Все персонажи вымышлены, любое совпадение
с реальными людьми – случайно.
ЧастьI. Яйца АНтона
От автора
В конце девяностых, начале двухтысячных годов ЭКСМО выпустило роман «Сверчок для девочки», в двух книгах, в твёрдом переплёте. Издательство назначило, без согласования с автором, коммерческие названия книгам «Лох и бандиты», «Лох – друг бандитов». Роман четырежды переиздавался, дважды в формате покетбука с мягкими обложками и самыми невероятными названиями.
Весьма пригодилась третья часть романа в формате покетбука с названием «Лох и кидалы». Пригодилась для подарков «с намёком» бывшим коллегам, кто обманул когда-либо автора, не доплатил гонорар за сценарии, не вернул денег, занятых в долг и тому подобное.
Под завершение контракта издательство ещё раз переиздало роман в двух книгах в твёрдом переплёте, без согласования с автором, под другими, «умопомрачительными» названиями «Гоп со смыком» и «Мешок баксов и немного рублей». Один из одноклассников прислал обе книги автору из… Канады, другой – из США для возврата с автографом. Можно смело сказать, что «лохиндиада» успешно разошлась по всему миру.
Надо признать, книги издавались очень приличными тиражами. Купить экземпляр можно было в любом крупном городе. В качестве сценариста и продюсера, автор побывал на съёмках кинопроектов во множестве городов, не только Российской Федерации. Было весьма удобно завязывать знакомства с новыми коллегами и раздаривать книги с автографами в Сургуте, при съёмках телесериала «Золото Югры», в Екатеринбурге при работе над документальном фильмом по заказу Уральского оптико-механического завода, в Лимасоле острова Кипр, в магазинчике для русского читателя в здании универмага «Вульворс», в Париже в книжном магазинчике близ метро «Сталинград» и так далее.
Роман «Звезда Саддама» был предложен издательству ЭКСМО в начале двухтысячных до вторжения американцев в Ирак. Редактура издательства не поверила в происходящее на страницах романа и отказало автору в издании. Думаю, зря. В то время роман, по твёрдому убеждению автора, стал бы бестселлером. Особенно, вторая его часть, в которой действие развивалось в Багдаде, Мосуле, Басре под бомбежками ВВС американцев и коалиции.
Как сказал прототип главного героя, успокаивая автора за отказ издательства печатать роман, наверное, надо дать зажить ране, а потом с удовольствием расковырять заскорузлую корочку, испытывая боль и удовольствие от воспоминаний.
Что автор и попытается сделать с новыми возможностями электронного издательства ЛитРес.
Вместо предисловия
«Заходили против солнца. Слепящую дорожку бликов Гудзона разорвал диск лопастей чёрно-зелёного игрового вертолёта «Ирокез». Хищная стрекоза круто заложила вираж перед зеркальными башнями Нижнего Манхэттена, описала круг над островом «бедных и страждущих» – Эллис-Айленд.
Во время подлёта к Либерти-Айленд двое головорезов в чёрном болтались под брюхом вертолёта на верёвочной лесенке, как бычки на кукане, едва не зацепились за острые зубцы короны «матери эмигрантов». Боевики эффектно зависли над факелом Статуи Свободы. Один из них скользнул на тросе вниз, на смотровую площадку, перегнул через перила головой вниз рыжеволосую девицу. Второй страховал партнёра с подвески, выцеливая автоматом с глушителем возможное сопротивление со стороны туристов. Мирные экскурсанты из Азии на площадке в ужасе отпрянули в стороны, спрятались за факел. Лишь один храбрец – тучный мужчина отважно вцепился в плечо похитителя, пытаясь оттащить от рыжеволосой жертвы. Но замер от удара локтем по лицу. Его ослепительная белая футболка вспучилась кровавыми язвами от выстрелов второго боевика. Рыжая пленница взмыла в воздух, нелепо и беспомощно болтая руками и ногами, подцепленная тросом за специальный бандаж.
Над сверкающей гладью залива пронеслась механическая мельница, в её чрево затягивали на подвеске добычу. Огненной кометой устремился в воды Гудзона парик с головы несчастной. «Летающий индеец» возвращался на базу после успешной операции похищения дочери крупного банкира».
