© Карл Дюпрель, 2022
© Перевод под редакцией Л.И.Здановича, 2022
Читателям
Многим из читателей, быть может, совершенно незнаком еще мир чудесного, описываемого в предлагаемой книге. Почему и могут быть сочтены за плоды моего воображения те именно части этого рассказа, к которым наименее применимо подобное понятие. Но так как я намереваюсь не только занять, но и научить читателя, то и предпосылаю в пояснение моей книги следующую оговорку: я менее всего позволил себе воспользоваться свободой творчества именно в том, в чем можно, казалось бы, наиболее заподозрить ее. Я знаю описываемый мною мир из собственного опыта и представил его в существенных чертах таким, каким сам познал его, хотя бы то, о чем я рассказываю, и не происходило нигде и никогда именно так, как я о том повествую. В случай, если бы это пояснение пробудило в ком-нибудь из читателей стремление к дальнейшему изучению, то ему как нельзя более пригодятся примечания, приводимые в конце этой книги. Тогда, быть может, он вступит робкими шагами в ту область, которая откроется перед ним. Но раз освоившись с ней, он, наверное, увидит себя неожиданно вознагражденным.
Так было со мной и такой же участи желаю я и моему читателю.
Автор.
Шварцах в Понгау. 1890 г.
I
Обширный зал библиотеки в замке Карлштейнов был освещен лучами утреннего солнца, проникавшими в его готически заостренные окна. У каждого из этих окон стояло по объемистому столу с придвинутым к нему и обитым коричневой кожей креслом. Столы и стулья отличались большой простотой и той прочной работой, которая как бы предназначалась служить многим поколениям.
На запыленных дубовых столешницах выделялись выпуклые черные чернильницы с высохшими чернилами. Здесь, по-видимому, давно уже никто не работал, и только глубоко въевшиеся в дерево чернильные пятна свидетельствовали о прилежном употреблении письменного материала в былые времена.
Молодой человек, стоявший у среднего стола, конечно, не принадлежал к тем, которые оставили здесь признаки письма. Небрежно облокотившись на стол и напевая про себя какую-то мелодию, он перелистывал маленькое издание в пергаментном переплете. Его юная, гибкая фигура и цветущий вид с примесью чего-то еще детского мало подходили к массивной и суровой обстановке зала, пропитавшегося запахом тления. В широких простенках между высокими окнами, так же, как и вдоль противоположной стороны зала, во всю длину его, стояли высокие дубовые книжные шкафы, разделенные только высокими двустворчатыми дверями в поперечных стенах зала. Карнизы шкафов упирались почти в потолок и полки были доверху заставлены книгами.
Окинув эту библиотеку только беглым взглядом, можно уже было заключить, что происхождение ее относится преимущественно к предыдущим столетиям. Здесь стояли рядами тяжелые тома в темных кожаных переплетах, в тисненом пергаменте или свиной коже. Они были все, как один, помечены маленькими четырехугольными ярлыками с буквой и цифрой на нижней части корешков. Это указывало библиографу на ящики с ярлыками, находившиеся тут же, неподалеку. Через всю середину зала тянулись низкие, также дубовые шкафы, разделенные только одним свободным проходом посередине и отстоявшие на некоторое расстояние от стенных библиотечных шкафов. Они были наполнены рядами мелких ящиков, которые, по-видимому, предназначались для сбережения ландкарт. На этих-то шкафах стояли помоченные также буквами и цифрами ящики с ярлыками в виде длинных деревянных шкатулок. Некоторые с откинутыми крышками. Судя по этим последним, ящики были наполнены листами формата в осьмушку с выписанными на них, отчасти уже пожелтевшей рукописью, подробными заглавиями книг.
В общем, библиотека эта производила впечатление образцово-порядочной и устроенной умелой рукой. На это указывала знатоку также и расстановка книг, в которой не было уделено ни малейшего внимания их формату: там и сям, рядом с тяжелым фолиантом, виднелся скромный томик форматом в двенадцатую долю листа.
