Хитрый способ (сборник)

© Даргунский В. Ю., наследники, 1966

© Нагибин Ю. М., наследники, предисловие, 1988

© Драгунская А. В., послесловие, 1997

© Васильева Т., рисунки, 2002

© Составление. Издательство «Детская литература», 1997

© Оформление серии. ОАО «Издательство «Детская литература», 2011

Писатель щедрый и радостный…

Виктор Драгунский был талантлив вглубь и вширь. Если представить себе, сколько он успел сделать за короткий срок – всего пятьдесят восемь лет отмерила ему судьба, – то кажется, что он прожил несколько жизней. В одной жизни он был шорником, лодочником, токарем, в другой – цирковым клоуном, актёром кино и театра, руководителем замечательного маленького сатирического театра «Синяя птичка», в третьей – одним из лучших детских писателей и превосходным, нежным и добрым писателем для взрослых.

Конечно, всё это так и не так. Драгунский прожил одну, на редкость многообразную, насыщенную, напряжённую и цельную жизнь. Ему выпала редкая участь – быть ни на кого не похожим, создать свой стиль и в жизни, и в творчестве.

Он был блестящим устным рассказчиком, интересно, по-своему «читал» людей, открывая в них порой такое, чего не видели те, кто стоял к ним ближе. Он не боялся распахнуться новому человеку, ощутив в нём родную кровь, и не боялся разрыва, если обнаруживал низость.

Но куда легче ему было любить, жалеть, снисходить и прощать, нежели ненавидеть и ссориться. И всё же щедрый и радостный, как праздник, Драгунский не был примиренцем. В его рассказах, собранных в этой книге, нежное и светлое чувство всегда одерживает верх над плоской и тяжеловесной житейщиной.

Нереальное сияние светлячка, похожего на звёздочку, которая горит где-то в непостижимой дали и вместе с тем лежит здесь, на ладони, – это сияние оказывается стократ дороже такой ценной вещи, как новенький игрушечный самосвал. Почему светлячок лучше? Потому что он живой! И светится… И это не прихоть мальчишки, заждавшегося в тёмном дворе своей мамы. Это победа над трезвым расчётом приятеля, для которого жизнь есть свод правил арифметики: за самосвал он даёт одну марку Гватемалы, две – Барбадоса и лопнувший плавательный круг в придачу.

Мальчик не хочет смириться с тем, что в мире существует обман. Когда Марья Петровна обещает принести ему в подарок настоящую будённовскую саблю, он верит ей, хотя она обманывает его не в первый раз. И он, прибежав из школы, обшаривает всю комнату, хотя и понимает, что сабли нет, не было и быть не могло.

«Мама сказала:

– Может быть, она ещё придёт?

Но я сказал:

– Нет, мама, она не придёт. Я так и знал.

Мама сказала:

– Зачем же ты под раскладушку-то лазил?..

Я объяснил ей:

– Я подумал: а вдруг она была? Понимаешь? Вдруг. На этот раз».

И когда великовозрастный мошенник просит велосипед на пять минут, а потом исчезает навсегда, мальчику и в голову не приходит, что его надули, разжалобив рассказом о больной бабушке, за лекарством для которой надо срочно слетать в аптеку. Надули, убедив своим благородством. «Да как же это я пущу двух таких пацанят на Садовую? А? Да ещё на велосипеде? Вы что? Да вы знаете, какое там движение?» Мальчик не оставляет в своей душе места для придирчивых сомнений и проверок. Ребята бредут домой по тёмным дворам, а Ванька (он постарше, пятиклассник, не раз, наверное, обжигался уже в жизни) хмуро бормочет, что не вернётся, мол, никогда этот тип с его бабушкой и велосипед тоже не вернётся. Тут-то Дениску пронзает ужасная мысль: «Ведь на Садовой такое движение…»

А в цирке, в скрещении прожекторов, в нежном позванивании колокольчиков, явится мальчику девочка на шаре, явится и исчезнет, уедет в дальнюю даль, в самый конец географической карты, и останется первым предупреждением о любви, разлуке и печали. И разбудит в его отце воспоминание – мальчик поймёт это, вглядевшись в серьёзное и грустное лицо идущего рядом с ним взрослого человека.