(отрывок из дневника М. Б. Храмцова)
История начиналась красиво, эффектно, кинематографично.
Нью-Йорк, Манхеттен, Либерти-Айленд со статуей Свободы, с голливудским размахом киносъёмки фильма, совместного производства Франция-Италия-Россия.
Долгое время никто не догадывался, что молчаливый увалень – оператор русской съёмочной группы Мирон Храмцов вёл тайный дневник. Записи в ученической тетрадке со спиралькой выглядели вычурно, но вполне литературно. Между абзацами текста, между строк, на полях тетрадки громоздились цифры и загадочные знаки. Назначения их не понял бы и продвинутый. Найди дневник французы, итальянцы или американцы, могли бы подумать, что русский оператор – шпион. Лет двадцать за шпионаж ему было бы гарантировано. Американцы долго разбираться бы не стали. Наши бы свидетелей из той же съёмочной группы. Храмцову удавалось вести записи тайно, в часы отдыха. Сам себя он шутливо считал «бортовым самописцем» – «чёрным ящиком», на всякий аварийный случай, как в авиалайнере.
Много позже литературный текст по следам событий позволил Мирону, не без помощи французских меценатов, под псевдонимом Мира Блэк напечатать в парижском издательстве криминальный роман, на основе реальных событий, и получить приличный гонорар, который был растрачен за полгода шикарной жизни в Париже. Но это совсем другая история.
Крупный план
– Парфэ! Парфэ! (Отлично! – фр.) Файн! Кам бэк! (Прекрасно! Возвращайся! – англ.) – девичьи тенором закричал Мишель Тоти с кресла второго пилота, пытаясь в восторге перекричать рокот вертолёта, хотя у всей группы были наушники внутренней связи. Второй дубль продюсеру и запасному режиссёру понравился больше. В киноэкспедиции в США француз Мишель, исполнительный продюсер проекта, по русским понятиям, директор фильма выполнял и роль выездного режиссёра.
– Хрен вам зелёный, а не парфэ! – злобно гаркнул Храмцов, наблюдая за съёмками основной кинокамеры через дубль-монитор видеоподсмотра. – Примитив долбанный!
Члены съёмочной группы, двое милых француженок, исполняющих роли ассистенток режиссёра, и трое мужчин, на борту операторского вертолёта сделали вид, что не желают слышать «долбанного» русского. Его услышал только пилот вертолёта, не поворачиваясь, одобрительно задрал вверх оттопыренный палец правой руки. Джеймс Кларк, совсем не Джеймс Бонд внешне, тучный мужик с животиком, стриженый бобриком, с мужественными морщинами на широком, скуластом лице, с прищуром убийцы, на самом деле был добродушным и молчаливым малым за шестой десяток лет. Ветеран войны во Вьетнаме, он с энтузиазмом поддержал идею «русского Кинг Конга» и второго оператора Мирона Храмцова, чтобы задействовать в киносъёмках два вертолёта Белл UH -1 «Ирокез», самую популярную «вертушку» времён боевой юности Кларка и военной авантюры американцев.
«Оторваться по полной!» Американец выучил эту русскую фразу, когда понял её значение. Задолго до съёмок, при подготовке и оформлении разрешительных документов, в баре отеля Храмцов терпеливо втолковывал новому дружбану значение фразы, её драйв и смысл. За десятком «дриньков рашн водка» Мирон взахлёб рассказывал, как круто и эффектно для фильма будет выглядеть эта сцена с боевым вертолётом. Про умопомрачительный фильм 1979 года Фрэнсиса Копполы «Апокалипсис нау» Храмцов, фанат фильма, благоразумно умолчал, не понимая, насколько откровенно можно себя вести с напыщенным, хмурым боевым пилотом и рассуждать на тему американского вторжения во Вьетнам. Но вот фильм «Голубой гром» 1983 года они с Кларком обсуждали до вечера, с восторгом пересказывая друг друга кадры и сцены из фильма, хотя в качестве супер-вертушки был занят на съёмках французский вертолёт «Газель», на который была установлена кабина в стиле АН-64 «Апач».