Этому простому, чуждому всякого блеска устройству вполне соответствовал высокий белый выкрашенный потолок зала. Только углы были округлены штукатурной работой и некоторые арабески соединялись на середине потолка, образуя как бы фантастическое солнце. Из центра его спускалась тяжелая стеклянная люстра, в бесчисленных призмах которой играли солнечные лучи.
Страстному любителю чтения библиотека эта показалась бы очень уютной, не смотря на ее обширные размеры. Для молодого же человека, все еще небрежно и рассеянно перелистывавшего книгу, подобная обстановка не представляла никакого интереса. Он от времени до времени бормотал про себя какие-то непонятные слова, перебирая с недовольным видом одну за другой книги, лежавшие тут же, на столе. Его черные, довольно коротко остриженные волосы и тонкий профиль отчетливо обрисовывались в ярком свете солнечных лучей, падавших в окно. Еле пробивавшиеся черные усики были почти незаметны.
Молодой человек видимо обрадовался, заслышав шаги, нарушившие безмолвную тишину и раздававшиеся извне. Выражение довольства скользнуло по его лицу. Поспешно положив книгу в сторону, он ласково приветствовал показавшуюся в дверях зала молодую особу, в которой с первого же взгляда можно было признать его старшую сестру. Не смотря на более округленные черты лица, сходство с братом было поразительное. Те же черные волосы, тот же глубокий взгляд темно-синих глаз. В последнем сходство особенно сказалось, когда они стали рядом. Она была так же просто одета, как и брат, в летнем сюртуке которого не было и тени щегольства, за исключением разве только одного покроя. На ней был светлый утренний костюм. Коричневый кожаный пояс со старинной пряжкой обхватывал гибкую талию, а узкие, кружевные рюши обрамляли шею. Две темные гвоздики были единственным украшением в ее пышных косах.
– Фу! Какой тут затхлый воздух! – воскликнула молодая девушка. С этими словами она поспешно отворила ближайшее окно, в которое ворвался свежей струей воздух прекрасного майского утра. – Что за чудная погода! Один день лучше другого. Но тебя, Альфред, я не понимаю. Так недавно еще ты писал, что жаждешь деревенской жизни, а теперь, с тех пор как ты приехал, вот уже неделю, ты забираешься каждое утро в этот душный зал и часами роешься в старых книжонках, в которых уж конечно ничего дельного нет. Всего лучше было бы уничтожить эту библиотеку и заменить ее новой. Что может быть общего между людьми нашего времени, наших современных понятий и этими старыми мечтателями, идеи которых отжили и преданы забвению подобно им самим? Конечно, – продолжала она, одумавшись, – конечно, мне тяжело высказывать такое убеждение при мысли о том, что наш незабвенный отец, чем старше становился, тем более углублялся в изучение таинственного. Но не потому ли мы и лишились его так преждевременно, что он засиживался здесь, зачастую до глубокой ночи вместо того, чтобы жить ближе к природе и пользоваться жизненными радостями. Кто знает, не был ли бы он еще и теперь с нами, если бы придерживался моих взглядов. Хоть ты, по крайней мере, должен обещать мне устроить свою жизнь иначе. Ведь, не правда ли, что можно руководствоваться советами сестры, которая несколькими годами старше тебя? В твои двадцать лет, с еле заметным пушком на губах, тебе не место в этом книжном мире. Идем же, идем сейчас! – заключила она, заметив, что брат задумался. – Идем в лес и поговорим о том, как мы устроим нашу жизнь хоть и в старом, а все же милом замке Карлштейнов.
– Да я уже и так намереваюсь убрать книги, – возразил Альфред, расставляя их по местам. – Ты могла бы смело оставить свою речь при себе. Обо всем, что ты так красноречиво высказала мне, я думал еще до твоего прихода. Поверь, что я не более тебя интересуюсь этими старыми книгами и, может быть, только чувство благоговения к нашему отцу завлекло меня сюда. В силу почтения и любви к его памяти, я не могу, безусловно, сочувствовать твоему скептическому отношению к миру чудесного, которому посвящена эта библиотека, хотя и охотно признаюсь, что чувствую себя слишком юным, слишком жизнерадостным для того, чтобы предаваться анализу области мистического. Мысль о ней смущает меня и, не смотря на твердое убеждение, что отец наш был очень далек от всякого суеверия, я все же не нахожу никакой разумной связи в этих книгах. Прежде чем ты вошла, я уже решил отказаться от чтения их.