Не приемлющий людей, опутанных цепями расчётов и приобретательства, Драгунский и для них оставляет отдушину понимания. Быть может, повзрослевший читатель «Денискиных рассказов» почувствует, какое невесёлое, в сущности, житьё у одинокой Марьи Петровны.

В противовес бесконечному миру Денискиных увлечений, предпочтений и привязанностей (рассказы «Что я люблю…», «…И чего не люблю!») Мишка заявляет, что он любит «ещё больше разных разностей», и вываливает алчный перечень сочных, пухлых и вкусных съедобных вещей. Но маленький человек не может быть только обжорой, в нём, несмотря ни на что, живёт нежная человеческая суть, и поэтому в конце концов Мишка смущённо признаётся, что ещё любит котят… и бабушку…

Собранные в этой книге «Денискины рассказы» выросли из его безмерной любви к сыну, из жадного внимания к раскрывшемуся перед ним миру детства. Это вовсе не означает, что Драгунский цеплялся за факты и был лишён дара сочинительства. Он был превосходный выдумщик, и мне не раз приходилось быть свидетелем, как блистательно работала его фантазия. Беглый штрих человеческого поведения, шутка, смешной поворот, неловкость, что-то милое и трогательное – и вот уже заработало воображение художника. Он словно бы смакует эту малость, жонглирует ею, меняет её форму, наращивает из воздуха, будто фокусник. Воспоминания, ассоциации, вспышки озарений – и вот из ничего возникло нечто, произошёл живительный, чудодейственный акт творчества. Так сложились рассказы «Старый мореход», «Друг детства» и многие другие.

Мне думается, что писательское творчество закономерно оказалось пиком его пёстрой, бурной жизни, хотя сам Виктор Драгунский отдавался до конца каждому делу, которое его захватывало, и с равным уважением относился к любой из многих своих профессий.

Когда-то «Пионерская правда» обратилась к ведущим детским писателям с вопросом: кем бы вы хотели стать, если бы не были писателем? Виктор Драгунский не задумываясь ответил: бакенщиком.

В ранней молодости он работал бакенщиком, и ему очень по душе пришлось это занятие – прокладывать путь пароходам по тёмной ночной реке. Несомненно, он был бы превосходным бакенщиком, но всё же я думаю, что в применении к Драгунскому вопрос не имел смысла. Он был писателем, писателем до мозга костей. В комбинезоне бакенщика, пёстром костюме клоуна, под личиной разных персонажей на подмостках сцены или на экране кино, в режиссёрском кресле – он всё равно был прежде всего писателем, хотя узнал об этом далеко не сразу. Только литературное творчество смогло вобрать в себя весь его громадный жизненный опыт, знание и понимание людей, суммировать всё узнанное и перечувствованное, осветить нежной любовью к людям, маленьким и взрослым, и наделить долгой жизнью.

Так оно и сталось.

Юрий Нагибин

«Он живой и светится…»

Однажды вечером я сидел во дворе, возле песка, и ждал маму. Она, наверно, задерживалась в институте, или в магазине, или, может быть, долго стояла на автобусной остановке. Не знаю. Только все родители нашего двора уже пришли, и все ребята пошли с ними по домам и уже, наверно, пили чай с бубликами и брынзой, а моей мамы всё ещё не было…

И вот уже стали зажигаться в окнах огоньки, и радио заиграло музыку, и в небе задвигались тёмные облака – они были похожи на бородатых стариков…

И мне захотелось есть, а мамы всё не было, и я подумал, что, если бы я знал, что моя мама хочет есть и ждёт меня где-то на краю света, я бы моментально к ней побежал, а не опаздывал бы и не заставлял её сидеть на песке и скучать.

И в это время во двор вышел Мишка. Он сказал:

– Здоро́во!

И я сказал:

– Здоро́во!

Мишка сел со мной и взял в руки самосвал.

– Ого! – сказал Мишка. – Где достал? А он сам набирает песок? Не сам? А сам сваливает? Да? А ручка? Для чего она? Её можно вертеть? Да? А? Ого! Дашь мне его домой?

Я сказал:

– Нет, не дам. Подарок. Папа подарил перед отъездом.

