Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть пятая

© ООО ТД «Издательство Мир книги», оформление, 2008

© ООО «РИЦ Литература», комментарии, 2008

I
Если торг нельзя заключить с одним, то его можно заключить с другим

Арамис угадал: выйдя из дома на площади Бодуайе, герцогиня де Шеврез приказала кучеру ехать домой.

Она, по-видимому, боялась, что за ней следят, и хотела таким образом придать своей прогулке невинный вид. Но как только она вернулась в свой дом и убедилась, что никто за ней не следит и не собирается ее беспокоить, она велела открыть калитку в саду, которая выходила на другую улицу, и направилась на улицу Круа-де-Пти-Шан, где жил господин Кольбер.

Мы сказали, что наступил вечер, – точнее было бы сказать, что наступила ночь, и ночь весьма темная. Заснувший Париж окутывал снисходительной темнотой и благородную герцогиню, плетущую свою политическую интригу, и простую горожанку, которая после позднего ужина в городе, под руку со своим любовником, возвращалась по самой длинной дороге к домашнему очагу.

Госпожа де Шеврез привыкла к так называемой «ночной политике» и прекрасно знала, что министры никогда не запираются, даже у себя дома, от молодых и красивых женщин, боящихся пыли контор, и от пожилых и опытных дам, опасающихся нескромного эха министерств.

Герцогиню встретил у подъезда лакей, и, по правде сказать, встретил довольно плохо. Он даже заметил, посмотрев ей в лицо, что в такой час и в таком возрасте неудобно отрывать господина Кольбера от его ночной работы.

Но герцогиня де Шеврез, не рассердившись, написала на листке из записной книжки свое имя – громкое имя, которое столько раз неприятно звучало для слуха Людовика XIII и великого кардинала.

Она написала это имя размашистым, небрежным почерком вельмож той эпохи, сложила бумагу особенным, лишь ей свойственным образом и передала ее молча, но с таким высокомерным видом, что наглый малый, привыкший чуять господ, опустил голову и побежал к господину Кольберу.

Можно не добавлять, что, развернув листок, министр вскрикнул, и этот легкий крик окончательно убедил лакея в том, как серьезно надо отнестись к таинственной гостье: он побежал за герцогиней.

Она с трудом поднялась на второй этаж красивого нового дома, отдохнула на площадке, чтоб не войти запыхавшись, и предстала перед господином Кольбером, который сам перед ней раскрыл дверь.

Герцогиня остановилась на пороге, чтоб хорошенько разглядеть того, с кем ей придется иметь дело. Его круглая тяжелая голова, густые брови, уродливая гримаса на лице, придавленном как бы священнической скуфьей^[1], навели ее на мысль, что будущие ее переговоры будут незатруднительны, но малоинтересны, ибо такая грубая натура, казалось, должна быть малочувствительной к утонченной мести или к ненасытному честолюбию.

Но когда герцогиня ближе пригляделась к черным пронзительным глазкам, к продольной морщине на выпуклом строгом лбу, к сжатым губам, которые только неопытные наблюдатели считали добродушными, она переменила мнение и подумала: «Я нашла нужного мне человека».

– Чему обязан я честью вашего посещения, сударыня? – спросил интендант финансов.

– Тому, что мне нужны вы, сударь, а я нужна вам.

– Я счастлив, сударыня, слышать первую часть вашей фразы, что же касается второй…

Госпожа де Шеврез села в кресло, которое ей пододвинул Кольбер.

– Господин Кольбер, вы интендант финансов?

– Да, сударыня.

– И вы хотели бы быть суперинтендантом?

– Сударыня!

– Не отрицайте, это бесполезно и только удлинит наш разговор.

– Однако, сударыня, несмотря на все мое доброе желание, несмотря на вежливость, с которой я отношусь к даме вашего положения, ничто не заставит меня признаться в том, что я стараюсь сесть на место моего начальника.

– Я вам ничего не говорила, господин Кольбер, о том, что вы «стараетесь сесть» на место своего начальника. Разве я нечаянно произнесла это слово? Не думаю. А вот слово «заменить» менее воинственно и более правильно грамматически, как говорил господин де Вуатюр^[2]. Итак, я утверждаю, что вы стремитесь заменить господина Фуке.