Вдохновлённый русским энтузиастом, именно Кларк «продавил», убедил большое американское начальство и «выбил» для «детишек из Европы» две вертушки «Ирокез». Одну – игровую. Другую – для операторской группы, которую сам Кларк и пилотировал.
Француз Мишель Тоти с размахом организовал съёмки в Нью-Йорке, полагая, что особой режиссуры в трюковых съёмках не потребуется, полностью доверился главному оператору. В отличие от надменного старика-француза, генерального продюсера фильма, тридцатилетний Мишель в кинокомандировке забавлялся, будто ребёнок, своими новыми финансовыми возможностями, радовался любым съёмкам, связанными с риском, с острыми ощущениями, каковых по сценарию было запланировано предостаточно.
Пилот операторского вертолёта для симпатичных француженок из группы, разрешил называть себя Джимми. На восторги миловидного Мишеля суровый вояка, снисходительно покачал ушастым шлемофоном. Для американца этот съёмочный день был примитивной воздушной экскурсией для киношного детского сада из Европы. По завершению киносъёмок, чтобы гости «нью-йоркщины» не расслаблялись, Джимми резко двинул ручку управления влево-вперёд, отчего разверзлась перед пилотской кабиной серая бездна и стремительно понеслась навстречу стальная водная гладь с белыми скорлупками катеров и яхт.
Женский визг ужаса завибрировал в наушниках. Джимми остался доволен и перевёл «Ирокез» в плавный полёт.
Небо над Нью-Йорком затянула сера пелена облаков. Это был бы идеальный световой режим для киносъёмок. Но сцена похищения, к сожалению, была отснята при ярком солнце с густыми чёрными тенями на объектах. Игровой «Ирокез», с главной героиней фильма и каскадёрами улетел на базу. Ни денег по смете фильма, ни разрешений на повторные съёмки, разумеется, не оставалось. Храмцов был жутко расстроен.
– А-ах, блин, ка-ак же клёво! – испуганно заголосил Витька Брагин при выходе вертолёта из пике, когда желудки съёмочной группы вернулись от горла к заднице и женский визг стих. – Как же это клёво, господа-товарищи! Вы слышите меня, люди Америки?!
Брагин сидел в углу салона на железном яуфе (Ящик Укладки Фильмокопий – прим. авт.) с киноплёнкой, будто на детском, ночном горшке, сидел подальше от воздушного провала открытой боковой двери вертолёта. Молодой парень оказался грамотным, верным помощником Храмцова, хотя взяли его на совместный проект с четвёртого курса известного киноинститута ассистентом оператора по большому блату, – по настоятельной просьбе дяди банкира, инвестора проекта, редкостного негодяя «высокого полёта», знаменитого грабителя и рейдера девяностых годов развития бандитской экономики в России. Храмцове через несколько лет ещё предстоит с ним столкнуться. Но это совсем другая история.
Робость в полёте и щенячий восторг мальчишки Брагина двадцати лет от роду можно было понять и простить: он пребывал в эйфории от потрясающего своей урбанистической мощью стеклобетонного Нью-Йорка, от захватывающих вертолётных съёмок в одном из самых знаменитых мест земного шара. Храмцов прозвал восторженного юношу «мичман Бражкин». Витёк с гордостью показывал перед вылетом пилоту Кларку фотографию своего отца, времён службы в армии, в морской форме с погонами старшины первой статьи. Джимми дружески похлопал русского мальчишку по плечу, в ответ показал фото своего сына Дастина, безусого юнца в военной форме «морского котика».
По злой иронии судьбы, в недалёком будущем Храмцову предстоит встреча с сыном Джимми Кларка. Для пущей интриги такие литературные «крючки» будут раскинуты по всему повествованию для интереса читателя.
На «морское» прозвище Брагин не обижался. Он искренне уважал своего наставника Храмцова за работоспособность и мастерство кинооператора, которое никто, кроме него не оценил.
– Грандиозная халтура, блин! – вопреки общему восторгу раздражённо прогудел Храмцов, второй оператор. – Пижоны долбанные!
