Ни один из персонажей этой книги не может считаться реально существующим, поскольку все они порождены нашей совершенно бредовой действительностью.
Автор
Глава 1
1
Те, кому доводилось видеть собственными глазами один миллион долларов США наличными, хотя бы даже и в кино, не станут отрицать, что это много, очень много денег. Между прочим, что-то около восьми килограммов, если преимущественно сотенными купюрами. Достаточно весомая и ощутимая сумма.
Бывают, конечно, суммы и побольше – десятки, сотни миллионов, а то и миллиарды. Эти вожделенные нолики действительно существуют, и кто-то где-то ими крутит-вертит, но только правды об этом никто не напишет. Те, кто в курсе, графоманством не страдают. А если и нападет на информированную персону сгоряча словесный понос, то болезного мигом вылечат самыми кардинальными методами. Охладят, так сказать, пыл. До температуры тела значительно ниже, чем 36,6 градуса по Цельсию.
Но историю одного миллиона поведать все же можно. Большинства людей, соприкоснувшихся с ним, уже нет в живых, они возражать, надо полагать, не станут. Таково уж неприятное свойство богатых финансовых урожаев – они произрастают только на щедро удобренной трупами ниве, при наличии свежей кровавой подливы. Образовавшись, эти деньги не питают ни малейшей привязанности к своим заботливым хозяевам, предпочитая переходить из рук в руки, на манер развратной девки капитализма.
Большие деньги обязательно убивают владельцев, как наркотики. Иногда – неотвратимо-медленно. Иногда – молниеносно, это при передозировке, когда кто-то проглотил больше, чем смог переварить и усвоить.
Это не метафора. Для эксперимента возьмите штуку баксов, если они у вас имеются, разложите купюры веером и прогуляйтесь среди бела дня по центральной улице своего города. Без охраны, пешочком. Далеко уйдете? То-то! А ведь речь идет лишь об одной тысячной миллиона! Сейчас время такое лихое, что и за сотню прихлопнут, не моргнув глазом. А уж за миллион долларов США…
Короче, много народу за него полегло. Разные это были люди, они и умирали по-разному.
Но мрачный почин, по иронии судьбы, был положен женщиной, не имевшей к миллиону ни малейшего отношения. С нее мы, пожалуй, и начнем. Вот только…
Малосимпатичной она была, если приглядеться. Лицо давно стало великовато для маленьких глаз. Грудь порастеряла ту налитую упругость, которую некогда все кавалеры наперебой стремились оценить на ощупь. Талия сравнялась с бедрами. Ноги подукоротились под многолетним давлением массивного туловища.
Стоя перед вертикальным зеркалом в спальне, Ирина Дмитриевна Славина, пугающе-далекого года рождения, замужняя, бездетная, несчастная-разнесчастная, уныло разглядывала свое отражение, машинально прокручивая в мозгу самоутешительную мантру-частушку:
Если бабе сорок пять, баба – ягодка опять.
Почему-то «баба-ягодка» сначала скукожилась до «Бабы Яги», а потом в сознании всплыл… арбуз. Иринин муж, Борюсик, при церемонном разрезании арбузов летними вечерами почти никогда не забывал огорошить ее научно-познавательным фактом о том, что: «Это, между прочим, ягода! Вишня – ягода, крыжовник – ягода, и арбуз, представь себе, – тоже я-го-да. Вот так-то!»
Борюсик шумно пожирал купленные Ириной арбузы и рассуждал о их «ягодообразности» столь значительно, словно сам сделал это потрясающее открытие. Он называл это общей эрудицией. Ирина подозревала общий склероз – с тех пор, как услыхала про ягоду-арбуз в десятый или двадцатый раз.
Она вздохнула и попыталась втянуть живот, оценивая изменения, произошедшие с отражением. Сравнивать себя с арбузом было, конечно, рановато, но и на ягодку она уже явно не тянула. Стереть бы с физиономии эту Каинову печать времени! Дело было даже не в морщинах, а в особом выражении лица, в оттиске увядания, который не скрыть никаким макияжем. Хоть прямо сейчас садись на лавочку у подъезда, грей косточки на весеннем солнышке и дожидайся, пока надо будет помирать!
Мышцы ее лица непроизвольно сжались, выдавливая из специальной ямки в лобной кости горючие слезы, искавшие выход наружу. Поползли вниз уголки губ. Собралась в гармошку кожа на переносице.
