Бесы

Как может не полюбиться город, где дети, прогуливая школу, кормят чипсами “Pringles” не воробьев, а чаек. Где не привыкли беречь солнечный свет? Где на улицах дегенеративного искусства больше, чем в Париже, а в переулках готического квартала изо всех щелей тянет марихуаной? И еще – везде пальмы тепло и море, как в Сочи. Хотя, я не был в Сочи.Так получилось, что несколько дней в Барселоне я провел в полном одиночестве. Компанию мне составлял только Федор Михайлович Достоевский. Я слушал с телефона роман «Бесы». И утром одного из таких одиноких дней я решил взойти на гору Тибидабо, чтобы увидеть красоту мира. Я позавтракал, перелил вчерашние остатки красного вина из стеклянной бутылки в пластиковую, положил ее в рюкзак, бросил туда же карту и запасные носки. На всякий случай взял со стола пачку сигар и вышел из квартиры. На метро я доехал до станции Тибидабо. Поднялся. Ярко светило солнце, и день обещал быть прекрасным. Однако знаменитый синий туристический трамвайчик, следующий к подножью горы, про который я читал в путеводителе, не ходил. Не сезон. Я распутал наушники, включил книгу, сделал глоток вина, и пошел пешком по сверкающим рельсам пустого города. Бесноватая свита Достоевского полетела за мной.«Россия, как она есть, не имеет будущности», – заговорил в ушах Кармазинов, это страна «деревянная, нищая и… опасная» и надо уезжать в Европу, где каменные строения, где хоть что-то стоит прочно. Когда я дошел до горы, оказалось, что в январе не работает и фуникулер. Сувенирные лотки стояли накрытые железными коробами. И я пошел вверх по грунтовой дорожке, по обеим сторонам которой росли лиственницы и туи, наполняя воздух чуть кислым хвойным запахом.Я взбирался почти три часа. За это время мимо меня проскочили только три велосипедиста и одна белка. С каждым новым витком дороги город под ногами становился все дальше, все условнее. Живая материя уступала место простой геометрии, и разрасталось небо: синее с прихотливо ползущими облаками над шахматной доской расчерченного города. Схемы начались и в романе. Разделение человечества не две неравные части проповедовал Шигалев, «одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми». Потом со своим сумасшедшим проектом вступил Петр Верховенский: «Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства». Потом маньяк Кириллов, идеолог самоубийства, Шатов – с народом «богоносцем»… Я шел и меня поражал контраст между невероятной одержимостью в русском романе и сонной умиротворенностью европейской жизни. Если бы сейчас, по дороге в гору, я остановил одного из велосипедистов и попытался растолковать какой-нибудь из вопросов Достоевского, он бы обязательно вызвал скорую помощь. И был бы, по своему, прав. Для меня же все вопросы, поднятые в романе, совсем не кажутся устаревшими. Мы продолжаем быть такими же одержимыми, я чувствую это в своей фейсбучной ленте, в разговорах с друзьями.Роман неправильно трактуют как критику революционного нигилизма, нечаевщины. Роман посвящен нигилизму вообще, проявленному во всех идеологических направлениях. Есть здесь бесы социализма и есть бесы либерализма. А Шатов исповедует вообще националистические идеи сурового консерватизма, близкие Достоевскому. Но и его автор делает одержимым. «Бесы» – роман об одержимых. О тех, кого «съела идея». Кто выше Бога и человечности поставил революцию, национальную идею или представления о прогрессе.Погруженный в русские вопросы, я взошел на вершину горы к большому собору. У входа в него на каменной ступеньке сидели двое бродяг, девушка с пирсингом в носу, одетая грязненько, но по последней европейской моде, в лосины и крупные широкие полусапожки и длинноволосый парень в вельветовом пиджаке. А с ними – красивая статная собака, дог. Она стояла неподвижно в жестких лучах заходящего солнца перед сводчатыми дверями и будто сторожила святыню. Больше никого. За храмом открывалась широкая панорама с пустыми зелеными склонами гор, за которыми был виден уже какой-то другой город.Я зашел внутрь храма, чтобы немного передохнуть после долгого восхождения. Посидел, послушал григорианский хорал в записи и понял, что жутко проголодался. Я вышел на улицу стал оглядываться вокруг. В окнах большого ресторана, напротив меня, были перевернуты стулья. Видимо, до начала сезона. По перилам летней веранды расхаживал праздный кот. Чуть ниже один ресторанчик все-таки работал. Смешливая сеньора-официантка и, наверное, по совместительству хозяйка, совсем не понимала по-английски. Я хотел заказать красного вина, но жестикулировал так неловко, что она чуть не принесла мне кока-колы. А дальше все было сказочно – полбутылки вина, полцыпленка, салат из грубо нарезанных овощей, где кольца лука только облиты винным уксусом, оливки и куски ветчины. И хоть сеньора не принесла ничего из того, что я заказывал, было ужасно вкусно. Когда я рассчитался и вышел из ресторанчика, солнце заходило. Длинные острые тени туи нарезали дорогу аккуратными треугольниками. Я вспомнил про сигары в рюкзаке и решил выкурить одну. Я сел на скамейку, закурил, выпустил большой клуб дыма и посмотрел на город: паэлья, хамон, кофе-соло и никаких страданий. Скукота. Я вновь распутал наушники и включил плеер. Достоевский продолжил свою горячечную скороговорку. «Какое счастье, что у меня есть дом», – подумал я.

