всегда с благодарностью вспоминал те сложные годы, наполненные искренними слезами и смехом, настоящей усталостью и никогда не приходящим восстановлением сил после отдыха. Он возвращался со смены как с поля боя. И это, действительно, был бой. Иногда незаметный и бумажный, а временами – самый, что ни на есть реальный. Роману Петровичу однажды пришлось разнимать разбуянившихся бомжей, которые чудесным образом очутились у них в приемном отделении.
Стояла жестокая зима, и бездомные, буквально, умирали на улицах. Сердобольные граждане привели двух бомжей непонятного пола. О, этот запах! О, эти вши! О, этот жуткий вид опустившегося человеческого существа!
Пока мужчина и женщина, а это были, именно они, не отогрелись, то вели себя тихо. Можно даже сказать, что достойно. Сидели на пластиковых стульчиках, стоящих вдоль стены, и молча ожидали своей очереди. Другие пациенты косились на них, но тоже сидели молча, каждый со своей бедой. В приемном покое счастливых нет…
Но вот бомжи хорошенько прогрелись, осознали себя сидящими в очереди, сидящими, похоже, уже давно. Бомжи начали активно возмущаться и не менее активно пахнуть. Они хриплыми голосами звали доктора или, на худой конец, медсестру. На то, что им шикали со всех сторон, мужчина и женщина внимания не обращали. В какой-то момент бомжи встали и направились к процедурному кабинету.
Охранник, старичок в черной форме с золотым лейблом какого-то ЧОПа, с кряхтением поднялся навстречу бомжам с тем, чтобы не пропустить развеселую парочку. Однако бомжи быстро среагировали и оттолкнули беднягу к стене. Поднялся шум и гам. Пациенты повскакивали с пластиковых стульчиков, бомжи продолжали свой путь к кабинету, отмахиваясь от пациентов. И люди могли бы их остановить, если бы не брезгливость, которая у Романа Петровича притупилась пару лет назад. Он недавно схоронил мать и теперь дневал, и ночевал в больнице лишь бы ни о чем не думать, лишь бы не вспоминать, как уныло теперь дома без нее. Ее последние слова были обращены к нему, его лицо было последним, что она увидела. Почему-то, именно это потрясло Романа Петровича. Там на зыбкой облачной планете, если, конечно, она существует, его мать будет помнить его никчемное и никому, кроме нее не нужное, лицо. Эти мысли то и дело просачивались через усталость в голову Роман Петровичу.
Он печатал на компьютере стандартные фразы про осмотр пациента, когда образ матери растворился вдруг, уступив место беспорядочным вскрикам. Роман Петрович вышел в коридор и увидел двух бомжей, окруженных толпой пациентов. Мужчины и женщины не приближались к бомжам слишком близко, а указывали на них и возмущались:
– Ждите своей очереди! Как вам не стыдно? Охранника старенького по стенке размазали!
Роман Петрович боковым зрением увидел сидящего на полу седого мужчину в черной форме. Мужчина вытирал нос, из которого капала кровь. Казалось бы, что с доктором от вида крови может приключится? Но Роман Петрович вдруг понял, что за себя не отвечает и сейчас просто ринется в эту толпу и начнет раздавать тумаки направо и налево. Все на него навалилось разом, и, наверное, этот седенький жалкий охранник вдруг напомнил ему мать…
Роман Петрович сжимал и разжимал кулаки, пытаясь почувствовать боль от ногтей, впивающихся в ладони. Он хотел прийти в себя, чтобы не натворить дел.
Настроения в толпе тем временем переменились, а между бомжами вдруг вспыхнула личная ссора. Вероятно, женщина решила, что орать ни к чему и следует вернуться обратно в холл на стульчик. Но ее товарищ, муж или, кто это был, только разъярился и начал отталкивать женщину в сторону. Ее это обидело, поэтому она вцепилась в длинные спутанные пакли мужчины. Бомж взвыл, а Роман Петрович пришел в себя и сразу осознал, что сможет употребить свою злость в нужное русло.
