Глава CXXXIV
В которой начинает блекнуть звезда Камила
Вы, конечно же, помните, дорогие читатели, – а если нет, то я постараюсь помочь вам вспомнить – ту молодую и красивую креолку из Гаваны, которую я как-то представил вам. Да, конечно, сделал я это мимоходом, но вы должны были запомнить ее под именем госпожи де Розан, когда она появилась в гостиной госпожи де Моранд в тот самый вечер, когда Кармелита исполняла романс об иве.
Как мы уже говорили, появление ее там, и мы повторяем это, произвело на всех гостей необычное действие.
Представленная свету как протеже госпожи де Моранд, то есть одной из очаровательных повелительниц высшего общества, прекрасная креолка за несколько дней стала самой модной красавицей, которую стали отчаянно зазывать во все парижские салоны.
Темна, словно ночь, розовая, как восток, с глазами, полными молний, и чувственными губами, госпожа де Розан своими взглядами, улыбками влекла к себе не только мужчин, но и женщин. И поэтому, стоя посреди какой-нибудь гостиной, она походила на планету в окружении звезд.
О ней говорили, что она одержала тысячу побед, не зная ни единого поражения. И это было правдой. Живая, пылкая, страстная, она, сама, возможно, того не желая, была вызывающе красива. И если в ее облике было немного явного кокетства, то совсем чуточку. А если она, как говорил, проявляя больше образность, чем хороший вкус, Камил, и позволяла мужчинам позабавиться багателью перед дверью, она умела останавливать их даже раньше того, как они ступали на порог. Секрет ее добродетели заключался в ее любви к Камилу. И позвольте нам мимоходом отметить, поскольку мы полагаем, что для этого сейчас самый удобный момент, именно это и является секретом добродетельности женщины: когда сердце любит, тело остается чистым и неприкосновенным.
Такова была госпожа де Розан: она была влюблена в своего мужа. Более того, она его обожала. Конечно, признаем, что объект ее обожания того не заслуживал, особенно если вспомнить то, о чем мы поведали вам в предыдущей главе, но ее вполне могут понять те, кто не забыл тот внешний лоск, ту привлекательность, которыми природа наградила Камила при его рождении.
И мы видели на протяжении нашего повествования, как Камил, молодой, красивый, скорее капризный, чем благородный, скорее забавный, чем остроумный, в достаточной мере отлакированный парижской жизнью и в то же самое время легкомысленный, фривольный, взбалмошный, веселый до безумия, сумел понравиться всем женщинам и в частности одной девушке, одновременно апатичной и страстной, жаждавшей наслаждений и с нетерпением их ожидавшей.
Таким образом, все победы госпожи де Розан были выдуманы. Она преданно складывала к ногам своего мужа всю завоеванную ею славу. Но мы чуть дальше увидим, почему эта влюбленная и пользующаяся таким успехом креолка оставалась, несмотря на славу, в такой глубокой тоске, что можно было предположить у нее какой-то тайный недуг души или же тела. Это было замечено в нескольких салонах: все обратили внимание на ее бледность и черные круги под глазами. Одна ревнивая помещица стала уверять всех, что у креолки больные легкие. Один отвергнутый влюбленный пустил слух, что у нее есть любовник. Другой оказался более милосердным и обнаружил, что муж поколачивает ее. Некий врач-материалист стал обвинять, нет, скорее жалеть ее за то, что она слишком строго сохраняет супружескую верность. И наконец, у всех было свое мнение на этот счет, но все они были далеки от истины.
А теперь, если читателю угодно будет проследовать за нами в спальню молодой красивой женщины, он узнает через несколько минут, если он ни о чем еще не догадывается, тайну этой грусти, которая начала серьезно беспокоить весь Париж.
Вечером того дня, когда состоялись похороны господина Лоредана де Вальженеза, то есть спустя сутки после сцены, о которой мы рассказали в предыдущей главе, жена Камила де Розана, утонув в кресле, обтянутом розовым бархатом, занималась самым необычным делом, которым может только заняться красивая женщина в своей спальне в час ночи. В то время, когда любая другая женщина возраста и красоты несравненной Долорес должна была бы лежать в постели с лицом, полным мечтаний и с многообещающей улыбкой на устах.