Но оплакивание невеселой бабьей доли прервал зычный голос Борюсика. К своему изумлению, Ирина Дмитриевна безошибочно распознала в нем некие игривые нотки, воркующие обертончики, сигнализирующие о готовности мужа предаться любовным утехам.
– Ирочка, ты не очень спешишь? Может, задержишься на полчасика?
Вообще-то Ирина Дмитриевна Славина, администратор бойкого привокзального рынка, не любила опаздывать на работу – все самые важные события происходили там, как правило, утром. Однако, как женщине, ей именно сегодня было необходимо ощутить себя желанной, кому-то нужной, хотя бы и опостылевшему Борюсику. И она отозвалась не без томности:
– Ну ты, блин, снесся! Раньше нельзя было сказать? Я уже и морду накрасила…
– А мы аккуратненько…
С этими словами в спальне материализовался Борюсик, голый и мокрый после утреннего душа. Это была традиционная прелюдия. Раз в месяц, обязательно утром и обязательно голый, пятидесятилетний Борис Петрович Славин изъявлял желание пошалить. С годами это однообразие приелось, набило оскомину. Но привередничать, особенно теперь, со стороны Ирины Дмитриевны было бы непростительной глупостью.
Прекратив гипнотизировать свое полуодетое отражение, она оторвалась от зеркала и всем корпусом развернулась к Борюсику, даря ему призывный взор под кодовым названием «особый безотказный».
Посапывая от нетерпения, он умело избавил супругу от всего лишнего, обслюнявил ей оба соска и увлек в гостиную, на заранее приготовленный стул, выдвинутый на середину комнаты. Начиналась не лучшая, но обязательная часть программы. Расслабься и дай мужу получить удовольствие. Потом поднатужься и сама получи удовольствие от расслабленного мужа. Брачная традиция.
Усадив Ирину Дмитриевну на стул, Борюсик с шелковым шнуром в руках принялся привычно обхаживать ее, применяя успокаивающую тактику паука, опутывающего муху-цокотуху:
– Ну-ка, сначала ножку… Другую… Ручки за спину… Ровненько сядь, ровненько… Потерпи, я сейчас… Сейчас…
Привычно отключившись от этой пакостной возни, Ирина Дмитриевна размышляла о чем-то постороннем и не замечала в поведении мужа ничего из ряда вон выходящего. А странности наблюдались – и еще какие! Во-первых, Борюсик затеял внеплановый утренний моцион, поскольку в последний раз играл в свою любимую игру не месяц, а всего лишь неделю назад. Во-вторых, никакой эрекции не наблюдалось, хотя в остальном у Борюсика был возбужденный, даже перевозбужденный вид. В-третьих, путы накладывались слишком тщательно и слишком туго, словно Ирина Дмитриевна являлась настоящей жертвой настоящего садиста, а не законной женой развлекающегося мужа.
Эти странности, а затем и остальные, сложились в общую картину слишком поздно, когда на свет появились перчатки и моток скотча. Но пользы от запоздалого прозрения уже не было никакой…
А ведь самый первый предупредительный звоночек прозвучал значительно раньше!
Прошлым вечером Ирина Дмитриевна набрала из своего кабинета домашний номер и предупредила мужа, что задержится допоздна:
– Цитрусовые должны завезти. Придется проследить за разгрузкой и приемкой.
– Мгм, – буркнул Борюсик неопределенно. – Ясно.
– Что ясно?
– Да все ясно!
– Значит, ясно? – вскинулась Ирина Дмитриевна с яростью лживой женщины, которую пытаются уличить в обмане. – Что именно тебе ясно? Что тебе в твоем долбаном НИИ никак не выплатят зарплату? Или выплатили? За позапрошлый год?
– Нет, пока нет.
– Пока-а-а, – передразнила она ядовито. – И хрен выплатят! Ты же даром согласен штаны протирать! Не способен обеспечить семью, как любой нормальный мужик? Так не устраивай мне сцены ревности! У меня работа, понимаешь, ра-бо-та! И я получаю за нее деньги! В отличие от некоторых.
– Понятно.