– Сударыня, состояние господина Фуке все выдержит. Господин суперинтендант – это Колосс Родосский^[3] нашего времени: корабли проходят под ним и даже не задевают его.

– Весьма интересное сравнение. Да, господин Фуке играет роль Колосса Родосского; но, мне помнится, я слыхала, как рассказывал господин Конрар… кажется, академик… что, когда Колосс Родосский упал, купец, который свалил его… простой купец, господин Кольбер… нагрузил его обломками четыреста верблюдов. А ведь купцу очень далеко до интенданта финансов.

– Сударыня, могу вас уверить, что я никогда не свалю господина Фуке.

– Ну, господин Кольбер, раз вы упорствуете и продолжаете играть со мной в чувствительность, как будто не зная, что меня зовут госпожой де Шеврез и что я стара, иными словами, что вы имеете дело с женщиной, которая была политической противницей кардинала Ришелье и у которой осталось мало времени, – раз вы совершаете эту неосторожность, я пойду к людям более проницательным и стремящимся быстрее сделать карьеру.

– Какую, сударыня, какую?

– Вы меня очень разочаровываете, сударь, в нынешних людях. Клянусь вам, если бы в мое время какая-нибудь женщина пришла к господину де Сен-Мару, который, впрочем, не был особенно умен, – клянусь вам, если б она сказала о кардинале то, что я только что сказала вам о господине Фуке, господин де Сен-Мар уже ковал бы железо.

– Ну, сударыня, будьте немного снисходительнее.

– Значит, вы согласны заменить господина Фуке?

– Если король уволит господина Фуке, разумеется.

– Опять лишние слова. Очевидно, раз вы еще не добились его увольнения, значит, вы не могли этого сделать. Поэтому я была бы круглой дурой, если бы, идя к вам, я не принесла вам того, чего вам не хватает.

– Я в отчаянии, что мне приходится настаивать, сударыня, – сказал Кольбер после молчания, которое дало возможность герцогине оценить всю его скрытность, – но я должен предупредить вас, что уже шесть лет пытаются разоблачить господина Фуке, донос следует за доносом, а положение господина суперинтенданта остается непоколебимым.

– На все свое время, господин Кольбер; те, кто разоблачал господина Фуке, не были госпожой де Шеврез и не имели доказательств в виде шести писем кардинала Мазарини, устанавливающих правонарушение, о котором идет речь.

– Правонарушение?

– Преступление, если это вам больше нравится.

– Преступление? Совершенное господином Фуке?

– Именно… Странно, господин Кольбер, у вас обыкновенно такое холодное и невыразительное лицо, а сейчас я вижу, что вы сияете.

– Преступление?

– Я в восторге, что это на вас произвело впечатление.

– О, сударыня, ведь это слово столько в себе заключает!

– Оно заключает в себе приказ о суперинтендантстве для вас, а для господина Фуке – приказ об изгнании или заключении в Бастилию.

– Простите меня, герцогиня: почти невозможно, чтоб господин Фуке был изгнан, а арест, опала – это уже слишком!

– О, я знаю, что говорю, – холодно продолжала госпожа де Шеврез. – Я живу не так далеко от Парижа, чтобы не знать, что в нем происходит. Король не любит господина Фуке и охотно погубит его, если ему предоставят случай это сделать.

– Но надо, чтобы случай был удобным.

– Случай достаточно удобный. Поэтому я и оцениваю этот случай в пятьсот тысяч ливров.

– Что вы хотите сказать? – спросил Кольбер.

– Я хочу сказать, сударь, что, имея в руках этот случай, я передам его в ваши руки только в обмен на пятьсот тысяч ливров.

– Очень хорошо, герцогиня, я понимаю. Но так как вы только что назначили цену за товар, ознакомьте меня с товаром.

– О, это очень легко: шесть писем от кардинала Мазарини, как я вам сказала; автографы эти, конечно, не были бы очень дороги, если б они не устанавливали с полной очевидностью, что господин Фуке присвоил себе крупные государственные суммы.

– С полной очевидностью? – спросил Кольбер, и его глаза радостно заблестели.

– С полной очевидностью. Хотите прочесть письма?

– Всей душой! Копии, разумеется?

– Разумеется, копии.

Герцогиня вытащила спрятанную на груди маленькую пачку, придавленную бархатным корсетом.

– Читайте, – сказала она, передавая их Кольберу.

Тот жадно набросился на бумаги.