Сидя перед маленьким лакированным китайским столиком, она была занята тем, что заряжала пару прелестных пистолетов с рукояткой из черного дерева и стволами из дамасской стали с золотыми насечками. В ее красивой мраморной ручке пистолеты эти смотрелись довольно необычно и странно.
Зарядив эти пистолеты с правильностью и четкостью действий, которые сделали бы честь директору тира, госпожа де Розан проверила работу курков. Закончив эту проверку, она положила пистолеты по правую руку, а в левую руку взяла маленький кинжал.
В руках красивой креолки этот кинжал не выглядел опасным: ножны его были сделаны из серебра с золотой чернью, прекрасно изваянный стальной набалдашник был умело инкрустирован драгоценными камнями. Таким образом, это произведение рук золотых дел мастера походило скорее на дамское украшение, чем на смертоносное оружие. И все же при виде молний, которые полыхали из ее глаз, когда она смотрела на лезвие кинжала, становилось как-то не по себе, и трудно было сказать, что сверкало более опасными лучами: кинжал или ее глаза.
Проверив кинжал столь же тщательно, как до этого она осмотрела пистолеты, Долорес положила его на столик, сдвинула брови к переносице, уселась поудобнее в кресло, скрестила руки на груди и погрузилась в задумчивость.
В этой позе она просидела почти десять минут. И тут в коридоре, который вел к ее спальне, послышались звуки знакомых шагов.
– Это он, – сказала она.
И проворно выдвинула на себя ящик столика, положила в него пистолеты и кинжал, задвинула ящик на место, закрыла его на ключ, вынула ключ и положила его в карман своего домашнего халата.
И быстро встала. В комнату вошел Камил.
– Это я, – сказал он. – Как! Ты еще не спишь? Ведь уже так поздно, лапочка!
– Не сплю, – холодно ответила госпожа де Розан.
– Но ведь уже час ночи, милое дитя, – сказал Камил, целуя ее в лоб.
– Я знаю, – ответила она все тем же холодным тоном.
– Ты, значит, где-то была? – спросил Камил, бросая свой плащ на двухместный диванчик.
– Нет, я не выходила из дому, – лаконично ответила госпожа де Розан.
– Значит, у тебя были гости?
– Никого у меня не было.
– И ты не ложилась спать до такого времени?
– Как видите.
– А что же ты делала?
– Ждала вас.
– Но я никогда раньше не замечал за тобой такой привычки.
– Когда привычки плохи, их следует менять.
– О! Каким трагическим тоном ты это говоришь! – произнес Камил, начиная раздеваться.
Ничего не говоря в ответ, госпожа де Розан уселась на прежнее место.
– Что же ты? – спросил Камил. – Спать ты разве не собираешься?
– Нет. Мне надо с вами поговорить, – сказала креолка глухим голосом.
– Черт возьми! Ты, наверное, хочешь сообщить мне нечто весьма печальное, коли говоришь таким голосом.
– Очень печальное.
– Что же случилось, дорогая? – спросил Камил, приближаясь к ней. – Не заболела ли ты? Может, получила плохое известие? Но что же произошло?
– Произошло то, – ответила креолка, – что происходит почти ежедневно. Я не получила никаких дурных известии и не больна. В том смысле, в котором вы думаете.
– Тогда почему же у тебя такой траурный вид? – спросил с улыбкой Камил. – А может быть, – добавил он, пытаясь обнять жену, – ты грустишь о нашем бедном друге Лоредане?
– Мсье Лоредан не был нашим другом. Мсье Лоредан был вашим приятелем. И поэтому я не могу грустить по причине его смерти.
– Ну, тогда я вообще ничего не понимаю, – сказал Камил, бросая сюртук на кресло. Ему уже надоело так долго вести столь мрачный разговор.
– Камил, – спросила госпожа де Розан. – Вы не замечаете, что со мной за эти несколько недель произошли некоторые перемены?
– Честное слово, нет, – ответил Камил. – Ты по-прежнему очаровательна.
– И вы не видели моей бледности?