Снова никаких эмоций. Или это затаенная обида? Стало вдруг жаль беспомощного Борюсика, утратившего с наступлением рыночных отношений все свои доцентско-кандидатские и просто мужские достоинства. К жалости примешивалось чувство вины. Цитрусы были завезены на рынок значительно раньше и уже реализованы, до последнего мандарина. Сегодня намечалась совсем другая программа. С минуты на минуту в администраторской комнатушке должны были появиться сыны гор, чтобы забрать причитающуюся им наличность, пересчитанную дважды, рассортированную по купюрам и упакованную в полиэтиленовый пакет. Навар Ирины Дмитриевны, обращенный в валюту, запросто уместился в кармашке ее сумочки, но составлял приличную сумму: две тысячи долларов. Было двадцать, стало двадцать две. Первичное наращивание капитала шло по своему непреложному закону: денежка к денежке.
Но деловитый администратор Славина являлась еще и женщиной, стоящей на пороге климакса, поэтому ее загадочную душу согревали не только финансы. Залетные джигиты, домогаясь от нее содействия в скорейшей реализации своего скоропортящегося товара, увивались вокруг Славиной орлами, маняще зыркали, зовуще цокали. Особенно старался тот, кого звали то ли Гурамом, то ли Гиви. Отставив поджарый зад, Гурам-Гиви прижал ее к стеночке, жарко дышал в лицо всеми ингредиентами кавказской кухни, шептал, царапая нежное женское ушко неистребимыми колючками щетины:
– Памагы, да? Такой женьчина, умный, красывый! Вместе дэньга заработаем, слюшай. Гулять станем, шампански-коньяк пить станем. Памагы, Ырочка, памагы, красавыца!..
Она и размякла, превратилась вся в нежную свининку, пускающую сок в предвкушении сладостного мига нанизывания на жесткий шампур. Бросила взгляд на древний плакат своего обожаемого зубастого Кикабидзе. «Па аырадрому, па аырадрому лайнэр прабэжал, как па судбэ-э»… Поправила прическу. Вздохнула и сдалась на милость победителя.
Ирину Дмитриевну даже в жар бросило, когда она вспомнила страстный шепот Гурама-Гиви и невольно сравнила его с вялым голосом Борюсика. Ну нет, такой шанс упускать было нельзя! Подавляя в себе неуместную жалость к супругу, она сухо распорядилась в телефонную трубку:
– На ужин пельмени, они в морозилке. Ветчину трогать не смей – это на завтрак… Не скучай там без меня.
– Да я и не скучаю…
Странный тон, нехороший. Или?..
– Ты что, пьян? – заученно посуровела Ирина Дмитриевна.
– Да выпил немного с одним…
Вот когда прозвучал первый тревожный сигнал, предупреждая: опомнись, Ирка, одумайся. Беги домой, пока не поздно!
Но не распознала она никакого сигнала, только разозлилась, топя в праведном гневе жалость и чувство вины, а заодно мысленно перенося возвращение домой за полночь.
– Немного? – прошипела она. – Я слышу, как немного! Наж-ж-ралс-ся, с-сволоч-чь!
«Тю-тю-тю», – осуждающе заныл зуммер отбоя в ухо Борюсика.
2
Борис Петрович Славин не то чтобы нажрался, но потребил тем знаменательным мартовским днем не так уж и мало.
Юркнув во время обеденного перерыва в ближайший гастроном, чтобы разок – только один разок – «остограммиться» у липкого прилавка, доюркался Борис Петрович в конечном итоге до полного нежелания возвращаться на рабочее место. Тем более что его присутствие или отсутствие там ничего не меняло в материальном плане ни для самого прогульщика, ни для его «НИИЧтоТоТамСтрой».
К двум часам пополудни нездоровое оживление моложавого пожилого мужчины с хемингуэевской бородкой пошло на убыль. Не усталость была тому виной, а полное истощение финансовых ресурсов, поступающих от супруги только под три расходные статьи: проезд в общественном транспорте, обед, сигареты. Экономя, Борис Петрович иногда умудрялся кое-что поднакопить, но на долго ли могло хватить этих жалких грошей? Последняя полуторастограммовая доза, приобретенная в забегальном баре «Минутка», должна была поставить точку на этом мотовстве и разгуле.
Бережно держа в руке пластмассовый стаканчик, Борис Петрович окинул взором три столика, предназначенных специально для малоуважаемых дневных потребителей спиртного. Стульев им не полагалось: нечего тут рассиживаться! Только высокие круглые столешницы – этакие трибуны для высказывания пьяных откровений. Средний столик пустовал по причине блевотной лужи под ним. За левым невразумительно жужжали два крепко вмазавших гражданина, старательно опираясь на стол и на плечи друг друга. Борис Петрович, оказавшись, подобно былинному герою, на распутье, двинулся направо.
