Шпион товарища Сталина (сборник)

© Елеонский В.О., 2017

© ООО «Издательство „Вече“», 2017

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2017

Сайт издательства www.veche.ru

* * *

Шпион товарища Сталина

Пилоту гражданской авиации Чичерину Валентину Игоревичу посвящается

Пролог

К сожалению, исключительная загруженность делами, как Вы хорошо понимаете, не позволяет мне организовать нашу встречу до окончания сокрушения Англии. Поэтому я предполагаю наметить эту встречу на конец июня – начало июля 41-го года и буду рад, если встречу согласие и понимание с Вашей стороны. Примите еще раз мои поздравления с наступающим Новым годом, который, я надеюсь, должен стать особенно счастливым годом для наших стран, вместе с пожеланиями здоровья и успехов Вам лично.

Из новогоднего послания Адольфа Гитлера Иосифу Сталину 31 декабря 1940 года

Бегу я, лапками стуча,

Подшипники скрипят, ворчат,

Круженье дней, похожи все,

Но есть спасенье в колесе!

Владилен Елеонский. Бельчонок в колесе

Мой отец находился под административным надзором как бывший сельский священник. Впрочем, заниматься пасекой надзор не запрещал. Отец гнал новому пролетарскому государству первоклассный липовый мед, на зависть председателю местного колхоза.

Зависть председателя была белой, поскольку производство меда колхоз не интересовало. Первостепенная его задача состояла в том, чтобы морозоустойчивая пшеница повышенной урожайности непрерывным потоком бурно текла в бездонные закрома Родины на благо родной Рабоче-крестьянской Красной армии.

Отцовский мед стал, можно сказать, палочкой-выручалочкой, когда наш куратор из НКГБ Геннадий Лобок, над фамилией которого, кажется, посмеивался сам товарищ Сталин, застукал меня в уютном темном углу с лаборанткой Верой, которая оказалась первоклассным специалистом не только в области тестирования поршневых двигателей.

Наверное, я был привлекательным мужчиной. С волнистой шевелюрой, теплым взглядом серых глаз, подтянутый, интеллигентный, такой весь из себя бодрячок с вечной обаятельной белозубой улыбкой на четко очерченных устах.

Одним словом, летчик-испытатель, и этим все сказано. Мечта любой женщины!

Однако, как и Вера, я был полностью, или почти полностью, поглощен работой. Целыми днями я пропадал то в небе, то в конструкторском бюро, то в рабочем цеху, вместе с инженерами терпеливо объясняя рабочим, какую особенность конструкции самолета им не удалось воспроизвести по чертежам.

Не знаю, чем в конечном счете она, ядреная глазастая брюнетка из сибирской глубинки, завлекла меня в свои сети, может быть, смешными нейлоновыми чулками, которые я раньше никогда не видел, кстати, чрезвычайно удобными именно для проведения тех скоротечных встреч, которым нам приходилось изредка предаваться.

Надо сказать, что в то замечательное и для кого-то сейчас очень далекое время американские нейлоновые чулки были страшнейшим дефицитом. В самих США они едва-едва появились, поэтому у нас их носили лишь любовницы наркомов, да и то не все.

Остальные советские женщины лишь после войны, точнее в середине пятидесятых годов прошлого столетия, смогли испробовать нейлоновое чудо легкой промышленности, превращавшее практически любые женские ноги в ножки богинь.

Бесполезно было объяснять Лобку, что моя жена давно ушла к рыжему здоровяку-интенданту, благоразумно променяв тоскливое ожидание мужа из его нескончаемых испытательных полетов на полноценную половую жизнь на приятных китайских шелковых простынях и еженедельные театральные походы, каждый из которых захватывает воображение предстоящим выходом в свет в новом сногсшибательном наряде.

Тем более бесполезно было рассказывать об отсутствии какой-либо полноценной личной жизни у несчастной Верочки, которая работала в своей лаборатории день и ночь как ломовая лошадь, причем не где-нибудь, а на ответственнейшей апробации макетов французских и американских двигателей, которые планировалось кардинально улучшить под потребности новейших советских истребителей.

Муж Веры, худющий, как трость, очкарик-архитектор, ушел к балерине. Прежде чем хлопнуть дверью, он фальцетом выкрикнул в дверной проем коммунальной квартиры, что ему неинтересна жена, сутками пропадающая на работе и приползающая, наконец, домой в таком виде, который не доставляет никакого эстетического наслаждения.