Последнее замечание он отнёс к итальянским каскадёрам, которые театрально и утрированно переигрывали своё геройство.
– Тупые макаронники, – укоризненно проворчал он, – это же боевик, а не комедия с де Фюнесом!
Здоровяк Мирон лежал на животе, как на пляже, форсил своим безрассудством и смелостью перед миленькими француженками, что трусливо вжались спинами в угол отсека, пристегнулись ремнями безопасности и тряслись от страха после «смертельного» пике.
Храмцов беспечно, наблюдал в бинокль через открытый борт за трюкачами, что картинно болтались на верёвочной лесенке второго, улетающего, игрового вертолёта. Нехотя сунул бинокль ассистенту, хотя тот дёргал его за куртку постоянно, требуя вернуть оптическую игрушку законному хозяину.
– Пользуйся, деточка! Только сопли утри! – Храмцов вернул бинокль, перевернулся на спину, подложил под голову спасательный жилет, который даже при большом желании не налез бы на его мощную фигуру, облачённую в операторский жилет со множеством карманчиков, переполненных нужной, профессиональной мелочью, от швейцарского, универсального, складного ножа, до клизмы для продувки оптики. Надувной жилет вряд ли спас бы при крушении вертолёта на суше, но в случае аварийного приводнения, Храмцов надеялся, что успеет напялить жилет спереди, в виде фартука и дёрнуть шнурок, чтоб жилет раздуло от баллончика со сжатым воздухом. Не из вредности характера, а реально по жизни Мирон Храмцов считал себя фаталистом, постоянно совершал непредсказуемые поступки, которые вызывали тихое недоумение, порой возмущение коллег, друзей и знакомых, тихое, потому что добродушного, с виду, здоровяка побаивались и многое прощали ему, относя всё на генетику – дикий нрав и зловредный характер «русского медведя».
– Мичман Бражкин, снять фуражку! – проорал Храмцов, вспомнив песню с несостоявшихся съёмок фильма в его любимом городе Одесса, куда оператором на совместные проекты Мирон срывался по первому зову.
Сейчас Храмцов намеренно нарывался на осуждение интернационального экипажа и продолжил своё, неуместное в полёте занятие, – складывал бумажную фигурку, в японской технике оригами, из собственной страховки. Мирон не бездельничал в полёте. Он уже отработал второй камерой, из люка в днище вертолёта снял пролёт над небоскребами. Получились неплохие, на его взгляд, кадры проплывающих крыш с дикими провалами «стритов» и «авеню». Через плечо главного оператора, на «длинном фокусе» ему удалось отснять пролёт вокруг статуи Свободы. К сожалению «вертушку-старушку» потряхивало и съёмки со второй камеры, наверняка, отбракуют при монтаже. Но это было не важно. Главным оставалось то, что русский оператор наглядно пытался показать итальянцу, как надо снимать крупными, рискованными планами без подготовки, даже во время экстремального полёта «Ирокеза».
Для слаженности работы на борту вертолёта операторская группа была в шлемофонах, оснащённых переговорным устройством. Реплики были слышны в наушниках всему экипажу.
– Классные съёмки! Классные! – сипел Брагин, захлёбывался от нервного смеха и тёплых потоков воздуха, что рвались, захлестывались в салон «Ирокеза» с открытого борта. – Крутое начало фильма! Улётное! Ураганное! Жан сюи рави! Энкруйабль! (Я в восторге! Невероятно! – фр.)
Мишель, продюсер и сорежиссёр, поддержал восторг русского юноши, шутливо боднул шлемофоном боковое стекло пилотской кабины «механической стрекозы», показал большие пальцы обеих рук пилоту.
– Брависсимо! Жё ву фэлисит, Вит! (Поздравляю вас, Вит! – фр.) – проскрипел голос француза в наушниках. Поздравление относилось к главному оператору фильма Витторио.
– Ага, бон анэ! (С новым годом! – фр.) С чем поздравляем?! С просёром?! – презрительно фыркнул Храмцов. – Крупный план надо было держать на вираже. Супер-крупный! Крупнее надо было снимать, трусливый макаронник! Крупнее! Мелкотим, Европа-оп-па! А ну, киноманы, вспомнили все, как «голубой гром» выплывал в фильме из-под моста! На длинном фокусе, – на самом крупном! Эх, ты, халтурщик! Тебе бы корпоративы и свадьбы снимать, тупой макаронник! – Толстые, как сосиски, пальцы здоровяка мяли бумажку страховки.