Мишка надулся и отодвинулся от меня. На дворе стало ещё темнее.

Я смотрел на ворота, чтоб не пропустить, когда придёт мама. Но она всё не шла. Видно, встретила тётю Розу, и они стоят и разговаривают и даже не думают про меня. Я лёг на песок.

Тут Мишка говорит:

– Не дашь самосвал?

– Отвяжись, Мишка.

Тогда Мишка говорит:

– Я тебе за него могу дать одну Гватемалу и два Барбадоса!

Я говорю:

– Сравнил Барбадос с самосвалом…

А Мишка:

– Ну хочешь, я дам тебе плавательный круг?

Я говорю:

– Он у тебя лопнутый.

А Мишка:

– Ты его заклеишь!

Я даже рассердился:

– А плавать где? В ванной? По вторникам?

И Мишка опять надулся. А потом говорит:

– Ну была не была! Знай мою доброту! На!

И он протянул мне коробочку от спичек. Я взял её в руки.

– Ты открой её, – сказал Мишка, – тогда увидишь!

Я открыл коробочку и сперва ничего не увидел, а потом увидел маленький светло-зелёный огонёк, как будто где-то далеко-далеко от меня горела крошечная звёздочка, и в то же время я сам держал её сейчас в руках.

– Что это, Мишка? – сказал я шёпотом. – Что это такое?

– Это светлячок, – сказал Мишка. – Что, хорош? Он живой, не думай.

– Мишка, – сказал я, – бери мой самосвал, хочешь? Навсегда бери, насовсем! А мне отдай эту звёздочку, я её домой возьму…

И Мишка схватил мой самосвал и побежал домой. А я остался со своим светлячком, глядел на него, глядел и никак не мог наглядеться: какой он зелёный, словно в сказке, и как он хоть и близко, на ладони, а светит, словно издалека… И я не мог ровно дышать, и я слышал, как стучит моё сердце, и чуть-чуть кололо в носу, как будто хотелось плакать.

И я долго так сидел, очень долго. И никого не было вокруг. И я забыл про всех на белом свете.

Но тут пришла мама, и я очень обрадовался, и мы пошли домой. А когда стали пить чай с бубликами и брынзой, мама спросила:

– Ну, как твой самосвал?

А я сказал:

– Я, мама, променял его.

Мама сказала:

– Интересно! А на что?

Я ответил:

– На светлячка! Вот он, в коробочке живёт. Погаси-ка свет!

И мама погасила свет, и в комнате стало темно, и мы стали вдвоём смотреть на бледно-зелёную звёздочку.

Потом мама зажгла свет.

– Да, – сказала она, – это волшебство! Но всё-таки как ты решился отдать такую ценную вещь, как самосвал, за этого червячка?

– Я так долго ждал тебя, – сказал я, – и мне было так скучно, а этот светлячок, он оказался лучше любого самосвала на свете.

Мама пристально посмотрела на меня и спросила:

– А чем же, чем же именно он лучше?

Я сказал:

– Да как же ты не понимаешь?! Ведь он живой! И светится!..

Расскажите мне про Сингапур

Мы с папой поехали на воскресенье в гости, к родным. Они жили в маленьком городе под Москвой, и мы на электричке быстро доехали.

Дядя Алексей Михайлович и тётя Мила встретили нас на перроне.

Алексей Михайлович сказал:

– Ого, Дениска-то как возмужал!

А тётя Мила сказала:

– Иди, Денёк, со мной рядом. – И спросила: – Это что за корзинка?

– Здесь пластилин, карандаши и пистолеты…

Тётя Мила засмеялась, и мы пошли через рельсы, мимо станции, и вышли на мягкую дорогу; по бокам дороги стояли деревья. И я быстро разулся и пошёл босиком, и было немного щекотно и колко ступням, так же как и в прошлом году, когда я в первый раз после зимы пошёл босиком. И в это время дорога повернула к берегу, и в воздухе запахло рекой и ещё чем-то сладким, и я стал бегать по траве, и скакать, и кричать: «О-га-га-а!» И тётя Мила сказала:

– Телячий восторг.

Когда мы пришли, было уже темно, и все сели на террасе пить чай, и мне тоже налили большую чашку.

