Моя жизнь

(это скорее «рецензия» на саму Дункан) Первая мысль по итогам прочитанного: Айседора Дункан прекрасно вписалась бы в нынешнюю творческую тусовку. Догадайтесь с первой попытки, комплимент ли это.Я всегда была далека от того, чтобы оправдывать недостатки характера талантом. Гениальный физик точно так же не имеет права быть сволочью, как и сантехник дядя Вася. Судя по своим воспоминаниям, Айседора была на редкость вздорной и взбалмошной сумасбродкой, не имеющей ни малейшего представления об ответственности за близких, живущей (=горящей) здесь и сейчас, категорически не умеющей идти на компромиссы и допускать альтернативной точки зрения. Вся ее жизнь – это сплошные крайности и импульсивные решения. Последовательность отсутствует во всем, кроме танцев. Сначала будем клеймить войну, а потом агитировать за участие в ней. Ей физически неприятен человек – и вдруг она влюблена в него после случайного прикосновения. Она уезжает вечером на прогулку – и вдруг оказывается в Греции, выпивает в дорогом ресторане, организовывает спонтанную манифестацию с танцами и также неожиданно скрывается после ее разгона. Она покупает театр – а спустя месяц остается без денег (заметим, что у нее на руках еще и выводок учениц). Вообще, меня поражает, что человек, который провел детство и юность на грани нищеты, не умеет обращаться с деньгами. Ну и это постоянное «ах, я такая возвышенная…», «ах, я призвана возродить искусство древнегреческого танца», «ах, у меня были чудесные способности наставницы», «ах, балет – вздор!», «ах, Вагнер ошибался». Ах, ах, ах. От этой эмоциональности, граничащей с экзальтацией устаешь безмерно. Я не говорю уже о самодовольстве, возможно, неосознанном, но от этого не менее неприятном. Она действительно верила в то, что делала. И делала только то, что хотела. Увы, личного счастья это ей так и не принесло.

Как можем мы написать правду о самом себе? Да и знаем ли мы её? Существует множество представлений о нас: ....Да, любые события, будь то случаи жизни собственной или события мировой истории, человеку свойственно трактовать сквозь призму своего отношения к этому предмету. Поэтому даже об одном и том же происшествии не может быть двух совершенно одинаковых рассказов. А что уж говорить про рассказ о целой жизни?Книгу я начинала читать с большим интересом, потому как ранее об Айседоре Дункан знала более чем мало. Её имя для меня было связано с танцами и с Сергеем Есениным. Всё же остальное, весь рассказ об этой бурной и нелёгкой жизни творческого человека стал для меня открытием. Айседора описывает в этой книге своё детство, своё творчество, его зарождение, начало, взлёты и падения, великие и мелкие идеи, с ним связанные. Описывает свою любовь, точнее, свои любови, свои отношения с людьми окружающими и людьми для неё близкими. Описывает величайшую трагедию своей жизни. И читать именно эти страницы было особенно больно и невыносимо. Потому как описать это горе от потери так, чтобы его прочувствовал каждый человек.... я не знаю, как это можно описать. Для того, чтобы понять и осознать, это нужно пережить самому, но только не дай Бог кому-нибудь это испытать!Многие моменты в книге вызывали просто недоумение. Айседора казалась и взбалмошной, и безответственной, и истеричной, и порой просто сумасшедшей. По мере прочтения мне было понятно, что многие моменты её жизни были сложны, может быть даже, просто нечеловечески трудны. Но всё это описывается порой с такой беззаботностью и лёгкостью, что начинает казаться, что все проблемы решались по мановению волшебной палочки. Хотя, если вдуматься, это вполне понятно и объяснимо. Ведь она описывает целую жизнь. А по прошествии времени памяти свойственно лучше сохранять приятные моменты. Может быть от того какие-то не слишком приятные события кажутся издалека не такими уж и страшными. И как бы мы не относились к автору этих воспоминаний, но, наверное, никто не станет спорить, что это личность незаурядная, порой совершенно необыкновенная, сказавшая что-то новое в искусстве танца, оставившая своим творчеством незабываемый след. Она жила по своим законам и понятиям, она не боялась любить, рожать детей вне брака от любимых мужчин. Она просто ЖИЛА! Мне показалось, что вот эта цитата некоторым образом отражает её отношение к жизни:Я скоро перестала читать критику своей работы. Я не могла требовать, чтобы мне доставляли только хорошие отзывы, а дурные слишком расстраивали и пробуждали скверные инстинкты.Очень жаль, что главы, рассказывающие об отношениях с Сергеем Есениным написаны уже не самой Айседорой. Она умерла, не успев закончить эту книгу. И последняя, заключительная глава уже писалась не ею самой. Иногда у меня возникает вопрос – почему выдающиеся личности так часто проживают такую короткую жизнь. И тут, мне кажется есть несколько вариантов ответа. Один из них я неоднократно встречала в литературе. Это вариант о том, что Бог к себе забирает лучших. Другой же тоже вполне прост – невозможно жить долго и постоянно на таком накале страстей. И тогда человеку приходится выбирать – размеренно, обыденно и долго, или вот так, яркой вспышкой, не долюбив, не доделав, не досказав…Книга прочитана в рамках Минского Книжного Клуба.