Там, спиной к окну, скучал одинокий молодой человек в длинном плаще из черной кожи. Волосы под цвет плаща, только с рыжеватым отливом. В них был намечен боковой пробор, однако прическа выглядела не по моде буйной. Парень имел симпатичное лицо с запавшими щеками, большие глаза, прямой нос, чуточку презрительно выпяченную нижнюю губу и крепкий подбородок. Спокойный парень, приятный, внушающий доверие. Перед ним стоял стандартный стаканчик, но натюрморт дополнялся бутылочкой желтой фанты.
Борис Петрович никому, даже себе самому, не признался бы в том, что к столику незнакомца его подтолкнула надежда не только на шапочное знакомство, но и на дармовое угощение. Просто он пошел направо, отчего его биография направилась в совершенно новое, неожиданное русло.
– Уф! – сказал он вместо приветствия и оправдывающим наличие стаканчика тоном добавил: – Набегаешься за день, как собака, вымотаешься… Надо же как-то снять стресс, верно?
Не потрудившись убрать с голубых глаз нависшую челку, парень смерил подошедшего взглядом, выдвинул фанту на середину стола, поднял свой стакан и предложил:
– Отравимся?
Приняли беленькую, запили по очереди желтеньким. Присмотревшись к глазам Бориса Петровича, подернувшимся мечтательной поволокой, парень улыбнулся уголком губ, сходил к стойке и возвратился с двумя полными стаканами:
– Угощаю.
– Зачем же? Неудобно даже, – нерешительно заговорил Борис Петрович, хотя подношение уже принял и успел взять стакан на изготовку, держа его в согнутой руке на уровне подергивающегося кадыка.
– Ладно, кончай эти китайские церемонии. Лучше отравимся. Давай!
Огненная жидкость вновь побежала по жилам Славина, возвращая ему бодрое, приподнятое настроение духа. Он почувствовал себя таким задорным и молодым, что представился просто Борисом, без всяких «Петровичей». Незнакомец оказался Жекой, именно Жекой, а не Евгением, как вежливо называл его Борис.
Как-то плавно, без резкого перехода, с неизвестно откуда взявшейся бутылкой шампанского в кармане Жекиного плаща, новые знакомцы начали перемещаться по раскисшим улицам Курганска в направлении уютной славинской квартиры. Если Бориса и покачивало, то самую малость, так что дрейф завершился благополучным прибытием в пустую семейную гавань Славиных. Звякнула связка ключей, щелкнули один за другим замки, а вскоре тренькнули фужеры, выставленные на стол, приглушенно хлопнула пробка и вот уже зашипело пенистое шампанское, предлагая свои скромные градусы в дополнение к тем, которые уже бродили в крови мужчин.
Что-то через полчасика, когда обманчиво-теплый день пошел на убыль, сидевшие перед опустевшей бутылкой приятели вступили в новую, доверительную фазу общения.
– Ты пойми, Женя, – горячился Борис. – Я мужик неглупый, как ты мог заметить. И мне в обществе всеобщей коммерциализации тесно! Помнишь, как вскричал булгаковский Понтий Пилат? Тесно мне, тесно мне! Я – такой же. Интеллект нынче не в почете: купи-продай, вот и вся премудрость. Воротит меня от всего этого… Бр-р-р!.. Извини, шампанское… О чем это я? Ах, да… Я принципиально бизнесом не занимаюсь, хотя голова на плечах имеется, а в ней – вот здесь! – мозги, начиненные высшим экономическим образованием. Торговля, скажем, начинается с чего? – Прежде чем ответить, Борис назидательно воздел указательный палец к потолку: – С мар-ке-тин-га! Другими словами, с профессионального изучения спроса и предложения. Я, между прочим, в конце восьмидесятых опубликовал учебное пособие «Основы маркетинга»… В соавторстве с Бучницким, но это к делу не относится… Это что означает? Это означает, что я специалист в области бизнеса. Теперь возьмем мою благоверную. Дура дурой, а маркетинг для нее – тайна за семью печатями. Зато – администратор рынка! И корчит из себя при этом… неизвестно кого! Вот что обидно!
