Признак Виты
Кристина оставила дочь в гостиной смотреть телевизор, а сама тихонько вышла из дома и, стараясь совладать с дрожью в руках, прикрыла дверь. Муж вернется с работы через час – за это время надо убедиться, что все хорошо, и постараться скрыть накатившую панику. Степа не поймет и в самом безобидном случае смолчит, но, если снова рассмеется и подхватит в объятия Витку, указывая ей на мамину тревогу, это будет слишком. В такие моменты ей кажется, что муж и дочь в сговоре. Он кружит девочку по комнате, развевая ее летний ситцевый сарафан, под которым танцуют в воздухе две пухлые ножки в красных сандалиях. Дом наполняет счастливый визг счастливого ребенка, и никто в этом доме, кроме самой Кристины, не хочет поверить в то, что ребенок этот не ее. Не их. Что в пряном от цветущей сирени воздухе танцует подменыш.
Женщина сошла с крыльца и, стыдясь своей тревоги, направилась к грядке с зеленью. Сегодня в обед Кристина затопила свой небольшой огородик, вслушиваясь в шелест капель дождя, который сама же и сотворила. В белоснежных комнатных тапочках она ступила в размякшую после обильного полива почву. Между пальцами просочилась земля, и ощущение сырой прохладной грязи, в которую она забрела, немного отрезвило. Если муж вернется раньше, то она вышла для того, чтобы нарвать зелени для салата. Женщина замерла на месте и обернулась на дом: из открытого окна гостиной доносился визг и блеяние каких-то мультяшек. Разве ее дочь смотрит телевизор на такой громкости?
В нижнем ящике своей прикроватной тумбочки у Кристины припрятан блокнот. В его укромной середине выписаны четыре отличия, по которым она узнает, что время от времени ей улыбается подменыш.
Первый признак – голос. Вита говорит выше, тогда как появляющаяся в их доме девочка порой опускается чуть ли не до мальчишечьих нот. Тогда Кристина старается говорить с ней больше, несмотря на страх и отвращение, она смешит ту, что притворяется Витой, чтобы различить в ее хохоте как можно больше чуждости.
Второй пункт – отношение к маме и папе. Голубоглазая нежная Вита – поистине мамина дочка. В те дни, когда тревога кажется абсурдной и призрачной, объятия ребенка становятся такими нежными, будто девочка, наскучавшись по маме, не хочет ее отпускать. Сколько раз Кристина хотела спросить, где же ее прячут то время, когда появляется вторая Вита, которая подпускает к себе мать, как преследующее ненужными ласками недоразумение.
«Вита с болотными глазами» – единственный внешний признак, который Кристина смогла заметить у девочки, в которую муж отказывается верить. В пушистых ресницах дочери будто разливаются два зеленоватых болотца, зрачки расширяются, не обращая внимания на солнце, и зияют, как донышки чужой пугающей темноты. Такие глаза Кристина уже видела. Усталые, полные неприязни и превосходства.
За четвертым отличием, скользя по мокрой высокой траве, женщина осторожно двигалась в сторону окна, из которого время от времени доносился смех.
«Моя дочка смеется звонче», – подумала Кристина, заворачивая за угол дома и прижимаясь спиной к стене. Их сад утопает в зелени, соседский дом скрывается за таким же буйным цветением – о зеваках можно не беспокоиться. Главное, чтобы Степан не вернулся раньше – она не хочет снова смущать его своим поведением. В этом вопросе Кристина выбрала одиночество: лучше убедиться самой, а потом решать, что делать.
Веселое блеяние под простенький аккомпанемент какой-то детской песенки становилось все отчетливее. Телевизор работал на такой громкости, что девочка не могла услышать приближающихся за окном шагов. Ветер толкнул голубую тюль через открытую форточку. В этом неясном, будто туманном окружении, запрокидывая головку, заливалась смехом маленькая тень. Через стекло и шторы можно было различить лишь убранные в хвостик тонкие косички, и бретели-бантики от платьица на голых пухленьких плечиках. Перед ней её дочь. Там, по ту сторону стекла, её маленькая Вита, которая появилась на свет в последний день лета, а уже спустя первую неделю осени произошла первая подмена.
«Я не чувствую, что это моя дочь», – сказала Кристина мужу после кормления, когда девочка неожиданно взглянула на мать своими заболоченными глазами. Тогда, в первый раз, он не поверил ей, тогда же прочел вслух статью обо всех возможных страхах молодой матери. Подмена значилась чуть ли не на первом месте, но женщина и не думала о том, что такой подменой могли заниматься люди.