– Чудесно! – сказал он, прочтя.

– Достаточно ясно, не правда ли?

– Да, герцогиня, да; значит, кардинал Мазарини передал деньги господину Фуке, а господин Фуке оставил их себе; но какие же это деньги?

– Вот в этом-то и дело: какие деньги? Если мы сговоримся, я присоединю к этим шести еще седьмое письмо, которое вам окончательно все прояснит.

Кольбер задумался.

– А оригиналы этих писем?

– Бесполезный вопрос. Все равно, как если бы я спросила вас, господин Кольбер, полны или пусты будут денежные мешочки, которые вы мне дадите.

– Прекрасно, герцогиня.

– Все решено?

– Нет еще.

– Как?

– Есть одна вещь, о которой ни вы, ни я не подумали.

– Что это за вещь?

– При всех этих обстоятельствах господина Фуке может погубить только процесс.

– Да.

– И публичный скандал.

– Да. Ну так что же?

– А то, что не может быть ни процесса, ни скандала.

– Почему же?

– Потому, что он генеральный прокурор парламента; потому что все во Франции: управление, армия, юстиция, торговля – взаимно связано цепью круговой поруки, которая называется духом корпоративности. Поэтому, сударыня, парламент никогда не потерпит, чтобы его глава был привлечен к суду. Даже если бы это случилось по королевскому приказу, никогда парламент не осудит его.

– По правде сказать, господин Кольбер, это меня не касается.

– Я это знаю, сударыня. Но меня это касается и уменьшает цену того, что вы принесли. К чему мне доказательства преступления без возможности наказания за него?

– Даже если Фуке будет только заподозрен, он потеряет свою должность суперинтенданта.

– Велика важность! – воскликнул Кольбер, и его темные черты как-то вдруг осветились выражением ненависти и мести.

– Ах, господин Кольбер, простите меня, – сказала герцогиня, – я не знала, что вы столь впечатлительны. Хорошо, очень хорошо. Ну, раз вам мало того, что у меня есть, прекратим разговор.

– Нет, сударыня, продолжим его. Только, раз ваш товар упал в цене, уменьшите и ваши притязания.

– Вы торгуетесь?

– Это необходимо всякому, кто хочет честно платить.

– Сколько вы мне предлагаете?

– Двести тысяч ливров.

Герцогиня засмеялась ему в лицо, потом вдруг сказала:

– Подождите.

– Вы соглашаетесь?

– Нет еще. Но у меня есть еще одна комбинация.

– Скажите ее.

– Вы мне даете триста тысяч ливров.

– Нет, нет!

– Соглашайтесь или нет, как угодно… И это не все.

– Еще что-нибудь? Вы становитесь невозможною, герцогиня!

– Я не так невозможна, как вы думаете, я у вас прошу не денег.

– Чего же?

– Услуги. Вы знаете, что я всегда нежно любила королеву.

– И…

– И… я хочу свидания с ее величеством.

– С королевой?

– Да, господин Кольбер, с королевой, которая давно уже мне не друг, но может им снова стать, если мне дадут возможность.

– Ее величество никого уже не принимает, герцогиня. Вам известно, что приступы болезни повторяются у нее все чаще и чаще.

– Вот именно поэтому я и должна повидать королеву. Представьте себе, что у нас во Фландрии очень часты случаи этой болезни.

– Рак? Ужасная, неизлечимая болезнь.

– Не верьте в это, господин Кольбер. Фламандский крестьянин – человек первобытный. У него не жена, а рабыня. Пока он пьянствует, жена работает: она черпает воду из колодца, она нагружает мула или осла, она сама таскает тяжести. Так как она мало заботится о себе, она постоянно получает ушибы то там, то здесь. Часто она бывает бита… А рак происходит от какого-нибудь сильного телесного повреждения.

– Это верно.

– Фламандки не умирают от этого. Когда они очень уж сильно страдают, они находят лекарство. А брюггские монахини изумительно лечат эту болезнь. У них есть целебные воды, настойки, втирания; они дают больной бутылку с водой и свечу; этим они приносят доход духовенству и служат Богу, продавая и тот и другой товар. Вот я и принесу королеве воду из брюггского монастыря. Ее величество выздоровеет и поставит столько свечей, сколько найдет нужным. Вы видите, господин Кольбер, что помешать мне видеть королеву – почти что цареубийство.