Правда, Лобок не требовал никаких объяснений. Он просто взял меня на карандаш.

Нельзя заниматься посторонними вещами на рабочем месте. Никто не спорит!

Великолепные цветные плакаты (сколько же средств на них угробили!) сочно изображали колоритную работницу в алой косынке, которая, строго нахмурив брови и подняв вверх указательный палец, с леденящим душу видом строго предупреждала: «Враг коварен, будь начеку!» Они были щедро развешаны везде, даже, кажется, над очками в просторной заводской уборной и конечно же в цеху перед токарными станками, а также во всех темных углах секретной лаборатории Веры.

Я всегда был глубоко убежден, что в бездушных правилах скрывается Инструкция Зазеркалья, так я ее мысленно прозвал. Она гласит: «Внимательно читай, но поступай сообразно обстановке, зачастую в точности наоборот». Если запретов слишком много, а невмоготу, то любой здравомыслящий человек пойдет по пути нарушения запретов.

Однако, судя по всему, мы с Верочкой превысили лимит терпения не только правил, но и антиправил. Надо было видеть лицо Лобка в тот трепетный момент!

Обычно взмокший, добрый и красный, Лобок теперь стоял перед нами сухой, строгий и серый. Он смотрел на нашу с Верой сцену так, словно видел ее с трибуны Мавзолея на Красной площади во время очередного феерического парада физкультурников и физкультурниц с умопомрачительными гимнастическими фигурами на движущихся помостах.

Мы с Верой сделали вид, что ничего такого не происходит, – естественный рабочий процесс апробации. Лобок шумно выдохнул, демонстративно пометил что-то в своем внушительном потертом планшете и двинулся дальше – искать в заводских джунглях следующих жертв.

Мудрая Вера звонко рассмеялась только после того, как мы закончили. Прощаясь, Вера подарила мне ядреный, как она сама, каштановый орех. Видимо, для того, чтобы сгладить шероховатость, возникшую на свидании.

– Не знаю почему, Валера, но я чувствую, что этот орех принесет тебе удачу. Береги его, бельчонок. Слушай меня, мой прадед был шаманом!

Нет худа без добра. Я познакомился с самим Лобком, смешную фамилию которого руководство нашего секретного московского завода номер один произносило не иначе, как шепотом, с придыханием и многозначительным закатыванием глаз вверх, словно Лобок был не обыкновенным куратором завода от органов, а его небесным ангелом-хранителем.

По крайней мере все знали, что в Кремле куратор бывал часто, чуть ли не каждую неделю. Он докладывал о ходе работ по доводке нашего новейшего истребителя И-180 не кому-нибудь, а лично товарищу Сталину.

Проект И-180, по замыслу вождя, должен был утереть нос хваленому германскому «мессершмитту». Вроде бы все к тому шло, но, как всегда, бочку меда испортила чайная ложка дегтя – досадные проблемы с двигателями преследовали нашу советскую авиационную промышленность уже много лет.

Вновь ставить двигатель с воздушным охлаждением? Однако не будет ли такое решение шагом назад? Весь мир переходит на двигатели водяного охлаждения. Именно Лобок, кажется, виртуозно убеждал товарища Сталина, что да, будет именно шагом назад.

В тот романтический период дружба с гитлеровской Германией набирала стремительные обороты. Взаимное доверие доросло до того, что завод «мессершмиттов» в Аугсбурге пригласил на работу по контракту нескольких советских летчиков-испытателей, а мы, в свою очередь, пригласили к себе на завод кое-кого из германских пилотов.

К моменту, когда пришла разнарядка на отправку летчиков-испытателей в Германию, мы с Лобком подружились настолько, что он не только пробил мою кандидатуру, но, более того, выбил для меня блатную должность летчика, ответственного за проведение демонстрационных полетов. Видимо, отцовский мед, который к тому времени Лобок исправно получал почти каждую неделю, настолько укрепил его иммунитет, что он, набравшись сил, осмелился поручиться за меня перед самим товарищем Сталиным.

Формально Лобок упирал на то, что я – знаток немецкого языка, говорю на нем свободно с правильным берлинским произношением. Мне оставалось лишь поблагодарить своего деда – профессора немецкой классической философии, который то ли в шутку, то ли всерьез стал разговаривать со мной по-немецки едва ли не с пеленок.

Вера, между прочим, по секрету озвучила мне свою версию. Во время праздничного прощального ужина в столовой завода, когда чествовали пилотов, убывающих в Берлин, она доверительно шепнула мне, что Лобок спрашивал у нее совета по поводу моей роли в Германии и она предложила поставить меня на демонстрационные полеты.

Верилось с трудом, но кто знает, пойди теперь проверь! В тот вечер Вера с тоской шепнула мне, что Лобок – странный человек с двойным дном и она была бы рада продолжить наши прекрасные отношения, но страх перед Лобком ее просто парализует.

Гораздо позже я узнал тайну каштанового ореха и нейлоновых чулок, но, видимо, имеет смысл рассказать обо всем по порядку.

Пока лишь скажу, что любой каштановый орех и любые нейлоновые чулки с тех пор вызывают у меня приступ гомерического смеха. Жизнерадостной все-таки Вера была женщиной! Все болезни от нарушения кровообращения. Верочка обладала удивительной способностью его восстанавливать.

Глава первая
Судьбоносный день

Бельчонок милый, не грусти,

И колесо свое прости,

Красивая судьба бельчонка —

В веснушках рыжая девчонка!

Владилен Елеонский. Бельчонок в колесе

1

Все летчики парились на авиазаводе в Аугсбурге, а я, как белый человек, поселился в уютном особнячке под Берлином, неподалеку от аэродрома. В гостиной или на террасе в зависимости от погоды я беззаботно пил кофе с коньяком, хотя врачи предупреждали, что кофе со спиртным лучше не смешивать, вредно для сердца.

Ящик коньяка, да не какого-то, а настоящего французского, мне подарил начальник аэродрома. Дело было так.

Едва я прибыл, как мне предложили полет. Начальник аэродрома стал свидетелем моего пилотирования.

Когда я на новеньком «мессершмитте» играючи сделал «свечку», а затем круто спикировал прямо на рабочий кабинет начальника так, что всем показалось, что сейчас самолет вломится ему в окно, он, по всей видимости, испытал настолько незабываемые ощущения, что пожелал отблагодарить меня таким же незабываемым образом.

Коньяк в самом деле оказался превосходным. Часто я сидел в компании садовника Гельмута, щуплого немца со смешливыми, нестареющими глазами старого дамского угодника, слушал его забавные рассказы о замысловатых наклонностях некоторых фрау и фрейлейн, доводя до совершенства свой немецкий язык, а когда прибегали его внуки, щедро сплавлял им решительно весь шоколад из своего обильного летного пайка.

С легким чувством ждал я очередное задание на демонстрационный полет. Так жирный кот, жмурясь от удовольствия, ожидает на печи, когда же в избе скребнет хоть одна сволочь-мышь.

Мои демонстрационные полеты проходили совсем не так часто, как можно было предположить. Гитлеровским бонзам, как я сразу понял тогда шестым чувством, на самом деле было не до демонстрационных полетов.

Конечно, позже мы все узнали причину. Как раз в тот момент на всех парах шла подготовка молниеносной войны с Советским Союзом. Блицкриг – так ее называли немцы.

Основной истребитель для блицкрига на Востоке был давно готов, мало того, он был в каком-то смысле даже доведен до идеала, и все работы по его якобы кардинальному совершенствованию служили всего лишь прикрытием, скрывавшим истинные намерения гитлеровского режима.

Однако осенью тысяча девятьсот сорокового года, несмотря на то что в воздухе витал запах войны, обстановка в Германии была настолько благожелательной и мирной, что, наверное, ввела бы в заблуждение потомственного ясновидящего. Что уж говорить обо мне!

Честно говоря, я ехал в Германию с невеселым сердцем, поскольку искренне полагал, что впереди ждет нудная, монотонная работа, – серая жизнь белки в колесе. Даже орешки спокойно не погрызть!

Наверное, сказывалась усталость от работы на нашем заводе, где царили нескончаемые авралы, понукания и нервозность. Мы постоянно не успевали в срок, даже когда работали двадцать пять часов в сутки, наплевав на то, что в сутках всего лишь двадцать четыре часа.

Бюрократы и кураторы, вместо хотя бы простой моральной поддержки, напротив, создавали ощущение, что над каждым рабочим, конструктором, летчиком и уборщицей висит Меч Всевидящего Пролетарского Ока. Именно Оно все знает и все видит – помыслы и чаяния, ошибки и просчеты, и лишь Оно одно на самом деле знает, прав ты или виноват.

Поэтому первые дни пребывания в Германии показались мне отпуском. Полетов было немного, а свободного времени – уйма.

Я занимался тем делом, которым любил заниматься на досуге. Ему меня научил дед, уверяя, что оно успокаивает нервы и привлекает удачу. Я садился в спальне наверху, открывал свой заветный чемоданчик с инструментами и тачал игрушечные алые матерчатые башмачки.

Однако скоро мое особое положение закончилось, и Лобок, как видно, оказался бессилен. Стало не до башмачков! По настоянию Москвы меня отправили знакомиться с работой завода в Аугсбурге и участвовать в испытаниях нового «мессершмитта».

2

Работу нашего завода в Москве я вкратце описал выше, поэтому никого не должно удивить, что, прибыв в Аугсбург, я сразу же впал в настоящий ступор, даже не побывав еще толком в заводских цехах. Изумление пришло, когда я, прибыв на завод вечером, увидел окончание рабочего дня.

Сотрудники, ответственные за выполнение срочного правительственного задания, ровно в пять часов вечера дружно положили на место кто карандаш, кто циркуль, а кто гаечный ключ и одним заученным движением четко сняли с себя белые халаты. Дурачась и смеясь, словно воспитанники детского садика, они вышли на улицу, но, конечно, дальше двинулись отнюдь не в песочницу, а в пивную.

В просторном светлом зале их с нетерпением ждали превосходное баварское пиво и не менее превосходные баварские сосиски. Германские рабочие и инженеры показались мне марсианами!

Я сам не заметил, как втянулся и стал вести полноценную жизнь. Как ни странно, полеты после таких вечеров проходили гораздо легче и непринужденнее, а «мессершмитт» вдруг стал гораздо охотнее открывать мне свои тайны, словно сразу почувствовал вдруг родную душу.

В скором времени я завалил руководителей завода описанием недостатков, которые могли привести к гибели машины и пилота. Они, кажется, не знали, куда от меня деваться.

Основным преимуществом «мессершмитта», делавшим его опасным противником для советских самолетов в случае войны, была так называемая длинная рука. Германский истребитель мог безнаказанно расстреливать вражеские самолеты, успевая вовремя уйти от ответного огня на вертикаль.

Если противник «мессершмитта» выживал после убийственной атаки сверху, у него, как правило, не хватало скорости, чтобы погнаться за немецким пилотом, который так завлекательно проносился мимо, аппетитно подставляя спину.

Разумеется, психологию не переделать никому, даже папаше Фрейду. Атакованный пилот все равно погонится, но он мгновенно потеряет скорость, круто карабкаясь на вертикаль вслед за «мессершмиттом». Тогда «мессершмитт» получал возможность развернуться и добить самолет, потерявший скорость.

А если «мессершмиттов» два? Тогда второй «мессершмитт» добьет атакованный самолет в спину, как кабана на охоте, стопроцентно и наповал. Два «мессершмитта» таким нехитрым конвейером могли валить на землю эскадрильи истребителей, не говоря о штурмовиках и бомбардировщиках.

Нехорошие мысли подкрадывались ко мне, но я гнал их прочь. Идите все к шуту, войны с Германией не будет – и баста!

По крайней мере тогда мне хотелось верить, что война между Германией и СССР, мягко говоря, невыгодна обеим сторонам. Благожелательность немецкой стороны искренне восхищала меня и давала серьезные основания рассчитывать на мирное разрешение имеющихся идеологических противоречий.

Берлинская олимпиада тридцать шестого года показала, что нацистское агрессивное противопоставление человеческих рас друг другу – всего лишь игра, которую они взялись вести, чтобы морочить голову всему миру. Фюрер, нисколько не краснея и не бледнея, с широкой белозубой улыбкой, выставив алую повязку с черной свастикой на левом рукаве френча, фотографировался направо и налево с чернокожим афроамериканцем – четырехкратным олимпийским чемпионом по легкой атлетике Джесси Оуэнсом.

Понять логику Адольфа несложно. Кто платит, тот заказывает музыку. Олимпиада – престижное и денежное мероприятие.

Если завтра в нацистскую Германию щедрым нескончаемым потоком польется золото на ковку оружия против воробьев, нацистский режим с пеной у рта будет доказывать, что воробьи – главные враги человечества.

3

Светские вечера не прекратились, когда я снова вернулся в пригород Берлина, напротив, они стали более камерными и теплыми. По приказу Геринга мы перегнали сюда десяток новейших «мессершмиттов» для проведения демонстрационного парада и показательных воздушных боев. Вместе с самолетами привезли техников и другой обслуживающий персонал, среди которых было много девушек и молодых женщин.

Однако дата демонстрации постоянно откладывалась. Мы не горевали, занимались апробацией самолетов в воздухе, выявляя недостатки сборки и самой конструкции, а вечерами культурно отдыхали в светлом белоснежном зале за бокалом вина у рояля.

Каждый вечер давал незабываемое расслабление. Я понял, что такое отдых, когда ты сидишь в ярко освещенном зале с высокими потолками, свободно развалившись в кресле, пьешь сухое вино из пузатого бокала, слушаешь пение какой-нибудь сотрудницы завода – Магды, Урсулы или Марлен – и думаешь, думаешь, думаешь.

О чем? Нет, друзья мои, вовсе не о «мессершмиттах»!

Почему женский голос, пусть не какой-то там особенный, вдруг производит такое убийственное воздействие на мужчину, если льется из стройного, как у богини, женского тела, прелести которого так явственно проступают даже сквозь глухое платье?

Ничего предосудительного в том я не видел. Тем более что сам Лобок перед отправлением в Берлин дал мне своего рода напутствие.

– Знаю я тебя, Шаталов, самец, но ты тоже знай. Если стащишь с жесткого стула национал-социализма хоть одну немецкую девушку и посадишь ее в каком угодно положении в наше самое удобное во всем мире советское кресло пролетарского интернационализма, я организую досрочное присвоение тебе звания подполковника и вручение Почетной грамоты лично от товарища Сталина!

Может быть, Лобок пошутил, мне некогда было разбираться, потому что в один из вечеров я впервые увидел Королеву люфтваффе. Впечатление, надо сказать, было сильнее, чем от восхождения на «горку», – так называется одна из фигур высшего пилотажа. В общем, признаюсь честно: дыхание перехватило.

Королевой люфтваффе немецкие пилоты нежно называли очаровательную девушку-летчицу. Ее настоящее имя было Хелен фон Горн. Как мне позже доверительно сообщил всезнающий садовник Гельмут, она была известной планеристкой, но вдруг решила переучиться на летчика-истребителя.

Надо сказать, что в то романтичное время германское правительство всячески поощряло такого рода активность женщин, и в принципе любая девушка, проявив некоторое упорство, могла стать пилотом, причем вовсе не почтовых бипланов.

Кстати, моим самолетным техником была девушка по имени Урсула Шиммель, между прочим, совсем не дурнушка – тихая скромница, образцовый специалист, которому я спокойно доверял свою жизнь в виде готового к вылету самолета. Когда во время полета в фюзеляже сорвался болт, я не поверил, что виновата Урсула, встал за нее грудью и оказался прав. Комиссия установила, что болт имел внутренний заводской дефект.

Однако что там Урсула! Хелен сразу затмила собой всех женщин.

Она в самом деле впечатляла. Королева люфтваффе принципиально не носила платьев – только форменные тужурку и юбку, но они так сидели на ней, что никакого платья ей впрямь было не нужно.

Лицо, округлое как луна, завораживало с первого мгновения. Хрустальный взгляд серых глаз ввергал в глубокое изумление.

Точеная фигурка с гибкой талией и четко очерченными бедрами казалась безупречной. Чарующие ножки ступали так, словно плыли по воздуху, и все это в сочетании с величайшей непринужденностью, тонким юмором и простотой, что так ценят мужчины в женщинах, будь то в России, Германии или на островах Малайзии и Новой Гвинеи.

Я, что называется, запал и теперь думал лишь о том, как познакомиться с красавицей Хелен. Заметив как-то вечером мой встопорщенный вид, внимательный Гельмут сразу все понял.

Он по секрету сообщил мне, что Хелен – птичка высокого полета. Ее как будто бы взял под свою опеку сам Герман Геринг, правда, злые языки поговаривали, что ничего у него не вышло в плане интимных отношений. Помешал радикулит, но умница Хелен мастерски вышла из весьма пикантного положения.

Она так искренне озаботилась состоянием поясницы рейхсмаршала, что он, кажется, кроме оздоровительного массажа, не желал больше никакой иной близости. Руки Хелен были волшебными.

Девушка легко доказала ему, что посредством простейших похлопываний расслабленными ладонями по бедрам и ягодицам можно прогнать любой, даже самый застарелый радикулит. Якобы рецепт ее прабабки.