– Браво, браво! Вот за это хвалю! – весело сказала Леонора. – Значит, мне и не приходится напоминать, что отец сам как-то раз предостерегал тебя от своего примера.
– Конечно, милая сестра, но он ведь был только того мнения, что не следует слишком рано приниматься за подобные занятия. Когда мне случалось заставать его здесь углубившимся в рукописи и книги, зачастую до самозабвения, он пророчил мне, указывая на эти шкафы, что в них, и я найду отраду старости. Все же попытки мои разъяснить, что означало такое предвещание, отец отклонял, ссылаясь на будущее. Он хотел сам посвятить меня в мир этих идей, когда придет тому время, так как, по-видимому, не всякому дано самостоятельно изучать его.
– Влечение отца к этому предмету было всегда загадкой для меня, – сказала Леонора, задумавшись.
– А это потому, – возразил ей Альфред, – что ты с предубеждением относишься к исследованиям этой области, не усматривая в ней ничего, кроме суеверий. С ней может быть сопряжен только риск вдаться в суеверие. Но вот это-то отец и знал прекрасно.
Ранние занятия этим предметом он считал опасными и был того мнения, что я должен предварительно окончить курс физики, химии и, главное, астрономии, на которую он всего более напирал.
«Только тот, чей ум познал естественные явления природы, может вступить в область сверхъестественных, хотя и таких же законных явлений, без опасности для себя впасть в суеверие, как это было уже не раз с адептами наук о таинственном».
– Так говаривал мне часто отец, и вот почему я не могу разделить твоего скептического суждения об этом предмете. Раз, что он так настаивал на том, что я должен проникнуться догматами новейшей науки и вполне усвоить себе законность всех явлений, прежде чем обратиться к необъятной и туманной сфере мистики. Я твердо убежден, что область эта стоит научного исследования и что если она представляется мне до такой степени непонятной, то причина этого лежит единственно во мне самом. Мне недостает ариадниной (руководящей) нити, которую бы мне, наверное, вручил отец.
– А я надеюсь, Альфред, что ты никогда и не найдешь эту нить. Откровенно говоря, мне страшно и думать обо всем таинственном. Я могу прекрасно обойтись без него. Насколько я понимаю образ мыслей покойного отца, то ведь главной задачей для него всю жизнь было бессмертие человеческой души. Но этому меня научило простое руководство катехизиса и явления привидения мне не нужны!
– Ты не можешь понять этого, сестренка. Наш брат не ограничивается одной верой, а любит постигать все знанием. Со своей стороны, я должен сказать, что совершенно понимаю Фауста, и даже более того, – мне самому доступны его ощущения. Всем нам, Карлштейнам, присущ мистический элемент. Библиотека эта составилась только в силу интереса наших предков к наукам о таинственном, начиная с графа Роберта Карлштейна, портрет которого висит в обеденном зале. Если припомнишь, – его все называли алхимиком.
– Мне и по эту пору становится страшно при мысли о нем, Альфред. Но ведь рабочий кабинет его и лаборатория были не в замке, а в башне, ныне уже полуразвалившейся, что по ту сторону, в лесу, на холме. Еще и до сих пор сохранились между нашими поселянами ужас наводящие предания о так называемом «золотом» графе. И хоть может быть, никто из них и не признается нам в этом, но я все же, наверное, знаю, что в нашей стороне общепринято поверие о том, что «золотой» граф в конце-концов отдал, будто бы, свою душу черту. Об этом уже несколько раз слышал наш старый лесник.
Альфред громко расхохотался.
