Лабиринты автобиографии. Экзистенциально-нарративный анализ личных историй

© Е. Е. Сапогова, 2017

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2017

Введение

С историями всё по-другому: они оживают, лишь когда их рассказывают. Без человеческого голоса, читающего их вслух, без широко раскрытых глаз, бегущих по строкам при свете фонарика под одеялом, они не существуют в нашем мире. Они – как зерна в птичьем клюве, ожидающие возможности упасть в землю и прорасти. Или ноты, жаждущие инструмента, способного дать жизнь музыке. Они дремлют в надежде на случай, который пробудит их. Если кто-то их читает, они получают возможность пустить корни в воображении читателя и изменить его. Истории желают быть прочитанными ‹…› Им это необходимо. Вот почему они устремляются из своего мира в наш. Они хотят, чтобы мы дали им жизнь.

Дж. Коннолли, «Книга потерянных вещей»

Учти, каждый раз, осознанно или нет, ты изменяешь то, что вспоминаешь…

К. Маккарти, «Дорога»

Хотя бы раз в жизни любой взрослый человек сталкивался с необходимостью написать или рассказать кому-то фрагменты своей автобиографии. Из чего состоит наш жизненный путь, каким он был или должен был бы быть, что и как рассказать о себе, мы обдумываем в очень разных ситуациях: когда при поиске работы пишем curriculum vitae; когда при знакомстве хотим произвести на кого-то необходимое впечатление; когда читаем чужие биографические тексты (даже романизированные); в хронотопах больничных палат или вагонных попутчиков, слушая квазибиографические личные истории («Навру с три короба – пусть удивляются…», как писал Ю. И. Визбор); и даже когда читаем чужой некролог, листаем «светскую» прессу или обращаемся к справочникам «Кто есть кто?».

Автобиография в широком смысле слова – это текстовая идентификация жизненного пути личности, самоописание, выстроенное на канве определенных жизненных событий, свидетелем или участником которых был человек, являясь сверстником определенных поколений и проживая жизнь в определенных временных и пространственных рамках. Фактически, любая жизнь, изложенная устно или написанная на бумаге, становится текстом, а текст – своеобразным литературным продуктом, подчинённым определённым правилам и ориентированным на социальные задачи.

Интроспективно-рефлексивная природа автобиографирования, принципиальная неустранимость «Я» автора из любого повествования («Я» выступает и как предмет и как способ повествования) является интересным предметом для психологического анализа. Это аутентичный и семантически полноценный материал для анализа жизненной истории личности. В свое время Г. Райл обратил внимание, что человеческое сознание способно «смотреть» и «видеть», но лишь последнее становится основой автобиографирования. В книге Р. Пэскала «Design and Truth in Autobiography» был аргументирован тезис, что автобиография – это не только реконструкция автором своего прошлого, но одновременно и его интерпретация, обусловленная задачами самопознания, самопрезентации, саморазвития и демонстрирующая другим систему жизненных ценностей и идеальный образ «Я» рассказчика.

Под влиянием постмодернистской теории, лингвизировавшей психологический анализ автобиографий и превратившей их в «словесный артефакт», вопрос о правдивости или исторической достоверности содержания личного нарратива почти не ставится. Полагается, что автобиография есть не что иное, как специфический «Я-дискурс», позволяющий получить контекстуальную и ситуативную информацию о текущем отношении рассказчика к своему жизненному опыту и событиях своей жизни, а исследовательские акценты переносятся на текстовые характеристики рассказа о себе и на взаимодействие, конвенции между участниками коммуникации.

Иногда сложно отказаться от идеи видеть в автобиографическом нарративе прямое сходство с исповедью, мемуарами, в которых человек конструирует, закрепляет и выговаривает собственную сущность и тем самым, среди прочего, познаёт себя-подлинного. Тем не менее, между ними есть некоторая разница.

Если автобиография может рассматриваться как повествование об обстоятельствах и событиях прожитой к данному моменту времени жизни, то исповедь обычно «выхватывает» из неё лишь один ключевой момент, одну сторону, представляющую для рассказчика субъективную значимость (об этом одним из первых заговорил И. Г. Гердер). Неудачное действие, проступок, промах, ошибка выбора, даже просто драматическое стечение обстоятельств, которые накладывают отпечаток на дальнейшую жизнь человека, лишая её экзистенциальной полноты и бытийной радости, косвенно присутствует в исповеди, постоянно требуя возвращения к обсуждению, покаянию, оправданию, прощению. Иногда это становится результатом столкновения двух значимых на конкретный момент жизни желаний, ценностей, обретений. Будучи пойманным в паутину трудного, экзистенциально окрашенного выбора, человек часто не думает о дальних последствиях совершаемого и впоследствии на долгие годы оказывается в неудовлетворяющих его, а порой и вовсе трагических обстоятельствах. Консультирующий психолог нередко имеет дело именно с исповедальной стороной автонаррации, хотя понимание проблем клиента требует содержательно более полного изложения им и других обстоятельств своей жизни.

Автобиографический нарратив, в принципе, отличается и от мемуаров, которые ориентированы преимущественно на внешнесоциальную сторону жизни личности – на упоминания о том, как она участвовала в значимых общественных событиях, с кем из знаменитостей современности встречалась, что выдающегося совершила, на что повлияла и пр. Здесь наверняка неизбежны социальное декорирование, передергивание фактов, смещение акцентов, гиперболизация случайных деталей. Автобиография же предполагает акцентирование подлинной внутренней жизни человека, его развития и становления именно тем, кем и каким он мыслит себя сейчас. В этом плане автобиография всегда есть не просто логическая сцепка жизненных эпизодов, но некое смысловое единство, принятое личностью и характеризующее её. Автобиографией человек действительно хочет высветить что-то значимое о себе и своей «авантюре саморазвития» (Э. Фромм).

Вероятно, есть смысл различить также записанный автонарратив и от традиционно понимаемых дневниковых записей, также выполняющих функцию общения субъекта с самим собой, хотя это различие уже не носит столь принципиального характера. Дневниковые записи часто делаются если не с откровенно утилитарной целью («домашние хроники», «записки для памяти», «девичьи альбомы» и пр.), то, как минимум, с внутренней интенцией «оставить себя самого потомкам» как «памятник образу жизни», достойному подражания. Ориентированность на имплицитное «автобиографическое соглашение» с читателем заставляет автора контролировать содержание «дневниковой биографии», исходя из этой цели – и тогда уже нежелательно выглядеть непредусмотрительным, смешным и пр.; всё это должно быть исправлено и скомпенсировано средствами нарратизации, чтобы не «потерять лицо». Да и сам факт записывания автоповествования уже семантически «выпрямляет» его содержание, делает его более социально-нормативным и линейным. Тем не менее, сказанное не исключает написание дневников и в исповедальной форме, «для себя» (именно поэтому на их чтение и/или публикацию часто накладывается запрет на много лет или они уничтожаются самим автором в конце жизни, не доходя до потенциального читателя).

В этом плане автобиографическая наррация, актуализируясь для разных целей, являет собой многоуровневое психологическое образование. И не случайно в последние десятилетия само слово «автобиография» замещается терминами «эго-документы» (ego-documents), «свидетельства о себе» (Selbstzeugnissen), «жизнеописания» (life-writings), «сочинения о своей душе» (le sécrits du for privé), «автодокументы» и пр.

Вообще, сам автобиографический жанр возникает как следствие общественного осознания единичности конкретной жизни, её уникальности. Психологически автобиография больше нужна рассказчику, чем слушателю: она стартует от самой себя и возвращается к себе, замыкается на самой себе, хотя в «середине пути» может фрагментарно в том или ином объёме рассказываться другим.

Мне всегда было интересно, как человек самоопределяется собственными значениями, как создаёт структуру и образы самого себя, как выстраивает концепцию своего «Я» и своей жизни, на каких основаниях начинает считать свой жизненный путь истинным и предназначенным единственно ему.

Несколько лет назад, читая одну из работ О. Э. Мандельштама, я наткнулась на термин «семантическая удовлетворённость», обозначавший своеобразное личностное переживание, возникающее в творческом «проясняющем акте понимания-исполнения». Фактически, он говорил о том, как поэту удаётся «схватить», удержать, обозначить и вербализовать некие непрерывно скользящие во внутреннем плане сознания текучие переживания, мгновенно вспыхивающие и тут же сменяющиеся новыми осознаниями «себя-в-происходящем». И хотя он имел в виду, в первую очередь, поэтическое творчество, такие проясняющие акты принципиально свойственны любому субъекту в актах автобиографирования – они являются одним из способов «схватывания» и фиксации собственной сущности.

Обозначить нечто, дать имя чему-то уникальному, родившемуся глубоко внутри тебя как отклик на бытие тебя и мира вместе – значит дать ему право на жизнь, сделать его достоянием социальных практик, ввести в повседневные дискурсы. Но взаимодействия человека с внешней и внутренней реальностью рождают многочисленные переживания, для которых часто бывает недостаточно усвоенных в социализации обозначений. Особенно это касается экзистенциальных («мойных», «яйных») переживаний (взаимности, отчаяния, откровения, смыслоутраты и пр.), устанавливающих для человека субъективную значимость, внутренний статус неких жизненных впечатлений. Кроме того, далеко не каждый человек в состоянии схватывать эти текучие «состояния себя» (термин М. К. Мамардашвили и А. М. Пятигорского), мгновения самосозерцания, опредмечивать их и выражать словами – иными словами, относиться к себе герменевтически.

Способность к самообозначению – своеобразное свидетельство зрелости личности, ведь очень долго всё то, что человек может отрефлексировать как переживаемое им самим, находит имя вовне и имеет характер «своего-чужого» (термин М. М. Бахтина) – мы как бы «узнаём» свои переживания и – косвенно – самих себя вовне. Но чем более объёмным и разнообразным становится жизненный опыт, чем больше граней обнаруживает взаимодействие человека с разными сферами реальности, чем развитее рефлексия, тем сильнее осознаётся собственное своеобразие и – вместе с ним – необходимость фиксировать себя вовне, обозначать уникальные феномены своего внутреннего мира.

Способность к созданию личностной герменевтики, то есть способность улавливать, дифференцировать и обозначать уникальные события и характеристики своего внутреннего опыта, не соскальзывая к привычным шаблонам и клише, подсказанным социализацией, и образует то, что мы обозначили термином «семиотическая компетентность» личности.

Вполне очевидно, что ее рождает некая внутренняя необходимость говорить о себе, конституировать и верифицировать себя и свою жизнь.

Консультирующие психологи давно заметили, что люди с бóльшим трудом говорят о своём внутреннем опыте, чем о своем поведении или совершенных действиях. И это объяснимо. Для любого субъекта непрерывная континуальность и непосредственно наблюдаемая данность собственного существования очевидна и не требует ни особого подтверждения, ни сколько-нибудь специфического анализа – внутри себя субъекту всегда и так про себя «все ясно». В этом внутреннем пространстве самосознание соотносится только с самим собой и для самоудостоверения ему не требуется никаких других верификаций. Тем не менее повседневные дискурсы полны разнообразных «историй о себе», рассказываемых людьми друг другу, а автобиографирование является одной из весьма распространённых социальных практик. Почему?

В том, чтобы открывать себя для других, есть своеобразная внутренняя потребность, для которой М. К. Мамардашвили и А. М. Пятигорский предложили термин «ментальная необходимость самовыговаривания». Они говорили о ней как о своеобразном тяготении взрослого человека к тому, чтобы эксплицировать собственные внутренние характеристики, «высвечивать» себя для других (М. Хайдеггер), выносить свой персональный опыт в «пространство между» (В. П. Зинченко). Стремление интерпретировать самого себя для других, рассказывая истории о себе, помогает личности верифицировать себя, удостоверять и укоренять своё присутствие в мире путем соотнесения познанной аутентичности с социальными требованиями, темпоральными канонами и принятыми в данных этносах и культурах эталонами и архетипами.

В автобиографировании самовыговаривание получает свою наиболее завершенную форму, а его результатом становится удовлетворяющая рассказчика текстовая идентификация его жизни. Но еще больше автобиографирование необходимо человеку для того, чтобы фиксировать итоги постоянно текущего во внутреннем плане сознания герменевтического процесса индивидуации – построения, складывания собственного самобытного «Я». В нем появляется возможность выделять в непрерывном жизненном пути отдельные, субъективно завершённые фрагменты и придавать им смысл, тем самым постепенно охватывая процессом осмысления всё больший объём собственного жизненного пути.

Семиотическая компетентность позволяет не только систематизировать и упорядочивать эпизоды жизненного опыта, но и создавать новые субъективные семантические единства, новые смысловые синтагмы, отражающие пристрастное отношение человека к собственной жизни. Тем самым автобиографирование выполняет жизнетворческую функцию, а сама личность «принуждает смыслы существовать через себя» (А. Бадью).

В этом контексте самовыговаривание (автонаррация) может быть понято как частный вариант более широкого психологического феномена – «заботы о себе» (термин М. Фуко). В идею «заботы о себе» входит всё то, что человек способен отрефлексировать как необходимое именно ему, совершаемое исключительно «ради самого себя» – и не только на уровне поддержания здоровья и жизнедеятельности, но и для переживания внутреннего благополучия, конгруэнтности с миром, для своей самости, в том числе для «жизни духа». Это не просто самосовершенствование, но деятельное отношение к себе и своей жизни, следование добровольно принятому на себя обязательству (внутреннему выбору) такого продуктивного способа существования, который субъект соотносит с собственным пониманием себя, своих возможностей и интенций.

Деятельное отношение к себе и семиотическая компетентность, лежащие в основании самодетерминации и самоорганизации, вполне могут претендовать на то, чтобы считаться специфическими новообразованиями взрослого возраста. Более того, обнаружение этих феноменов во внутреннем плане сознания можно отнести к индикаторам личностной зрелости субъекта.

Семиотическая компетентность отражает также способности человека к построению личностной герменевтики. Мы определяем её как специфическую функцию самосознания (или особый режим работы сознания), посредством которой совершаются процессы самоистолкования, схватывания собственной подлинности (аутентичности).

Личностная герменевтика связана с: 1) изживанием не оправдавших себя, но прочно усвоенных в ранней социализации правил, табу, идей, идентификационных образцов и пр.; 2) экзистенциальной рефлексией уникального опыта проживания жизни, особенно его отклонения от привычных и «ожидаемых» сюжетов и сценариев; 3) нарастающей когнитивной сложностью личности, персональным развенчанием фикционных идей, выработкой индивидуального жизненного стиля, столкновением с такими жизненными событиями и обстоятельствами, для которых не найдено аналогий и клише в семиотических ресурсах первичной социализации; 4) обращением личности к амплифицирующим контекстам существования (духовному, экзистенциальному, метафизическому), позволяющим расширять личностные горизонты и позиционировать собственную жизнь не только на шкале индивидуального, но и на шкале исторического времени.

Герменевтически ориентированное автобиографирование конструирует и конституирует «Я» (порождает его как смысловую систему) путём отбора из непрерывно текущего опыта тех фрагментов, которые что-то для человека значат, говорят о нём самом, детерминируют его поступки и мысли, задевают его чувства, имеют к нему отношение. Одновременно он пропускает, не замечая, отсеивает всё то, что не попадает в индивидуальную область означивания. Рассказывая о себе, субъект сам строит и «схватывает» своё «Я».

Семиотическая компетентность создаёт возможность трансформации фрагментов жизненного опыта в единицы опыта экзистенциального, которые составляют персональный смысловой тезаурус личности.

Жизненный опыт рассматривается в монографии как универсальный комплекс упорядоченных и доступных сознанию воспоминаний, переживаний, представлений и выводов, извлечённых из повседневного существования, а под экзистенциальным – комплекс индивидуально извлечённых и персонально значимых концептов, семантически соотнесённых с самой личностью.

Единицы экзистенциального опыта постепенно, на всём протяжении осмысленной жизни личности, складываются в индивидуальный смысловой тезаурус, в пределах которого личность предпочитает думать и рассказывать о себе и мире. Смысловой тезаурус мы понимаем как индивидуальный комплекс соотнесённых с экзистенциальным опытом значимых концептов, которые насыщены эмоционально личным содержанием и максимально точно соотнесены с рефлексируемыми фрагментами жизни личности и её собственными возрастными и характерологическими особенностями. По определению М. Н. Эпштейна, это срез нашего сознания и видения жизни как целого, куда на равных правах включаются личные и географические имена, термины родства, исторические и календарные события, социальные и профессиональные роли, усвоенные понятия, архетипические конструкции и пр. Почему это так?

Нам всем со студенческой скамьи знакома семантическая диалектика означивания и осмысления, составляющих процесс понимания. Но при обращении к пониманию собственного жизненного пути для человека часто важно не столько обобщённое значение пережитого, сколько само переживание смысла некоего процесса и обстоятельств его достижения, в котором обнаруживаются объяснения, оправдания, преимущества, принятие, удовлетворение, любование, отступления, экзистенциальные находки, надежды, хамартии и другие субъективно насыщенные аспекты жизни.

Они персонализируют жизнеописание, удерживая потенциальность раскрытия личностного смысла в рамке определённой событийности, открывая прежде всего самому рассказчику новые значения и измерения собственного существования и осознания прожитого. Так, к примеру, «война» для конкретного человека предстаёт вовсе не как «конфликт между политическими образованиями, происходящий в форме боевых действий между их вооружёнными силами», а как «холод», «огонь», «стыд», «страх», «боль», «страдание», «бой», «кураж», «злость», «трусость», как «хлеб», «баня», «контузия», «ранение», «письмо», «утрата», «тишина» и т. д.

Именно в этих концептах автобиографической памяти осуществляется своеобразное «микширование» опыта субъективного восприятия реальности с реальностью знаемого, которым задаётся их дальнейшая нераздельность, слиянность. За счёт неё человек принимает своё переживание жизни за знание проживаемой жизни в целом (так, для пережившего блокаду человека «война» – это всегда прежде всего «голод», «утрата близких», «безнадёжность», а вовсе не «бой», «сражение» и т. п.). И тогда каждая единица индивидуального тезауруса (событие текста) есть не столько событие само по себе, сколько нераздельная слитность «Я-в-событии», «Я-этого события».

М. Н. Эпштейн предложил называть такие единицы повествований о себе биограммами, понимая под ними «структурные единицы жизненного целого». Вероятно, основу для этого составила идея Р. Барта о биографемах – Р. Барт, по аналогии с фотографиями, понимал под ними искусственное припоминание, приписываемое любимому автору. Мы вводим понятие «автографема», понимая под ним «событие жизни», которое конкретная личность превратила в «событие текста», преломив его через собственный жизненный опыт, смыслы, ценности, переживания и пр., то есть через фазу «события сознания».

Тезаурус состоит из автографем, которые могут сцепляться в смысловые синтагмы, совокупность которых выстраивает общий жизненный модус (жизнь есть борьба, жизнь есть приключение, жизнь есть страдание…) личности, потенциально реконструируемый из биографического описания. Автографема выступает как превращённая форма индивидуального жизненного факта, наилучшим образом раскрывающая личности самое себя и самобытность её жизни. Это семантически свёрнутый, сжатый микросюжет, ядро которого составлено неким событием, а периферия – оценками, переживаниями, представлениями, образами, домыслами субъекта.

Думая и рассказывая о себе, личность может использовать разные виды автографем: доминирующие, прецедентные, уникальные и альтернативные. Владение всем комплексом биографем и автографем, широта экзистенциального словаря характеризует высокий уровень семиотической компетентности личности, глубину её самопонимания. Рассказывая о себе и своей жизни с разными целями, человек располагает необходимые ему био- и автографемы в определённом временно́м порядке и сцепляет их в потребные ему семантические единства в зависимости от ретро- и проспективной интерпретации, которой подверглись прожитые эпизоды жизни.

Сцепка автографем и создание новых семантических единств при автобиографировании подчиняется собственному смысловому алгоритму (центральной теме, экзистенциальной самоконцепции) личности, связанному с основным экзистенциальным вопросом, на который субъект отвечает собственной жизнью – жизненному модусу. Нам удалось выделить и описать ряд различающихся между собой модусов, которым может следовать личность: «жизнь как процесс постоянных утрат», «жизнь как процесс постоянного приобретения», «жизнь как испытание», «жизнь как долг» и др.

Сказанное очерчивает контекстный и тематический круг авторских изысканий последних лет, отраженный в представленной монографии.