Доктор уже давно потерял природную страсть к чистоплотности, спокойно мог откусить кусок от бутерброда с колбасой, не успев вымыть руки после осмотра лежачего больного. Роман Петрович оброс таким непробиваемым панцирем иммунитета к инфекционным заболеваниям и чужой боли, что почти забыл, каково это просто заболеть, просто кого-то пожалеть. Но вид охранника, сидящего на полу, заставил его схватить бомжа мужского пола за ухо и протащить к раздвижным дверям приемного отделения.
Бомж чертыхался, а его подруга жалобно верещала, чтобы доктор не выталкивал их на улицу. Роман Петрович смилостивился над женщиной, но еле удержался от того, чтобы не сопроводить смачным пинком выдворение бомжа мужского пола из отделения.
5.
В сети клиник "Скарлетт" царила особая, неспешная атмосфера. Народа обычно было немного, а те пациенты, что были, преисполнялись в какой-то момент сознанием собственной важности. Тем морально тяжелее было небогатым пациентам при столкновении с реальной действительностью в виде, например, похода в государственную поликлинику сразу после "Скарлетт".
В "Скарлетт" лечились и обеспеченные люди и те, кто надеялся кроме улыбок получить качественную помощь. Иногда это срабатывало, а иногда нет. Ведь главное, не красота здания, а профессионализм врача.
Бывает так, что в государственной нищей организации поставили верный диагноз, а в частной клинике не распознали болячку. Бывает, что в городской больнице спасли человеку жизнь, а в частной клинике прописали витаминчики и не нервничать. Кому, что помогает… Медицина имеет право быть разной, лишь бы она была эффективной.
Когда мы убирали новенькую "Скарлетт" и готовили ее к открытию, то были впечатлены новейшей аппаратурой, о которой обыкновенная поликлиника даже мечтать не смеет. Контраст между убогостью муниципального здравоохранения и частной медициной слепил глаза. Какое продуманное было закуплено оснащение для "Скарлетт"!
Медсестры и санитарки любовно протирали новенькую чистую сантехнику и стеклянные процедурные столики. Не верилось, что совсем скоро все это волшебное оборудование начнет использоваться для людей с их человеческим несовершенством.
Сложно представить более женский труд, чем мытьё полов, от которого тошнило, пока мы готовили "Скарлетт" к приему пациентов.
Длинные коридоры. Машешь шваброй от стены к стене, думаешь о своем. Вроде не слишком сложно, но как утомительно тоскливо. На телефон глядь, а прошло всего две минуты, но тереть плитку ещё тоскливее, да и физически тяжелее. Поэтому мочишь тряпку, надеваешь на швабру и опять: от стены к стене, от стены к стене, и все под камерами, и думаешь о своем. Даже не верится, что за такое деньги платят. Работодатель "Скарлетт" платит. Его же личное детище моют, холят и лелеют. Это вам не с государства по ниточке тянуть. "Скарлетт" сама для себя старалась, а точнее мы для нее. Мы: санитарки, медсестры и парочка врачей.
Роман Петрович один из этой парочки был. Ему неудобно давать задание мыть унитазы, пусть новые, но унитазы, поэтому Роман Петрович ходил все со списками и сверял, записывал показания каких-то приборов. При этом санитарки и медсестры смотрели на него чуточку свысока. Дескать, он вынужден работать на стройке, а не дожидаться в уютном кабинетике официального открытия "Скарлетт".
Роман Петрович одевал синие старые джинсы и черную футболку с растянутой горловиной. А мы все шутили меж собой, что за месяц подготовки здания, доктор ни разу не переменил свой наряд. При этом мы продолжали мыть пол, от стены к стене, от стены к стене, хорошими современными швабрами, с длинными телескопическими ручками.
Когда на полы уже не было сил смотреть, я счищала с оконных стекол скребком или опасным лезвием маленькие нашлепки бетона или краски.