Главный оператор не выдержал «наездов» наглого и невозмутимого русского, обидного повторения «макаронник», занервничал. За полгода совместной с россиянами работы, итальянец сносно научился понимать чуждый, порой непереводимый язык. Сложно, витиевато, с сицилийским акцентом Витторио выругался по-русски, попытался то ли ударить наотмашь, то ли выцепить Храмцова за ворот жилета, обещая вышвырнуть наглого русского за борт. Взмах левой рукой оператора едва не стоил всей съёмочной группе жизни. С запястья главного оператора слетел ремешок с экспонометром «Асахи-пентакс». Недешёвый оптический прибор для измерения яркости, освещенности снимаемого объекта угодил в мясорубку лопастей вертолёта. Даже сквозь рокот двигателя послышался короткий, дикий хруст. Механическая стрекоза задрожала, завибрировала всем корпусом, без помощи пилота ушла в крен.
В экстремальных ситуация увалень Мирон действовал собранно и машинально. Он придавил ногами в грудь к стенке отсека Брагина и яуф с ценным, отснятым материалом съёмок. «Мичман Бражкин» забылся пристегнуться ремнём безопасности. Сам Храмцов зацепился согнутым локтем за ножку стула и так, лёжа, с тупым восторгом наблюдал за дикой каруселью смазанного пространства через открытый борт «вертушки», как в широкоэкранный телевизор.
Опытный и невозмутимый военный пилот Кларк, даже при падении «Ирокеза» с повреждёнными лопастями, умудрился дотянуть «вертушку» до острова «бедных и страждущих» – Эллис-Айленд, бережно приложить «летучего индейца» днищем к суше так, что все отделались лишь ссадинами и ушибами. Один Витторио, сидевший на дополнительном операторском кресле, коленками наружу, повредил щиколотку правой ноги, сломал две плюсневые косточки ступни. Съёмочную аппаратуру угробили. Киноаппарат «Аррифлекс» был разбит напрочь, благо кассету с отснятым материалом Храмцов сунул за пазуху. Длиннофокусный зум разлетелся в куски и осколки линз. Непредвиденные расходы группы возросли неимоверно. Отснятый материал в кассете и кофре, по всей вероятности, остался цел и невредим, что подтвердилось после проявки материала.
Француженки будут отлёживаться неделю с продюсером… в постели, отходить от шока, ушибов и вывихов. Итальянец Витторио примется геройствовать, шататься по отелю и Нью-Йорку в лангете на поврежденной ноге, рассказывая каждому встречному-поперечному о катастрофе.
Неунывающий изгой, кинооператор из России Мирон Храмцов и американский военный пилот Джеймс Кларк на следующий день после падения «Ирокеза» испишут кипы бумаг с описанием происшествия, по-русски и английски, будут всю неделю укреплять международную дружбу спиртным в баре на знаменитом Бродвее, пока не разрешатся вопросы страховых компаний по компенсации убытков фирмы по прокату «вертушек» и угробленного кинооборудования.
Страховые выплаты за моральный и физический ущерб, пусть в неполном объёме, достанутся всем, кроме Храмцова. Ведь его страховка, в виде бумажного пингвина отлетела в небеса над островом «бедных», а дубликата, по странным стечениям обстоятельств, не окажется в страховом агентстве. Мирон не печалился. Аванса от гонорара хватало, чтоб холостяку ещё пропьянствовать недели две на чужбине.