– Правда, что в один прекрасный день графа нашли в его лаборатории мертвым. Но ведь он лежал на полу, и в руках у него была разбитая стоянка, что, очевидно, указывает на злосчастную развязку какого-нибудь химического опыта. Вот чем и объясняется его смерть, так что приписывать ее черту совершенно лишнее.
– Ну, и хорошо, Альфред! Пусть будет по-твоему. Я не имею желания читать нравоучения и слишком люблю тебя для того, чтобы стеснять твою свободу. Напротив, мне не хочется, чтобы ты состарился преждевременно, не отдав должную дань молодости. Будь же молод! У тебя прекрасная жизнь впереди, и в пожилых годах успеешь заняться изучением таинственного. Тогда, может быть, и во мне найдешь сотрудницу, а пока мы еще слишком молоды и должны пользоваться жизнью. Взгляни на эти поля и луга, залитые золотистым светом солнечных лучей! Неужели же они не заманчивее сурового книжного мирa!
С этими словами Леонора подошла к окну. Поспешно затворив его, она повела брата к дверям. Тут она еще раз обернулась и сказала, отвесив комический поклон:
– И так, прощайте, почтеннейшие милостивые государи! Кто бы вы ни были, заклинатели ли злых духов или искатели философского камня и жизненного эликсира, чародей ли, алхимики или кабалисты – прощайте! Не так-то скоро увидите нас! Мы еще слишком молоды и пока свидетельствуем вам наше нижайшее почтение!
Читатель мог уже заключить из этого разговора, что Альфред и Леонора были сироты. За год перед тем они лишились горячо любимого отца и только недавно сняли траур. Мать их умерла, когда родился Альфред, так что только в памяти Леоноры сохранился ее прекрасный образ. Не только ребенок, но даже и никто из прислуги замка никогда не слышал резкого слова из уст этой кроткой и замечательно красивой женщины. Старик священник и жители окрестности сохранили о ней неизгладимую память.
Теперь же ее двое детей остались в обширном замке одни с некоторыми из слуг, которые целиком перенесли свою преданность и привязанность на молодых господ. Только от времени до времени наезжали гости из главного города провинции. Да кроме того, каждый год осенью посещал замок Карлштейнов опекун, назначенный покойным графом своему несовершеннолетнему сыну. Это был старый, заслуженный генерал, состоявший еще на действительной службе и пользовавшийся почетным положением в Вене. Он очень добросовестно управлял значительным имуществом молодого графа и аккуратно каждый год, во время посещения своего, сдавал отчет об увеличившемся доходе с двух больших имений в Beне, входивших в состав майората Карлштейнов. Одно не удавалось ему: выдать Леонору замуж подобающим образом. Все его планы расстраивались ее сопротивлением расстаться с горячо любимым братом и с замком отца. Заветной мечтой ее было выждать женитьбу Альфреда и поселиться поближе к нему. Так как все представления партии были неизбежно связаны с нежеланной разлукой, то она ни на одну и не соглашалась, тем более, что сердце ее оставалось все еще свободным, а брака без любви она не допускала. Леоноре пошел уж двадцать шестой год, и она была совершенно довольна своей жизнью, особенно с тех пор, как в замок вернулся Альфред после двухлетнего отсутствия. Год он провел в университете в Граце и год в венской академии, куда он поступил для того, чтобы усовершенствоваться в живописи. Этот талант был наследственным достоянием в семье Карлштейнов.
Не менее радовался и Альфред своему возвращению в заветный замок к сестре, которой не приходилось уже теперь отвлекать его от библиотеки. Она была заперта. В дождливые же дни читались исключительно только книги новейшего времени из маленькой библиотеки, помещавшейся в жилых комнатах, так что в большой зал никто никогда не входил.
Брат с сестрой зачастую очень рано гуляли в парке и бродили по окрестностям, останавливаясь местами, чтобы занести в тетрадь эскизы живописных видов, попадавшихся им на пути, причем Леонора, в качестве понятливой ученицы, очень быстро успевала под руководством брата. Им случалось иногда снимать один и тот же вид и обоюдно проверять свои работы. Так проходили часы и только к обеду они возвращались домой.