Вдруг Алексей Михайлович сказал папе:

– Знаешь, сегодня в ноль сорок к нам приедет Харитоша. Он у нас пробудет целые сутки, завтра только ночью уедет. Он проездом.

Папа ужасно обрадовался.

– Дениска, – сказал он, – твой двоюродный дядька Харитон Васильевич приедет! Он давно хотел с тобой познакомиться!

Я сказал:

– А почему я его не знаю?

Тетя Мила опять засмеялась.

– Потому что он живёт на Севере, – сказала она, – и редко бывает в Москве.

Я спросил:

– А кто он такой?

Алексей Михайлович поднял палец кверху:

– Капитан дальнего плавания – вот он кто такой.

У меня даже мурашки побежали по спине. Как? Мой двоюродный дядька – капитан дальнего плавания? И я об этом только что узнал? Папа всегда так – про самое главное вспоминает совершенно случайно!

– Что ж ты не говорил мне, папа, что у меня есть дядя, капитан дальнего плавания? Не буду тебе сапоги чистить!

Тётя Мила снова расхохоталась. Я уже давно заметил, что тётя Мила смеётся кстати и некстати. Сейчас она засмеялась некстати. А папа сказал:

– Я тебе говорил ещё в позапрошлом году, когда он приехал из Сингапура, но ты тогда был ещё маленький. И ты, наверно, забыл. Но ничего, ложись-ка спать, завтра ты с ним увидишься!

Тут тётя Мила взяла меня за руку и повела с террасы в дом, и мы прошли через маленькую комнатку в другую, такую же. Там в углу приткнулась узенькая тахтюшка. А около окна стояла большая цветастая ширма.

– Вот здесь и ложись, – сказала тётя Мила. – Раздевайся! А корзинку с пистолетами я поставлю в ногах.

Я сказал:

– А папа где будет спать?

Она сказала:

– Скорее всего, на террасе. Ты знаешь, как твой папа любит свежий воздух. А что? Ты будешь бояться?

Я сказал:

– И нисколько.

Разделся и лёг.

Тётя Мила сказала:

– Спи спокойно, мы тут, рядом.

И ушла.

А я улёгся на тахтюшке и укрылся большим клетчатым платком. Я лежал и слышал, как тихо разговаривают на террасе и смеются, и я хотел спать, но всё время думал про своего капитана дальнего плавания.

Интересно, какая у него борода? Неужели растёт прямо из шеи, как я видел на картинке? А трубка какая? Кривая или прямая? А кортик – именной или простой? Капитанов дальнего плавания часто награждают именными кортиками за проявленную смелость. Конечно, ведь они во время своих рейсов каждый день наскакивают на айсберги, или встречают огромных китов и белых медведей, или спасают людей с терпящих бедствие кораблей. Ясно, что тут надо проявлять смелость, иначе сам пропадёшь со всеми матросами вместе и корабль погубишь. А если такой корабль, как атомный ледокол «Ленин», – погубить жалко небось, да? А вообще-то говоря, капитаны дальнего плавания необязательно ездят только на Север, есть такие, которые в Африке бывают, и у них на корабле живут обезьянки и мангусты, которые уничтожают змей, я про это читал в книжке. Вот мой капитан дальнего плавания – он в позапрошлом году приехал из Сингапура. Удивительное слово какое: «Син-га-пур»!.. Я обязательно попрошу дядю рассказать мне про Сингапур: какие там люди, какие там дети, какие лодки и паруса… Обязательно попрошу рассказать. И я так долго думал и незаметно уснул…

А в середине ночи я проснулся от страшного рычания. Это, наверно, какая-то собака забралась в комнату, учуяла, что я здесь сплю, и это ей не понравилось. Она рычала страшным образом, откуда-то из-под ширмы, и мне казалось, что я в темноте вижу её наморщенный нос и оскаленные белые зубы. Я хотел позвать папу, но вспомнил, что он спит далеко, на террасе, и я подумал, что я никогда ещё не боялся собак и теперь нечего трусить. Всё-таки мне уже скоро восемь.

Я крикнул:

– Тубо! Спать!

И собака сразу замолчала.