– Герцогиня, вы слишком умная женщина, вы меня смущаете. Однако мне кажется, что ваше великое милосердие к королеве все-таки имеет маленькую личную выгоду.

– Разве я стараюсь это скрыть? Вы, кажется, сказали: маленькую выгоду? Так знайте же, что это не малая, а большая выгода, и я вам это поясню тотчас. Если вы введете меня к ее величеству – я удовольствуюсь тремястами тысячами ливров, которые я у вас потребовала; если вы откажете – я оставлю у себя письма и отдаю их только в случае немедленной выплаты пятисот тысяч.

С этими словами старая герцогиня встала, оставив господина Кольбера в неприятном раздумье. Продолжать торговаться было невозможно; вовсе не торговаться значило потерять бесконечно много.

– Сударыня, – сказал он, – я буду иметь удовольствие выплатить вам сто тысяч экю.

– О! – воскликнула герцогиня.

– Но как я получу настоящие письма?

– Очень простым способом, дорогой господин Кольбер… Кому вы доверяете?

Серьезный финансист принялся беззвучно смеяться, и его широкие черные брови поднимались и опускались, как крылья летучей мыши.

– Никому, – сказал он.

– Но вы делаете исключение для себя, господин Кольбер?

– Что вы хотите сказать, герцогиня?

– Я хочу сказать, что если бы вы отправились со мной туда, где находятся письма, они были бы переданы вам в собственные руки и вы могли бы проверить их и пересчитать.

– Это верно.

– Вам следует взять с собой сто тысяч экю, потому что я тоже никому не доверяю.

Интендант финансов покраснел до бровей. Как все люди, высоко одаренные в искусстве счисления, он был весьма честен.

– Сударыня, – сказал он, – я возьму с собой обещанную сумму в двух чеках, по которым вы можете получить деньги в моей кассе. Удовлетворит ли это вас?

– Как жаль, что ваши чеки не ценятся по миллиону, господин интендант!.. Итак, я буду иметь честь указать вам дорогу.

– Позвольте мне распорядиться, чтоб заложили лошадей.

– Внизу ждет моя карета, сударь.

Кольбер кашлянул в нерешительности. Ему вдруг показалось, что предложение герцогини – ловушка, что у двери его ждут и что эта дама, предложившая продать свою тайну за сто тысяч экю Кольберу, предложила ее и господину Фуке за ту же сумму.

Он так долго медлил, что герцогиня пристально посмотрела ему прямо в глаза.

– Вы предпочитаете ехать в собственной карете?

– Признаюсь, да.

– Вы боитесь, что попадете со мной в какую-нибудь западню?

– Герцогиня, у вас капризный нрав, а я, будучи нрава довольно серьезного, боюсь быть скомпрометированным какой-нибудь шуткой.

– Словом, вы боитесь? Хорошо, поезжайте в своей карете, берите с собой столько лакеев, сколько хотите… Только подумайте: то, что мы делаем вдвоем, знаем мы одни; то, что увидит третье лицо, станет известно всему миру. В конце концов, мне это не важно, моя карета последует за вашей, и я буду рада сесть в вашу карету, чтоб ехать к королеве.

– К королеве?

– Вы уже забыли? Как! Такой для меня важный пункт, а вы уже упустили его из виду? Каким это было для вас пустяком, боже мой. Если б я знала, я спросила бы у вас вдвое больше.

– Я раздумал, герцогиня. Я не поеду с вами.

– Правда?.. Почему?

– Потому, что я безгранично доверяю вам.

– Вы мне льстите!.. Но как же я получу сто тысяч экю?

– Вот они.

Интендант нацарапал несколько слов на бумажке и передал ее герцогине.

– Деньги вам выплачены, – сказал он.

– Красивый жест, господин Кольбер, я вас вознагражу за него.

Говоря эти слова, она засмеялась. Смех госпожи де Шеврез был похож на мрачный шепот; всякий человек, чувствующий, как бьются в его сердце молодость, вера, любовь, жизнь, предпочел бы плач этому жалкому подобию смеха.

Герцогиня расстегнула корсаж и достала маленькую пачку бумаг, перевязанную огненной лентой. Крючки подались под давлением ее нервных рук. И грудь, поцарапанная трением и выдергиванием бумаг, предстала перед глазами интенданта, заинтересованного этими странными приготовлениями. Герцогиня вновь засмеялась.