Прогулки все расширялись, и Альфред с Леонорой, захватив небольшой запас провизии, стали проводить на воздухе целые дни, то рисуя, то болтая. Для отдыха выбиралось обыкновенно привольное местечко, вблизи какого-нибудь источника. Наши молодые туристы с аппетитом уничтожали провизию, а свежая вода из источника с примесью красного вина довершала закуску. О богато убранной столовой замка при этом и не вспоминалось. С местечка, на котором они отдыхали сегодня, открывалась широкая перспектива: вдали, сплошной темной полосой тянулись леса; над сводом их листвы высились исполинские силуэты седоватых горных хребтов. Внизу, у ног виднелись сельские домики, группами ютившиеся около церкви. За ними расстилались поля и луга, по которым змейкой вилась узкая тропинка, то теряясь в лесу, то снова показываясь и сливаясь, наконец, с широкой долиной, пролегавшей в горах. Там, в манящей дали, куда глаз уже более не проникал, казалось, скрывались чудные красоты природы за серебряным полем вечных снегов, покрывавших склоненные друг к другу силуэты гор. Это была часть большого глетчера, именуемого Элендглетчером и пользующегося значительной известностью в мирe туристов. Между братом и сестрой не раз уже шла речь о том, чтобы и там побывать. Такие дальние прогулки приходились как нельзя более по сердцу романтической Леоноре, но Альфред собирался предварительно осмотреть местность, чтобы узнать, можно ли там сделать привал.
II
И вот однажды, вооружившись остроконечной палкой и взяв сумку с провизией, приготовленную заботливой рукой сестры, Альфред отправился по направлению к долине, в глубине которой серебрилось снежное поле. Он не назначил определенного срока своего возвращения, так как не намеревался ограничиться осмотром одной долины, как это делают некоторые туристы, упуская из вида, что во всем своем великолепии горная природа открывается кругозору с высоты исполинских хребтов. Но, как видно, боги обставили все прекрасное трудно преодолимой преградой. Альфред шел скоро, не останавливаясь даже перед роскошными красотами природы, попадавшимися ему на пути и ласкавшими глаз художника. Он решил занести при случае эскизы этих видов в свою тетрадь. Прежде чем солнце стало склоняться к закату, Альфред уже проник вглубь альпийской долины, которая разветвлялась отсюда по всем направлениям. Ель и сосна все редела: ее сменяла лиственница, видневшаяся местами на уменьшавшихся лужайках. Подниматься приходилось по освещенной солнцем тропе, вдоль горного потока, который превратился за последующие недели засухи в узкую струю, извивавшуюся по громадным гранитным глыбам каменистого русла. Эти гигантские камни, нагроможденные один на другой силой воды, приняли округленную форму. Если бы Альфреду случилось быть здесь не в сухой, ясный день, а в одну из тех страшных гроз, которые часто разражаются над горными странами, то он увидел бы, как этот поток, вздуваясь и бушуя, неудержимо прорывается между огромными камнями; он, наверное, услышал бы глухой грохот от падения одной из глыб, сорвавшейся с русла от напора пенящихся вод. Короче сказать, он воочию увидел бы все то, что казалось ему теперь необъяснимыми. Но ему, как художнику, все представлялось красивее так, как он видит это теперь. Вода была настолько прозрачна, что в более мелких и спокойных частях течения виднелось дно. Местами она ниспадала с округленной скалистой глыбы, покрывая ее как бы слоем стекла. Местами же струилась по каменным ступеням, или клокотала, кружась воронкой. А встречая непреодолимый отпор в каком-нибудь громадном граните, весь поток закипал сплошной пеной.
В верхней части русла, где течение было шире, Альфред несколько раз усмотрел легкую тень, скользнувшую над поверхностью воды. Невольно взглянув наверх и думая увидать птицу, тень которой, как ему казалось, отразилась в воде, он убедился, однако, что это были проворные форели, мелькавшие с неуловимой быстротой. Утомленного Альфреда манило отдохнуть на свежей зеленой лужайке, под тенистой листвой деревьев. Оп успел уже проголодаться и хотел закусить. Здесь долина оканчивалась, и он увидел на огромном протяжении почти всю горную цепь с ее скалистыми хребтами и вершинами.
