Кавказская пленница
1
Осень в Грузии выдалась на славу, один погожий денек сменялся другим, таким же погожим, солнце светило вовсю, зелень горных склонов оставалась почти не тронутой желтизной увядания. Прозрачный ноябрьский воздух был свеж и чист, однако вышедший на балкон Гванидзе не стал вдыхать его полной грудью, а вместо этого достал сигарету и закурил.
Пачка настоящего «Парламента», которую он небрежно сунул в карман, стоила шесть лари – целое состояние по здешним меркам. За такие деньги можно было приобрести, например, два кило незаменимого в горах молочного порошка, двадцать литров хорошего бензина или накупить в ближайшем селении целые горы зелени, фруктов, орехов и кукурузы. При этом приличная квартира в пригороде Тбилиси оценивалась в каких-то шесть тысяч лари.
Ха! Скажите, пожалуйста!
Давид Гванидзе, выкуривавший две пачки «Парламента» в день, запросто смог бы обзавестись такой квартирой за счет одной только экономии на сигаретах. Впрочем, такого желания у него не возникало. Когда пришло время выбирать, Гванидзе предпочел поселиться в уединенном доме на Джавахетском нагорье, и такое положение вещей устраивало его во всех отношениях.
Он был неприхотливым человеком, привыкшим к спартанскому образу жизни. Тем не менее сбережения у него водились, солидные сбережения. Возможно, он был самым состоятельным человеком во всем малонаселенном Болнисском районе Грузии, простирающемся от границы с Азербайджаном до русла Куры.
Кто знает?
Гванидзе не сорил деньгами и вообще редко появлялся на людях. Минувшим летом он раз в неделю отправлялся в Тбилиси, чтобы обстоятельно пообедать в одном из тамошних духанов, где кормили ничуть не хуже, чем в дорогих ресторанах «Европа», «Метехи» или «Алазани». Гванидзе не любил ресторанную суету. Избегал он также новомодных клубов и казино, справедливо полагая, что на молодежных танцульках в «Казбеги» ему делать нечего, а визгливый джаз в гостинице «Аджария» пусть слушают те, у кого и без всякого джаза мозги набекрень. Если уж Гванидзе хотелось вкусить плодов ночной жизни, то он выкладывал пять лари за вход в кабаре «Оскар», наслаждался программой стриптиза, а потом выбирал девочку посочней да попышней и увозил ее к себе.
С недавних пор необходимость пользоваться платными услугами тбилисских проституток отпала. Все, что приобретал Гванидзе в столице, умещалось на заднем сиденье его джипа – продукты, курево, выпивка, всякие житейские мелочи или, например, старые манекены из папье-маше, завалявшиеся в парикмахерских. Последние доставались ему почти даром.
«Лендровер Дискавери» с шипованными данлоповскими шинами был единственным наглядным предметом роскоши, которую он себе позволял. Впрочем, какая это роскошь? На чем еще, как не на джипе, ездить по извилистым дорогам Малого Кавказа, вздымающимся на два-три километра над уровнем моря?
Слегка разреженный воздух был привычен для легких Гванидзе. Жилище в горах ему нравилось. Проблем с электричеством, газом и отоплением не возникало. Прежний владелец двухэтажного дома установил в подвале двигатели, работающие от мощных аккумуляторов электровозов. Они исправно качали и грели воду, а газовые камины, подключенные к баллонам, обогревали дом. Единственное неудобство доставляло монотонное жужжание, издаваемое этими устройствами. Но это была не такая уж высокая плата за уединение, к которому стремился Гванидзе.
Его дом находился в двух километрах от озера Табацкури, возникшего в незапамятные времена прямо в жерле остывшего вулкана. Четырнадцать квадратных километров чистейшей воды, и ни души вокруг. Когда-то тут было полным-полно туристов, но после развала СССР многое, очень многое переменилось.
«Был туризм, стал терроризм», – подумал Гванидзе.
Хотя мысль была забавной, он не улыбнулся. Его взгляд был прикован к кремовой «Волге», катившей по дороге, что пролегала вдоль скалистого побережья озера. У развилки машина свернула и начала преодолевать затяжной подъем к дому. Вскоре Гванидзе смог разглядеть на ее боку трафаретные шашечки, нанесенные в те незапамятные времена, когда еще существовали всякие там таксопарки, тарифы и графики выездов, о которых нынче и думать забыли. За рулем допотопной «Волги» сидел не кто иной, как старый армянин по прозвищу Ара, известный всей округе.