– Ты думаешь, что кормишь старуху, которая подселяется в нашу дочь? Крис, это мания, бред! – Степан держал жену за руку, пока Вита посапывала на располневшей маминой груди, и пытался понять, что с ней происходит.
– Мне….Порой мне кажется, что она слишком похожа на твою мать! Я с ума схожу от мысли, что это наблюдает за мной через Витку!
– Ты вообще себя слышишь? – Степан сказал это устало и обреченно, как иногда говорил со своей матерью, – о сыне лучше подумай, он уже тебя шарахаться начал.
Тогда Степан понял, что погорячился. Жена боялась: сознание после родов могло резонировать с любой, даже самой нелепой тревогой. В ту первую осень жизни Виты ее мама смирилась со своим страхом, как с диагнозом, но старалась не смотреть в глаза дочери, когда они меняли цвет.
Блокнот появился только на третьем году жизни Виты, когда четвертый признак проявился в первый раз. Если все окажется правдой, то мир, с которым Кристина и так пыталась мириться, окончательно рухнет.
Женщина наблюдала в окно за ребенком, который скоро побежит навстречу отцу, совершенно не обращая на нее внимания. В такие моменты она лишь смотрела на мать чужими страшными глазами, испорченными недетской усталостью и злобой.
Кристина наклонилась за поливочным шлангом. Руки так дрожали, что, казалось, она пытается поднять змею. Переключатель насоса слева – стоит только дотянуться, вставить большой палец в отверстие шланга и устроить неожиданный ливень для того, кто находится в доме. Первый раз Вита испугалась дождя в начале прошлого лета. Она забегала по комнате, ища укромное место и крича, что вода с неба заразит ее болезнями тех, кто туда отправляется. Тогда девочка сорвала голос до хрипа и искусала себе руку. Следующего дождя мать ждала, как самого большого кошмара, но дочь вела себя спокойно. То, что было в ней, избегало появления в дождливую погоду, а женщина записала четвертый пункт: «Панически боится дождя», поставив напротив неуверенный знак вопроса.
Сегодня Кристина сможет контролировать дождь, ей хватит и десятка секунд, чтобы увидеть реакцию того, кто гостит в дочке. За это время оно не успеет причинить ей вред, только испугается грохота тяжелых капель и выдаст себя своим же страхом.
«Ну же, покажись», – Кристина крепче сжала в руке поливочный шланг. Девочка в доме захлопала в ладоши. Через окно на экране виднелось яркое выпуклое слово из разноцветных букв: «Конец». Медлить нельзя – теперь в любой момент Вита может сорваться с места, и вся затея полетит к чертям.
– Конец, – прошептала женщина и наступила ногой на выключатель. Струя воды разлетелась вихрем грохочущих брызг по стеклу, и маленькая тень в доме вздрогнула. Вита прижала ладони к ушам – так может испугаться неожиданного шума любой. Кристина отступила на шаг, продолжая поливать окно и стену, чтобы капли забарабанили по всей комнате. Пока все тихо. Женщина почти верит, что через минуту девочка выскочит из дома, и они вместе рассмеются над маминой шуткой. Все кончено, никаких признаков нет, а Кристине действительно нужна помощь, и она ее получит. Оставит попытки разглядеть в глазах дочери чужую уставшую темноту и услышать ее голос другим.
Замолкший шланг опустился на землю мертвой змеей. В наступившей тишине что-то загремело. Громоздкое и злое, потому что вслед за этим грохотом раздался короткий жалобный визг.
Кристина поспешила в дом, готовая к тому, что придется искать дочь. Перепуганную, зажатую в каком-нибудь углу, из которого она вытащит ее, чтобы успокоить. И уже не важно, кто будет дрожать в ее объятиях.
Дом встретил её враждебной тишиной. На пороге гостиной разлилась бесконечная темнота, за которой Кристина больше ничего не разглядит в своей жизни.
Большая тумба, заставленная техникой, стояла косо. Телевизор, пару минут назад возвестивший весёлый разноцветный конец, валялся среди комнаты в окружении сорванных с кресел покрывал и опрокинутых цветочных горшков. Земля перемешалась с кроваво-русым месивом растрёпанных, прилипших к полу, косичек девочки.
Ее головка повернута к маме, а глаза распахнуты и неподвижны. Через пару шагов Кристина узнает их цвет.
Лучшее лекарство
От неожиданного стука Лиза вздрогнула и открыла глаза. Десять утра, а кто-то уже нагло ломится в дверь и жизнь.
– Сашенька, вставай! – девушка вцепилась в накаченное теплое плечо спящего рядом мужчины, – одевайся скорее и подожди меня на кухне.
Парень сел в кровати, потер ладонями заспанное помятое лицо, в которое секунду спустя прилетела его мятая футболка.
– Блин, чего ты мечешься? Обязательно открывать?
– Обязательно! – Лиза чуть не взвизгнула, когда ей показалось, что в замке поворачивается ключ. Уже одетая, она наспех провела расческой по волосам, и схватила приятеля за руку.
– Оденешься на кухне!
Стук не смолкал, пока Лиза шла к двери. Это вселило надежду, что возможно, она ошиблась. Что на пороге соседка, промоутер, тетка из ЖЭКа – кто угодно, только не…
Мама. Привалившись по привычке плечом к стене, (на розово-бежевой краске уже осталось засаленное серое пятно) с огромным, набитым чем-то мягким, пакетом стояла сама Королева-мать. Колонизатор всех свободных стран, которые когда-либо рождались в душе дочери.
Лиза старательно улыбнулась, будто с трудом растягивая резиновую маску, изображавшую вечное почтение при виде матери.
– Спала что ли? – Ольга Семеновна по-хозяйски закрыла входную дверь на замок и всучила пакет Лизе. Сама, кряхтя и охая, села на маленький пуфик и стала расстегивать зимние сапоги. Девушка с тоской посмотрела на толстые материнские икры – они как подарок злой феи при рождении.
– У меня сейчас ученик. Мы слушали живые выступления Есенина, и я не сразу услышала стук.
Все с тем же кряхтением выпрямив спину, мать скинула второй сапог и, наконец, обратила внимание на мужские ботинки:
– Ладно, в комнате посижу подожду. Чаю мне тогда сделай, как проводишь.
Чуть не взвыв от злости и досады, Лиза понесла пакет в спальню. Поспешно осмотрела комнату; не осталось ли чего неугодного матери. Набросила скомканное покрывало на мятую простынь и мельком заглянула в пакет.
На самом верху лежала какая-то желтая тряпка.
«Ненавижу желтый», подумала Лиза и прошла на кухню, закрыв за собой дверь.
Саша не хотел понимать ни образа революции в лирике Есенина, о чем Лиза преувеличенно громко рассуждала, ни внезапных пряток на кухне. И вообще, почему нельзя было просто остаться в постели, дожидаясь, пока незваные гости уйдут. Сама Лиза даже не рассматривала эту мысль – у матери есть ключи, и лучше открыть ей самой, чем поспешно одеваться под ритм тяжелых, будто вбивающих гвозди, шагов матери.
Свисток чайника просигналил вовремя – Лиза нечаянно ойкнула, когда Саша ущипнул ее за сосок, и тут же вскочила с места:
– Тебе уже пора. Давай спишемся вечером и погуляем.
Парень, казалось, не расстроился. Он хмыкнул, захлопнул книжку и посмотрел на Лизу таким взглядом, с каким обычно крутят у виска.
– Вечером я буду занят. Папа приедет.
Последнюю фразу Лиза поняла правильно, и, уже провожая друга до двери, даже не удивилась, что он не поцеловал ее на прощание.
Перед дверью собственной спальни Лиза замерла; глубоко вдохнула и медленно выдохнула. В горле стоял ком – злость и обида грозили вырваться наружу. Толкнув дверь, девушка с трудом натянула необходимую улыбку и осторожно зашла, не поднимая блестящих покрасневших глаз от чашки чая в руке.
Ольга Семеновна, к счастью, ничего не заметила, она была слишком увлечена раскладыванием чужой непонятной одежды по кровати.
– Вот. Элка тебе из Москвы передала. Сама она в это после родов уже не влезает, а вот тебе в самый раз будет. На-ка, примерь, – она выудила наугад ту самую желтую тряпку и приложила к груди дочери. От блузки пахло лежалым, на правом рукаве Лиза заметила бледно-коричневый треугольник – пятно от утюга.
– У меня достаточно своей одежды, мама, –тихо, но твердо сказала Лиза.
– Чернота, да серота у тебя сплошная. А это красивые, яркие вещи. В столице в таких ходят! Может хоть в них себе кого-то найдешь.
От готовых вот-вот брызнуть слез девушку спас испуг. На тумбочке лежала блестящая фиолетовая бумажка – обрывок упаковки от презерватива. И как она могла ее пропустить? Очевидно, что мать сама положила мусор на видное место. И молчит она явно не из такта.
Она просто не догадалась что это.
Именно в этот момент Лиза поняла, что больше не может терпеть. Ее выворачивало от разбросанных по постели, еще хранившей запах мужчины, чужих тряпок, от собственной натянутой улыбки. Больше всего на свете ей хотелось блевануть на эту сраную столичную блузку и остаться в одиночестве.