– А ты раздобудь деньги и швырни ей в лицо: на, подавись! – мрачно посоветовал гость. – Докажи свое превосходство.
– Что значит: раздобудь? – раздраженно поморщился Борис. – Деньги зарабатывают, а не раздобывают. И потом, что она, денег не видела? Говорю же: администратор рынка.
– Тогда живи за ее счет и не возникай. Жена тебя кормит, одевает, а ты недоволен.
Что-то враждебное, злое вдруг проглянуло в Жекиных глазах, но Борис, обдумывая его слова, не обратил на это внимания.
– За ее счет? – Он пожевал брошенную фразу и скривился, словно уксусу глотнул. – Да за ее счет особенно не разгуляешься. Пропади она пропадом, такая жизнь. Копит, копит… Рубль на газету и тот приходится клянчить! Не вижу я никаких денег, пойми! Прячет их Ирочка. Сама все покупает, сама все решает… Я ей как-то предложил: давай, говорю, я займусь планированием домашнего бюджета. Подсчитаю, сколько уходит на питание, сколько – на покупки, сколько можно откладывать на черный день… А она мне, знаешь, что ответила? «С какой это стати ты будешь мои деньги считать?» Представляешь? «Мои»! То есть ее личные сбережения – не наши. А квартиру в семьдесят пятом кому дали? Ей? А что оклад у меня тогда был за четыреста рубликов, это как? Нормально? Ты сколько тогда получала? Семьдесят пять?..
Борис так разволновался, что явно перешел на диспут с отсутствующей супругой. Жека смотрел на него с легким презрением и думал: «А чем я лучше? Тем, что моложе? Или тем, что стараюсь не распространяться на эту тему? Но суть-то от этого не меняется. Глядишь, лет через двадцать сам отращу бородку, брюшко, стану на судьбу свою нелегкую жаловаться всем встречным-поперечным… Неужели? Неужели можно превратиться в такое ничтожество?.. Нет, ни за что! – окончательно решил он для себя. – Никогда. Лучше сдохнуть!»
– …да? Или на курорты не ездили? – бубнил Борис, не обращая внимания на отсутствующее выражение лица гостя.
– Да хватит тебе! – выкрикнул Жека. – Заладил одно и то же!
Борис очнулся от хмельного транса и недоуменно переспросил:
– Что? Что ты говоришь?
Смягчив тон до нейтрального, Жека постарался дружески улыбнуться, а когда не получилось, просто очень похоже искривил губы и подмигнул:
– Говорю: дохлая это тема. Баба есть баба, ее не переделаешь. А мы с тобой мужики, наша задача проста: наливай да пей. Усугубим? Я спонсирую, ты обеспечиваешь доставку. Разделение труда.
Жекина рука тем временем нашарила в кармане одну из двух последних сотен и, выудив ее, он лихо припечатал к столу.
– Тут минут десять ходу в одну сторону, – нерешительно произнес Борис.
Он явно колебался, неисполнившись пьяной подозрительности. Жека снял ладонь с купюры, открывая ее для лучшего обзора, и откинулся на спинку стула, как бы говоря: лично мне и без добавки хорошо, никуда я не пойду. Последние сомнения хозяина квартиры были пресечены предложением, сделанным веселым тоном:
– А ты меня на ключик! Чтобы никуда не делся.
3
Оставшись один на чужой жилплощади, молодой человек, назвавшийся Жекой, не кинулся рассовывать по карманам столовое серебро и бижутерию, не стал ковыряться в банках с крупой или рыться между стопками постельного белья, даже в разнообразные вазы и вазочки не заглянул. Сам будучи женатым, знал он все эти стандартные бабские нычки, но ничего существенного обнаружить в них не рассчитывал. Деньги – а таковые в зажиточном доме водились – хранились в каком-нибудь другом, более надежном месте. Их прятали не от залетного домушника, а от родного муженька, располагавшего массой свободного времени для обстоятельных, методичных поисков. У Жеки такой возможности не было. Но из драматического повествования собутыльника он усвоил главное: копит его супруга денежки, а от Бориса скрывает. Значит, есть, что прятать. Значит, есть, что искать.
В настоящий момент Жеке было достаточно одного этого приятного факта.