Только дойдя до лужайки, Альфред разглядел из-за деревьев, что тропинка, по которой он шел, извивалась дальше между узкими и скалистыми утесами вверх по направлению к каменистой лощине, в которую спускалась конечная ветвь глетчера, остававшаяся до сих пор скрытым для глаза. Она была значительной ширины и круто спускалась к долине двумя скрещивающимися утесами, в которых виднелись глубокие зеленовато-голубые трещины льдин. На половине вышины глетчера выдавался, в виде как бы большой кафедры, дугообразно округленный каменный выступ, омываемый с трех сторон ледяным потоком и соединенный узкой цепью скал с каменистой тропинкой, пролегавшей вдоль края глетчера. Там на фоне голубого неба и ледяной поверхности резко выделялась высокая сосна, последняя представительница растительного царства, так как выше, по мере приближения к вершине, местами произрастал только редкий, малорослый кустарник.
Вид, открывавшихся с высоты этого выступа, обещать чудную панораму. Альфред решил полюбоваться ею, и, не теряя ни минуты, направился к цели. Он поднимался легким шагом по каменистой тропинке, даже не опираясь на палку. Перейдя через узкий скалистый хребет и, совсем уже было, собравшись расположиться у сосны, Альфред увидел вдруг лежавшую по другую сторону дерева женскую фигуру. Он подошел ближе, чтобы разглядеть ее. Лицо спавшей совсем закрывала круглая соломенная шляпа с эдельвейсом, из под которой выпадали тяжелые белокурые косы. По ним, как и по всей фигуре, в незнакомке тотчас же можно было признать молодую девушку. Узкий черный корсаж с выпуклыми металлическими пуговицами туго обхватывал ее молодую, мерно дышавшую грудь. Из-под короткой, красной, шерстяной юбки видны были обутые в белые чулки и тяжелую обувь маленькие, хорошенькие ножки.
При виде этой гибкой фигурки, невольно думалось, что за шляпкой скрывалась такая же юная, прелестная головка. Как ни был велик соблазн, Альфред не позволил себе дольше любоваться незнакомкой. Он кашлянул раз, другой, и молодая девушка проснулась. Быстро сбросив шляпу, она оперлась на руку и разом приподнялась. Удивленная и все еще, по-видимому, преисполненная грез, она вскинула на Альфреда свои темно-карие глаза. Загорелые щеки залились яркой краской: она поспешно прикрыла ножки, протерла глаза и встала.
Молодому графу стало жаль смущенной девушки. Он поспешил уверить ее, что только что пришел. По соображениям Альфреда, это не могла быть, судя по одежде, ни местная поселянка, ни чужестранка, которая, конечно, не зашла бы сюда одна. Он с удивлением любовался необыкновенной красотой этой девушки, все еще молча стоявшей перед ним. Чтобы что-нибудь сказать, Альфред, извиняясь, объяснил, что забрел сюда, идя к собирателю редких камней Добланеру и разыскивая его дом.
При этих словах блеснули глазки молодой девушки и пухлые, алые губки сложились в приветливую улыбку. Она в свою очередь объяснила, что задремала на солнышке и, взглянув на высоко уже стоявшее солнце, добавила, что ее разбудили очень кстати. Указав на дальний, лиственный лес, у опушки которого виднелся небольшой, квадратный, белый домик, девушка пояснила, что в этом-то домике и жил ее отец, сортировщик камней.
– Так это ваш отец? Стало быть, вы Мариетта? Как это кстати! – воскликнул Альфред, теперь только вспомнив о поручении, данном ему Леонорой, и, обрадовавшись возможности продолжать разговор, он назвал имя сестры и передал от нее поклон. Подняв сумку, Альфред достал маленькую коробочку и вручил ее девушке от имени Леоноры. Личико Мариетты озарилось детской радостью при виде вынутой ею коралловой нитки; она надела ее на шею, защелкнув серебряный замочек. Но, тут же смутилась, и стыдливо взглянув на Альфреда, предложила ему пойти вместе к ее отцу.