В окна была видна большая территория, которую оградили забором с фирменным логотипом "Скарлетт". На территории раскатывали рулоны со свежей зеленой травкой, высаживали деревца и укрепляли лавочки изумрудного цвета. Клиника все больше приобретала вид фешенебельной гостиницы. Сравнивать "Скарлетт" и государственную больницу язык не поворачивался.
Но Роман Петрович не мог избавиться от невольных сравнений. Что в клинику, что в обычную больницу люди приходили за помощью и получали ее. Либо завернутую в зеленую хрустящую дорогую бумагу с вензельками либо сопровождаемую раздражением и бюрократией: "поставьте печать в 8 и в 13 кабинете, а за подписью вернетесь ко мне в кабинет без очереди.": Ага, без очереди! Живым бы остаться после того, как полез без очереди…
Роман Петрович записывал показания и пересчитывал инвентарь, при этом его не оставляло ощущение нереальности. Неужели, правда можно лечить людей без заполнения миллиона бумаг и выбивания льгот, исследований и направлений? Неужели, человека можно послать на анализ крови, не выясняя предварительно, а не закончился ли реактив для этого исследования? Неужели, после серьезного врачебного вмешательства можно пойти и спокойно перекусить и обдумать свои действия, а не мчаться на ковер к старшей медсестре отделения, чтобы оправдываться за использование нашатыря из аптечки неотложной помощи?
6.
С каждым новым днем "Скарлетт" все больше избавлялась от строительного мусора. Однажды нам дали задание освободить зеленые диванчики от полиэтиленовой упаковки. Мы взяли канцелярские ножи и стали разрезать упаковку.
На каждом этаже возле каждого кабинета стоял жизнерадостного цвета диванчик на две персоны. Вся мебель была распакована, и теперь мы то и дело присаживались на мягкие сидения, пока охранники не стали жаловаться на нас завхозу.
Чем чище становилось здание, тем больше начало появляться врачей и девушек с ресепшн. Они по сравнению с нами выглядели уже более подходяще для работы в известной клинике. Мы ходили в одежде, которую не жалко было бы выкинуть. В старых спортивных костюмах, в рваных кроссовках, в жилетках. Вся одежда к концу дня была припорошена строительным микромусором, побелкой, пылью. Прически у нас были тоже самые удобные: пучки, хвосты. Ничто не должно было нас отвлекать от мытья унитазов. Зато девушки с ресепшн уже цокали каблучками по блестящим кафельным плиткам, которые мы драили, не покладая рук со швабрами.
И вот появилась как-то в столовой, где мы во время перерыва сидели на зеленых, опять зеленых!, пластиковых стульях, девушка с ресепшн. Она была худая и невысокая, темноволосая с бледным каким-то устало-злым лицом. Надежда, ее звали Надежда. Надежда на то, что неустроенная ее личная жизнь всё-таки устроится? Наденька процокала на каблуках, еле выпрямляя колени, и оглядела нас, поглощающих еду из своих судочков.
– Кто поставит мне бутылку на кулер?
19 литровую бутылку на кулер! Кто из нас, санитарок и медсестер, поставит девушке с ресепшн бутыль на кулер? Санитарки всегда очень хорошо знают, что они обязаны делать, а что – нет. Поэтому они демонстративно отвернулись и продолжили есть домашние свои добротные щи и супчики. Медсестры переглянулись, а одна из них шепнула, что с нее хватит стройки.
Надя поняла, что помощи ей ждать неоткуда, раздраженно хмыкнула и собиралась уже уйти.
Скрежет пластикового стула по линолеуму был почти неслышным, но на него обернулись все. Уж очень неожиданно заявил о себе всегда тихо обедающий доктор.
– Постойте, я поставлю бутыль!
Роман Петрович суетливо двинулся к Наде. Походка у него была примечательная словно он все репетирует и репетирует позицию ног в балете, когда пятки вместе, а носки сильно врозь. Надя стояла и смотрела на доктора, приближавшегося к ней. Заинтересованности в ее взгляде не наблюдалось, хотя обычно Надя на любого человека мужского пола делала охотничью стойку. У нее была четырнадцатилетняя дочь, которая никогда не видела отца. Надя страстно хотела выйти замуж, но попадались все не те.
Надя много работала. Ей всегда нужны были деньги. Деньги и муж. Разве много она хотела? Но все не получалось. Последний роман, вроде, был многообещающим, но сейчас он разваливался на глазах. Надя сморгнула пышными ресницами и отвлеклась, а Роман Петрович уже водрузил голубоватую бутыль с булькающей водой на белую автоматическую стойку.
– Ах, спасибо! – громогласно произнесла Надя и наполнила себе стакан холодной водой.
Роман Петрович слегка покраснел, но этого, как обычно, никто не заметил, тем более Надя.
7.
На открытие "Скарлетт" известные люди нашего города получили приглашение в прямоугольных зелёных конвертах. Внутри лежала тонкая шелковистая на ощупь бумага с выпуклыми зелёными буквами. Некоторым медсёстрам было велено надеть форменную одежду, стоит ли говорить, в каких она была оттенках? Нежно-салатовые брюки и такой же верх с темной изумрудной оторочкой. Бейджики с фото также на зелёном фоне. Все прямо-таки источало свежесть, юность, рост и развитие.
Медсестер красиво расставили по стеночке, ресепшн с улыбками в 32 зуба стояли за своей стойкой, охранники в деловых черных костюмах расположились возле стеклянных прозрачных дверей. Звучала музыка, сновали фотографы и репортёры, на узком длинном столе были блюда с клубникой, бутерброды с икрой, ведёрки с шампанским.
Заходили важные гости, стучали каблуками по блестящему кафелю, рассаживались на уютные зелёные диванчики, пытались вести светские разговоры, а, может, и правда вели. Кто их знает?
А я с одной девочкой вызвалась убрать во время фуршета. Каждые полчаса нужно было быстренько шуровать шваброй за ВИП-персонами.
Мне казалось, что важные эти люди в пиджаках и вечерних платьях замечают, какие мы с девочкой симпатичные, и что мы не гнушаемся никакой работы. Любой труд должен уважаться, так я думала в то время как шваброй выметала кусочки клубники из-под стола.
Периодически я поднимала глаза от пола. Мне хотелось разобраться, действительно ли, у нас в горемычной России есть люди, которые едят клубнику и беседуют о чем-то не приземленном. Возможно и так.
В течение торжественного дня открытия санитарки каждые полчаса драили туалеты и жаловались на то, что кто-то обмазал стены сами, понимаете, чем… Естественно, это сделал кто-то, поедающий клубнику, изысканно оттопырив наманикюренный пальчик. Может, конечно, санитарки врали от зависти к тому, что им на этом фуршете не бывать, но как-то больше хочется верить, что сделали это люди в пиджаках и вечерних платьях. Вот она моя классовая ненависть…
При этом на лицах у санитарок было написано полное и важное безразличие, на лицах медсестер в зеленой форме я читала живой интерес и любопытство, лица врачей выражали волнение и ту же важность, что и у санитарок. Один только врач мне показалось, чувствовал то же, что и я: несправедливость и притворство.
Роман Петрович был одет в строгий темный костюм, но зелёный бейджик отличал его от гостей. Хотя и без бейджика было понятно, что не для него клубника лежит на серебряных блюдах, не для него крошечные канапе столпились на тарелках с золотым ободком. Это все для его будущих пациентов, которые хотят за свои деньги купить здоровья и побольше.
Высокие фужеры с тонкими ножками держат в руках дорого одетые дамы. И не понятно, это любовницы и жены богатых мужчин или это бизнес-леди… В любом случае, это люди, которые умеют выгодно дружить или родились в семьях, где прислуга не является дореволюционным понятием прошлого века.
Но вот пробили на кассе первый чек, торжественно выпустили в небо десятки зеленых шариков, разрезали ленточку уважаемые жители нашего города, и "Скарлетт" начала свою работу.