Этой книги Достоевского изначально в моих читательских планах на год не было. Но, как обычно, в дело вмешался случай: посмотрев в начале весны потрясающий сериал-экранизацию с Максимом Матвеевым в главной роли, была так впечатлена, что немедленно внесла роман в свой виш-лист. Да, классика часто оказывается увлекательной на экране: помню, с таким же интересом смотрела в свое время «Идиот» и «Преступление и наказание». Динамичность сюжета, яркие характеры, интрига, необычная история любви-нелюбви, тайное общество – ну чего еще желать (притом что Матвеев никогда не был моим любимым актером)? К роману подходила настороженно – сказывались ожидания (прежде всего, от сюжета) + в голове была законченная картинка действия, да и образы персонажей были уже зрительно сформированы. Но роман, напротив, превзошел всевозможные ожидания – в кино ведь трудно, как ни крути, передать мысли героев. Вот чувства – пожалуйста, а что думает герой, часто оказывается за кадром. Здесь же, в книге, такое полноводье дум, что начинаешь проникаться мотивами героев, они тебе становятся ближе и понятнее. В кино не так – да. там эффектнее их появление, но как личности они для нас больше закрыты…Николай Ставрогин – главное лицо сериала – в книге же отнюдь не ключевой персонаж, хотя все так или иначе крутится вокруг него, только «круговорот» этот больше любовного свойства. Вообще, ставрогинский типаж – притягательный типаж этакого ловеласа, походя разбивающегося девичьи сердца (странно, что на роль эту выбрали Матвеева) и между делом играющего в политику. Именно что «играющего» – не революционер он по натуре, он слишком сосредоточен на своей собственной персоне. Оттого и любовные линии, связанные с ним, странно-туманные, он и женщин не любит, не то что народ в общем смысле (крестьян, рабочих). Ему мерещится подвиг, он так и норовит испытать свою волю и силу духа (вот к чему был этот тайный брак с юродивой?), а запоздалое прозрение уже не в силах что-либо изменить: оказывается, подлинное счастье было всегда близко – руку протяни – да поздно…" Я знал, что не люблю тебя и погубил тебя.Я не мог устоять против света, озарившего мое сердце, когда ты вчера вошла ко мне. сама, одна, первая…Я вдруг поверил…Я, может быть, верую еще и теперь…" (о, сколько в этом самолюбования и эти бесконечные "я"…)Петр Верховенский уже гораздо ближе к тематике тайной подпольной деятельности, хотя бы потому что о деле он думает всегда, жаль, не о народе. Собственные амбиции – быть главным и первым, тайным провокатором, а возможно, и палачом – заслоняют от него смысл революции, «чистой русской мысли».– Нет, никто не донесет. Но – кучка должна оставаться кучкой и слушаться, или я их…Экая дрянь, народ, однако!Кириллов большой оригинал в отношениях с Богом: верить в него он не может, но и не верить – тоже, остается проявить «своеволие», доказав, что Бога нет, а заодно послужить целям общества, подлым, низким, лицемерным…– Бог необходим, а потому должен быть.– Ну, и прекрасно.– Но я знаю, что Его нет и не может быть.– Это вернее.– Неужели ты не понимаешь, что человеку с такими двумя мыслями нельзя оставаться в живых?