Ему не хотелось так скоро освободить свою пленницу. Он сообщил, что пришел пешком и очень охотно отдохнул бы, если только его спутница не спешила домой. Она заглянула в его ласковые темно-синие глаза, кивнула головкой в знак согласия и щечки снова зарядились ярким румянцем.
Альфред расположился было у сосны, но, увидев напротив себя Mapиeтту усевшуюся на самом солнце, он быстро вскочил и раскрыл над ней свой зонтик, укрепив его на воткнутой тут же палке. При этом, он не преминул еще раз полюбоваться своей новой знакомкой, не без удивления следившей за ним. Он не мог оторвать глаз от ее алого, точно созданного для поцелуев ротика. С открытой шейки падала коралловая нитка на беленькую шемизетку, складками спускавшуюся по черному корсажу. С одного плеча свешивалась пышная, золотистая коса.
Вспомнив про закуску, Альфред достал из сумки красное вино и, прежде чем Мариетта успела что-либо сказать, поднес ей полную рюмку. Разостлав салфетку на траве, он вынул хлеб и запас холодной курицы, заботливо приготовленный Леонорой.
Мариетта не заставляла себя угощать, мысленно решив отблагодарить Альфреда радушным приемом у отца. Между ними скоро завязалась оживленная болтовня, изредка прерывавшаяся с обеих сторон пытливыми взглядами.
Весь поглощенный впечатлением неожиданной встречи, Альфред только теперь предался созерцанию окружавшей их природы. Расстилавшаяся внизу долина замыкалась необъятным полукругом гор. На фоне их мертвенно-серой поверхности отчетливо обрисовывались чернеющие полосы леса, сплошь покрывавшие склоны от самой подошвы и переходившие по мере приближения к вершинам в ряды редкого, низкого кустарника. Бесцветные, серые силуэты боковых хребтов, частью изгибавшиеся в причудливых, извилистых очертаниях, частью группировавшееся мощными скалами и остроконечными верхушками, казалось, упирались в голубое небо. Ниже плыли прозрачные облака, отражая обнаженные каменистые склоны с последними отпрысками растительности. На противоположной стороне долины виднелась спускавшаяся из-под высокой крутой вершины марэна (массы камней, наносимых в долинах движением вод от тающего глетчера). Начинаясь узкой полосой, она расширялась по мере спуска и оканчивалась в самой долине целыми массами нагроможденных камней. Белевшие вдали горные тропинки пересекали по всем направлениям редкий, тернистый кустарник и змейками извивались дальше по обнаженным склонам, сливаясь с белыми верхушками, выделявшимися на фоне синевато голубого неба. На камнях местами залежался зимний снег. Еще величественнее была природа окрестности, ближайшей к каменному выступу, на котором сидели Альфред и Мариетта. Он походил на гигантски придаток, выделявшийся на серебристом скате одного из отрогов Элендглетчера и окруженный со всех сторон льдом и снегом, так что свободным оставался только узкий скалистый хребет, через который пришлось перейти Альфреду. В самых крутых частях ската, под рыхлым снегом, виднелись наслоившиеся льдины, рассеченные голубоватыми трещинами. Под таявшей местами мутной, снежной поверхностью, с шумом спускалась к долине широкая марэна, увлекая за собой груды камней. Выше самый глетчер был весь окован льдом и распростирал кругом целую пустыню вечных снегов.
Альфред был совершенно ослеплен великолепием и величием всей этой панорамы и невольно выражал свое восхищение в неоднократных возгласах. Мариетта же была в восторге, глядя на своего спутника. Она называла ему каждую вершину, описывала каждый хребет. Ей были равно знакомы и обнаженные скалы и глетчеры, по которым скользили их взоры.