Как правило, он возил пассажиров из Тбилиси в райцентр Марнеули или в близлежащие поселки, куда не ходили рейсовые автобусы. Случалось, он даже доставлял редких гостей непосредственно к Давиду Гванидзе. Но нынче Гванидзе не ждал никаких гостей, да и человек, сидевший рядом с Арой, был ему незнаком.
Кто он такой, этот тип, прячущий глаза за сверкающими очками и баюкающий на коленях портфель с золочеными застежками?
Какая нелегкая его принесла?
2
Гванидзе спустился вниз, а затем, заметно косолапя и переваливаясь на ходу, направился к «Волге», остановившейся посреди двора.
Могучий, рослый, заросший черной бородой по самые глаза, с крупным носом, перечеркнутым шрамом, он смахивал на дикого горца, которому шутки ради вздумалось обрядиться в спортивный костюм и держать под рукой мобильный телефон вместо кинжала.
Вокруг «Волги» оседала густая пыль, серая и сухая, как порох. Никелированный олень сиял на раскаленном капоте, отражаясь в глазах Гванидзе. Один из них был стеклянным, что придавало взгляду обладателя пугающую проницательность, особенно когда он умышленно смотрел на собеседника по-орлиному, не мигая.
Ара, намеревавшийся поздороваться с хозяином дома, наткнулся на этот пристальный взгляд и предпочел уронить голову на баранку, прикидываясь сильно уставшим.
Зато распахнулась правая дверца такси, выпуская наружу козлобородого пассажира в легкомысленном голубом костюмчике. Гванидзе выжидательно замер. Что нужно здесь непрошеному гостю, который кряхтит и скрипит суставами, как дряхлый старик, а одевается, словно юноша, явившийся на первое свидание? Зачем он повязал яркий шейный платок и с какой стати выкрасил в морковный цвет свои седые кудри, на которые теперь и глядеть-то противно?
Задавая себе эти и многие другие вопросы, Гванидзе расплылся в радушной улыбке.
– Гамарджоба, – поздоровался он по-грузински.
Пожимая протянутую руку, приезжий не улыбнулся в ответ, а лишь досадливо поморщился:
– Насколько мне известно, ваша фамилия Гванидзе, а не Гамарджоба. Давайте не будем начинать знакомство с уверток и хитростей. Я приехал поговорить с вами начистоту.
Это было произнесено по-русски, и Гванидзе тоже перешел на русский, проделав это с автоматизмом водителя, переключившего скорость на горной дороге. В его голосе лязгнул металл.
– Говори, – грубо предложил он, давая понять, что не ожидает услышать из уст собеседника ничего интересного.
Тот спрятал руки с портфелем за спину и качнулся с пятки на носок:
– Итак, вы не отрицаете, что являетесь господином Гванидзе?
– Не отрицаю, – подтвердил Гванидзе, бросив испытывающий взгляд на таксиста, старательно дремлющего за рулем.
– И правильно делаете, – заверил его приезжий. – Это было бы глупо с вашей стороны. Я видел вашу фотографию, а зрительная память у меня отменная, не сомневайтесь.
– Фотографию? – удивился Гванидзе.
– Представьте себе, – важно кивнул приезжий.
– Мою?
– Да уж не вашего нынешнего президента с голубем мира на плече.
Вообразив себе эту картину, приезжий не удержался от насмешливого фырканья. Зрячий глаз хозяина дома, отметивший гнусную ухмылку гостя, сделался точной копией стеклянного.
– Где же ты видел мою фотографию? – спросил он.
– Не имеет значения, любезный. Пока не имеет значения.
Пальцы Гванидзе скрючились, подобно когтям беркута. Испытывая жгучее желание вцепиться в лацканы голубого пиджака и трясти его до тех пор, пока находящийся внутри наглец не откусит кончик собственного языка, он неприязненно осведомился:
– Эй, зачем загадками говоришь? Ты кто вообще такой, слушай?
– Я Падалица, московский адвокат, – заявил приезжий таким тоном, словно здесь, на крошечном плато, затерявшемся среди хребтов Малого Кавказа, это что-то значило.
– Не понял, – ухмыльнулся Гванидзе. – Все-таки падалыца или адывакат? – Он умышленно коверкал некоторые слова, хотя обычно изъяснялся по-русски почти без акцента.