– Парижский климат такой коварный! Кстати, хочу сказать тебе вот что: тебе очень идет эта бледность. И если я что-то и заметил, так это то, что ты день ото дня становишься все красивее!
– А круги под моими глазами? Разве они не говорят о бессонных ночах?
– Честное слово – нет! Я полагал, что ты специально их красишь. Теперь это модно.
– Камил, бедный мой друг, вы эгоист или очень фривольный человек, – произнесла молодая женщина, качая головой.
По щекам ее скатились две слезинки.
– Ты плачешь, любовь моя? – спросил Камил с удивлением.
– Да посмотри же на меня, – сказала она, направляясь к нему и складывая молитвенно руки, – я умираю!
– О! – сказал Камил, пораженный бледностью и зловещим выражением лица жены. – Ты и впрямь кажешься очень больной, моя бедная Долорес.
Обняв ее за талию, он сел и попытался было усадить ее к себе на колени.
Но молодая женщина вырвалась из его объятий, резко отстранилась и бросила на него гневный взгляд.
– Хватит мне лгать! – сказала она яростно. – Я устала от своего молчания, и мне стыдно за него. И теперь я желаю, чтобы вы дали объяснения.
– Какие объяснения ты хочешь от меня получить? – спросил Камил таким естественным тоном, словно был и вправду удивлен требованием жены.
– Это проще простого: объясни свое поведение, начиная с того дня, когда ты впервые оказался в особняке Вальженезов.
– Опять какие-то подозрения! – сказал Камил с нетерпением в голосе. – Я-то полагал, что мы с тобой на этот счет объяснились.
– Камил, мое доверие к тебе было таким же огромным, как и моя любовь. Я задала тебе вопрос относительно твоих отношений с мадемуазель Сюзанной де Вальженез, и ты ответил мне, что ты испытываешь к ней только лишь симпатию и чисто братские чувства и что она отвечает тебе тем же. Я любила тебя и готова была поверить всему, что бы ты ни сказал. И я поверила твоим словам.
– И что же дальше? – спросил американец.
– Подожди, Камил. Готов ли ты подтвердить сегодня ту клятву, которую ты дал мне четыре месяца тому назад?
– Вне всякого сомнения.
– Значит, ты и сегодня любишь меня так же сильно, как год тому назад, то есть как в день нашей свадьбы?
– Чуточку сильнее, чем год тому назад, – ответил Камил развязным голосом, который до странности резко контрастировал с хмурым выражением лица его жены.
– А мадемуазель де Вальженез ты, значит, не любишь?
– Естественно, дорогая моя.
– И сможешь в этом поклясться?
– Клянусь, – со смехом произнес Камил.
– Нет, так не клянутся. Таким тоном клятвы не произносятся. Ты должен поклясться торжественно, перед Богом.
– Клянусь в этом перед Богом, – ответил Камил, уже давший нам доказательства серьезного его отношения к клятвенным заверениям в любви.
– Так вот, перед лицом Всевышнего я заявляю тебе, Камил, – воскликнула креолка с выражением глубокого презрения, – что ты лжец, подлец, клятвопреступник и изменник!
Камил вздрогнул и открыл было рот, чтобы что-то сказать. Но молодая женщина царственным жестом заставила его замолчать.
– Ведь я уже сказала вам: хватит мне лгать! Мне все известно! За те несколько дней, которые я слежу за вами, я видела, как вы неоднократно входили в особняк Вальженезов и выходили из него. А посему не позорьтесь и не утруждайте себя новым притворством.
– О! – нервно произнес Камил. – Вам ведь прекрасно известно, милочка, что мне подобные сцены не нравятся. Давайте предоставим обсуждать все эти недоразумения мещанам и деревенщине и останемся в отношении друг друга тем, кем мы являемся в свете, то есть хорошо воспитанными людьми. Между мной и мадемуазель де Вальженез ничего нет. Я тебе в этом поклялся, могу поклясться еще раз. И мне кажется, тебе этого должно быть достаточно.
– Ну, это уже верх наглости! – вскричала креолка, выведенная из себя тем легким тоном, с которым Камил говорил о ее боли. – А что ты скажешь на это?
