Автопортрет неизвестного

Автор этой книги тот самый Дениска из Денискиных рассказов Виктора Драгунского – его сын. Для меня он – открытие года. Сначала сборник очень разных, но неизменно ярких и цепляющих рассказов. И вот теперь большой роман, скорее даже сага – история нескольких поколений нескольких семей. И хотя эта история сама по себе увлекательна, наполнена множеством подробностей, самобытных героев и таинственных стержневых персонажей, книга гораздо больше чем еще семейный роман о советской художественной и научной элите. Начнем с того, что возникает эта история как книга в книге, которую пишут загадочная жена олигарха Юлия и лучший ученик известного писателя Игнат. Параллельно развиваются их непростые отношения. Но эпилог, который в первой своей половине сводит почти все нити, проливает свет на темные места, во второй половине ставит вообще все с ног на голову и добавляет новое измерение картине, хотя кое-какие подсказки и были разбросаны по тексту ранее. Проза очень плотная, от чтения (а точнее слушания) невозможно оторваться. География квартиры, которая является и местом действия и еще одним «героем» повествования буквально впечатывается в память.

С первых страниц книги читатель окунается в хорошо знакомый ему художественный мир Дениса Драгунского – мир Ирочек, Саш и Борисов Аркадьевичей. Весь роман – растянутый трехстраничный анекдот, которые обычно Драгунский воспроизводит в немереных количествах. Элита, квартирный вопрос, Сталин (куда без него литератору-либералу?) и любовь через годы, через расстояния («раздень меня медленно»).Центральный вопрос романа – кто с кем спит, и кто кем кому, соответственно, приходится. Даже лесбиянка имеется, в соответствии с новыми веяниями, но до мужеложества Драгунский еще не дорос, сказывается все-таки возраст и тоталитарное советское воспитание. А еще автор – эстет, ценитель женского, прекрасного, ну зачем тут сократические грубости?Групповуха с диалогами и сюжетными поворотами, которым позавидовала бы любая мыльная опера, растянута на триста с лишним страниц. За ней глубокая философская мысль: «Как все в мире связано. Как мы все связаны жизнью, любовью, правдой, ложью, историей…» В общем, «мужики поют». Микс «Июня» и «Бюро проверки» в изнуряющем формате диалогов на четыреста с лишним страниц.Но это ведь и роман о московских элитах. Кто еще может жить в московских квартирах? В романе мелькает на задах один рабочий, однако, и он не простой, а элитный. Вот такая страна – профессоров, художников, гэбистов и шпионов хоть попой ешь, а рабочий один. В общем, как ни осуждается заочно теория одного из героев Миши Татарникова о людях разных инкубаторах, роман рассказывает только о жизни одного – советского, элитарного.Здесь, конечно можно невпопад задать вопрос: а что, собственно, хотел сказать автор? Что в народном СССР были, о ужас, элиты? Или что они были гнилыми? Но первое мы знаем из учебника по социологии: несть социальной общности без привилегированного класса. А насчет второго догадались сами, недогадливые же поняли из интернета.«Автопортрет неизвестного» довольно хитрый роман. Это только дураки пишут прямо. А Драгунский же, типа, мастер. Поэтому перед нами книжка-перевертышка, спекуляция на читательской наивности восприятия. С конструкцией «роман в романе» не все так просто, как представляется в начале. Но тут как в цирке с фокусником, смотреть бесполезно, тебя уже надули заранее, в ящике двойное дно и бог из машины. Выяснится это потом, в финале, на сеансе разоблачения магии. А так весь роман приходится следить за иными художествами.Известно, что критика у нас повяла. Комментарии в книжках отменили. А раз Пушкина читать непонятно, то Драгунского уж будет тем более. Поэтому специально для дорогого читателя в книжке, как в хорошем средстве по уходу за разными телесными поверхностями «три в одном» – проза, критика и комментарий. Конферанс прилагается, объяснение идет по ходу действия – и почему диалог вот такой, и отчего героиня так себя повела, и что такси в Москве 42-го не ходили, а обувь «Топмэн», была в СССР в топе, а ей надо было бы быть в попе.Ну а так сюжет прост, и почти по-западному актуален: «корешки», тайны семейной жизни. Но Драгунский это ж фирма, а не мейнстрим, поэтому изложено так, что читать дальше второй страницы не хочется. Диалоги, изматывающие и изнуряющие, стенограммы вымышленных семейных разборок и откровений, сменяющиеся ближе к концу знакомой антисталинской риторикой и дилеммами – предать, или оставить как есть.Короче, легенда такая: богатая дамочка пишет роман про нехорошую квартиру. Аргументов в пользу нехорошести жилплощади достаточно. Первый житель, акадэмик, сгинул без вести (что не мешает ему подобно б…, подавать «ананасную воду» вождю народов точнехонько в середине романа). Второй, художник, как истинный интеллигент и талант, понаделал подлостей, а потом пошел в народ, стал новым старцем Федором Кузьмичем. Третий скончался. С предпоследним ничего не случилось – случилось со страной.В итоге же книжка опять получилась про девочку (кто «Дело принципа» смог дочитать, ничего нового не увидит, все то же, правда, лет девочке поболее), и опять-таки про подлую советскую элиту, будь она неладна.Взял Драгунский сразу для опытов и физиков, и лириков. А чего мелочиться? Все люди. Все трахаются. И интриги плетут с одинаковой скоростью. Но физики своих не сдают (или сдают только во втором поколении), а гуманисты-гуманитарии легко. Это даже товарищ Сталин, вспоминая о тезке Осипе Мандельштаме, признает. Никто, ни одна собака не заступилась. Сволочи. Но, с другой стороны у лириков перед физиками преимущества. Человека легко сгноить, а вот его наследие шиш. Пусть картины из музеев выволакивают, «в моих вещах, особенно в цветовых и светоцветовых решениях видна школа…»То есть осудил, отмежевался, а сам – раз, и фига в кармане: «А все-таки она вертится». В общем, картина репрессий и инакомыслия маслом.Но нет, это все ерунда. Книжка-то еще и про секс. Как всегда у Драгунского. Я прям вижу слюнку и этот маслянистый авторский взгляд. Тут прям целая палитра звуков, цветов и запахов:«Выстирывал желтые пятнышки на трусиках»«Я хочу смотреть тебе в глаза, глаза, когда ты берешь меня в первый раз»«У меня менструация»«Они обнялись и стали раздевать друг друга»Даже Сталин о любви разговаривает, специалист, две жены за плечами. Ну и со стариком Фрейдом все же не зря разговаривал.«Рвущаяся к совокуплению похотливая молодая плоть, прикрытая полупрозрачным советским фантиком»«Ей всегда хотелось, когда страшно»Представлены и пикантные подробности довоенных соитий: «Интересно ведь спать в крохотной каморке с любимым человеком и ночью писать в ночной горшок. А иногда даже какать. Вытираться мягкой газеткой. Бросать ее в горшок, накрывать его фанерой, а потом самое интересное – а потом возвращаться в постель в объятия любимого».С грязной задницей в постель – какова поэзия! Какое проникновение в эпоху!В этом году, благодаря газете «Московский комсомолец», мы узнали,что у нас наросло поколение шлюх. А вот девушки семидесятых были поколением минетчиц. Спасибо Драгунскому, не знали.Но это будоражащее биение секса величина в романе непостоянная. Драгунский – серьезный писатель. А потому мы просто утопаем в многочисленных «отношениях»: министр Перегудов разрывается между женой и любовницей, а его сыну нужно разобраться, вот у него тут инцест намечается, или все-таки мама наставила рога папе и теперь можно совокупляться безболезненно?То есть, мы словно попадаем в такой литературный выпуск программы «Пусть говорят» с довольно пространным выяснением запутанных родственно-семейных связей и половых контактов упоминаемых всуе лиц. Ну и опять: квартира, машина, диссертация, дача, статус, интриги.Вопрос здесь не в том, что не хочется ничего такого признавать. Все это было. «Верю, верю!», как говорил царь в одном старом армянском мультике. Понятное дело, было, люди живут. Вещизм. Мещанство. Московские повести.Проблема в том, как все это написано.Уровень Драгунского, это уровень такого литературного Малахова: причмокивание, придыхание, нездоровое возбуждение (лет-то уж прости господи, сколько, а все про секс, не отпускает старика), перетирание пошлостей и сальностей, копанье в грязном белье. В итоге ощущение чего-то мелкого, почти тараканьего. Не от героев, не от среды, не от эпохи, от автора, который все делает мелким.Бывают в компаниях такие старикашки, романтики поздней любви, подмигивающие обоими глазами, как Распутин с бутылки: «Он мужчина, она женщина. Вы же понимаете». Навязчивые, прилипчивые, склизкие, надоедливо говорливые, всезнающие снобы.От каждой книги Драгунского впечатление словно замазался в какой-то нехорошей жидкости, выделениях. С «Автопортретом неизвестного», та же история. Вся проблематика – обмен жидкостями и вытекающие из этого статусные последствия. Впрочем, есть и мораль, разоблачение заблуждений – будь доцентом и писателем, а не академиком и министром. И тогда снизойдет на тебя «чудное мгновенье» любви по авторской воле. Будет у тебя пара перепихонов как у всех нормальных людей. Пьеса «Мечтатели» (они же «Лжецы») за плечами. Возможность публикации в толстом журнале. И ни к чему не обязывающее звание мэтра и совести нации в узком кругу. Держись подальше от грязи и от князи. С книгами Драгунского совет практически невыполнимый.