…Шатов и вовсе в обществе давно разочаровался, в смысле и целях организации, в жизни своей запутался (одни отношения с женой чего стоят), но и порвать с тайной организацией так просто не получится – он слишком много знает…Женские образы большей частью показались мне скучны – увидеть Ставрогина и …влюбиться до потери пульса: Лиза, Даша, Марья Тимофеевна, жена Шатова… Ревность, обиды, капризы, обмороки – предсказуемо и банально. Из понравившихся мне героинь отмечу лишь Варвару Петровну – вот уж в ком ум и житейская смекалка – и губернаторшу, Юлию Михайловну, 40-летнюю светскую дурочку, решившуюся вдруг быть наравне с молодежью, организующую свой салон, литературные вечера и проч. – глупость, конечно, не порок, но читать эти страницы было весьма презабавно)Для того чтобы быть истинным революционером, надо быть одиночкой по жизни, не связанным ни брачными, ни какими другими обетами и обязательствами, и хотя бы иногда задумываться: а ради чего вот эти все вот собрания, прокламации?..Конец бесславный, но вполне закономерный…Потрясающий роман, глубокий и красивый. И хоть представленные автором образы по большей части были мне несимпатичны и более того, отвратительны, есть здесь о чем задуматься – тема пути России и тема веры вне времени…

А вот давайте честно, а то зачем ходить вокруг да около, как только дело касается обаяния тяжёлого и мрачного… Вкус к истерике, вкус к серёзному и масштабному, доминирующий в путаной, но необычайно сильной манере Фёдора Михайловича, побеждает все возможные плюсы умеренной и правильной прозы, которую мы называем "хорошей". Однажды мне довелось слышать сравнение Достоевского с "Мерседесом". Мол, люди, не разбирающиеся в машинах, на вопрос "какая машина лучше", всегда отвечают "Мерседес". Потому что это бренд, это притча во языцех, это слава над известностью, это то, как мы ассоциируем слово "литература" с именем Достоевского. Действительно, очень многие читающие люди, особенно молодые читающие люди, называют ФМ своим любимым автором. Его романы – едва ли не единственный эмоционально усвоенный материал из школьной программы. Но оттого ли это, что Достоевский как Мерседес? Оттого ли это, что люди плохо разбираются в машинах?О, нет – полагаю с несвойственным мне оптимизмом. Достоесвкий – это тот автор, коим можно болеть, коим можно страдать, на нём учишься и мужаешь. Он – лучшее нетривиальное образование души. Он не врёт, не подлизывается к истине, умеет видеть хорошее в плохом и похое в хорошем. В конце концов, мало в чьих строках любовь так жива, трепетна, беспола и бесадресна, как в строках Достоевского. Под крылом его авторитета действительно тепло и спокойно за свою советь, как обещают учебники, монографии и список "главных книг" Бродского.Но "Бесы" – не "Идиот". Они даже более, чем "Преступление и наказание" ,учат от обратного.Поэтому, думаю, мне повезло, что я взалась их читать уже сейчас, а не три-четыре года назад. Бесы воплощают в себе противоречивую притягательность тяжести и боли, от которой часто открещиваются. Так, как, например, "Мастер и Маргарита" проверяет человека на притягательности зла. Бесы Достоевского будут помельче мефистофелевского пафоса Воланда, конечно. Они живут в душах эпохи, в героях времени, в тяжёлом сне русских сомнений. Казалось бы, не лучшая тема для современного читателя. Но чёрт возьми! – до чего прозорлив ум этого миролюбца!Будучи фанатиком судебных хроник и однодневных социальных разбирательств, ФМ своих героев точит из чего-то… постоянного, неизбывного. Страшного. Темнота притягательна, так как свет в ней – победа усилий, а не данность. Мотивы могут повторяться. Студенты – рассуждать, женщины – истеричить, чиновники – пить и цитировать Писание. Но повторяя себя вновь и вновь Достоевский всегда писал о разном. В "Идиоте" – об идеале, в "Братьях…" – о силе крови, в "Претуплении и наказании" – о теориях, в "Бесах" – о темноте. Ох, да что я такое толкую… везде о всём, и столько, сколько ни в какую эпопею не вместится. Тонны мыслей и ситуаций, тонны сомнений и уверенности, неподъёмная, пугающая наука ЖИТЬ.