Ruth Druart
The Last Hours in Paris
© 2022 by Ruth Druart
© Литвинова И., перевод, 2022
© ООО «Издательство АСТ», 2023
* * *
Сандре и Майклу, моим родителям.
Спасибо за то, что позволяли мне взбираться на любые деревья. И были готовы подхватить меня, если я упаду.
«Любить, познать любовь – этого достаточно. Не просите большего. В темных глубинах жизни нет других жемчужин».
Виктор Гюго, «Отверженные»
Пролог
– Я тебя даже не разглядела толком, когда увидела в первый раз.
– Ты видела только военную форму.
– Да, и она меня напугала.
– Ну, я тоже едва взглянул на тебя.
Она легонько ущипнула его за щеку.
– Неужели?
– Я знал, что ты не хочешь привлекать внимание. Тем более – мое внимание. Но я тебя приметил. – Он поиграл с ее пальцами. – И ты меня заинтриговала.
– Продолжай, – подбодрила она его.
Его тронуло, что она хотела слышать, как он говорит о ней: – Ты показалась мне дерзкой. И храброй. Я знал, что ты боялась тех полицейских, но виду не показывала. – Он отпустил ее пальцы. – Меня это восхитило. – Он провел рукой по ее волосам. – Но я чувствовал, что ты можешь попасть в беду.
– Ты подумал, что спасешь меня?
– Нет. – Он пристально посмотрел на нее. – Я знал, что это ты спасешь меня.
Часть первая. 1963
Глава 1
Бретань, май 1963 года
Элиз
Я смотрю из эркера на море – волны бьются о серые скалы, белыми брызгами отскакивая от изрезанных выступов. Повинуясь порыву, я распахиваю окно навстречу крикам чаек и неутомимому шуму прилива. Пара голубей балансирует на телеграфном проводе. Они поворачивают головы в мою сторону, с любопытством разглядывая меня.
– Элиз. – Мсье Бофор входит в комнату, его голос пронзает меня насквозь. – Ты закончила? Могу подбросить тебя до станции.
– Спасибо. – Я закрываю окно, вытираю пыль с подоконника и поворачиваюсь к мсье Бофору, нацепив вежливую улыбку. Снимая с себя рабочую униформу, я следую за ним вниз по лестнице, вешаю тунику на заднюю сторону кухонной двери, и мы выходим на подъездную дорожку.
Он открывает передо мной дверцу машины.
– Merci, Monsieur[1]. – Он – джентльмен, и я это ценю. Это заставляет меня чувствовать себя не столько его экономкой, сколько личностью.
– Какие у тебя планы на выходные? – спрашивает он, пока мы едем по обсаженным деревьями дорогам к станции в Сен-Бриё[2].
– Ничего особенного, пообедаем дома с дочерью, а потом, наверное, прогуляемся по пляжу.
– Как Жозефина?
Я тронута тем, что он помнит ее имя.
– Прекрасно, спасибо. Через месяц получает степень бакалавра. Хочет поступить в университет. – Я слышу гордость в своем голосе и вовремя останавливаю себя, чтобы не пуститься в рассказы о том, какая она умная девочка. – В прошлом месяце ей исполнилось восемнадцать.
– Уже? Она была совсем малышкой, когда ты начала работать у нас.
– Да. – Я откидываюсь на спинку сиденья, гадая, закончилась ли эта глава моей жизни. Я выполнила то, что намеревалась сделать. Жозефина благополучно достигла совершеннолетия, и скоро я расскажу ей правду. Ложь, которую я построила вокруг ее детства, разрасталась как невидимые тюремные решетки, сдерживая меня, заманивая в ловушку. Теперь только правда освободит меня. Но одна лишь мысль об этом приводит меня в ужас.
Остаток пути мы проводим в тишине, и я испытываю облегчение, когда впереди показывается железнодорожная станция. Поезд уже подан, и я благодарю мсье Бофора, прежде чем поспешить на платформу, где сажусь в пустой вагон и устраиваюсь на потертом бархатном сиденье. Я думаю о том, чтобы прогуляться с Жозефиной после обеда; с другой стороны, мне не хочется отвлекать ее от занятий. Как только она сдаст экзамены, у нас появится больше свободного времени и мы сможем поговорить. Поговорить по-настоящему. Я вижу, как она готовится расправить крылья и улететь, но не могу отпустить ее, пока не расскажу все, что ей нужно знать.