– Вот, – сказала она, – подлинные письма кардинала Мазарини. Они у вас в руках. И, кроме того, герцогиня де Шеврез разделась перед вами, как если бы вы были… я не хочу называть имен, которые внушили бы вам гордость и ревность. Теперь, господин Кольбер, – продолжала она, быстро застегивая свое платье, – ваша карьера обеспечена; проводите меня к королеве.

– Нет, сударыня. Если вы снова навлечете немилость ее величества и если узнают во дворце, что это я ввел вас в покои королевы, то она не простит мне этого до конца своих дней. У меня во дворце есть преданные люди, они введут вас, не вовлекая меня в это дело.

– Как хотите. Мне важно видеть королеву.

– Как называются брюггские монахини, которые лечат больных?

– Бегинки^[4].

– Вы будете бегинкой.

– Хорошо. Но мне придется перестать быть ею.

– Это ваше дело.

– Извините, но я не хочу, чтобы двери передо мной захлопнули.

– Это тоже ваше дело, сударыня. Я сейчас прикажу старшему камердинеру дежурного офицера ее величества впустить бегинку с лекарством для облегчения страданий королевы. Вы получите от меня пропуск, но сами позаботитесь о лекарстве и объяснениях. Если будет необходимо, я признаюсь, что ввел бегинку, но отрекусь от герцогини де Шеврез.

– Это не понадобится, будьте покойны.

– Вот пропуск.

II
Шкура медведя

Кольбер подал пропуск герцогине и тихонько отодвинул кресло, за которым она стояла.

Госпожа де Шеврез слегка кивнула и вышла.

Кольбер, узнав почерк Мазарини и пересчитав письма, позвонил своему секретарю и приказал ему пойти за советником парламента господином Ванелем. Секретарь ответил, что господин советник, верный своим привычкам, только что вошел, чтобы дать отчет интенданту о главнейших подробностях сегодняшней работы парламента.

Кольбер сел ближе к лампе, перечел письма покойного кардинала, несколько раз улыбнулся, убеждаясь в ценности бумаг, которые ему только что передала госпожа де Шеврез, и, устало подперев голову руками, глубоко задумался.

В это время в кабинет Кольбера вошел высокий толстый человек с костлявым лицом и крючковатым носом. Он вошел со скромной уверенностью, выдававшей гибкий и решительный характер: гибкий по отношению к хозяину, который может бросить подачку, и сильный по отношению к собакам, которые могли бы оспаривать у него эту желанную добычу.

Под мышкой у господина Ванеля была объемистая папка; он положил ее на бюро, за которым сидел задумавшись Кольбер.

– Здравствуйте, господин Ванель, – сказал Кольбер, отрываясь от своих размышлений.

– Здравствуйте, монсеньер, – непринужденно сказал Ванель.

– Надо говорить сударь, – тихо заметил Кольбер.

– Монсеньером называют министров, – невозмутимо отвечал Ванель. – Вы – министр!

– Пока еще нет!

– Я называю вас монсеньером. Впрочем, вы ведь мой начальник, с меня этого достаточно. Если вы не хотите, чтобы я называл вас так при людях, позвольте мне называть вас так наедине.

Кольбер поднял голову, пытаясь прочесть на лице Ванеля, в какой степени было искренне это выражение преданности.

Но советник умел выдерживать тяжесть взгляда, даже если взгляд был министерский.

Кольбер вздохнул. Он ничего не прочел на лице Ванеля; Ванель мог быть честным. Кольбер подумал, что этот подчиненный в действительности имеет над ним власть, так как госпожа Ванель – его, Кольбера, любовница.

В то время, когда он думал о странной судьбе этого человека, Ванель холодно вынул из кармана надушенное письмо, запечатанное испанским воском, и протянул его интенданту.

– Что это, Ванель?

– Письмо от моей жены, монсеньер.

Кольбер закашлялся. Он взял письмо, распечатал его, прочел и спрятал себе в карман, в то время как Ванель невозмутимо листал книгу протоколов.

– Ванель, – сказал вдруг патрон своему подчиненному, – вы ведь умеете работать?

– Да, монсеньер.

– И вас не пугает работа по двенадцати часов в день?

– Я работаю пятнадцать часов в день.

– Невозможно! Парламентские обязанности вряд ли отнимают у вас больше трех часов.

– О, я еще веду счетные книги одного друга, с которым у меня общие дела, а в свободное время изучаю древнееврейский язык.

– Вас очень высоко ценят в парламенте, Ванель?

– Я думаю, что да, монсеньер.

– Не следовало бы засиживаться на месте советника.

– Что же сделать для этого?

– Купить должность.

– Какую?

– Какую-нибудь… более значительную. Маленькие претензии труднее выполняются, не так ли?

– Маленькие кошельки, монсеньер, труднее наполняются.

– Ну а какая должность вас прельщает?

– Мне трудно сказать, какая была бы мне по карману.

– Есть одна должность. Но надо быть королем, чтобы купить ее без труда, а королю, пожалуй, не придет в голову покупать должность генерального прокурора.

Услышав эти слова, Ванель поднял на Кольбера свой смиренный и в то же время бесцветный взгляд.

– О какой должности генерального прокурора в парламенте вы мне говорите, монсеньер? – спросил Ванель. – Я знаю только должность господина Фуке.

– О ней я и говорю, мой дорогой советник.

– У вас недурной вкус, монсеньер, но прежде чем покупать товар, надо, чтоб он продавался.

– Я думаю, господин Ванель, что скоро эта должность будет продаваться…

– Продаваться! Должность прокурора господина Фуке?

– Об этом говорят.

– Должность, которая делает его неуязвимым, будет продаваться? О-о!

И Ванель захохотал.

– Может быть, вы боитесь этой должности? – спросил серьезно Кольбер.

– Боюсь? Нет… конечно нет.

– Но вы не хотите ее?

– Монсеньер, вы смеетесь надо мной, – отвечал Ванель. – Какому советнику парламента не хотелось бы быть генеральным прокурором?

– В таком случае, господин Ванель… раз я вам говорю, что должность будет продаваться…

– Вы утверждаете, монсеньер?

– Все вокруг говорят об этом.

– Не могу поверить, что это возможно; никогда человек не бросит щита, которым он защищает свою честь, состояние и жизнь.

– Бывают иногда сумасшедшие, которые мнят себя выше всех неудач, господин Ванель.

– Да, монсеньер, но такие сумасшедшие не совершают своих безумств в пользу бедных Ванелей, какие есть на свете.

– Почему же?

– Потому, что Ванели бедны.

– Действительно, должность господина Фуке может стоить дорого. Что бы вы заплатили за нее, господин Ванель?

– Все, что у меня есть, монсеньер.

– Сколько именно?

– От трехсот до четырехсот тысяч ливров.

– А должность сколько стоит, по-вашему?

– Самое малое полтора миллиона. Я знаю людей, которые предлагали миллион семьсот тысяч ливров и не убедили господина Фуке. А если бы случилось так, что господин Фуке все-таки захотел бы продать свою должность, чему я не верю, несмотря на то что мне говорили…

– А, вам что-нибудь говорили! Кто?

– Господин де Гурвиль… господин Пелиссон, так, в разговоре.

– Ну а если бы господин Фуке захотел продать?..

– Я все равно не мог бы купить его должность, так как господин суперинтендант продал бы только за наличные деньги, а ни у кого нет готовых полутора миллионов.

Кольбер остановил советника нетерпеливым движением руки и снова погрузился в размышления.

Видя серьезное выражение лица хозяина и его желание продолжать разговор на эту тему, Ванель стал ждать решения, не смея сам вызвать его.

– Объясните мне хорошенько, – сказал Кольбер, – все привилегии, связанные с должностью генерального прокурора.

– Право обвинения всякого французского подданного, если он не принц крови; право аннулирования всякого обвинения, направленного против каждого француза, кроме короля и принцев. Генеральный прокурор – правая рука короля и принцев. Генеральный прокурор – правая рука короля, карающая виновных, а также гасящая факел правосудия. Таким образом, господин Фуке может сопротивляться королю, подняв против него парламент; поэтому король не будет бороться с господином Фуке несмотря ни на что, если желает, чтоб его указы вступили в законную силу без возражений. Генеральный прокурор может быть и очень полезным, и очень опасным орудием.

– Хотите быть генеральным прокурором, Ванель? – спросил вдруг Кольбер, смягчая голос и взгляд.