«Героический» Витторио со сломанной щиколоткой и косточками ступни избегал встреч с бешенным русским. Но члены группы регулярно доносили до его ушей ругательства и проклятия Мирона по «угробленным» эпизодам фильма. Никогда, полагал Храмцов, даже со звучным именем Витторио, трусливый итальяшка не дотянется в мастерстве до пупка своего знаменитого земляка Стораро, кто снимал с Фрэнсисом Копполой «Апокалипсис Нау» и знаменитую вертолётную атаку под музыку Вагнера. Двухметровому оператору с российской стороны не стоило больших усилий скрутить в бараний рог взрывного, но малорослого итальянца. Роли второго плана на совместном проекте не позволяли сильно распускать руки и языки. Россиянам хотелось дальнейшего сотрудничества, и они мирились со свинским порой, высокомерным отношением иноземцев. «Партнёры» диктовали свои жёсткие, грабительские, финансовые условия, хотя фильм снимался на паритетных началах. Российские и французские продюсеры вложились в проект на равных. Творческая группа из Италии и Франции состояла в разных европейских профессиональных гильдиях, имела гонорары раза в три выше, нежели россияне, которые если и числились в Союзе кинематографистов, то униженно помалкивали об этом.
Дня через три продюсер и выездной режиссёр Мишель оклемался от лёгких повреждений, зашёл в номер к выпивающему Храмцову, сделал устный выговор, чтобы тот не задирал главного оператора, даже пригрозил розовым пальчиком с маникюром. На что Мирон сложил из пятерни кувалду, чтобы француз мог припомнить как храмцовские кулаки прошлись по головам пятерых мигрантов в тёмных мусорных кварталах Парижа на задворках магазинов «Тати», когда приставучие парижане африканского происхождения задумали ограбить подвыпивших киношников. Храмцов усмехнулся игре слов «Тоти» (фамилии француза) и «Тати» (сети дешёвых магазинов Парижа).
– Ву зале тро люэн, Мирон! (Вы заходите слишком далеко. – фр.) – предупредил вежливым голосом Мишель.
– Сэ посибль! (Возможно! – франц.) – буркнул Храмцов и показал продюсеру фигурку человечка, сложенного из бланка отеля с правилами поведения постояльцев. Фигурка походила на неандертальца с крохотной скошенной головкой и огромным придатком между ног, напоминающим подъёмный механизм. Оригами карикатурно и весьма похоже изображала Витторио. Мишель прыснул от смеха, как девочка.
Вечером того же дня, у стриптиз-бара на знаменитом Бродвее случилось одно незначительное событие, которое переросло впоследствии в трагедию.
К пьянствующему, в тоске и одиночестве, у стойки бара Храмцову подсел Брагин и прокричал, пересиливая звуки рокочущей музыки:
– Мирон, будь осторожен! Витторио с неграми тусуется на стрите. Похоже, хочет тебя проучить, – худосочный «мичман Бражкин» смущённо дёрнул плечиками, мол, я не шестерю, предупреждаю, потому как уважаю наставника. – Там, такие буйволы! Тут я тебе не помощник. Извини. Давай свалим через служебный выход пока не поздно!
– Не понял? Уже поздно? Который час? – промычал подвыпивший Храмцов. – Ты как здесь, мичман? Почему не в кубрике отеля?
– Грустно одному. Уезжать не хочется. Эмигрировать, что ли?! Попросить убежища! Французы по номерам разошлись. А я вот решил прогуляться напоследок. Вижу, хромоногий Витторио потащился за тобой. Думаю, эге!.. итальяшка вендетту задумал. Угадал.
– Где?! Что-о?! – зарычал пьяный Храмцов и заорал:
– Где макаронник?!
Брагин ткнул пальцем в сторону выхода, через головы взопревших мужиков, что качали кобелиную стойку, подбадривая дикими орами грудастую шоколадную метиску, обвивающую хромированный шест под зеркалами крохотного подиума. Верзила Храмцов ринулся сквозь плотную толпу, выбрался в вечерние тревожные, кровавые сполохи иллюминации города.
У рекламного стенда с ковбоем «Мальборо» между животами двух живописных афроамериканцев дрыгался в напускной истерике низкорослый итальянец с пластиковым сапогом на ноге, торговался. Храмцов смело и безрассудно развернул за плечо ближнего чернокожего громилу в оранжевом берете.
«Мичман Бражкин» трусливо отпрянул к стене здания. Громила в беретке, из неудержимых Гарлема, мог и «беретту» выхватить из-за пояса и разрядить в наглых русских. Брагин беспомощно оглянулся на прохожих, ожидая кровавой разборки русского верзилы с иноземными наёмниками.