Я лежал в темноте с открытыми глазами. В окошко ничего не было видно, только чуть виднелась одна ветка. Она была похожа на верблюда, как будто он стоит на задних лапах и служит. Я поставил одеяло козырьком перед глазами, чтобы не видеть верблюда, и стал повторять таблицу умножения на семь – от этого я всегда быстро засыпаю. И верно: не успел я дойти до семью семь, как у меня в голове всё закачалось, и я почти уснул, но в это время в углу за ширмой собака, которая, наверно, тоже не спала, опять зарычала. Да как! В сто раз страшнее, чем в первый раз. У меня даже внутри что-то ёкнуло. Но я всё-таки закричал на неё:

– Тубо! Лежать! Спать сейчас же!..

Она опять чуточку притихла. А я вспомнил, что моя дорожная корзинка стоит у меня в ногах и что там кроме моих вещей лежит ещё пакет с едой, который мама положила мне на дорогу. И я подумал, что если эту собаку немножко прикормить, то она, может быть, подобреет и перестанет на меня рычать. И я сел, стал рыться в корзинке, и хотя в темноте трудно было разобраться, но я всё-таки вытащил оттуда котлету и два яйца – мне как раз не было их жалко, потому что они были сварены всмятку. И как только собака опять зарычала, я кинул ей за ширму одно за другим оба яйца.

– Тубо! Есть! И сразу спать!..

Она сначала помолчала, а потом зарычала так свирепо, что я понял: она тоже не любит яйца всмятку. Тогда я метнул в неё котлету. Было слышно, как котлета шлёпнулась об неё, собака гамкнула и перестала рычать.

Я сказал:

– Ну вот. А теперь – спать! Сейчас же!

Собака уже не рычала, а только сопела. Я укрылся поплотнее и уснул…

Утром я вскочил от яркого солнца и побежал в одних трусиках на террасу. Папа, Алексей Михайлович и тётя Мила сидели за столом. На столе была белая скатерть и полная тарелка красной редиски, и это было очень красиво, и все были такие умытые, свежие, что мне сразу стало весело, и я побежал во двор умываться. Умывальник висел с другой стороны дома, где не было солнца, там было холодно, и кора у дерева была прохладная, и из умывальника лилась студёная вода, она была голубого цвета, и я там долго плескался, и совсем озяб, и побежал завтракать. Я сел за стол и стал хрустеть редиской, и заедать её чёрным хлебом, и солить, и славно мне было – так и хрустел бы целый день. Но потом я вдруг вспомнил самое главное!

Я сказал:

– А где же капитан дальнего плавания?! Неужели вы меня обманули!

Тётя Мила рассмеялась, а Алексей Михайлович сказал:

– Эх ты! Всю ночь проспал с ним рядом и не заметил… Ну ладно, сейчас я его приведу, а то он проспит весь день. Устал с дороги.

Но в это время на террасу вышел высоченный человек с красным лицом и зелёными глазами.

Он был в пижаме. Никакой бороды на нём не было. Он подошёл к столу и сказал ужасным басом:

– Доброе утро! А это кто? Неужели Денис?

У него было столько голоса, что я даже удивился, где он у него помещается.

Папа сказал:

– Да, эти сто граммов веснушек – вот это и есть Денис, только и всего. Познакомьтесь. Денис, вот твой долгожданный капитан!

Я сразу встал. Капитан сказал:

– Здоро́во!

И протянул мне руку. Она была твёрдая, как доска.

Капитан был очень симпатичный. Но уж очень страшный был у него голос. И потом, где же кортик? Пижама какая-то. Ну а трубка где? Всё равно уж – прямая или кривая, ну хоть какая-нибудь! Не было никакой…

– Как спал, Харитоша? – спросила тётя Мила.

– Плохо! – сказал капитан. – Не знаю, в чём дело. Всю ночь на меня кто-то кричал. Только, понимаете ли, начну засыпать, как кто-то кричит: «Спать! Спать сейчас же!» А я от этого только просыпаюсь! Потом усталость берёт своё, всё-таки пять дней в пути, глаза слипаются, я опять начинаю дремать, проваливаюсь, понимаете ли, в сон, опять крик: «Спать! Лежать!» А в довершение всей этой чертовщины на меня стали падать откуда-то разные продукты – яйца, что ли… По-моему, я во сне слышал запах котлет. И ещё всё мне сквозь сон слышались какие-то непонятные слова: не то «куш», не то «апорт»…

– «Тубо», – сказал я. – «Тубо», а не «апорт». Потому что я думал – там собака… Кто-то так рычал!