Между прочим, его действительно звали именно так – фальшивыми именами парню пользоваться никогда не доводилось. Воровской клички он тоже не имел. Слова типа «наводка», «стрема», «скок» были знакомы ему только понаслышке. Ничего более существенного, чем пластмассовых солдатиков, Жека до сих пор не похищал. Но то были детские проказы. Теперь, в свои тридцать с небольшим лет, он был готов пересмотреть свое отношение к известной христианской заповеди. Возможно, ко всем заповедям сразу. Он был готов на многое ради денег. Практически на все.
Виной тому была не алчность. Просто бедность оказалась невыносимым испытанием для его болезненного самолюбия. Когда Жека осознал, что по уровню благосостояния его семья и он сам очутились в одной из самых низших каст, превосходя разве что селян да бомжей, он заметался, как человек, угодивший в топкое болото. Занял денег, занялся частным предпринимательством. Ничего путного из этого не вышло. Нищета засосала еще сильнее. А в глазах Ленки, его жены, загорелись неугасаемые огоньки немого упрека. Когда же она наконец открыла рот и высказала все наболевшее, надолго замолчал Жека. Закончилось все так, как и должно было закончиться при их упрямых, взрывоопасных характерах влюбленных Овенов: утром рано два барана…
В общем, столкнулись лбами и разлетелись в разные стороны.
Ленка ушла к родителям, забрав дочь. Жека остался в гордом одиночестве. Случившееся он воспринял как вопиющую вселенскую несправедливость. И собирался исправить ее любой ценой. Не знал только, как именно.
Знакомство с подвыпившим мужиком он завел вовсе не потому, что намеревался довести его до невменяемой кондиции и ограбить. Ему нужно было очень много денег – много и сразу, как всем проигравшимся банкротам. Шатаясь по городу и убивая время, он подсознательно ждал редкого шанса, который не собирался упускать. Похоже, таки дождался, раз очутился в одной из квартир, где деньги лежат.
Соображая, как бы получше воспользоваться ситуацией, Жека прохаживался по комнате, озираясь с видом скучающего посетителя музея.
Глаза пробежались по купеческому шику квартиры, оценивая шелкографию на стенах, подвесной потолок, ковровое покрытие, бордовый мебельный гарнитур из натурального дерева. Наконец взгляд остановился на суперплоском экране громадного телевизора – центре обывательского мироздания.
Присев на корточки, Жека взялся перебирать пластмассовые томики славинской видеотеки. Так, «Утомленные солнцем», «Служебный роман», «Основной инстинкт», «Титаник»… Никаких боевиков или ужастиков. Ага, а вот это скорее всего заветная Борина порнушка: на торце кассеты отсутствует полоска с названием – маленькая мужская хитрость для утаивания маленьких мужских слабостей от занудливых супруг. Посмотрим-посмотрим…
Включив видеомагнитофон, Жека развалился было в велюровом кресле, но тут же резко подался вперед, впившись взглядом в экран «Панасоника». Вот так порнушка! Это был домашний любительский фильм, предназначенный только для семейного просмотра в бездетной семье Славиных. Ибо даже на кассетах с настоящим крутым сексом не часто увидишь такой полет неистощимой фантазии, которой, оказывается, обладал седобородый Борис.
Его постановка нашла очень благодарного зрителя. Жеку заинтриговало не неожиданное проворство этого немолодого, рыхлого на вид пузана. И не сомнительные прелести его супруги, выступавшей в роли секс-бомбы. Жеку увлек сюжет. В его мозгу начала прокручиваться собственная версия увиденного. Некого документального фильма с хэппи-эндом для Жеки и с трагическим концом для сладкой парочки, резвившейся на стуле и вокруг него.
По ходу дела Борис все время помнил о включенной видеокамере и старался не заслонять ее волосатыми ягодицами. Супруга явно тоже знала о ней, судя по тому, как воротила лицо от объектива. Жека хмыкнул и переключил запись на просмотр в ускоренном темпе. Теперь пожилые супруги, проделывавшие на экране непристойные акробатические упражнения, выглядели совсем уж полными идиотами, но комичными, а не отвратительными.
Выключив технику, Жека навсегда запомнил их такими: пара безмозглых сношающихся кроликов, обреченных стать добычей выследившего их хищника. Дрыг-дрыг-дрыг. Пых-пых-пых. Потешные персонажи мультика для взрослых, а не живые люди.
Как можно жалеть таких?
Жека улыбнулся. Таким и застал его воротившийся Борис – неизвестно чем довольного, повеселевшего.