Перси Шелли писал, что стихотворения всех веков – это один большой стих некой таинственной души.Айседора Дункан писала, что на свете есть лишь один крик – крик младенца, когда он рождается, крик матери во время родов, крик во время любовного экстаза, крик отчаяния и крик в агонии смерти.Если бы судьба человека могла быть зримой, таинственной и голубой планетой приблизившись к Земле, обернувшись вокруг оси, то мы бы с улыбкой грусти поняли, что человек начинается вовсе не с рождения, не с крика на груди матери: душа человека может нечаянно и в муках родиться в 10, 30, 50 лет, равноправно начав жить в прошлое и будущее.Айседора родилась в августе 1914 г. и тогда же… умерла.К этому времени она уже потеряла двух своих детей: когда машину с детьми достали со дна реки, её старшая дочка сжимала в объятиях своего маленького братика, которого как бы хотела заслонить от смерти.Девочка была олицетворением танца и музы. Мальчик – ранимой души. Танец обнял душу.В поэме Перси Шелли – Лаон и Цитна, борющиеся за свободу человечества, мужчина и женщина, умирая на костре, видели, как возле трона тирана, их маленькая дочка танцует, не видя ещё трагедии: девочка воспитывалась в дали от матери, похищенная тираном: в загробной жизни, их встретила на лодке душа их умершего ребёнка.Вечная трагедия быта и бытия, души и тела: Айседора, неся в мир свет искусства, приносила в жертву своё материнство: она не слышала первого слова дочки. Не видела первых шажочков ребёнка: их видели другие, но не она.Она сгорала на огне искусства, бросала вызов полу, сытой истине, эпохе, танцевала с красным, как пламя, шарфом на концерте в американской Симфонии-холл, обнажая грудь, и на столах в кафе Европы, выкрикивая: я, красная, как этот шарф! Я за революцию!И чем это закончилось? Тело медленно разлучалось с душой. Дети – стали живым символом души, и душа.. умерла, замёрзла от холода одиночества и разлуки. Но эта трагедия была лишь родовыми муками рождения её души.Айседора искала спасения в любви, искусстве, жизни… но рядом с ней были слабые мужчины, искусство отторгало её, словно в кошмарном сне, вытянувшись в долгий и сумрачный коридор глубокого вдоха, с захлопнувшимися разом, дверями сердцебиений: она подходила к этим дверям, стучалась, молила о помощи, но.. из-за дверей кто-то стучался в ответ и ещё более жалобно и плача, молил о помощи: это была жизнь.Айседора стала одержима идеей снова родить, как бы воскресив своих детей в новой жизни: частая трагедия материнства, и, быть может, тайна рождения искусства: кто знает, что потеряла жизнь когда-то давно, кто умер у неё: истина? Бог? Красота? Душа человека в муках родила искусство, желая этим заместить утрату?По крайней мере, в танце Айседоры было что-то спиритуалистическое, воскрешающее душу красоты, умершей когда-то в мире.С другой стороны, есть странный момент стигматизации в мире, искусстве, когда поэты, перерабатывая в себе грехи и надежды эпохи, народа, в муке рождают прекрасное, изнемогая от греха, но протягивая человечеству нечто спасённое, вечное: сама судьба поэта отражает тёмные жесты мелодии эпохи, её пейзажи трагедий.Айседору многие, и тогда и сейчас обвиняли в атеизме, легкомыслии, самолюбии, распущенности, излишнем бунтарстве, не замечая устремлённости к чему-то божественному.Прав был Пушкин, писавший другу о Байроне и его пороках, которые так смаковала толпа: врёте, подлецы, он мал и мерзок не так как вы, – иначе.Так было и с Айседорой, которую Блок называл символом Вечной женственности.Мир был повержен, его лихорадило от войны, он что-то в муке пытался родить… и в это время, Айседора мучилась родами.Она родила прекрасного мальчика.Улыбка рук матери, прижимающих тёплый вес младенца к груди… и смутный испуг: ребёнок, задыхается.Красота не может дышать в этом мире!Этот мир быть может вообще не создан для красоты и любви: они в ней – вечные эмигранты, изгои.В Автобиографии Айседоры несколько раз встречается мрачный образ колодца, словно в романе Стейнбека «На восток от Эдема».Она с братом и сестрой хотела построить в Греции храм танца, красоты.Брат ей писал, что роет колодцы, но воды не было. Надежды на храм – не было.Айседора всю жизнь стремилась раскопать какую-то забытую правду о мире: с детства зарывалась сердцем в библиотечные книги, читая их в тайне под одеялом, изучала культуры самых разных стран, читала на языке оригинала Шопенгауэра и Канта.Она тоже.. словно бы рыла колодец, пока однажды с ужасом не поняла что-то.Быть может, этот странный и ранимый мир, всей перепуганной красотою и нежностью, словно ребёнок в ночи, прижавшийся к груди матери, находится… в аду?Может, ад зарос тернием мира и звёзд?Для кого в муке сочинять стихи? Для кого танцевать?Посмотри под ноги, Айседора: твои следы, словно в мрачном сне, зарастают голубой травой ада.Неужели, вся красота, её необузданный танец метаний любви, всего лишь попытка не стоять на месте в Аду, иначе – сгоришь, обратишься в соляной столп сытых и порочных сердцем?В культуре Испании есть дивное слово – дуэнде.Это корневое, тёмное пение тела и танец души на пределе своих сил и отчаяния: танец со смертью.Так Женечка из романа «А зори здесь тихие» танцевала и пела, раздевшись, в реке, на глазах у следивших за ней, немцев, отвлекая их, а потом вернувшись к друзьям, содрогалась от слёз и отчаяния: увы, часто на людей искусства люди смотрят вот так, как немцы на Женечку, не видя дальнейшего ада содроганий души и её опустошения.Лишь однажды в жизни, Айседора, сама того не ведая, станцевала этот танец души, выразив всю свою боль.Всё произошло в ночном трактире на Кубе: это было внезапное желание. Там не танцевали.Айседора, та, что родилась с именем ангела, танцевала среди отверженных и проклятых: проституток, наркоманов, воров и убийц, гомосексуалистов.На рояле играл почти Есенинский Чёрный человек, под кокаином: это был танец Эвридики в аду.Айседора подарила им надежду и свет: они плакали.Они.. на миг осознали, что находятся в аду, что они – люди.Так Платонов и Есенин в конце жизни, по ночам спускались в мрачные вертепы к отверженным и грешным.Так Слово божие сошло однажды в ад.Возможна ли вообще красота на земле?Нет, не та красота, которую люди приручают себе на потеху, как и детство, с сытыми улыбками, за роскошными столами культур и быта, смотрящих как она танцует им «для удобства пищеварения», развлечения, а настоящая красота, которая поведёт душу к свету и прочь от этих сытых столов, через муку и сострадание ко всему живому, к некой высшей правде?Иногда кажется, что наш мир состоит из месяцев истин и прекрасного: нет и не было ещё на земле полнолуния красоты.Цветаева родила своего сына с пуповиной, перевитой вокруг шеи: мрачный отсвет грядущего лёг на поэта.Айседора родила задыхающегося ребёнка: в будущем она сядет на юге Италии в машину, наденет шёлковый шарф… который попадёт в спицы колеса, и её буквально вырвет из машины на скорости: некоторые очевидцы говорили, что ей почти оторвало голову.Тоже, в некотором смысле, мрачный символ: Айсдора всю жизнь жила сердцем, а не головой.В письме к Пастернаку, Цветаева писала о жуткой кончине Дункан, и риторически спрашивала: почувствовал ли что-нибудь Есенин?Есенин к этому моменту был мёртв. Что имела в виду Цветаева? Только ли одинаковость смерти через удушение?В раю или в аду, почувствовал это Есенин? Или такая жизнь поэтов, танцовщиц, жизнь нараспашку души, и есть – медленное самоубийство, которое почему то никто не видит?В какой-то поэме Цветаевой есть жуткая но меткая строчка: красный ад самоубийц.Цветаева писала, что Айседору убило второе «я» её танца – шарф: веющее удавило.К сожалению, Цветаева тут предсказала и свою смерть: что есть стройный луч верёвки во тьме, на которой она повесилась, как не крылатая эмблема души её стиха – тире? Символично, что Цветаева покидала Москву и Россию вместе с камеристкой Айседоры и её… 40-ка сундуками, похожих на мрачные гробы, вечно приоткрывавшихся, словно в кошмаре, и как в кошмаре, в них было нечто бессмысленное, жуткое: разбитые печи, кирпичи, трубы старые: пейзажи ада, которые она увозила с собой.Как заметила дочка Цветаевой, всё это, быть может – память о крестьянских корнях Есенина.Символично, что Цветаева думала, что она едет в одном вагоне с Дункан: у одной – босоногое сердце в стихах и вихревой танец слов, у другой – босоногий танец души.Любопытно, что в первый приезд Айседоры в Россию, ранним питерским утром 1905 г. она увидела, как по сумраку дороги «плывут» гробы. Много гробов: это несли тела убитых в Кровавое воскресенье: Айседора тогда поклялась сделать всё, чтобы подобного в мире больше не было, чтобы Красота – спасала людей и их души.У Есенина в это время только родилась сестрёнка Катя, а он, десятилетний мальчишка, по его словам, узнал секрет спасения России и стал революционером: он тоже решил посвятить свою жизнь красоте и добру.Вообще, удивительно, до каких запретных, тёмных ритмов резонанса с миром, временами, может дойти творческая душа, в муке рождающая красоту: тут страдает и творит уже не одна душа, а – тысячи.Тёмный вес и размах множества веков ощущает душа, страдая как бы всей вековой и полнолунной площадью этого размаха.Известны случаи, когда биографы, всю жизнь посвящавшие исследованию, например, Пушкина, в конце жизни физически становились на него похожи и в их судьбе, словно на засвеченной фотографии, проступали силуэты его болезней, встреч, событий.Айседора, прежде всего – поэт.А у настоящего поэта, нет души: для себя, своей.И это многих смущает и отпугивает. А всё просто: в душе поэта – бездна жаждущая жить другими душами, вместив их красоту и боль в себя: поэт может прорасти душою дерева, птицы, звезды, умершего поэта, женщины и мужчины, ангела даже.В какой-то небесной и пророческой синестезии сердцебиений и высшей эмпатии, Айседора хотела танцевать стихи, музыку Бетховена, муку рождения революции, и боль матери, потерявшей детей.Мистическим образом, танцуя и живя самыми разными временами, страданиями и счастиями прошлых веков и душ, стены судьбы Айседоры как бы пошатнулись прозрачной лазурью времён: к ней стали притягиваться имена, словно тени далёких веков: поэт Перси, добродетельная Руфь, пожертвовавшая деньги ей на корабль, с символичным именем – Данте, Пенелопа, Мэри: стены судьбы вспыхнули декорациями прошлого: Греции, Италии, Англии…Стены судьбы не только стали прозрачными, намокая пейзажами разных времён: некоторые стены – рухнули.Между грядущим, настоящим и прошлым, иной раз не было больше препятствий, и Печаль со Смертью одиноко входили в пустые комнаты судьбы Айседоры, и тогда сердце женщины оборачивалось и как бы слышались в ночи рассыпавшиеся чётки незримых шагов.Незадолго до гибели детей, весной 1913 г. упавших на машине в реку (Сену – мрачный отсвет имени – Есенин, в голубоглазый омут судьбы которого упало сердце Айседоры: её ребёнок был похож на Есенина), Айседоре кто-то принёс в гостиничную комнату (Чёрный человек?) две странных книги.Она раскрыла книгу, словно душу свою, и прочитала о Ниобии и её плаче по детям своим.Как известно, Ниобия возгордилась красотой своих детей, смутив этим богиню Лету, возвысив своих детей над её: Аполлоном и Артемидой.Лето убила всех её детей и Ниобия от горя превратилась в камень, который плакал ночью и днём.Читая мемуары Дункан, поражаешься этому тёмному сквознячку смерти, который не замечает Айседора, не слыша, как хлопают перевёрнутые ею страницы, словно двери.Ещё в юности, словно бы возникшая из романа Достоевского девушка в школе танцев, стояла над нею, спящей, со свечой в руке, и безумным шёпотом шептала, что хочет её задушить.Один из любовников тоже шептал в шутку, в любовном томлении, что хочет её придушить.Любовь и безумие – створки единого окна, через которые равно светят вечность и смерть.В августе 14 г. Айседора лежала обессиленная после родов.За закрытой дверью, мрачно танцевали встревоженные голоса и тени, спасая ребёнка.Айседора вспоминала свои первые роды: рожала в муках несколько дней и из изнеможённой, истерзанной плоти, клещами, как в аду, извлекали ребёнка.Быть может, ей казалось, что мучительно тянут из неё её собственную душу, красоту, которую она несла в мир.Она тогда поклялась сделать всё, чтобы облегчить женщинам этот ад: мужчины не рожали и не пытались изобрести анестезии.Лишь смертельные ранения на войне, когда из живота в муке извлекали осколки, сподвигли мужчин к изобретению анестезии: на аде войны, где умирают совсем ещё мальчишки… мужчины наконец-то в ужасе поняли, через что проходит женщина в родах.Полагаю, что многие, читая воспоминания Айседоры, ожидают найти на её страницах, имя Есенина: его тут нет.Да и не хотелось видеть его тут.Знал ли Есенин её жизнь? Через что ей пришлось пройти?При всей моей любви к Есенину… не могу понять, помыслить даже, как он мог в бреду пьяного угара, бить эту удивительную женщину: знал ли он, что он фактически бьёт и ранить – душу свою? Саму красоту и поэзию?Это было предвестием его Чёрного человека: вздрогнувший крик разбитого отражения в зеркале.Оставим Есенина за кадром её судьбы: он ей только приснился… впрочем, как и её жизнь, когда она жила в Виареджио, в старом особняке, где содержали когда-то несчастного юношу, сошедшего с ума после связи его матери с любовником. Кого Айседора выбирала в любовники себе? Например, когда она ходила после аварии и гибели детей, словно Деметра, обезумевшая от горя утраты своей дочери – Персефоны, по берегу Моря, рыдая и зарываясь сердцем в песок, желая умереть, её окликнул словно бы сам прибой и ветер.Это был молодой и прекрасный, как юный бог, парень, совсем ещё юноша, скульптор. Он предложил ей помощь, и женщина, сама душа, взмолилась: спасите меня, подарите мне ребёнка!Так в древнегреческих мифах земные женщины искали богов для зачатия.У Айседоры было много романов с искусством, с людьми искусства: руки Родена танцевали на её юном теле, желая запомнить формы: она потом жалела, что не подарила ему свою девственность.Айседора подарила её страннику-актёру, вечно играющего чужие роли, давно потеряв в них себя.Она с улыбкой вспоминала, как нежно совращала Станиславского: в его театральном уме пронеслись мрачные образы беспризорных детей, слёзы и заломленные руки жены, мука измен Айседоры и его.. измены, и как они в старости сидят в одинокой комнате друг на против друга и им нечего больше сказать.Собака Джим ласкается к его ноге…Забавно: одну минуту сердце мужчины жило на губах женщины, а в его сердце пронеслась целая жизнь, и Айседора словно бы заметила её и улыбнулась, грустно оглянувшись на ещё нерождённую даже собаку у ног Станиславского, которая должна была бы утешить его разбитое в старости сердце.К Айседоре тянулись многие люди, и мужчины и женщины, словно бы чувствуя в ней родину духа.В неё был как-то влюблён небесной и чистой любовью один молодой человек, поэт.Айседора хотела его обольстить, поглотить.. а он в ужасе убежал из комнаты, испугавшись её темперамента.Айседора так и не поняла, что поэт был гомосексуалистом, и что его в ней привлекла её нежная природа Андрогина.Более того, это был жестокий символ мучительной раздвоенности её души меж творчеством и жизнью.Как их примирить? Есенин пытался примирить розу алую с жабою повенчать. Что из этого вышло, известно.А в случае с Айседорой это было быть может ещё более трагично: желание семейного уюта, материнства, было не совместимо с творчеством, которое, словно древний и мрачный бог, требовало жертв – жизни.В той нежной августовской комнате, с женщиной и гомосексуалистом, могла решиться какая то главная и мучительная тайна пола, души, любви небесной… Всё то, к чему стремилась Айседора.Но она этого не заметила: её бледные руки, стиснули тело поэта, встали как бы на цыпочки крыльев за его плечами… и всё. Тишина. Рассыпавшиеся чётки шагов…Истая феминистка и противница брака (после того как отец предал их семью, превратив в ад жизнь матери, утратившей вместе с мужем, и бога, она поклялась никогда не выходить замуж. Сделала исключение лишь для Есенина. Это была зарница какого то нового венчания, словно в стихе Шелли: им алтарём был тёмный лес, венчал их ветер вольный. Равноправный, как два крыла, брак: она взяла фамилию мужа, а Есенин – её фамилию: тела обменялись кольцами, души – именами.), в отцы для детей символично выбрала двух мужчина: известного декоратора театра и милионера – Париса Зингера: сын изобретателя швейных машинок(и здесь дважды рок вторгается в жизнь Айседоры: Парис, как известно, похитил Елену Прекрасную, развязав этим войну, где погибли невинные люди и матери от горя по убитым сыновьям умерщвляли себя в море. С другой стороны, спица колёс, куда угодил шарф Айседоры, был похож на парок бабье лепетанье, зингерово бессмысленное мельтешение жизни, в никуда), пожелавшего её приручить, сделав «женой у плиты».Изумителен до забавности в этом смысле танец души Айседоры: она заключила с миллионером договор, что если сможет прожить с ним на шикарной вилле у моря, месяц, не затосковав, то выйдет за него.Не прошло и недели, как она оказалась в объятиях… скрипача, которого ненавидела, но опять же, рок, в виде машины, вторгся в это: они ехали на прогулку в машине и сидели на заднем сидении.Машину занесло и.. тело и душа – обнялись.Воздух и скорость – вот родина и стихия Айседоры, она ими жила и в них.Не скрипач её обнял, а – сама музыка, ставшая цветением воздуха на скорости.И это тоже был танец.По сути, выбор отцов для своих детей, был условием существования красоты в мире: желание примирить ту самую есенинскую «розу и жабу».И чем всё закончилось?Об это хорошо написал Гаршин в своей сказке «О жабе и розе».Так вот, многие ожидают встретить имя Есенина на страницах мемуаров, я же, затаив дыхание, искал другое имя: Перси Шелли.Это может показаться странным, но мне кажется… Айседора, «королева танцев» в своей прошлой жизни была знакома с Шелли.Эту удивительную женщину звали Маргарет Кинг (кому интересно, может посмотреть мою статью на ЛЛ о ней в моём профиле).Она была ученицей матери Мэри Шелли и одной из самых ярких феминисток начала 19 века, посвятившую свою жизнь, как и Айседора – детям и танцу души: в Италии она создаст в конце жизни «Академию лунатиков», состоящую из поэтов, гомосексуалистов, атеистов, отверженных женщин: именно о такой лунной школе танцев мечтала Айседора: появление нового человека, для которого танец был бы словно крылья души.Маргарет пришлось переодеваться мужчиной, чтобы закончить медицинскую школу в Германии: недалеко от этого места, Айседору на гастролях, немецкие студенты несли на руках.Со временем Маргарет основала в Италии первый приют для рожениц и спасла этим много детских жизней.К слову, первая школа танцев Айседоры нечаянно обратилась – в приют: в школу отводили больных и отверженных девочек.Один «отец» даже пришёл к Айседоре с мешком: когда мешок открыли, то изумились жестокости: в нём была перепуганная и заброшенная девочка.Айседора, так любившая английскую поэзию, и в частности, Байрона, фактически повторила его милосердие: будучи в Турции, Байрон однажды стал свидетелем того, как бородатые и разгневанные мужчины тащили к краю скалы, к бушевавшему морю, мешок, из которого доносились душераздирающие крики.Оказалось, там была прекрасная юная девушка, почти ребёнок, которая изменила мужу.Байрон выкупил её, даровав ей вместе с жизнью – любовь.Айседора открывала школы для девочек в самых разных странах, зачастую просто спасая им жизнь, усыновляя даже некоторых: Сады её души.Когда на юге Италии в 1820 г. Маргарет познакомилась с Шелли, ей было 45 лет, а ему 27.Именно такой возраст был у Айседоры и Есенина при их знакомстве, ровно через 100 лет после встречи Маргарет и Шелли.Любопытно, что Шелли писал из Италии своему другу: Мы с Мэри ни с кем не видимся, кроме одной ирландской дамы и её мужа. Она в высшей степени любезна и умна. Вы можете сказать, что мне суждено встречать или воображать в каждом городе, где я живу, какую-нибудь даму лет 45, без всяких предрассудков, с философским умом, полную обаяния и расположения ко мне.У Маргарет и Айседоры были ирландские корни, да и похожи они были не только внешне, но и андрогинной природой и феминистическим, волевым устремлением духа, для преображения жизни и женственности: они обе ратовали за то, что бы женщины сбросили с себя тесные корсеты, навязанные им мужчинами и обществом, освободив своё сердце ( у Айседоры эта борьба перекинулась на всё, что скрывает душу, красоту и свободу женщины: чулки, макияж, неудобную и модную одежду).Как и Айседора, Маргерет пережила трагедию утраты детей, вот только, они были живы, но словно тени в Аиде, остались по ту сторону её жизни: вместе с мужем её, разлучившего их с матерью, запретив встречаться: Маргарет всего лишь полюбила… другого.Фактически, от её груди был отобран ещё новорождённый младенец: плача по ночам о разлуке с ним, казалось, плакали и груди Маргарет: на постель сочилось никому не нужное молоко.Шелли посвятил Маргарет одну из лучших и самых таинственных своих поэм – Мимоза (Чувствительное растение), повествующей о таинственной женщине в райском саду… и её умершем ребёнке.По сути, после гибели двух детей Айседоры, её жизнь превратилась в печаль и осенний танец цветов данной поэмы.Имя Шелли появляется на страницах мемуаров не раз.1) Когда Айседора ужаснулась варварскому погребению в землю, тоской сердца обернувшись на то, как Байрон на берегу моря предавал огню тело своего утонувшего друга – Перси Шелли.И 2-й раз: Шелли был любимым поэтом подруги Айседоры – Элеоноры, к которой она и приехала после трагедии с утонувшими детьми.Айседора хотела умереть. Всё вдруг стало бессмысленным и смутным: танцы, милые ритмы стихов, шелест листвы, трепет любовных объятий – всё казалось единым безумием.Айседору пригласила к себе на юг Италии, в Виареджио, актриса Элеонора Дузе: это стало для неё спасением.Айседора называла сердце Элеоноры – благороднейшим и нежнейшим из всех сердец, фактически, повторив этим слова на могиле Перси Шелли: cor cordium (сердце сердец).В других источниках я нашёл ещё более любопытную информацию: вместо колыбельной, мама Айседоры напевала ей в детстве стихи Шелли.Отца её первого ребёнка, она называла необыкновенным существом, сделанным, как и Шелли, из пламени и молний.А переводчик Айседоры в её поездке в Россию, и вовсе отметил в своих мемуарах любопытную деталь: Есенин и Айседора говорили на разных языках, но это не мешало им понимать друг друга: они общались образами Шелли.Именно Элеонора не дала умереть душе Айседоры после трагедии и разделила с ней ад.По вечерам, они прогуливались по побережью моря близ Виареджио, и говорили о Шелли, детях.Элеонора однажды промолвила, указывая на приближавшуюся грозовую бурю в море: это танцует прах Шелли.Его тело и правда сожгли в этих местах, где они прогуливались: в этих водах он утонул в бурю.Айседора бывало заплывала ночью далеко-далеко в море, желая умереть, но тело сопротивлялось смерти, словно оно и не жило уже, и она возвращалась обессиленная, обратно, замирая на прибрежном песке, смотря на равнодушные и прекрасные звёзды: к этому берегу когда-то давно прибило обессиленное смертью тело Шелли.Удивительно, но именно в этих местах, Айседора видела призраки своих детей, встающих из моря (была на грани безумия от горя).Незадолго до гибели, Шелли в этих местах видел призрак Аллегры, умершей дочери Байрона и сестры Мэри Шелли – Клер Клермонт: он относился к ней как к своей дочери.После всех выпавших бед на судьбу Айседоры, можно было подумать, что всё осталось позади.Но словно хор древнегреческой трагедии, сгущается тьма в мире: острым блеском пик оружейных стволов прорастает холодное солнце из под Земли.За окнами у рожающей Асейдоры: тьма мировой войны, белый шарф удушающих газов, опоясывающий тело невинных людей: сама смерть танцует.Тьма сгущается как зрачок у плачущего, перепуганного ребёнка: зачем я пришёл в этот мир, мама?Где я? Мне страшно и холодно… здесь нечем дышать. Это… страшный мир, мама!Может показаться, что Айседора, в тот далёкий август 1914 г. рожала не столько сыночка своего, сколько… саму красоту: она рожала всей жизнью своей, прошлым, дионисической размётанностью рук и их танцем на смятой простыни.В какой-то миг ей казалось, что она попала в кошмарный сон: родила ребёнка, прижала его к груди… пуповина вьётся внизу живота телефонным шнуром, словно бы она хочет дозвониться до кого-то в древней Греции, Египте, Англии 19 века, а может и кому-то по ту сторону жизни.