Ответ был преисполнен спеси, присущей москвичам, плохо осведомленным о реалиях жизни за пределами столицы:
– Да, представьте себе, адвокат. Юрист.
– Ыюрыст, ага. – Гванидзе понимающе кивнул. – Только если ты приехал оказывать юридические услуги, то ошибся адресом, дорогой. Клиентура тут сыпыцыфыческая. Одни дикие свиньи вокруг. Им, извини, на адвокатов насрать с высокой горы.
– Я попросил бы вас держаться в рамках приличий, – повысил голос Падалица, бородка которого затряслась от возмущения. – Вы, между прочим, имеете дело с заслуженным юристом Российской Федерации, действительным членом совета Адвокатской палаты Москвы, награжденным золотой медалью имени Плевако!
– Действительный члэн… Плывако… – перечисляя регалии собеседника, Гванидзе скривился, будто нюхнул тухлятины. – Ты не нервничай, дорогой, не лезь в бутылку, ладно? Я просто хочу выяснить, как к тебе обращаться. Если я стану говорить тебе: «член», ты можешь обидеться. А Падалица звучит как-то не очень солидно, согласись.
– Между прочим, это очень известная и славная юридическая династия, – выпятил грудь Падалица. – Но обращаться ко мне лучше на «вы» и по имени-отчеству. К вашему сведению, зовут меня Генрих Павлович.
– И чего же ты от меня хочешь, Генрих Павлович? – прищурился Гванидзе.
В его устах это прозвучало почти оскорбительно: Падыловыч.
– Я приехал к Веронике Зинчук, – заявил Падалица, перемещая портфель под мышку. В стеклах его очков промелькнули зловещие отблески.
– Кто такая? – недоуменно вскинул брови Гванидзе.
– Не прикидывайтесь, любезный. Вам отлично известно это имя.
– Впервые слышу, мамой клянусь. Вероника какая-то… Кто она такая, слушай?
Издав саркастический смешок, Падалица извлек из портфеля свежий номер «Телегида» и продемонстрировал собеседнику фотографию на обложке.
– Хорошая девочка, – одобрил тот, – хотя, наверное, уже не очень молодая. Жаль, жаль. – Гванидзе сокрушенно чмокнул губами. – Спелый персик хорош лишь до тех пор, пока не перезреет. Курага из него не получится.
– Я не про фрукты с вами толкую, – помрачнел Падалица, – не про персики с курагой, а про известную певицу Веронику Зинчук. Все столичные масс-медиа трубят о ее исчезновении, гадая, куда она подевалась во время гастролей по Грузии, а кое-кто… – тут последовала значительная пауза, – а кое-кто отлично осведомлен о ее местонахождении, но почему-то молчит. – Высказавшись таким образом, Падалица поправил пальцем дужку очков и подался вперед. – Спрашивается: почему?
Давая понять, что он спит и ничего не слышит, таксист Ара всхрапнул, что получилось у него не слишком правдоподобно. Подхватив гостя под руку, Гванидзе увлек его подальше от «Волги» и заговорил не раньше, чем они оказались на безопасном расстоянии от волосатых ушей армянина.
– Пойми, дорогой, ты не по адресу обратился, – гудел он. – Я не увлекаюсь музыкой, не читаю газет.
– Но телевизор смотрите? – предположил Падалица, покосившись на тарелку спутниковой антенны. – За последнюю неделю было несколько репортажей о провалившихся гастролях Вероники Зинчук и Константина Каренина. Знаменитый дуэт как-никак. Любимцы публики.
– Дуэт? – переспросил Гванидзе. – Не знаю такого. Ну-ка, напойте что-нибудь из их репертуара.
– Прекратите паясничать! – прикрикнул Падалица, которому всегда было не занимать гонора. – Я приехал побеседовать с Вероникой от имени и по поручению своего клиента. Если она не проявит благоразумия, Константин начнет бракоразводный процесс в одностороннем порядке и лишит ее не только имущественных, но и материнских прав. Он дает ей шанс в память о прошлом. – Открыв журнал на нужной странице, Падалица протянул его Гванидзе. – Вот, читайте. – Он ткнул пальцем в обведенную фломастером статью. – Надеюсь, после этого у вас не останется сомнений в серьезности наших намерений.