Наверное, как все люди моего возраста, я читала в детстве «Денискины рассказы» Виктора Драгунского. И мне было интересно почитать книгу, написанную тем самым Дениской, сыном Виктора. Умом-то понимаешь, что ничего особенного ты о нём не знаешь из этих выдуманных детских рассказиков, но сердцу не прикажешь – было любопытно. Что мы имеем в итоге – легко читающуся, но сложно понимаемую из-за обилия действующих лиц историю жизни советской элиты, которая довольно интересно изложена и изящно заканчивается. Было бы вполне неплохо даже для меня – я не жила в советское время и ностальгирование по этим временам мне чуждо. Но не понравилось, что одним из ключевых моментов в этой книге является некий мексиканский сериал – кто с кем спит, все друг другу изменяют, сын в итоге не сын, дочь в итоге не дочь, мачеха – одновременно и сестра… В общем, не люблю я такое. Наверное, книга всё же больше не об этом, а о том, как сложно было художникам в советское время, как везде могли подкарауливать шпионы и доносчики, какую большую роль играла «кастовость». На самом деле, финальная мысль книги не ясна, зачем это писалось и для кого – непонятно. Но слог автора приятен, особенно если закрыть глаза на слишком уж закрученное изложение. Может быть, если мне представится случай, я познакомлюсь и с другими книгами автора, но эта для меня не стала шедевром.