И, достав из-за корсажа письмо, она живо развернула его и, не глядя в текст, повторила наизусть его содержание:
«Камил, милый Камил, где бы ты сейчас ни находился, я всюду вижу одного тебя, слышу только тебя и думаю только о тебе».
– О! Теперь настал мой черед сказать вам: «Довольно!» – вскричал Камил, с яростью вырвав письмо из рук креолки и разорвав его на мелкие кусочки.
– Рвите, рвите, – произнесла она. – К несчастью моему, я знаю его наизусть.
– Значит, вам было мало того, что вы шпионили за мной? Вы распечатываете адресованные мне письма или вскрываете ящики, где хранятся мои документы? – воскликнул Камил со ставшим пунцовым от ярости лицом.
– Да… Ну, и что с того?.. Да, я слежу за тобой. Да, я за тобой шпионю. Да, я вскрываю адресованные тебе письма. Да, я открываю твои замки! Несчастный, ты что же, не знаешь меня? Посмотри мне в лицо. Неужели я похожа на женщину, которой можно безнаказанно изменять?
При всей ее красоте в этот момент на нее было страшно смотреть. Художник нашел бы в диком выражении ее глаз и в сильном сокращении мышц ее лица великолепную модель для написания портрета Медеи или Юдифи.
Камил, увидев ее в таком состоянии, отступил на шаг. Он был слегка напуган и не находил слов. Но, чувствуя всю опасность сложившейся ситуации и понимая, что если молчание продлится еще хотя бы секунду, то произойдет нечто ужасное, он постарался высказать комплимент.
– О, как ты прекрасна в гневе! – воскликнул он. – Но подумай хорошенько и сравни себя с другими женщинами: есть ли кто красивее тебя? Может ли кто-нибудь из них быть любимее и желаннее тебя?
– Мне недостаточно того, что я более желанна, чем другие, – гордо произнесла креолка. – Я хочу быть единственной и самой любимой.
– Но именно это я и хотел сказать, – произнес Камил.
– Вот как? – сказала Долорес. – А теперь, когда у меня на руках есть все доказательства, будешь ли ты пытаться отрицать, что у тебя интрижка с этим злобным созданием?
Слово создание, применимое к его возлюбленной Сюзанне, задело Камила. Он нахмурился, но ничего не сказал в ответ.
– Да, – повторила Долорес, – да, она – злобное создание! Только это слово и подходит для определения ее характера. О, я знаю ее так же хорошо, как и вы. Больше, чем вы. И, возможно, лучше, чем вы. Для того, чтобы узнать ее, мне хватило одного вечера.
И на лице молодой женщины, когда она произносила эти слова, столь малозначительные с виду, как бы пробежало облачко стыда.
Тем временем Камил, придумав уловку, позволявшую ему вывернуться, перешел к решительным действиям.
– Послушай, – сказал он молодой женщине. – Должен тебе признаться, хотя то, что я тебе сейчас скажу, и выглядит несколько неделикатно, что Сюзанна и впрямь в некотором роде влюблена в меня.
– Так ты ее любишь? – вскричала креолка. – Значит, ты признаешься в том, что влюблен в нее?
– Мы не вольны, дружок, внушать или не внушать любовь другим людям, – ответил Камил. – А кроме того, – философски добавил он, – разве человек не волен сам выбирать, любить ему кого-то или не любить?
– Так ты любишь мадемуазель Сюзанну де Вальженез или нет? – спросила Долорес, которая решила не давать Камилу возможности отвертеться.
– Я не люблю ее… Ведь любить можно по-разному. Поскольку она – сестра моего друга, я не могу ненавидеть ее.
– Влюблен ли ты в мадемуазель Сюзанну де Вальженез? Другими словами, является ли мадемуазель Сюзанна де Вальженез твоей любовницей?
– Любовницей?
– Поскольку я – твоя жена, она может быть тебе только любовницей.
– Нет, конечно. Она мне не любовница.
– И ты не влюблен в нее?
– Влюблен? Нет!
– Мне очень бы хотелось в это верить.
– Ну, и слава богу, – сказал Камил, протягивая к жене руки.
– Постой, Камил. Я хочу тебе верить, но мне нужны доказательства.
– Какие же?
– Давай уедем отсюда.
– Как это – уедем? – удивленно воскликнул Камил. – Зачем же нам уезжать?
– Затем, что было бы нечестно заставлять мучиться мадемуазель де Вальженез. Ты говоришь, что она тебя любит. Значит, она на что-то надеется. Но поскольку ты-то ее не любишь, она страдает. Есть только один способ покончить с надеждами и страданиями: уехать отсюда.
Камил попытался свести это в шутку.
– Допустим, что отъезд может быть разрешением этой проблемы, – сказал он. – Мы видим пример такой развязки во многих комедиях. Но ведь еще надо знать, куда ехать.
– Поедем туда, где нас любят, Камил. Место, где нас любят, и есть настоящая родина. Я поеду туда, куда ты пожелаешь: за сто лье от Франции, за тысячу лье от Франции! Но давай уедем отсюда!
– Дело в том, – ответил Камил, – что я и сам давно бы предложил тебе отправиться в путешествие в Италию или в Испанию, если бы не боялся того, что ты начнешь меня упрекать.
– Я стала бы тебя упрекать?
– Да. Пойми же меня. «Я долгое время прожил в Париже, мне особенно нечего больше здесь смотреть, – говорил я себе. – Но ведь моя бедная Долорес, как все девушки нашей страны, всегда так мечтала о том, чтобы увидеть Париж и умереть. Разве я могу так внезапно прервать ее сладкий сон?»
– Если тебя останавливали только эти деликатные соображения, Камил, ничто здесь нас больше не удерживает: я увидела в Париже все, что хотела увидеть.
– Что ж, хорошо, дорогая моя, – сказал Камил. – Давай уедем.
– И когда же?
– Когда пожелаешь.
– Тогда давай уедем завтра же.
– Как? – произнес американец с удивлением. – Завтра?
– Конечно. Ведь вас в Париже не удерживает ничто, кроме опасения разрушить мой прекрасный сон.
– Да, конечно, – сказал Камил. – Вы правильно сказали. Только для того, чтобы собрать наши чемоданы, нам потребуется много больше суток. Завтра! – повторил Камил. – А как же наши покупки, наши визиты, наши счета?
– Мои чемоданы уже уложены, покупки все сделаны, счета оплачены. Вчера я разослала во все дома, где нас принимали, карточки для того, чтобы проститься.
– Но ведь потребуется еще несколько дней для того, чтобы попрощаться со всеми друзьями.
– Прежде всего, Камил, у тебя такой характер, что ты не имеешь друзей, а только знакомых. Твоим самым близким знакомым был Лоредан. Вчера его убили, а сегодня его уже похоронили. Поэтому тебе в Париже прощаться совершенно не с кем. А посему давай уедем завтра же.
– Но это же невозможно.
– Подумай, что ты говоришь, Камил.
– Да, невозможно. А что скажут мои поставщики, если я так поспешно уеду? Я буду походить на банкрота. Нет, я должен уехать, а не сбежать.
– Так сколько же тебе нужно времени на то, чтобы твой отъезд не был похож на бегство? Отвечай же!
– Да я не знаю…
– Трех дней будет достаточно?
– Честно говоря, дорогая моя, такая настойчивость с твоей стороны просто бессмысленна.
– Четыре дня, пять дней, шесть дней, – повторила дрожащим голосом молодая женщина, которая, казалось, достигла высшей степени гнева. – Этого достаточно?
– Ты все же настаиваешь? – спросил Камил, которого раздражение жены уже начало беспокоить.
– Настаиваю, ибо для меня это жизненно важный вопрос. Хорошо, пусть будет восемь дней, – решительно заявила госпожа де Розан. – Но знай, – добавила она, взглянув на ящичек стола, в котором лежали запертые на ключ пистолеты и кинжал, – знай, что я уже все для себя решила до того, как ты появился в этой комнате. И если через восемь дней мы не уедем, на девятый день ты, Камил, и я, мы предстанем перед Богом, и тогда каждый из нас ответит за свое поведение.
Молодая женщина произнесла эти слова столь решительно, что Камил не смог удержаться от того, чтобы не вздрогнуть.