Вместо гудков – пустые, жаркие глоточки сердцебиения ребёнка, задыхающегося у неё на руках.Вот ребёнка выхватывают и уносят за дверь. Там слышатся голоса, целые гроздья голосов, чужих, словно там до кого-то дозвонились, и.. узнали страшную весть.Айседора лежит, как тогда, на берегу моря близ Виареджио. Такая же обессиленная. Звёзд над ней нет. Сплошная и высокая белизна потолка: вечная утрата неба женщин при родах и моления о небе, её синеве: это эквивалент того самого неба Андрея Болконского на поле Аустерлица, только страшнее: мужчинам этого не понять.Айседоре кажется, что всё это – бред: она родила ребёнка, а там, за дверями закрытыми, роды словно бы продолжаются, и его кто-то продолжает рожать, из пустоты, в пустоту и лазурь.Но вот, ребёнок замер за дверью. Голоса стихли. Оборвавшиеся гудки телефона словно бы капают на пол: кап-кап..Лужица тишины на холодном полу.Дверь открывается. Странно: уходили из Рая, а вернулись – в ад.Близкая подруга Айседоры – Мэри, сообщила ей страшное.В этом имени – Мэри, тоже была связь времён.Маргарет Кинг в своё время дала Перси Шелли советы, с помощью которых он смог спасти Мэри Шелли жизнь: после выкидыша, открылось сильное кровотечение.Окаменевшая от горя, словно Ниобия, Айседора лежала на постели, бледная и почти без сил, с оступающимся биением сердца, словно уходящего куда-то босиком по холодному и блёсткому полу.Как сказала сама о себе Айседора: из меня лился тройной поток слёз, молока и крови.Эта картина, по своей экзистенциальности, превосходила страницы многих романов безумного 20-го века, страницы мастеров Возрождения.Это было похоже на последнее обвинение жизни.Из груди несчастной женщины словно бы вырос тёмным стволом дерева, нечеловеческий крик боли, и его могучая крона, пробила потолок и зашумела в синеве голосами веков, как листвой.В этом крике были радостные крики детей, крики рожающих матерей, томные крики любовников ночью и умирающих на войне, в одиночестве, совсем ещё мальчишек.Началась война.Кто-то выключил свет красоты в декорациях школы танцев и её наполнили мотыльки ослепших стонов и теней раненых мужчин.Это был Аид: светлые лики Нимф на стенах, сменили строгие и сумрачные распятия Христа на позолоченных крестах.В этом тоже был свой мрачный символ: человеколюбец и бунтарь, принявший грехи людей на себя, тот, чей голос танцевал вместе со светом в храмах и в прибое цветов… его слово не было услышано почти никем и заключено в золотую клетку на потеху людям.Айседору, изнемогающую от мук, проносили на носилках, словно раненую Нимфу, подвергшуюся насилию, среди мрачных теней и стонов Аида.Неужели… это и есть тот образ красоты, которая должна спасти мир?А кто… спасёт её? Послесловие (Приглашение на танец)После прочтения мемуаров Дункан, хочется закрыть глаза и прижать книгу к груди: раскрытая книга как бы встала на пуанты лёгких и белых страниц.На глазах – слёзы. В сердце – счастье и стыд.Почему стыд? Я жестоко ошибался об этой удивительной женщине: я искренне думал, что Есенин, в её яркой но пошленькой жизни, был грандиозным событием, а оказалось – светлой пылинкой на ярком и роскошном цветке.О Дункан ошибались многие: Цветаева, Гертруда Стайн, Розанов…Розанов, тот, кто однажды сказал Цветаевой, что в мире, по сути, есть только люди лунного света: юродивые, гомосексуалисты и поэты, совершенно преступно не понял Айседору, не увидел в её осеннем плеске рук, сердца – свои опавшие листья.Его взгляд – это взгляд и грех многих из нас и по сей день.В первый раз Розанов увидел выступление Айседоры почти из последнего ряда: не было мест (так мы часто видим в мире любовь и красоту, душу свою, не узнавая их).Он видел лишь трагическое вздрагивание бледного пятна на сцене, похожего на затравленного солнечного зайчика.Позже, он увидел её ближе.. саму красоту, после того ада, который она пережила: да, её тело изменилось, как и её душа.Но почему, почему этот знаток античности и прекрасного, обращал внимание на её некрасивое лицо, с его точки зрения, грубые ноги и грязно-пепельную одежду?Что мы хотим от искусства, распятых богов, истины на земле, если обращаем внимание – на это?На самом деле, танец Айседоры ни на миг не являлся греческим.Для любого поэта это понятно без слов. Для философа – видимо, нет.Он не видит душу за всем этим, веющую, ускользающую от всякой эпохи и плоти: импрессионизм танца и движения в мире души: сдержанность движений, как тишина после катастрофы (тонко подметила одна из подруг Айседоры).Айседора начала танцевать ещё до своего рождения: пульсацией крови в венах матери своей и бабушки, ритм песен и тоски которой маленькая Айседора впитала с молоком матери.Бабушка рожала маму Айседоры в бесприютной кибитке на роковой и вечной, пыльной дороге, в американских прериях, так похожей на веющий шарф.Женщина кричала одна в сумерках кибитки, а за её пределами кричали индейцы, раздавались выстрелы и умирали люди: её муж, словно рыцарь, защищал свою святыню.