– Ай эм!.. ай эм хиз би-иг лав! Хау мач?! Хау?! (Я! Я его большая любовь! Сколько?! – плохой англ.) – заорал пьяный Храмцов, указал на растерянного Витторио. Тучный афроамерикан в зелёной жилетке ослепительно оскалился, на удивление быстро сообразив, что Храмцов и является объектом переговоров, ловко вывернул пальцами смятую банкноту в двадцать баксов.
– Фор ми?! – искренне возмутился Храмцов. – Твэнти бакс?! ( За меня? Двадцать долларов?! – англ.) О-о пикколё рогаццо итальяно! (Итальянская сопливка! – примерный перевод с итал.) – и сунул новую хрустящую сотню с увеличенным портретом Франклина в кармашек глянцевой курточки афроамериканца в оранжевой беретке, что лопотал раздражающе и мельтешил сизыми кулаками довольно приличного размера, сопоставимыми с храмцовскими.
– Презент фром раша мафия! – Храмцов отодвинул в сторону назойливую глыбу разговорника и врезал напряжённому Витторио открытой ладонью по лбу. Итальянец кувыркнулся под ноги прохожих. Пластиковая лангетка отскочила к мусорным бакам.
Позже оказалось, сто двадцать баксов на Бродвее, в те бандитские девяностые, даже в Америке, – это вам не талоны на бесплатное питание в столовке трамвайно-троллейбусного парка в Москве на улице Лесной. На сто двадцать долларов можно очень даже прилично набраться двухсот сорока «дриньков» на четверых, что и сделали Храмцов с Брагиным, и двое новых чернокожих дружбанов. С грандиозной попойки Храмцов вернулся в отель под утро в оранжевой беретке. «Мичман Бражкин» – в зелёном жилете.
На просмотр дублирующего видеоматериала с вертолётных съемок над Ньюйоркщиной, что состоялся в люксе продюсера, Храмцов не явился. Не смог. Он лежал, закинув ноги в грязных кроссовках сорок большого размера на спинку кровати, в своём двухместном номере не столько пьяный, сколько злой и растревоженный наездом сексота итальянца, его жалобами и докладными бумажками киношному начальству Италии и Франции. Мирон складывал из бумаги, успокаивая нервы, очередную фигурку, упражняясь в искусстве оригами. Он прилично опохмелился с утра пораньше, с досады за бесполезность своих усилий как оператора, работающего второй камерой. К полудню повторно «нажрался» как говорится, по-русски, не без финансовой помощи бравого вояки Джеймса Кларка, посетовал пилоту на плохом английском, что в своё время не смог убедить генерального продюсера с российской стороны Дорошина Вэ.Пэ. не выкладывать такие бешенные бабки в эту пижонскую киноэкспедицию в Штаты, где должна была сниматься одна единственная сцена «Похищение» с использованием двух вертолётов, с оформлением и проплатой всех разрешений на пролёты над городом, за каскадёрские трюки на смотровой площадке американской статуи Свободы. Сцена, которая обошлась фильму чуть ли не в половину бюджета, всё-таки была снята в Нью-Йорке в угоду французским партнёрам, которые на цыпочках тянулись к заветному, но недостижимому «Оскару». В угоду Николь – дочуре генерального продюсера из Франции, которая, разумеется, играла заглавную роль, для которой и устроили эти показушные вертолётные каталки. В России, к слову сказать, за такие же деньги, со всеми разрешительными письмами, можно было на операторском вертолёте МИ-8, с участием игрового МИ-2 снять с рубиновой звезды Спасской башни парочку приличных французских актрис, скажем, Софи Марсо, Изабель Аджани с их прелестной мамашей, роль которой сыграла бы Катрин Денёв. Для пущей важности и рекламных целей покружить над стенами Кремля звеном новых российских военных вертолётов «Чёрная акула». Привет, так сказать, от наших – боевому, американо-французскому «грому».