– Хорошо, – сказал он, нахмурив брови, словно находясь во власти глубоких раздумий. – Хорошо. Через восемь дней мы уезжаем отсюда. И теперь я даю тебе честное слово.
И, забрав свои одежды, которые, как мы уже отметили, он бросил на кресло, он ушел в свою комнату, находившуюся рядом со спальней жены. Там, не отдавая себе отчета в своих поступках, он закрыл дверь на ключ и на задвижку.
Глава CXXXV
В которой Камил де Розан признает, что ему будет трудно убить Сальватора, как он обещал это Сюзанне де Вальженез
Мы помним, что за две главы до этого, расставаясь с мадемуазель Сюзанной де Вальженез, наш приятель Камил решил, что нашел простейший способ избавиться от Сальватора. Или, если вам это больше нравится, от Конрада, законного наследника богатства Вальженезов.
Но в этом противоречивом мире мало найти способ избавиться от того, кто тебе мешает: между замыслом и исполнением часто лежит непреодолимая пропасть.
Вследствие принятого им решения Камил де Розан отправился домой к Сальватору. Не застав его дома, он оставил свою визитную карточку.
На следующий день, после только что описанной нами семейной сцены, Сальватор под своим настоящим именем Конрада де Вальженеза явился к американскому дворянину.
Тот, слегка взволнованный, как обычно волнуются в решающий момент все люди, которые принимают поспешные решения, руководствуясь при этом скорее темпераментом, нежели разумом, велел слуге проводить гостя в салон и вскоре сам вышел к нему.
Но для того, чтобы лучше понять то, что за этим последует, расскажем, где побывал Сальватор до того, как прийти к Камилу.
Он до этого визита посетил свою кузину, мадемуазель Сюзанну де Вальженез.
На первую свою просьбу провести его к девушке он получил ответ, что мадемуазель де Вальженез никого не принимает.
Он стал настаивать и снова получил отказ.
Но наш друг Сальватор был терпелив и всегда добивался того, чего хотел.
Поэтому он взял вторую визитку и под своим именем «Конрад де Вальженез» подписал карандашом:
«Пришел для того, чтобы поговорить о наследстве».
Никогда еще ни одно волшебное слово, ни один заветный талисман не открывал с большей быстротой ворота замка, где жила фея. Его немедленно провели в салон, куда через несколько секунд вышла сама мадемуазель де Вальженез.
Отчаяние, в которое повергла ее потеря состояния, очень изменило ее облик: лицо ее было бледно-белым, щеки ввалились, глаза потухли. Она стала походить на тех прекрасных и нервных дочерей Маремма, чей мутный взгляд, казалось, плавает в неизвестном нам мире. Вызванная малярией дрожь ее тела перешла и на Сальватора. Когда она вошла в комнату, он невольно вздрогнул.
Отправляясь с визитом к кузине, Сальватор надел не просто светский костюм, но элегантный костюм для дневных визитов, как этого требовал неумолимый этикет.
При виде такого безупречного одеяния, такого красивого молодого человека в глазах девушки загорелся зловещий огонь и взор полыхнул молниями гнева и ненависти.
– Вы хотели поговорить со мной, мсье? – спросила она сухо и с некоторым оттенком высокомерного презрения.
– Да, кузина, – ответил Сальватор.
Мадемуазель де Вальженез поморщилась, услышав слово кузина, показавшееся ей оскорбительной фамильярностью.
– Что же вам может быть от меня нужно? – продолжила она все тем же тоном.
– Я пришел переговорить с вами, – снова заговорил Сальватор, на которого высокомерное выражение лица и тон речи мадемуазель де Вальженез, казалось, не производили ни малейшего впечатления, – о том положении, в котором вы оказались вследствие смерти вашего брата.
– Значит, вы хотите поговорить со мной по поводу наследства?..
– Вы ведь понимаете всю важность этого вопроса, не так ли?
– Насколько мне кажется, вы претендуете на все наследство?
– Я не претендую, так оно и есть на самом деле.
– Это все только слова. Мы будем судиться.
– Слова, действительно, мало что значат, – сказал Сальватор. – Но судиться – слишком дорогое удовольствие. И вы, кузина, судиться со мной не станете.