В первый рабочий день Надя должна была встречать посетителей и предлагать им скидочные карты, как первооткрывателям этого филиала. Специально для этого дня Наде бесплатно сделали укладку, маникюр и уходовые процедуры для лица. Надя должна была сверкать красотой, но у ее дочки продолжался переходный возраст и, как назло, они хорошо поругались перед сном.
Надя родила дочь рано, ей еще не было 16, когда крохотная малышка вошла в ее неустроенную жизнь. Теперь Наде ещё не было 30 лет. Она могла бы быть до сих пор беззаботной и милой, и легкой, какой бывают женщины, у которых все только начинается. Но Надя чувствовала себя внутри хорошо пожившей и много повидавшей, да так оно было.
В ночь перед первым рабочим днём Надя крутилась в постели и вертелась, обижалась и плакала, нервничала и злилась. Какой уж тут цветущий вид!
И, главное, такое случалось не в первый раз. То перед важным свиданием, то перед собеседованием. Как назло, именно в те дни, когда ей хотелось бы выглядеть наилучшим образом: молодо и свежо. Она ещё молода и могла бы казаться нежной девушкой, как бывает с нею дома, в комфортной расслабленной атмосфере.
Иногда Надя подходила к зеркалу после долгого сладкого сна и не узнавала себя. Черты лица были мягкими словно у ребенка, морщинки исчезали, глаза блестели. Но вот сегодня утром из зеркала на нее смотрела бледная стервозная баба с черными бровями: лицо отдельно, брови отдельно. Какое-то гротескное сооружение вместо прически, а фен не придал локонам живости, а только распушил их неряшливо. Вот тебе и открытие клиники! Обидно до чёртиков. Конечно, за такое не уволят.
Работник Надя хороший, разговаривает с пациентами вежливо и четко, вид имеет представительный. Но приблизит ли ее к себе руководство за позитивный взгляд на мир – это большой вопрос! Потому что на мир Надя уже давно не смотрела позитивно… Может, она перестала улыбаться от души, когда поняла, что беременна в 16 лет от едва знакомого парня? Может, она перестала улыбаться, когда на белой коже ее груди и живота вдруг появились красные уродливые растяжки? Может, она перестала улыбаться, когда у дочери лезли зубы, а она хотела спать так сильно, как только хотят в юности, когда тебе ещё нет и двадцати?
Надя помнила, как однажды после рождения дочки, почувствовала себя безмятежно счастливой. Это длилось минуты две, но запомнилось на всю жизнь. Ночь была, как обычно суетливой и нервозной. Вот только они с дочкой помылись, улеглись, засопели, но вдруг родители начали громко обсуждать что-то околополитическое, потом пришел брат с работы и принимал душ так энергично, словно в ванной мыли коня. В общем, они с дочкой проснулись. Малышка плакала, а Надя снова и снова вставала к ней, вытаскивала ее из кроватки, носила и качала, кормила и сама уже чуть не плакала: когда уже все это кончится!
Потом как-то так получилось, что Надя взяла из кроватки орущий свёрток, приложила его к измученной груди и села в свое любимое кресло-качалку. Она стала качаться и заснула крепко-крепко. Между тем, дочка перестала пить молоко, выпустила грудь и под мерное раскачивание уснула тоже. Свёрток опускался все ниже и ниже, и в какой-то момент едва не соскользнул на пол. Надя инстинктивно проснулась и непонимающе смотрела на свои опущенные руки, держащие что-то неподвижное и тяжёлое. Вот в эти минуты, пока до ее мозга доходила мысль о том, что она держит, Надя и была безмерно счастлива.
Она просто заснула в кресле-качалке. Наверное, долго гуляла с подружками или с тем парнишкой. Тут Надя нахмурилась. С парнишкой? С тем, кто позорно сбежал, как узнал… Узнал, о чем? О ребенке? О каком-таком ребенке? И тяжёлый груз в сотни тонн снова повис на ее плечах и упал на хрупкую шею Нади. Вот же ее дочка! Едва не упала на пол… Безмятежность улетучилась, снова уступив место раздражению и усталости.