Этот милый полу-ребенок, еще даже не вполне сложившиеся в молодую девушку, поражал Альфреда рассказами о горной природе. Она с такой точностью намечала, некоторые места своих прогулок, что он тотчас же угадывал, о чем именно шла речь. С почти художественным уменьем описывала она своему спутнику в ярких красках красоты видов, открывавшихся с горных высот. Особенно восхищалась Мариетта Юфной, поперечной долиной, которой, по ее словам, она уже не раз любовалась с ледяных высот одного глетчера. Суровый хвойный лес сменялся там роскошными каштановыми рощами, а склоны гор были сплошь покрыты виноградниками. Ни разу еще, прибавила она с сожалением, не удалось ей спуститься в эту долину.
Вдали, где виднелся дом Добланера у опушки редкого соснового леса на свежей бархатистой поляне. Там – в этом идиллическом уголке среди мощной горной страны – родилась Мариетта. Чудная страна, расстилавшаяся на необозримое пространство кругом и казавшаяся такой необъятной зашедшему сюда чужестранцу, была в сущности очень узкой сферой для этой молодой девушки, которая видела в ней весь Божий мир и вверяла ей всю свою внутреннюю жизнь.
Мариетта рассказала Альфреду, что, провожая отца, ей случалось бывать и по ту сторону долины, в селе, что и замок Карлштейнов хорошо знаком ей, так как после смерти матери она несколько раз ходила к графине Леоноре, которая была очень ласкова и добра к ней. Восемнадцать лет тому назад, ее мать, тотчас после замужества, поселилась в этой долине, а отец вскоре купил небольшую усадьбу, оставшуюся после смерти прежнего владельца. С тех пор он сделался известным по всей местности как собиратель редких камней и проводил всю жизнь в неутомимых поисках за кристаллами и минералогическими редкостями. Смерть матери еще более сблизила ее с отцом. Для того, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить ему одиночество, она не отлучалась из дому на долго и никогда не уходила дальше выступа, на котором они оба сидели теперь. Очень уж манила ее сюда прелесть глетчера, не смотря на его недобрую славу, гласившую о том, что уже не одна жертва погибла в его расселинах.
Альфред внимательно вслушивался в безыскусственную речь юной девушки, и в ее простодушные ответы на его вопросы. Едва познакомившись с ней, он знал уже всю ее спокойно протекавшую жизнь, ясную, как поляна, на которой стоял дом ее отца, а все же омрачавшуюся по временам набегавшей темной тучкой.
Альфреду казалось, что он годами знал Мариетту, так ясно и просто поведала она ему о своем юном существовании. И когда она собралась идти домой, он последовал за ней чрез узкий скалистый хребет и затем по каменистой тропинке вдоль края мароны. Она шла вперед мелким, твердым шагом и только от времени до времени слышались удары ее острой палки о камень. Альфред любовался ее белокурыми косами и украдкой заглядывал ей в глаза, когда она оборачивалась, заботливо указывая на самые трудные места перехода. Они пересекли ветвь марэны, где местами клокотала вода в образовавшихся в снегу воронкообразных углублениях. Здесь пришлось обойти одну большую трещину, из глубины которой веяло ледяным холодом. Видя, что Альфред хотел подойти ближе к краю, чтобы заглянуть туда, Мариетта испуганно удержала его своей маленькой ручкой. Ниже виднелись из-под оттаявшей мутной снежной поверхности массы льда, спускавшиеся с глетчера к долине. Только начиная отсюда, можно было идти рядом. Минуя громадные скалы, сдвинутые когда-то ледяными потоками глетчера и перейдя с каменистой тропинки, пролегавшей вдоль ручья на зеленые лужайки, они дошли, наконец, до опушки реденького хвойного леса, где был расположен на открытой поляне приветливый домик Добланера. Проворной козочкой перебежала девушка через лужайку и исчезла за входной дверью дома. Ее отец, с коротенькой, почерневшей деревянной трубкой в зубах осматривал в эту минуту притупившиеся шипы своей горной обуви. Едва переводя дух, Мариетта сообщила ему, что за дверью ждет молодой граф, и разгоревшимися глазками указала на коралловую нитку, которую ей прислала в подарок графиня.