Когда поезд прибывает в Ланьон, я выхожу из вагона и направляюсь к автостоянке у дороги. Старенький зеленый внедорожник «Рено» стоит на том же месте, что и каждую субботу, когда Суазик забирает меня со станции. – Bonjour[3], Суазик. – Я открываю пассажирскую дверь, забираюсь внутрь и приветствую ее легкими поцелуями в обе щеки. – Как ты?
– Жозефина сегодня вернется попозже, – так отвечает она на мой вопрос.
Сердце замирает, но я беру себя в руки, прежде чем спросить:
– Она ушла обедать к приятелю?
– Да, к Эрве. – Суазик поворачивает ключ в замке зажигания, и мы трогаемся с места.
Я искоса поглядываю на нее.
– Кажется, она проводит с ним много времени.
– Это здорово, что у нее появился парень. Не переживай, я провела с ней беседу о мальчиках и… – Она замолкает, и намек повисает в воздухе.
– Я тоже поговорю с ней. – Я пытаюсь закрепить свой материнский авторитет, чем и занимаюсь с тех пор, как родилась Жозефина.
Сосредоточенная на дороге, Саузик поднимает бровь. Я отворачиваюсь и смотрю в окно. Парусники в Бе-де-Сент-Анн брошены на берегу и лежат на боку, ожидая следующего прилива. Море смывает на своем пути все, что не закреплено якорем или не утоплено в песке. Иногда я жалею, что не могу вот так запросто смести прошлое, позволить волнам унести его далеко в океан, где оно останется навсегда. Но прошлое – это часть того, кто мы есть, и мне пора взглянуть ему в лицо. И Жозефине пора его узнать.
– Я приготовила обед. – Суазик бросает на меня взгляд. – Луковый суп, а к нему – свежий багет.
– Merci[4]. – Я пришла к пониманию, что так Суазик показывает свою заботу. И в этом нет никакого притворства. Несмотря на ее едкие реплики и некоторую холодность, я знаю, что она искренне заботится о Жозефине и даже обо мне. Пусть мы не одной крови, но Суазик стала частью нашей маленькой семьи. Я просто не уверена, какую роль она взяла на себя – матери, бабушки или отца. Порой кажется, что все три сразу.
Мы поворачиваем за угол и подъезжаем к старому каменному коттеджу, который стал моим домом с тех пор, как я покинула Париж. Запахи чеснока и лука встречают меня, когда мы заходим внутрь, и теперь голод дает о себе знать. Суазик разливает суп по тарелкам; расплавленный сыр растекается между гренками и кольцами мясистого лука. Прежде чем взять ложку, она осеняет себя крестным знамением:
– Спасибо, Боже, за эту пищу.
– Аминь, – бормочу я.
Мы едим в дружеской тишине, рожденной многолетним знакомством. Суазик – не любительница светской беседы, и я привыкла к ее манерам. Таких, как она, называют неразговорчивыми, но у нее на то свои причины. Мы как раз доедаем суп, когда на кухню врывается Жозефина; в ее ярко-голубых глазах светится возбуждение.
– Мама, угадай! – Она даже не здоровается.
Я взволнована, видя дочь такой счастливой, и встаю, чтобы чмокнуть ее в щеку.
– Bonjour, Жозефина. – Рядом с ней стоит Эрве, и я протягиваю ему руку. Вспыхивая румянцем, он отвечает крепким рукопожатием. Кажется, славный парнишка.
– Угадай! – повторяет Жозефина, бросая взгляд на Эрве, а потом снова на меня. – Школа организует поездку в Англию.
Жозефина обожает все английское; она мечтает поехать в эту страну с тех пор, как «Битлз» выпустили свой первый альбом в прошлом месяце. Иногда я слышу, как она напевает их песни «Люби меня», «Пожалуйста, порадуй меня». Я смотрю на свою дочь, на это юное лицо, озаренное радостным волнением, и со знакомой тоской вспоминаю ее отца. У нее та же joie de vivre[5], тот же интерес к жизни, такое же горячее желание попробовать эту жизнь на вкус. Но как тяжело у меня на сердце, когда я знаю, что придется разочаровать ее.
– Жозефина. Сожалею. Мы не можем себе этого позволить.
Ее глаза становятся на оттенок темнее, уголки рта опускаются, ямочки на щеках исчезают.
– Но ты даже не знаешь, сколько это стоит. И у меня осталось немного денег, подаренных на день рождения.
– Я знаю, что ты не все потратила. – Я сжимаю ее руку. – Но у нас нет таких денег, чтобы хватило на поездку.
Она испускает глубокий вздох, и я чувствую, как все ее тело сдувается. Эрве поджимает губы, отводя взгляд, как будто смущенный. Деньги – не та тема, которую обсуждают вне семьи.
– У тебя даже нет паспорта, – вмешивается Суазик.
При слове «паспорт» мое сердце пускается вскачь. Жозефине нужно подождать еще немного, до окончания экзаменов, пока у нас не появится время, чтобы поговорить обо всем спокойно и обстоятельно.
– Я уверена, что смогу его получить! – Жозефина повышает голос, явно закипая от злости. Вместо того чтобы помочь осуществить ее мечты, мы мешаем ей, сдерживаем ее.
Я поворачиваюсь к Эрве.
– А ты едешь?
– Я собираюсь спросить своих родителей. – Он смотрит на Жозефину. – Они могли бы одолжить тебе немного денег.
– Нет! Об этом не может быть и речи, Эрве! – Я возмущена его предложением; еще не хватало, чтобы он взялся решать наши проблемы. – Будет еще много других возможностей. – Я снова обращаюсь к Жозефине, подводя черту под обсуждением:
– В любом случае, ты еще недостаточно взрослая для такого большого путешествия. – Я пытаюсь изобразить примирительную улыбку.
– Мама, я уже не маленький ребенок. – Жозефина отвергает мою улыбку. – И уверена, что смогла бы раздобыть деньги. – Она бросает взгляд на Суазик, затем снова на меня. – Но ты все равно не хочешь, чтобы я ехала, не так ли? Ты даже в Париж не готова меня отпустить. Ты просто хочешь, чтобы я всю жизнь торчала здесь, в этой богом забытой Бретани.
– Нет, это неправда! – Ее внезапная эмоциональная вспышка застает меня врасплох. – Я знаю, что ты не ребенок.
– Тогда почему ты все еще относишься ко мне как к маленькой?
– Жозефина! – Суазик останавливает ее холодным каменным взглядом. – Довольно.
Жозефина нарочито громко вздыхает.
– Я не собираюсь оставаться здесь навсегда, ты знаешь.
– Я сказала: довольно. – Суазик встает из-за стола, для пущей убедительности складывая руки на груди.
Это ее дом, и мы живем по ее правилам. Мы не кричим и не ссоримся. Я внутренне съеживаюсь, сердце разрывается от жалости к дочери. На самом деле этот спор вовсе не из-за денег.
Жозефина не сдается:
– Пусть я не поеду в это путешествие, мне все равно. Я просто хочу покинуть этот дом и Трегастель. Он такой… такой маленький. И люди такие…
Она поворачивается к Эрве – по нему видно, что он предпочел бы оказаться где угодно, только не там, где находится. Она берет его за руку и увлекает за собой к двери.
Глава 2
Бретань, май 1963 года
Жозефина
– Я тогда тоже не поеду. – Эрве обнимает Жозефину за плечи, когда они идут по прибрежной дороге к его дому.
Она резко останавливается, отступает в сторону и поворачивается к нему лицом.
– Дело не в поездке. Я просто сыта по горло тем, что мы даже не можем поговорить об этом. Я могла бы найти способ раздобыть деньги; у меня есть кое-какие сбережения, но мама не хочет, чтобы я уезжала. Она вообще не хочет, чтобы я что-то делала. Она всего боится. Боится жизни! – Жозефина переводит дух. – Мне даже не разрешают выходить из дома в субботу вечером.
– Но суббота – единственный день недели, когда твоя мама может провести вечер дома.
– На чьей ты стороне? – Почему он не видит, насколько жестко ее контролирует мать?
– Мне жаль твою маму.
Жозефина с прищуром смотрит на него.
– Что-что?
– Ну, у нее не так много денег, верно? И она совсем одна.
– У нее есть Суазик. В любом случае, это ее вина. Она никогда не хотела ни с кем встречаться. У нее были предложения, но никто не казался ей достойным внимания. – Жозефина снова пускается в путь, и беспокойная энергия захлестывает ее, когда она думает о том, что мать даже не хочет поговорить об отце – Фредерике, застреленном во время освобождения Парижа. Всякий раз, когда Жозефина поднимает эту тему, мать меняется в лице, настораживается и отводит взгляд, как будто погружаясь в собственный тайный мир.
– Я мог бы одолжить тебе немного денег, – предлагает Эрве. – Мне тоже нужно получить паспорт. Мы могли бы сделать это вместе.
– Что для этого понадобится?
– Я не знаю. – Он ловит ее ладонь, и они шагают рядом, размахивая сцепленными руками. – Наверное, свидетельство о рождении?
– Я даже никогда не видела своего свидетельства.
– Ну, оно должно быть у каждого. Спроси свою маму. К тому же всегда можно получить копию в местной ратуше.
Эрве, кажется, знает обо всем куда больше, чем она, и это ее слегка бесит.
– Я возвращаюсь. Хочу поискать свое свидетельство о рождении.
– Что, прямо сейчас?
– Да. Докажу ей, что я не ребенок. Я намерена оформить себе паспорт.
– Она чмокает его в щеку и спешит домой, полагая, что Суазик и мать, вероятно, еще в полях, загоняют коров на ночь после пастбища. Конечно, она могла бы просто попросить свое свидетельство о рождении, но не хочет новой ссоры. И она догадывается, где может быть спрятано свидетельство – в маленьком чемоданчике под кроватью матери, где хранятся старые фотографии и документы. Не то чтобы Жозефине категорически запрещено заглядывать в него; это лишь одно из негласных правил, которое не позволяет рыться в чужих личных вещах.
Удача на ее стороне: в доме – никого. Она заходит на кухню, затем поднимается по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, в единственную комнату наверху – спальню своей матери. Посередине стоит простая кровать из темного дуба с массивным изогнутым изголовьем. Жозефина присаживается на корточки, лезет под кровать и вытаскивает потрепанный чемодан. В своем воображении она представляла его более массивным и внушительным. На самом деле это небольшая коробка из толстого картона, обтянутая клетчатой серой бумагой. Она ощупывает старую ржавую застежку, но колеблется, не решаясь открыть – история о ящике Пандоры вспыхивает в сознании. На мгновение она замирает, стискивая пальцами застежку. Она вдыхает запах лаванды, и его знакомая сладость навевает воспоминания о том, как утром по воскресеньям они нежились с мамой в постели, пока Суазик хлопотала внизу на кухне.
Мысли разбредаются. Импульсивно она дергает застежку и открывает чемодан. Внутри беспорядочно свалены документы, письма и черно-белые фотографии. Жозефина роется в ворохе бумаг, сосредоточиваясь на поиске свидетельства о рождении, но любопытство берет верх, и она не может устоять перед искушением – рука сама тянется к фотографиям. Вот ее мать, еще маленькая девочка, стоит между родителями, и на ее губах играет застенчивая улыбка. А вот мать в красивом длинном платье, за руку с мужчиной. Почему мама раньше не показывала ей эти фотографии? Жозефина просила показать фотографии отца, Фредерика, но мать всегда отвечала уклончиво – мол, в те времена они не фотографировались. Так кто же этот человек? Может, возлюбленный матери, а вовсе не отец Жозефины? Она переворачивает снимок. Сердце екает, когда она читает на обороте: Фредерик, февраль 1939. Должно быть, он ее отец. Но почему мама скрывает от нее эту фотографию?
Она выуживает из чемодана томик стихов Виктора Гюго, удивляясь, с чего бы матери прятать его. Она открывает книгу, и ей бросается в глаза надпись на первой странице, сделанная четким ровным почерком:
Любовь моя, Лиз,
Моя жизнь началась с тебя.
Твой навсегда,
С.
«С»? Это определенно не «Ф» – Фредерик. Кто же этот «С»? И почему он не написал свое имя полностью? Ей попадаются старые письма, но она сопротивляется желанию прочитать их. Свидетельство о рождении – вот что ей нужно, и не стоит распыляться.
Ее взгляд падает на письмо, с виду официальное. Текст такой короткий, что она успевает прочесть его еще до того, как заставляет себя остановиться.
С сожалением сообщаем вам, что Фредерик Дюмарше погиб, выполняя священный долг по защите своей страны.
Что-то в верхней части письма привлекает ее внимание. Дата: май 1940 года. За пять лет до ее рождения! Как такое возможно? Она снова перечитывает текст. Должно быть, это другой Фредерик.
Щелчок открывающейся кухонной двери заставляет ее бросить все обратно в чемодан. Она быстро закрывает его и засовывает под кровать. Судорожно расправляет платье и пытается выровнять дыхание, прежде чем спуститься вниз.
– Что ты делала в комнате своей матери? – Суазик стоит у подножия лестницы, сложа руки на груди.
– Где она? – Жозефина отвечает вопросом на вопрос.
– Я спросила, что делала ты. – От голоса Суазик веет холодом.
– Мне нужно мое свидетельство о рождении. – Жозефина имеет на это право, так почему же у нее такое чувство, будто она просит чего-то недозволенного?
Кровь отливает от лица Суазик.
– Зачем оно тебе понадобилось?
– Я хочу получить паспорт.
Суазик испускает долгий глубокий вздох.
– Тебе пока не нужен паспорт. Подожди, пока не сдашь все экзамены.
– Экзамены? Какое они имеют к этому отношение?
– Экзамены – вот на чем ты должна сосредоточиться прямо сейчас, – ворчит Суазик, отворачиваясь. – О чем ты только думаешь! Поездки за границу, бойфренды. Позволяешь себе отвлекаться от главного.
– Это не имеет значения. – Жозефина старается придать своему голосу непринужденности. – Эрве говорит, что я могу запросить копию свидетельства в ратуше.
– Нет. Нет. – Суазик смотрит ей в глаза. – Не нужно этого делать. Я уверена, что мы сами сможем его найти. Просто дай нам немного времени. – Она глубоко вздыхает. – Вы, молодежь, такие нетерпеливые.
Это последнее замечание кажется Жозефине особенно несправедливым. Она настолько терпелива, никогда не подталкивала свою мать или Суазик к разговору о прошлом, о войне, потому что видела, как тяжело им обеим вспоминать об этом.
– Ты знаешь, кто такой Фредерик Дюмарше? – спрашивает Жозефина.
Суазик на мгновение закрывает глаза и качает головой.
– Ты не должна вот так исподтишка рыться в вещах своей матери! Ворошить прошлое. Это никому не принесет добра. – Она колеблется. – Тебе следовало бы лишний раз подумать.
Жозефина смотрит под ноги, теперь сгорая от стыда, чувствуя себя ужасно виноватой перед Суазик. Жозефина знает, что случилось с дочерью этой женщины. Все знают, но никто об этом не говорит.
Тягостную тишину разрывает звук открывающейся двери, когда возвращается мать Жозефины:
– К вечеру заметно похолодало. – Она снимает пальто. – Погода, наверное, меняется. – Похоже, она не замечает напряженной атмосферы и, проходя на кухню, прижимает ладонь к щеке дочери. Жозефина вздрагивает от ледяного прикосновения.
Глава 3
Бретань, май 1963 года
Элиз
Если бы я не знала свою дочь как облупленную, то подумала бы, что она дуется. Но она не из тех, кто дуется. Жозефина – девочка думающая. И сейчас ее мысли заняты поездкой в Англию. Я почти слышу, как ее разум лихорадочно работает, составляя план.
– Мне очень жаль, что ничего не получится с этой школьной поездкой, Жозефина. – Я пытаюсь достучаться до нее, когда мы садимся за стол. – Чтобы как-то компенсировать это, могу предложить тебе поехать в Париж после экзаменов. Ты могла бы остановиться у тетушки Изабель; она с удовольствием сводит тебя куда-нибудь и покажет город.
Жозефина пожимает плечами.
– Может быть.
– Разве ты не хотела бы поехать в Париж?
– Наверное, да.
Суазик молча раскладывает вареный картофель по тарелкам.
– Когда-нибудь ты поедешь в Англию. – Я стараюсь разрядить обстановку. – У тебя вся жизнь впереди.
Суазик поднимает крышку кастрюли, и я вдыхаю насыщенный мясной запах говядины по-бургундски. Суазик подает жаркое, а затем осеняет себя крестным знамением:
– Боже, благослови пищу нашу.
Мы с Жозефиной шепчем:
– Аминь.
Пусть это по большей части морковь и сельдерей вперемешку с самыми дешевыми кусками мяса, блюдо очень ароматное, а говядина такая нежная, что тает во рту. Но Жозефина лишь ковыряется в тарелке, тычет вилкой в картофелину, разламывая ее пополам.
– Тебе нравится поэзия? – спрашивает она ни с того ни с сего, насмешливо поглядывая на меня.
Я застигнута врасплох ее вопросом.
– Да не особо. А почему тебя это интересует?
Суазик замирает с вилкой на полпути ко рту, устремляя взгляд на меня.
– Я бы почитала. Думаю, мне понравилось бы. – Жозефина макает кусочек хлеба в соус. – У тебя не найдется каких-нибудь стихов?
– У меня? – Я поднимаю глаза на Суазик. У нас всего двенадцать книг, и Жозефина давно их прочитала. И тут я вспоминаю. Томик стихов в чемодане наверху. Не может быть, чтобы она рылась в моих вещах. Она бы никогда этого не сделала, не так ли? – Нет, – осторожно отвечаю я. – Вряд ли.
Жозефина роняет мякиш в соус.
– Позор. – Она подцепляет вилкой кусочек мяса, отправляет его в рот и медленно пережевывает, наблюдая за мной.
Теперь я знаю. Знаю, что она рылась в моем чемодане наверху. В чемодане моих воспоминаний. Она видела томик стихов, который подарил мне Себастьян, и его послания, но он никогда не подписывался своим именем. Она бы не узнала, кто он такой. Там нет ничего опасного. Во всяком случае, я так думаю.
– Кто-то однажды подарил мне сборник стихов. – Я пытаюсь улыбнуться. – И я кое-что прочитала.
– Кто это был? – Ее вопрос короткий и прямой.
– Просто знакомый.
Она вздыхает, подхватывает размокший хлеб и кладет его в рот. Я понимаю, что мои ответы неубедительны, и хочу рассказать ей больше. Я хочу рассказать ей все. Но не сию минуту. Не в такой обстановке. Сейчас не время и не место.
– Я думаю, ты бы прекрасно провела время в Париже, – врывается голос Суазик, фальшиво-жизнерадостный.
– И наконец познакомилась бы с тетушкой Изабель. – Я улыбаюсь, но мне кажется, что мое лицо трескается.
– А еще с бабушкой и дедушкой. Я их почти не знаю. Я никогда не видела своего деда. Он еще жив?
– Да, жив. – Я стараюсь говорить спокойно. – Но он очень изменился после войны. – Война. Запретная тема в этом доме. Я бросаю взгляд на Суазик, в тревоге за нее теперь, когда мы ступаем на зыбкую почву.
– Но разве ты не хочешь его увидеть? – напирает Жозефина. – Вероятно, жить ему осталось недолго.
– Он не хочет меня видеть. Я тебе это говорила.
– Не хочет только потому, что ты не была замужем, когда родила меня? – Жозефина потирает нос. – Это не твоя вина, что мой отец погиб.
Я чувствую, как горят мои щеки. Мне не следовало говорить ей такое. Теперь многое придется объяснять. Я пытаюсь проглотить непрожеванный кусок моркови, но он застревает в горле. Я судорожно откашливаюсь, глаза слезятся. Суазик встает из-за стола и сильно ударяет меня по спине между лопатками. В попытке остановить кашель я хватаю стакан с водой и делаю большой глоток.
Жозефина смотрит на меня так, словно видит впервые. Я чувствую себя незащищенной. Она знает. Она знает, что все мои рассказы – сплошная ложь.