3
Недоверчиво приподняв брови, Гванидзе полюбовался красочным снимком дуэта, а потом пробежался взглядом по набранному курсивом тексту:
Слухи о том, что у Константина Каренина и Вероники Зинчук с личной жизнью не все в порядке, ходили уже давно. Теперь же сплетники категорически заявляют о грядущем разводе. Записываться на пару Каренин и Зинчук давно перестали, потом они прекратили появляться вместе на светских вечеринках и давать интервью, а теперь, говорят, Вероника и вовсе сбежала с любовником, оставив Костю в одиночестве прямо накануне его 35-летия. Это произошло во время совместного кавказского турне, что повлекло за собой внушительные штрафные санкции от организаторов концертов. Однако моральный ущерб, причиненный Вероникой супругу, обещает многократно превысить размеры ущерба материального. Если дело будет доведено до суда, Вероника Зинчук рискует остаться у разбитого корыта.
Пока что ситуация напоминает затишье перед бурей. Каренин перестал бриться и хранит угрюмое молчание. Четырехлетнюю дочь вместе с тещей певец отправил отдыхать в Турцию, из чего журналисты сделали вывод о начале очередного каренинского запоя. В прессе даже проскользнули сообщения о том, что Константина постоянно видят в московских барах, где он заливает горе неимоверным количеством виски в компании длинноногих девиц из модельного агентства «Эскорт-плюс».
Автору неизвестно, как обстоит дело по ночам, но днем Константин почти трезв, собран и, похоже, намерен добиваться сатисфакции самым решительным образом. Уже наняты лучшие частные детективы и адвокаты, собравшие необходимые документы для оформления развода.
– Чушь, – прокомментировал Гванидзе, возвращая журнал. – Этим газетчикам больше не о чем писать, что ли? Константин Каренин какой-то, Вероника… Кому они нужны? Лично я про них ничего не знаю и знать не хочу.
– Не прикидывайтесь, господин Гванидзе, – сурово произнес Падалица. – Вы не только знакомы с Вероникой Зинчук, вы прячете ее у себя, да-да, прячете, любезный. Я ведь не случайно к вам приехал. Пусть Вероника выйдет ко мне, и тогда я оставлю вас в покое. В противном случае мне придется обратиться в соответствующие органы.
– В какие органы, дорогой?
– Да хотя бы в ФСБ России.
Гванидзе выпучил глаза:
– Русские приедут в Грузию, чтобы арестовывать неверную жену?
Падалица, придерживая очки, отрицательно качнул головой:
– Они займутся вами.
– Какое им до меня дело?
– Сами знаете, любезный. Здесь, – Падалица многозначительно похлопал по портфелю, – здесь находятся кое-какие сведения, касающиеся непосредственно вас. Детективы, искавшие Веронику, не поленились поинтересоваться вашей персоной и накопали немало любопытного. – Падалица приблизился к Гванидзе вплотную и понизил голос: – Одним словом, или вы предоставляете мне возможность повидаться с Вероникой, или я обеспечиваю вам свидание с российскими спецслужбами.
– Не понимаю, о чем ты говоришь, – упрямо гнул свое Гванидзе.
Бороденка Падалицы встопорщилась. Чуть ли не щекоча ею ухо собеседника, он с угрозой прошептал:
– Тогда, может быть, напомнить вам о неком полевом командире чеченских боевиков по кличке Чака-медведь? Его прозвали так за косолапую походку, которая появилась у него после ампутации отмороженных пальцев ног, а операцию он сделал себе сам, без наркоза.
– Неужели? – дернул бровью Гванидзе.
– В молодости Чака закончил Краснодарский медицинский институт, где его научили обращаться со скальпелем, – многозначительно произнес Падалица. – Однажды он даже осколок мины себе из глазницы удалил, тоже собственноручно.
– Не может быть!
– Может, любезный, еще как может. С тех пор один глаз у Чаки вставной, в точности, как у вас. – Воодушевленный угрюмым молчанием Гванидзе, Падалица перешел на приглушенную скороговорку: – Впрочем, бог ему судья, Чаке. Обещаю вам полную конфиденциальность. По большому счету мне нет никакого дела до вашего героического прошлого. Выдайте мне Веронику, и я оставлю вас в покое. Зачем она вам? Немолодая избалованная дамочка с задатками хронической алкоголички. Между нами говоря, я подозреваю, что без ретуши и грима она не так уж хороша собой. Стоит ли рисковать ради этой сомнительной особы?