– Зачем надо было снимать эту дурацкую сцену похищения у американской статуи Свободы?! Это всего лишь грандиозная копия французской?! – Храмцов забыл напрочь в своём гневе о толерантности и деликатности, находясь в гостях.
– Но-но! – угрожающе проворчал подвыпивший Джимми Кларк, шутливо погрозил пальцем бешеному русскому. – Но – копи! Симбл оф фридом! (Символ свободы – примерный перевод с англ.)
– Ага! Хэндбол энд офф сайд! (Ручной мяч и вне игры! – примерный перевод с англ.) – абсурдно высказался Храмцов и униженно примолк. Нечего было пока перечить американцам при такой зависимости от доллара. Да и Храмцов провоцировал Кларка специально. Он знал, что статуя скульптора Бартольди подарена американцам французами в 1876 году ко Всемирной выставке. Завершена статуя была, правда, только через десять лет. На выставке демонстрировался факел высотой почти в девять метров. К экспедиции в Штаты русский кинооператор подготовился тщательно, даже теоретически по многим политическим и культурным вопросам. Были такие тайные намерения остаться, напроситься работать в Нью-Йорке на телевидении или попытать счастья в Лос-Анджелесе. Мечте не суждено было сбыться.
По американским, даже европейским понятиям, как камермену, Мирону платили на этом проекте приличные деньги. Грех было возмущаться. Платили, во-первых, за то, чтобы оставался последним трезвым на съёмочной площадке и руководил погрузочными работами как самих членов группы, так и ценной киноаппаратуры по окончанию творческого процесса. Во-вторых, конечно, за то, что давали приложиться глазом к видоискателю дублирующей камеры, если была необходима съёмка с двух точек, особенно в массовых сценах.
Мирон не мог успокоить своё творческое эго, поражался столь грандиозной киношной халтуре. Фильм снимался, похоже, чтобы «перемыть» наибольшие безналичные баксы – в «чёрный» нал, как с российской стороны, так и с французской. При этом, разумеется, снять некое подобие боевика, где каждый кадр наглядно показывал: денег на съёмки затрачено минимум, – максимум лёг в нужные карманы.
До катастрофы в Нью-Йорке Храмцов помалкивал, исправно получал частями гонорар вместе с суточными, униженно выслушивая каждый раз от итальянского шефа – Витторио на плохом английском, как нужно снимать фильмы и как нельзя, чтобы они были приемлемы для избалованного западного зрителя.
– Кого ты учишь, макаронник?! – возмущался Храмцов. – Сам учись! У Бертолуччи, Висконти, Феллини, – возражал иногда по-русски Храмцов, – операторы так хреново, так халтурно, как ты, малоуважаемый, никогда не снимали. Где ваша хвалёная операторская школа?! Где экшн и динамика?! Где внутрикадровое движение, второй, третий план?! Хотя, согласен, экшн – можно и в монтаже накрутить. Но это уже задача режиссера.
Витторио не понимал значения многих слов, такие как «хреново» и другие, только зло отмахивался, когда его перебивали при разборах съёмочного дня. Но всё же терпел русского оператора, согласно контракту, как неизбежность совместного проекта.
Терпеливо, хотя и коряво, Храмцов разрисовывал, делал раскадровки сцен перед каждым съёмочным днём. Главный оператор отправлял бумажки в мусорную корзину, не желая выслушивать возражения и советы наглого русского. На некоторое время Мирон замолк, терпеливо дожидался завершения американской экспедиции посещения и возвращения на средиземноморское побережье для продолжения отдыха и досъёмок фильма.
Дня за два до отъезда группы из Штатов, в номер без стука вошёл Мишель Тоти, принёс за собой одуревающий аромат изысканной французской парфюмерии. Большеглазый, с утончённым лицом девушки из высшего света, вне съёмочной площадки молодой продюсер выглядел как клубный пижон: в фирменном, тёмно-синем пиджачке, с изумрудным нашейным платочком и немнущихся светлых брючках. Вместо назидательной беседы и возмущения грубым и бескультурным русским за постоянные нарушения дисциплины, субординации и проч., проч. Мишель по-русски, молча, опрокинул в себя полстакана водки «Смирнофф» из запасов Храмцова, занюхал рукавом и прохрипел: