* * *
Писатель пишет, актер играет, – и интересно знать, для кого все это делается?
Петербург очень любит драматическое искусство.
Он не может одного дня прожить без драматического искусства. Он возит его с собой даже на дачу, как любимую болонку. Нигде вы не найдете такой массы летних драматических театров, как под Петербургом. Каждое Парголово имеет свой «храм Мельпомены»[2]. Всякое коровье стойло тщательно вычищается, корова выводится вон, в коровнике вешается занавес и две лампы, и даются спектакли постоянной труппой драматических артистов.
Но эти артисты набраны из таких отбросов провинциальных сцен, они так не умеют ходить по сцене, так не учат ролей, так врут всякую отсебятину, публика так награждает их аплодисментами за то, что они коверкают бедные пьесы, что вы приходите к убеждению:
– Петербург терпеть не может драматического искусства! Чтоб помирить эти две крайности, возьмем золотую середину:
– Петербург ничего не понимает в драматическом искусстве.
У Петербурга есть одна связь с Россией – неграмотность. У малограмотной страны – неграмотная столица. Это естественно, логично и даже отрадно. Все-таки, значит, не совсем еще потеряла связь с родиной!
В 1893 году в Александрийском театре в бенефис г. Варламова, в первый раз давали «Смерть Пазухина»[3]. Пьеса, видимо, понравилась: публика усиленно весь вечер вызывала:
– Автора!
Оставалось только, чтобы тогдашний «заведующий» г. Крылов вышел к своей публике и проанонсировал:
– Автор Щедрин выйти не может. Его в театре нет: он умер.
На днях один из рецензентов, давая отчет о первом представлении «Галеотто»[4], писал:
«К сожалению, самой интересной части пьесы, пролога, публика не слушала».
Это, хоть и написано в рецензии, но правда. Во время, пока шел пролог, в публике стоял гул, публика двигалась, шепталась, пересмеивалась, переговаривалась.