– Я не рычал. Я, наверно, храпел?

Это было ужасно. Я понял, что он никогда не подружится со мной. Я встал и вытянул руки по швам. Я сказал:

– Товарищ капитан! Было очень похоже на рычание. И я, наверно, немножко испугался.

Капитан сказал:

– Вольно. Садись.

Я сел за стол и почувствовал, что у меня в глазах как будто песку насыпано, колет, и я не могу смотреть на капитана. Мы все долго молчали.

Потом он сказал:

– Имей в виду, я совершенно не сержусь.

Но я всё-таки не мог на него посмотреть.

Тогда он сказал:

– Клянусь своим именным кортиком!

Он сказал это таким весёлым голосом, что у меня сразу словно камень упал с души.

Я подошёл к капитану и сказал:

– Дядя, расскажите мне про Сингапур.

Что я люблю…

Я очень люблю лечь животом на папино колено, опустить руки и ноги и вот так висеть на колене, как бельё на заборе. Ещё я очень люблю играть в шашки, шахматы и домино, только чтобы обязательно выигрывать. Если не выигрывать, тогда не надо.

Я люблю слушать, как жук копается в коробочке. И люблю в выходной день утром залезать к папе в кровать, чтобы поговорить с ним о собаке: как мы будем жить просторней, и купим собаку, и будем с ней заниматься, и будем её кормить, и какая она будет потешная и умная, и как она будет воровать сахар, а я буду за нею сам вытирать лужицы, и она будет ходить за мной, как верный пёс.

Я люблю также смотреть телевизор: всё равно, что показывают, пусть даже только одни таблицы.

Я люблю дышать носом маме в ушко. Особенно я люблю петь и всегда пою очень громко.

Ужасно люблю рассказы про красных кавалеристов, и чтобы они всегда побеждали.

Люблю стоять перед зеркалом и гримасничать, как будто я Петрушка из кукольного театра. Шпроты я тоже очень люблю.

Люблю читать сказки про Канчиля. Это такая маленькая, умная и озорная лань. У неё весёлые глазки, и маленькие рожки, и розовые отполированные копытца. Когда мы будем жить просторней, мы купим себе Канчиля, он будет жить в ванной. Ещё я люблю плавать там, где мелко, чтобы можно было держаться руками за песчаное дно.

Я люблю на демонстрациях махать красным флажком и дудеть в «уйди-уйди!».

Очень люблю звонить по телефону.

Я люблю строгать, пилить, я умею лепить головы древних воинов и бизонов, и я слепил глухаря и Царь-пушку. Всё это я люблю дарить.

Когда я читаю, я люблю грызть сухарь или ещё что-нибудь.

Я люблю гостей.

Ещё очень люблю ужей, ящериц и лягушек. Они такие ловкие. Я ношу их в карманах. Я люблю, чтобы ужик лежал на столе, когда я обедаю. Люблю, когда бабушка кричит про лягушонка: «Уберите эту гадость!» – и убегает из комнаты.

Я люблю посмеяться… Иногда мне нисколько не хочется смеяться, но я себя заставляю, выдавливаю из себя смех – смотришь, через пять минут и вправду становится смешно.

Когда у меня хорошее настроение, я люблю скакать. Однажды мы с папой пошли в зоопарк, и я скакал вокруг него на улице, и он спросил:

– Ты что скачешь?

А я сказал:

– Я скачу, что ты мой папа!

Он понял!

Я люблю ходить в зоопарк! Там чудесные слоны. И есть один слонёнок. Когда мы будем жить просторней, мы купим слонёнка. Я выстрою ему гараж.

Я очень люблю стоять позади автомобиля, когда он фырчит, и нюхать бензин.

Люблю ходить в кафе – есть мороженое и запивать его газированной водой. От неё колет в носу и слёзы выступают на глазах.

Когда я бегаю по коридору, то люблю изо всех сил топать ногами.

Очень люблю лошадей – у них такие красивые и добрые лица.

Я много чего люблю!