– И кто же помешает мне обратиться в суд? Уж не вы ли?
– Упаси господь!
– Так кто же тогда?
– Ваш разум, ваш здравый смысл, а особенно ваш нотариус.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я хочу сказать, что вчера вы уже приглашали к себе вашего нотариуса, который одновременно является и моим, мсье Баратто. Это такой милый человек! И вы рассказали ему все о состоянии ваших дел. Узнав о том, что у вас нет больше ни гроша, вы спросили его совета. И он посоветовал вам не подавать в суд, поскольку имеющееся у меня завещание составлено так, что его не сможет оспорить ни один суд.
– Я посоветуюсь еще с моим доверенным.
– Сцилла даст вам ничуть не лучший совет, чем Харибда.
– Так что же вам в таком случае нужно, мсье? Я не понимаю цели вашего визита. Если только в ваши замыслы не входит перенести на женщину ту ненависть, которую вы питали к ее брату.
Сальватор нежно и грустно покачал головой.
– Я ни к кому не испытываю никакой ненависти, – сказал он. – Не испытывал я ненависти даже к Лоредану. Так как же я могу перенести ее на вас? Достаточно было одного только слова, чтобы сблизить вашего брата и меня. Слово это было малозначительно, но этим словом была совесть, а он так и не смог его произнести. Так вот: я пришел вовсе не для того, чтобы браниться с вами. Я далек от этого. Если вы пожелаете выслушать меня, то увидите, что сердце, которое, по-вашему, наполнено ненавистью, полно самого уважительного сострадания к вам.
– Я покорнейше благодарю вас за ваше любезное сострадание, дорогой мсье, но женщины моей породы не опускаются до того, чтобы просить милостыню. Они предпочитают смерть.
– Соблаговолите все же выслушать меня, – почтительно произнес Сальватор.
– Да, я понимаю, вы сейчас предложите мне пенсион для пропитания для того, чтобы в свете не говорили, что вы позволили своей родственнице умереть в приюте.
– Я ничего не собираюсь вам предлагать, – ответил Сальватор, пропуская мимо ушей оскорбительный выпад девушки. – Я пришел сюда для того, чтобы справиться, не нуждаетесь ли вы в чем-нибудь, имея желание и надежду удовлетворить ваши потребности.
– В таком случае прошу вас объясниться, – продолжила Сюзанна с удивлением. – Я совсем не понимаю, к чему вы клоните.
– Однако же все очень просто. Сколько вы лично тратите в год? Другими словами, какая вам необходима сумма для того, чтобы безбедно жить? Или скажем так: сколько вам нужно в год денег для того, чтобы продолжать жить так, как вы жили до этого?
– Понятия не имею, – сказала мадемуазель де Вальженез. – Я никогда не интересовалась такими подробностями.
– В таком случае я сам скажу вам это, – снова заговорил Сальватор. – Когда ваш брат был жив, вы тратили на двоих по сто тысяч франков в год.
– Сто тысяч франков! – воскликнула удивленная девушка.
– Итак, я полагаю, что из этой суммы на вашу долю приходилась примерно третья часть. Таким образом, вам нужны от тридцати до тридцати пяти тысяч франков в год.
– Но, мсье, – прервала его Сюзанна, приходя в еще большее изумление. Но на сей раз причина его была совсем другой, поскольку она подумала о том, что коли кузен решил почему-то обогатить ее, она сможет отправиться путешествовать с Камилом. – Но, мсье, я едва ли смогу потратить такую сумму денег.
– Возможно, – сказал Сальватор. – Но год на год не приходится. Поэтому, в предвидении плохих времен, я назначаю вам содержание в пятьдесят тысяч франков в год. Капитал будет храниться у мэтра Баратто, а вы будете получать деньги или ежемесячно, или ежеквартально, как вам будет угодно. Кажется ли вам подобное предложение приемлемым?
– Но, мсье, – заговорила Сюзанна, покраснев от радости, – допустим, я соглашусь. Но мне надо знать, по какому праву я получаю подобный подарок.
– Что касается ваших прав, мадемуазель, – с улыбкой ответил Сальватор, – то, как я уже имел честь сообщить вам, вы не имеете никаких прав.
