Университетские встречи

Пропусти предисловие. Враг подзадорил автора.

Письмо 20-ое схиигумена Иоанна (Алексеева)

Медный змей

Профессор Щукин сказал:

– Помните, когда евреи переходили через пустыню, их стали жалить змеи и Моисей сделал медного змея? Пока ужаленные на него смотрели – живы были.

Я подумал, что для православного человека аналог медного змея – Евангелие. Понятно, что это и причастие, и Христос, но как якорь тут Евангелие. Одно время я читал его по одной-две главы в день. И было это много лет. Думаю, больше двадцати раз прочитал все четыре Евангелия. Почти наизусть знал. Потом больше года не читал, охладел, и вот что заметил.

Как только отрываешься от Евангелия и перестаешь прочитывать по главе, то как от медного змея отрываешься. Моментально теряется связь, моментально какая-то новая логика начинает проступать. Ни в один день, но очень быстро. И это при том, что в самом Евангелии никакого магизма нет – оно исключительно просто написано. И часто читаешь его вообще «холодным», т. е. без всякого сердечного движения.

А когда долго не читаешь, текст его понимается с трудом, первые дни вообще смысла не понимаешь, в ритм не можешь войти. Просто как физкультура. И лишь потом начинает проясняться.

Доцент Воздвиженский сказал:

– Я подумал, что у каждого человека, у каждой профессии есть свой ритм. У кого-то это 700 поступков/решений в день. У кого-то 7 решений в день. У кого-то один поступок/решение в месяц.

Условно говоря, одну женщину надо уговаривать выйти замуж полгода, а другую пятнадцать минут – если двадцать, то она будет уже скучать, если живет в быстром ритме. «Ну что за тормоз, – подумает, – пятнадцать минут из-за него потеряла! За это время я бы успела сбегать на двадцатый этаж пешком и выбросить на свалку старый холодильник!»

Люди разного ритма плохо понимают друг друга. Это надо изнутри чувствовать. Ритм может меняться. У каждого возраста ритм свой.

Если хочешь ускориться – надо дружить с людьми более быстрого ритма. Если хочешь замедлиться – более медленного.

Интересно другое, что нельзя предугадать поступки человека другого ритма, пока ты не ускорился до его ритма. С бегом то же самое. Обычно все сидят на одном ритме – каждый на своем. Всякий «толстый», многостраничный писатель – это всегда один ритм. Получается, темп жизни и ЧСС – это такой мотор, который всё и за всех решает.

Время для нытья

– Кажется, я знаю, как сделать счастливой любую женщину, – сказал профессор Щукин. – Надо купить пятиминутные песочные часы, переворачивать их, подзывать женщину к себе и говорить: «Ну давай, ной!» И при этом постукивать пальцем по часам. А когда песок весь вытечет, говорить: «Ну видишь, время нытья кончилось! Теперь давай в бой!»

Индийское кино

Доцент Воздвиженский сказал:

– Обожаю индийское кино. Оно безумно радостное и одновременно плодородное. Чувствуется, что у них каждую секунду десять человек рождается и восемь умирает. Какая-то такая бесконечная радость и щекотание нервов.

Сценарии кино примерно такие:

АНАНДА: Джагджит! Не походи ко мне!

ДЖАГДЖИТ: Я выбрал тебя, Ананда! Только тебя! И я тебя поцелую!

АНАНДА: Я ненавижу тебя! Ты не поцелуешь меня никогда!

ДЖАГДЖИТ: А я люблю тебя, Ананда! Ты будешь моей!

АНАНДА: У моего отца шестьсот телохранителей! Они убьют тебя! Сделай ко мне хоть шаг, чтобы поцеловать меня!

ДЖАГДЖИТ: Я сам их убью! Эй вы, подходите!

АНАНДА: Эй вы! Взять его!

ТЕЛОХРАНИТЕЛИ: Он пока шага не сделал ваще-то!

АНАНДА: Все равно!

Шестьсот телохранителей кидаются на Джагджита. Все они с автоматами, но почему-то бегут врукопашную. Джагджит устраивает побоище. Хватает мотоцикл и размахивает им как спичкой. Потом отшвыривает мотоцикл. Взрыв как от ракеты. Огонь. Уцелевшие телохранители танцуют. Джагджит подходит к Ананде. Ананда дрожит и танцует. Повсюду бегают, хлопают в ладоши и смеются дети.