Призрак алого шарфа танцевал кровью и всплеском индейских рук над кровью Айседоры, танцевавшей в крике родившейся девочки.Айседора была первой, кто танцевал не под музыку, а – музыку.Она однажды обмолвилась, что её любимым стихом является стих Уитмена – Песня открытой дороги, чем то похожий на лермонтовское «Выхожу один я на дорогу»На дороге жизни Айседора и завершила, точнее – начала свой путь: её последними словами были слова, сказанные её подруге Мэри, когда она садилась в машину с таинственным итальянцем: Я отправляюсь любить!Мэри скрыла эти слова от всех, полагая, что они имеют сексуальный оттенок: до сих пор, большинство людей думают, что последними словами были придуманные Мэри: Прощайте, друзья! Я отправляюсь к славе!Любопытно, но два первых слова, фактически повторяют предсмертный стих Есенина, написанный кровью (что есть кровь в его руке и запястье, как не тактильное эхо алого шарфа Айседоры, попытки её удержать и вернуть?) – До свиданья, друг мой, до свиданья.На этом месте стоит привести отрывок стиха Уитмена.Я могу повторить перед каждым мужчиной и женщиной: у вас есть столько для меня, что я хочу сделать столько же и для вас, когда я пойду.Я развею себя среди мужчин и женщин!Дорогая Айседора, я сейчас понял одно: вы, как и Марина Цветаева, познали тайну и танец влюблённости: высшая любовь является чисто духовным горением и не зависит от пола.Боже мой! Как бы мне хотелось поговорить с вами о вашем вегетарианстве, Шелли и о том, как вы станцевали бы его поэму – Мимоза или стихи Есенина.Мы бы проговорили с вами всю ночь, довершив тот самый разговор, который вы оборвали однажды в сумерках комнаты, со странным поэтом, влюблённым в вас.Мы поговорили бы о вашей любви и бисексуальности, о котором вы почему-то умолчали в мемуарах: вы просто не хотели выдать своих милых подруг: Элеонору, влюблённую в Шелли, поэтессу Мерседес Акосту, любовницу Марлен Дитрих и Греты Гарбо, ставшую лучиком света в конце вашей жизни.Помните, вы ей писали: веди меня, своими маленькими сильными руками, и я пойду за тобой на вершину горы, на край света, куда ты пожелаешь!Айседора, милая Айседора! Мне очень больно, что в вашей жизни не было мужчин с рыцарски сильными руками и столь же нежным сердцем.Круг замкнулся: вы были Деметрой танца, божественной босоножкой и великой праматерью Красоты: в вашей последней любви к женщине, тоже был танец сердца и смутный отблеск того самого зеркала, из поэмы Есенина «Чёрный человек». Зеркало – пола. Любили ли вас? Позвали ли вас на край света? – Роза, брошенная в стекло, а не трость.Вы обняли своей любовью всё, как и полагается матери: мужчин, женщин, детей, искусства, стихии милые и века.Писатель Фицджеральд, вместе со своей женой, однажды видели вас в ночном Парижском кафе: они… усмехались над вашей нищетой, одиночеством, пьянством и горем.Неужели это – судьба красоты и творчества на Земле?Неужели это и есть, та самая блоковская – Незнакомка?В стихе Цветаевой, Земля ласково плывёт под ногами.Но это не всегда бывает в любви: иногда – когда любовь не нужна на земле.Провернём ещё раз судьбу Айседоры, словно таинственную голубую планету, приблизившуюся к Земле.Импрессионизм сердцебиений сливается с голубым движением земли в пространстве.Уход Айседоры из жизни окрашен в инфернальные тона.На это ещё никто почему-то не обратил внимание.Сентябрьской ночью 27 года, Айседора села в машину с молодым итальянцем Бенуа Фальчетти (эхо имени русского художника Александра Бенуа: рок, тайно возводил декорации сцены для последнего танца – души и смерти.).Поскольку было прохладно в ту лунную ночь рядом с морем, подруга Мэри, попросила Айседору теплее одеться.В итоге, Мэри уговорила её взять хотя бы шарф, подаренный ей 1 мая 27 г, в день рожденья её сына Патрика, похожего на Есенина.Это был изящный шёлковый шарф русской работы, с голубыми цветами на белом и розовом фоне и огромной птицей, во всю длину (у Цветаевой был такой браслет).«Ангелобесовская натура» – как называл Айседору. А. Бенуа, – не догадывалась, что декорации для её главного танца в жизни, были готовы: марка машины называлась – Амилькар.Это была простая анаграмма из двух имён основателей фирмы.Но по роковому стечению, это имя, с древнеиранского, значит – сын Милькара.Милькар – древнее финикийское божество преисподней и защитника вселенной, позже отождествлённый с богиней любви и матери Вселенной – Астартой, почитание которой сопровождалось экстатическими танцами.На капоте машины, была изящная фигурка крылатого льва в полёте: душу Айседоры, словно инфернальницу Немезиду, колесница которой была запряжена грифонами, везли прямо на небеса: солнце духа взошло и тело, словно бледная и ненужная тень, было отброшено назад.Птицы, львы крылатые и танец голубых цветов в воздухе, сопровождали богиню, возвращающуюся на свою родину.Ветер? – Я ветер. Море и луна? Я море и луна.Слёзы, грех, боль, любовь, полёт птиц?Я – это они все. Я танцую себя, какая я есть.