– Я хотела спросить, в качестве кого я буду получать эти деньги? – живо поправилась девушка.
– В качестве племянницы моего отца, мадемуазель, – серьезным голосом произнес Сальватор. – Так вы согласны?
Когда были произнесены слова, так четко выразившие это предложение, в голове девушки стали роиться тысячи мыслей. Она начала смутно понимать, что стоявший перед ней человек был из породы людей, которые стоят гораздо выше тех, кого она до сих пор знала и к которым относилась сама. Что эти создания, действиями которых, вне сомнения, руководил сам Господь и которым был дан дар творения добрых дел, были посланы на землю для того, чтобы исправлять зло, творимое низшими существами. Она увидела словно сквозь туман грез розовые горизонты долины любви. И вся предыдущая ее жизнь, легкомысленная и неясная, какой она была до смерти брата, мрачная, нервная и болезненная, какой она стала в последние три дня, вдруг заиграла всеми цветами радуги. Лицо ее освежилось тысячами нежных, как летний ветерок, надежд, а сердце оказалось во власти пьянящей радости. И когда она подняла на Сальватора свой взгляд, в глазах ее светилась живая признательность.
До самого последнего момента она глядела на него только с ненавистью. Теперь же, взглянув с признательностью, она не смогла подавить в себе восхищения: она нашла, что он красив, очарователен, великолепен. И она без колебаний выразила ему свое восхищение. Не словами, так взглядом.
Сальватор же, казалось, вовсе не замечал, какое впечатление он произвел на девушку. И снова спросил все тем же серьезным тоном:
– Так вы принимаете мое предложение, кузина?
– С самой большой благодарностью, – ответила мадемуазель де Вальженез взволнованным голосом, протягивая обе руки молодому человеку.
Но тот поклонился и сделал шаг назад, собираясь уйти.
– Я немедленно отправлюсь, мадемуазель, – сказал он, – к мэтру Баррато и составлю документ, по которому вы становитесь наследницей миллионного состояния. Завтра же вы сможете получить деньги за первое полугодие.
– Кузен! – воскликнула она, останавливая его самым нежным голосом. – Конрад! Неужели вы меня ненавидите?
– Мадемуазель, – с улыбкой проговорил Сальватор, – повторяю вам, я ни к кому не испытываю ненависти.
– Неужели, Конрад, – продолжала Сюзанна, стараясь придать голосу и лицу выражение самой нежной привязанности, – вы забыли о том, что мы провели вместе часть нашей жизни, детство и юность? Что у нас с вами общее прошлое, что мы носим одно имя, что в наших жилах течет одна кровь?
– Нет, Сюзанна, я ничего не забыл, – грустно произнес Сальватор. – Я помню даже те планы, которые строили для нас наши отцы. Нет, именно потому, что я все это помню, я и пришел сегодня к вам.
– Неужели вы говорите правду, Конрад?
– Я никогда не вру.
– Но неужели в таком случае вы полагаете, что вы все сделали для племянницы вашего отца, обеспечив, даже столь щедро, ее материальное положение? Я же осталась в этом мире одна, Конрад. Одна, начиная с этого дня. У меня нет больше ни родных, ни друзей, ни покровителей.
– Это вас Бог наказал, – серьезным тоном произнес молодой человек.
– О! Вы суровы до жестокости!
– Разве вы не можете себя ни в чем упрекнуть, Сюзанна?
– Нет, ни в чем серьезном, Конрад. Если только вы не считаете серьезными грехами девичью кокетливость или женские капризы.
– Так, значит, это из-за кокетливости или из каприза, – торжественным тонам заговорил Конрад, – вы приняли участие в том постыдном деянии, результатом которого стало похищение молоденькой девушки из вашего пансиона! И это похищение было произведено вашим братом на ваших глазах и при вашем содействии! И вы полагаете, что Господь не накажет когда-нибудь за подобный каприз? Так вот, Сюзанна, день расплаты наступил. Бог наказывает вас одиночеством, тем, что вы оказались без друзей и родных. Наказание это суровое, но заслуженное. А значит, и справедливое.