– Я? – воскликнул Ванель. – Но я уже имел честь доложить вам, что у меня для этого не хватает миллиона ста тысяч ливров.

– Вы возьмете в долг у ваших друзей эту сумму.

– У меня нет друзей, богаче меня.

– Вот честный человек! – воскликнул Кольбер.

– Если б все так думали, монсеньер!

– Достаточно, что я это думаю. И в случае надобности я буду отвечать за вас.

– Берегитесь, монсеньер! Вам известна пословица?

– Какая?

– Кто отвечает, тот и платит.

– Уверен, до этого не дойдет.

Ванель встал, взволнованный предложением, так внезапно сделанным человеком, к словам которого серьезно относились даже самые легкомысленные люди.

– Не смейтесь надо мною, монсеньер, – сказал он.

– Нам необходимо торопиться, господин Ванель. Вы говорите, что господин Гурвиль вам говорил о должности господина Фуке?

– Да, и Пелиссон также.

– Вполне официально?

– Вот их слова: «Члены парламента честолюбивы и богаты; они должны были бы сложиться и предложить два или три миллиона господину Фуке, своему покровителю и солнцу».

– А что вы сказали?

– Я сказал, что, со своей стороны, дам, если понадобится, десять тысяч ливров.

– А, вы, стало быть, тоже любите господина Фуке! – воскликнул Кольбер, взглянув на Ванеля с ненавистью.

– Нет. Но господин Фуке наш генеральный прокурор, он влезает в долги, он тонет, мы должны спасти честь нашей корпорации.

– Вот почему господин Фуке будет в полной безопасности, пока он занимает свою должность.

– Тут, – продолжал Ванель, – господин Гурвиль добавил: «Принять милостыню господину Фуке унизительно, и он от нее откажется; пусть парламент сложится и достойно купит должность своего генерального прокурора, тогда все будет хорошо, честь корпорации будет спасена и гордость Фуке также».

– Ну что ж, это выход.

– Я тоже так подумал, монсеньер.

– Так вот, господин Ванель: вы тотчас отправитесь к господину Гурвилю или господину Пелиссону; знаете ли вы еще какого-нибудь друга господина Фуке?

– Я хорошо знаю господина де Лафонтена.

– Лафонтена-стихотворца?

– Да, он писал стихи, посвященные моей жене, когда мы еще были в хороших отношениях с господином Фуке.

– Обратитесь к нему, чтоб получить свидание с господином суперинтендантом.

– С удовольствием. Но как быть с деньгами?

– В назначенный день и час у вас будут деньги, не беспокойтесь.

– Монсеньер, какая щедрость! Вы затмеваете короля. Вы превосходите господина Фуке!

– Одну минуту… не злоупотребляйте словами. Я вам не дарю миллиона четырехсот тысяч ливров. У меня есть дети.

– О, сударь, вы мне их даете в долг – этого достаточно.

– Да, я их вам даю в долг.

– Требуйте от меня любые проценты, любые гарантии, монсеньер, я готов, и даже когда ваши требования будут удовлетворены, я повторю, что вы превосходите королей и господина Фуке в щедрости. Ваши условия?

– Вы будете отдавать мне долг в течение восьми лет.

– О, прекрасно!

– Вы закладываете самую должность.

– Превосходно. Это все?

– Подождите. Я оставляю за собой право перекупить у вас должность за цену на сто пятьдесят тысяч ливров больше, чем та, которую вы заплатите, если вы не будете в исполнении этой должности следовать интересам короля и моим предначертаниям.

– А-а! – произнес слегка взволнованный Ванель.

– Разве в моих условиях есть что-нибудь, что вам не нравится, господин Ванель? – спросил холодно Кольбер.

– Нет, нет, – живо ответил Ванель.

– В таком случае мы подпишем договор, когда вы захотите. Бегите теперь к друзьям господина Фуке.

– Лечу…

– И добейтесь свидания с суперинтендантом.

– Хорошо, монсеньер.

– Будьте уступчивы.

– Да.

– И как только сговоритесь…

– Я потороплюсь заставить его подписать соглашение.

– Ни за что этого не делайте!.. Ни в коем случае не заикайтесь о подписи, говоря с господином Фуке, ни даже о честном слове, слышите? Вы все погубите!

– Как же быть, монсеньер? Это слишком трудно…

– Постарайтесь только, чтоб господин Фуке согласился… Идите!