АНАНДА: Ты негодяй! Ты… ты… ты… гад ползучий!

ДЖАГДЖИТ: Ты не уважаешь меня, Ананда!

АНАНДА: Почему, Джагджит?

ДЖАГДЖИТ: Ты послала только шестьсот человек убить меня! Но у твоего отца десять тысяч телохранителей! А ты послала только шестьсот! Это неуважение, я так считаю!

АНАНДА: Охрана! Убить его!

Десять тысяч телохранителей кидается на Дгагджита. Джагджит хватает бензовоз и, размахивая им, как дубинкой, крошит всех. Потом швыряет бензовоз и кидает сигару. Взрыв.

Ананда дрожит и танцует. Джагджит протягивает к Ананде руку и почти касается ее щеки.

АНАНДА: Негодяй! Не трогай меня!

ДЖАГДЖИТ: Я не буду целовать тебя, Ананда! У тебя холодное сердце! Ничего не может его растопить! Мне же нужна искренняя любовь! Прощай, Ананда, и будь счастлива! Я буду несчастен, но ты будь счастлива!

АНАНДА: Погоди!

ДЖАГДЖИТ: Зачем ты останавливаешь меня? Я хочу быть несчастен!

АНАНДА: Мерзкое чудовище! Не думала, что скажу тебе это!.. Я люблю тебя, Джагджит!

ДЖАГДЖИТ: Нет, я ухожу, Ананда! Выходи замуж за того, кто тебя достоин! Ты слишком прекрасна для меня и слишком холодна! Будь счастлива!

АНАНДА: (охране) Эй вы! Остановите его! Охрана, я убью вас, если вы его не остановите!

Джагджит оборачивается и топает ногой. Уцелевшая охрана начинает дрожать. Охрана рыдает. Аманда рыдает. Сзади танцуют служанки Ананды с детьми.

СЛУЖАНКИ: Какой мужчина! Какой мужчина!

ДЕТИ: Герой! Герой!

АНАНДА: Стой, Джаджит! Я буду тебе верной женой!

ДЖАГДЖИТ: Умоляй меня!

АНАНДА: Умоляю!

ДЖАГДЖИТ: Еще сильнее!

АНАНДА: Умоляю! Умоляю! Умоляю! Ну позязя!

ДЖАГДЖИТ: Ну ладушки! Договорились!.. Я согласен! Охрана, танцы!

Аманда танцует. Охрана танцует. Все танцуют. Дети бросают цветы.

Буржуазность

Маргарита Михайловна однажды тоже решила что-нибудь сказануть и сказала, размахивая огурчиком на вилке:

– Я заметила, что мужчины выбирают себе жен не по степени ума, а по степени буржуазности. Допустим, профессор Щукин. У него нет ни одного костюма, он ходит в военных шортах, спит на полу на коврике, питается изредка. Жену выбрал себе тоже по принципу: кто пробежит по лесу дальше меня с бревном на плече. Если завезти его жену далеко в лес, она, конечно, будет ругаться и даже, возможно, сильно, но потом спокойно построит шалаш и будет жить в шалаше. Но при этом, конечно, ворчать, что медведей много и надо их гонять. И что лучше бы уехать в горы. Там она сможет скидывать камни медведям на головы.

Доцент Воздвиженский выбирает всегда каких-то капризоидных женщин и потом начинает их понимать и вытирать им слезы. «Прости меня, о дорогая моя, что я поставил нашу собачку лапками на бетон! Я знаю, это доставило тебе невыносимые муки! Ведь эта овчарка, ей нельзя лапками на бетон!» Жена рыдает, он рыдает, и оба друг друга прощают.

Сомов выбрал себе жену на рынке. Увидел, как она четыре раза продала один помидор, деньги со всех получила, а помидором угостила Сомова. Сомов понял, что таких женщин мало и не прогадал. Тем более, что помидор-то в финале ему достался.

Вообще, получается, ничего не имеет значения, кроме темпа жизни и уровня буржуазности.

Тут Маргарита Михайловна перестала размахивать вилкой и схрумкала огурчик.

Курсы

Профессор Щукин сказал:

– Я сейчас по сценаристике читаю разные книги и смотрю курсы обучающие. Много нового для себя открываю. Новые грани освоения творческого пространства. Под этим углом я раньше не смотрел, а ведь оно и на книги проецируется. Смотришь на книжные сюжеты с точки зрения сценаристики и видишь кучу косяков.

Доцент Воздвиженский спросил:

– А по литературе ты когда-нибудь что-то читал обучающее?

– Неа, никогда, – ответил Щукин. – Пытался, но там 95 процентов – полный бред. Если это читать – никогда даже в три страницы рассказа не напишешь. Только перо собьешь. Короче, только практика.

– Я думаю, чем больше будешь чем-то заниматься – тем выше будет процент отсева, – сказал Воздвиженский. – Поначалу отсеваешь 5 процентов, а в финале и все 95. Поначалу, когда в новую область влезаешь – всегда интересно. Например, буду я сейчас изучать гусеводство. Я буду всему верить, все мне будет интересно. Если я так и останусь теоретиком-гусеведом, то отлично, и так сойдет. Если сам гусей заведу, то через год пойму, что то, чему меня учили, на 95 процентов полная чушь.

– Ага, кивнул Щукин. – Но это просто потому, что практика – тетка с мужским размером ноги – всегда побьет теорию – восторженную дамочку в шляпе. Даже авторитетом давить не будет – дамочка сама слиняет. И вот тогда уже станет ясна пословица: «Врет как специалист». Но поначалу обучение новому это всегда кайф.

Серый кардинал и красавица

Доцент Воздвиженский сказал:

– В магазинах и на творческих встречах заметил.

Есть тип заботливых молодых людей, которые определяют желания своих девушек в бессловесном режиме. Ну там девушка еще не успела посмотреть на какую-то вещь, а молодой человек такой: «Нам, пожалуйста, вот это! Нет, не это! Нам эта вещица не нравится! Нам такая нравится!»

И девушка стоит довольная – ей даже ничего говорить не надо, за нее все решили. Причем он не навязал ей, а действительно угадал.

Ну как мама угадывает желания двухлетнего ребенка в немом режиме. «Ты ведь булочку хочешь? Водички? А ты случайно не того?» И ребенку остается только согласно кряхтеть.

Думаю, примерно 10 процентов семей существуют по этому типу. То есть серый кардинал и красавица. Это хороший тип, со своими опасными моментами, но хороший.

Дом пионеров

Профессор Щукин сказал:

– В детстве я ходил в дом пионеров, и там работали совершенно чокнутые, но творческие люди. Ну там спившиеся поэты, бывшие геологи, которых бросила жена и которые жили в сарае, всякие внесистемные люди. Они часто ходили в трениках, иногда выпадали из графика и т. д. Но они заражали энтузиазмом, потому что талант – заразная штука. И рядом с ними возникала иногда талантливая поросль.

Сейчас педагогика стала очень такая офисная. Цирлих-манирлих. Приезжаешь в новый город, тебя приводят на станцию с кружками. Там куча компьютеров, роботы, все сотрудники одеты очень прилично и нет совершенно чокнутых людей. Их убрали, потому что они выпадают из педагогического расписания. Средней учительнице года двадцать два. Она такая правильная, прекрасно одетая, вежливая.

– Детки, сели на стульчики! Пишите цифру «1». Это что? Это число! Пишите цифру «2». А это что? А это другое число! Возьмите тетрадку номер три в папке номер четыре!

И как-то сразу представляется мужик в растянутых трениках и со сложной судьбой, который математику в доме пионеров вел. Какую бы он рожу скорчил.

Консервы радости

Профессор Щукин сказал:

– Книги – это консервы радости. Когда-то давно кто-то собрал много-много радости, бодрости, счастья, молодости, увлечения, света и вложил их в коробочку. Эту коробочку можно открывать раз за разом, и она никогда не иссякает.

– Но есть же и другие книги? – спросил Воздвиженский.

– Да. Можно в коробочку собрать тоску, грусть, уныние, безумие, и она тоже будет вечной. Но сложно поверить, что найдется какой-то очень счастливый человек, имеющий острую потребность, чтобы ему портили настроение. Хотя, конечно, расковыривание вавок – тоже человеческая потребность. Но я всё же ставлю на радость.

Лектор

Профессор Сомов читал в первом гуме лекции по борьбе с алкоголизмом. Это были очень хорошие лекции. Каждый день к нему приходили свежие румяные студенты и благодарили его, что вот, они выпивали по бутылке пива в день и были на опасном пути, но теперь, после лекций Сомова, пересмотрели свои взгляды и теперь ходят на автокурсы и ведут здоровый образ жизни. У них даже появилась девушка, но она сейчас не смогла придти, потому что у нее тренировка по кикбоксингу.

А вечером доцент Воздвиженский перешагивал через Сомова, который горько бодал лбом дверь и не мог найти выход с кафедры. Перешагивать через заведующего было невежливо, поэтому Воздвиженский всякий раз говорил «Извините!» Сомов поднимал голову и горько произносил:

– Никогда не делайтесь учителями! Ни-ког-да! Такое искушение! Всегда тебе по морде дадут, чтобы не возносился!

– Да, – сказал Воздвиженский. – Как только ты начинаешь чему-то учить, то сразу же получаешь лопатой по лбу именно в той области, где ты учишь. Я, например, стал учить поэзии. И теперь мне кажется, что я даже стишка бабушке на день рождения не смогу написать. Такие дела!

И Воздвиженский грустно шел к лифту, бубня на ходу:

– С днем рожденья поздравляю!.. Счастья-радости желаю!.. Нет, плохо, пошло! Гадость какая! Никогда не делайтесь учителями!

Дневник

Профессор Щукин сказал:

– Мне очень нравятся дневники Чуковского. Он каждые пять минут падал духом, но тотчас отряхивался и бежал дальше. Если упростить его дневники до предела и немного спародировать, то будет так:

10.00. Все кошмар. Жизни нет, завтра я умру. Не спал пять ночей.

12.00. Отряхнулся, побежал. Пробежал 40 км.

16.00 Упал духом. Завтра я умру, в боку у меня колет.

18.00 Пробежал 100 км. Ужасно смешная женщина грузила на лошадь мешки. А ведь бывшая графиня!

20.00. Нету сил. Завтра я помру.

4 утра. Как мне все надоели. Упал духом.

8 утра. Ну я побежал! Булка была ужасно вкусная, с изюмом! Всю ночь читал.

Фантастическая жизнь

Профессор Щукин сказал:

– Читаю Чуковского «Жизнь моя стала фантастическая». Точно понимаю теперь, что человек – это способность совершать определенное количество движений в день. Причем движений как творческих, так и физических. Это взаимосвязано. Как только это количество движений падает – падает и человек.

У Чуковского способность совершать много движений была развита лучше, чем у Блока, например. Поэтому он выжил в Питере в 1920-21 году, а Блок, например, нет. Просто физуха была лучше и жажда жизни сильнее развита. Чуковский бегал по жирным комиссарам, которых ненавидел всей душой, и клянчил у них то селедочку, то морковочку, то десять картофелин, и все тащил своим «птенцам». А Блок не то, чтобы гордый был, но очень медлительный, не жилец.

Условно говоря, есть известная схема выживания «Бей, или беги!» Чуковский всегда или бил, или бежал. Блок не бил и не бежал, и умер.

Есть еще схемы «Воруй, но делись!» и «Жалуйся, вопи!» Тогда ты всем надоешь и вовремя успеешься смыться. «Воруй, но делись!» – схема красных комиссаров эпохи преднэпа. «Жалуйся, вопи!» – схема Гиппиус и Мережковского. Она тоже рабочая.

Фольга от шоколадки

Во время новогоднего корпоратива профессор Сомов сидел на кафедре и жевал фольгу от шоколадки. Щукин подошел к нему и сел рядом.

– Вот смотри! – пожаловался Сомов. – Я же умный! Про всякого постороннего человека я сразу могу всё сказать! Например, вот той студентке могу сказать: «Ты всех пугаешь своими метаниями! Первых трех человек, которые тебя полюбят, ты бросишь! А потом тебя больше никто не полюбит, ты будешь ныть и всем надоедать! Успокойся! Не бегай, умоляю, и всё будет хорошо!» Но она не послушается, будет бегать и биться о стены.

Вот той могу сказать: «Не будь такой вялой! Не спи на ходу! Почему бы тебе немножко не поврезаться в стены? Чуть-чуть смелее надо быть». Вот тому парню могу сказать: «Ты думаешь, что ты самый хитрый, а все тупые? На самом деле, жизнь как-то так поворачивает, что у хитрых никогда не прокатывает…»

– Ну? – сказал Щукин.

– Что ну? Баранки гну! – огрызнулся Сомов. – А вот теперь спроси: почему если я умный, я ем фольгу от шоколадок?

– Ну и почему ты ее ешь?

– А вот не знаю! – вздохнул Сомов. – Видимо, есть столько разных градаций ума, что никто никогда не знает, кто реально окажется умнее и какая стратегия выигрышнее. Заметил в храме, что все хорошо бывает не у тех, кто умнее, а кто радостнее, доверчивее и проще. При этом они даже «Шакалат» могут писать через «а», это вообще ни на что не влияет, а даже, скорее, идет бонусом.

– Во! – сказал Щукин обрадованно. – Ты, наконец, ответил на мой вопрос!

– На какой? – напрягся Сомов.

– На вопрос студентов, какое образование является лучшим. Правильный ответ: любое, кроме высшего!

Замороченная Пафнутькина

Доценту Воздвиженскому нравилась преподавательница Пафнутькина. Но она была дико замороченная. Например, попросишь Пафнутькину: «Дай мне, пожалуйста, чашку!» Пафнутькина на три часа задумается, а потом начинает зудеть: «Если я дам тебе чашку, ты подумаешь, что… Но если я не дам тебе чашку, то ты подумаешь другое. Но в то же время какой-то поступок я должна совершить? Быть может, мне дать тебе чашку в общечеловеческом смысле? Но тут вопрос: почему ты попросил чашку, а не тарелку? Ведь нужна была тебе тарелка? Или все же чашка? Вот в чем вопрос!»

Доцент Воздвиженский начинал выть и бегать по потолку.

Такое бывает, – спрашивал он у Щукина, – что женщина тебе нравится, но при этом дико тебя бесит? Просто хочется ее на луну забросить. Но я одного не могу понять: Пафнутькина – тупая или дико умная? Видимо, это для меня главная загадка.

– Женщины – существа загадочные, – сказал Щукин. – Я тоже всю жизнь в таких вещах путаюсь. Но ведь за плечами у Пафнутькиной – два миллиона лет эволюции. Как-то же она не вымерла до сих пор?

Воздвиженский кивнул, и оба ученых призадумались.

Граница на замке

Профессор Щукин сказал:

– Почему не стоит читать ужастики, ходить на страшные фильмы, узнавать всякие пограничные вещи и т. д. Если совсем просто: «Человека нельзя ударить тем камнем, которого нет в его воображении».

Получается, злу надо первым делом заправить этот камень в наше воображение и пусть он там дожидается нужного момента. Сейчас он не работает – потом сработает.

Это я вычитал в «Добротолюбии». «Добролюбие» можно читать только пятитомное, оригинальное, начиная с Антония Великого. Никаких сборников. Читая «Добротолюбие», вы такие вещи там будете находить невероятные, до которых вообще нереально было додуматься в 4–5 веке.

Там где-то мысль есть, что если злу надо тебя ударить – оно вначале заправляет тебя лишним пограничным знанием, без которого ты прекрасно бы прожил, затем выжидает момент слабости психики, затем нашаривает в твоем воображении какой-то подходящий камень и бьет тебя этим камнем. Дико просто. Но если какого-то камня нет, то ударить тебя этим камнем нельзя.

Телевизор

Щукин пришел в гости к Воздвиженскому. На стене у Воздвиженского было белое пятно четырехугольной формы, отличавшееся по цвету от остальной стены.

– Картина висела? – спросил Щукин.

– Нет, – поспешно сказал Воздвиженский. – На этом месте у меня висел телевизор. Но я его ни разу не смотрел! Вообще не разу в жизни.

– Да я и не думаю, что ты его когда-нибудь смотрел! – сказал Щукин. – Да даже если и смотрел – какая мне разница?

Воздвиженский еще раз тревожно взглянул на него и успокоился.

– А вообще я однажды выиграл пиццу! – сказал Щукин. – Мы пошли с тремя друзьями в кафе, а нам на стене был огромный телевизор. Я знал, что у этих трех друзей нет дома телика, они его презирают, и я сказал: «Давайте так! Если кто-нибудь из вас посмотрит хоть одним глазом в телик – он покупает мне пиццу. Если никто не посмотрит – я плачу за всех!» Уже через десять минут они все втроем залипли в телик и так, что невозможно было оторвать. Общаться с ними нельзя было, они на слова не реагировали. И смотрели – не поверишь – какой-то сериал типа «Кухни» тысячную серию. Думаю, если у человека нет телика – он везде, где будет телик, не сможет от него оторваться. Что угодно будет смотреть, хоть сплошную рекламу. Просто у него исчез иммунитет. Вообще исчез. Если же телик есть, он просто воспринимается как фоновый шум.

– Да, – сказал Воздвиженский. – Я понял о чем ты. Я однажды поехал на конференцию. Иду ночью по гостинице и там в одном номере открыта дверь. Времени часа четыре утра. Заглядываю и вижу. На полу сидят три мужика самого дикого, самого грозного вида, пьяные в дымину, смотрят «Машу и медведь» и рыдают. В четыре утра! «Машу и медведь». Я это прямо на всю жизнь запомнил. Вот чистые души!

Мечтатель

Профессор Щукин встретил однокурсника, которого не видел больше двадцати лет. Однокурсник сидел в городском парке, грустно смотрел на наряженную елку и в руках у него была маленькая бутылочка. Щукину он не особо удивился.

– Привет! – сказал однокурсник. – А ты никогда не хотел переиграть жизнь заново? Ну или дать себе в прошлом какие-то советы?

Щукин смутился.

– Это грех, – сказал он. – Есть письма старца Никона Воробьева. Там у него духовный сын, немолодой уже человек. Умирает от туберкулеза в саду у сестры. Целый день лежит на солнышке и ничем давно не грешит. Только изредка думает, что вот… надо было в двадцать лет сделать то-то. Поступить не на геолога, а, допустим, на физика. А в тридцать лет жениться на той-то, а не на той-то… Самые невинные представления. И вдруг старец Никон набрасывается на этого человека и чуть ли не в порошок его стирает. Говорит, что в одних этих представлениях – ропот, неблагодарность, смерть и целый ад. Очень неожиданно набрасывается, потому ничего такого уж ужасного этот человек не делает. Только в гамаке лежит и все это представляет. В общем, я это запомнил на всякий случай.

Однокурсник вздохнул и отхлебнул из бутылочки.

– А я бы вот что сделал! – сказал он. – Ну если бы заново.

1. Женился бы на втором курсе на самой простой, самой народной женщине. Чтобы никаких усложнений мозга – просто обычный комплект женских недостатков. Чтобы она где-нибудь училась, но при этом в глубине души не понимала бы, зачем она это делает, если давно уже можно ходить с коляской.

2. Купил бы акции МММ и потом их продал через год. Много акций, но не позже, чем через год. И потом бы всю жизнь не работал.

3. Поскорее оглох бы, потому что любая женщина любит разговаривать много и в свободном режиме. Поэтому надо оглохнуть и быть счастливым… А если ее перебивать, то она уже счастлива не будет!

И он опять стал печально смотреть на елочку, а Щукин отправился дальше и встретил профессора Сомова.

Сомов стоял у турников и пытался сколько-нибудь раз подтянуться, чтобы скинуть новогодние салатики.

– А ты какие советы дал бы себе в прошлом? – спросил у него Щукин.

Сомов задумчиво покосился на Щукина, взвешивая, насколько можно быть откровенным.

– Поступил бы на строителя… Нет, не на прораба… Это слишком искусительно. Именно с простого строителя бы начал. Все ступени бы прошел. Штукатур, отделочник, бетонщик… И никаких вышек… Никаких, особенно гуманитарных! А то, понимаешь, всякие сложные процессы в башке шевелятся, а чего они там шевелятся, чего им надо, непонятно! – сказал Сомов.