Черные зрачки Гванидзе – настоящий и искусственный – вспыхнули, как пара угольков, а шрам на переносице побелел, выделяясь на смуглой коже заметней обычного. Поглаживая его пальцем, Гванидзе заговорил самым примирительным тоном, на который был способен:
– Не знаю, что там наплели тебе твои сыщики, но произошла ошибка. Вероники в моем доме нет, никакого Чаку я не знаю. Возвращайся в Москву, вот тебе мой добрый совет, дорогой. А сюда дорогу забудь. Закон гор обязывает меня быть гостеприимным, но этот же закон велит мне охранять свое жилище от врагов. С оружием в руках, – уточнил Гванидзе, запуская руку в карман, где ничего, кроме сигаретной пачки, не было.
Падалица опасливо отстранился.
– Вы с ума сошли, – процедил он, пятясь. – Я предлагаю вам взаимовыгодную сделку, только и всего. Будьте благоразумны…
– Кому здесь не хватает благоразумия, так это тебе, – отчеканил Гванидзе, наступая. – Убирайся, прохвост, пока я не прогнал тебя пинками! Пошел вон!
– Ах так? – ощерился Падалица. – Ладно, я уеду. Но не обижайтесь, когда вместо меня здесь появятся люди, которые давно ищут с вами встречи.
В тот момент, когда он суетливо протискивался в такси, дверь дома распахнулась. Гванидзе резко обернулся, едва не вывихнув шею. Нижняя челюсть Падалицы отвисла.
На крыльце показалась женщина, с недоумением уставившаяся на стоящую посреди двора «Волгу».
Это была Вероника Зинчук собственной персоной. Не слишком трезвая, растрепанная, в длинной ночной рубашке на голое тело, с бутылкой вина в левой руке и с дымящейся сигаретой в правой.
– У нас гости? – манерно спросила она, округлив и без того большие глаза, придававшие ей сходство с мультипликационной стрекозой.
– Вах! – с досадой воскликнул Гванидзе, как это сделал бы на его месте любой грузин, попавший впросак.
Угольки в его зрачках потухли. Взгляд затуманился. Рука, сунутая в карман, смяла пачку «Парламента» да там и осталась. Стиснутая в кулак.
4
Падалица выскочил из машины, как чертик из табакерки, и, размахивая портфелем, заторопился к дому.
– Вероника?
Присмотревшись к нему, она, наконец, сообразила, что появилась во дворе некстати, и тут же исчезла, захлопнув дверь. Гванидзе, не сдвинувшийся с места, выругался сквозь зубы:
– Безмозглая куропатка! – Взглянув на адвоката, злобно прибавил: – Баран безмозглый.
А тот, победоносно вскинув бородку, уже направлялся к нему. Остановившись перед Гванидзе, он спросил, усмехаясь:
– Ну как, вы по-прежнему будете утверждать, что я ошибся адресом? Или все-таки согласитесь уделить мне толику своего драгоценного внимания?
Голос Падалицы был пропитан ядовитым сарказмом. Гванидзе смерил его тусклым взглядом:
– Уделю.
– Тогда повторю свои условия…
– При посторонних ничего обсуждать не буду, – резко сказал Гванидзе, изо всех сил сдерживая клокочущую в груди ярость. – Пошли в дом, там поговорим.
Адвокат оглянулся на сонно хлопающего глазами таксиста, окинул внимательным взглядом двор и решил рискнуть. Причитающийся гонорар был слишком велик, чтобы отступать теперь, когда поручение было наполовину выполнено. Кроме того, у Падалицы имелся свидетель, присутствие которого вселяло в него уверенность. Следуя за хозяином дома, он вошел в просторную темную комнату с закопченным жерлом камина и чинно сел на предложенный стул, положив руки поверх застеленного скатертью стола. Не произнеся ни слова, Гванидзе удалился, а через несколько секунд на его месте возникла заламывающая пальцы Вероника. Ни сигареты, ни бутылки при ней не было, но набросить халат она почему-то не удосужилась, так что у Падалицы появилась возможность убедиться в почти идеальной прозрачности ее ночной рубашки. В результате он на некоторое время лишился дара речи, зато его зрение невероятно обострилось, позволяя разглядеть такие детали, о которых он прежде не подозревал.
Груди Вероники казались парой тугих объемистых мячиков, спрятанных за пазухой, все ее сдобное тело было усыпано крупными изюминами родинок, а рыжая растительность на лобке свидетельствовала о том, что певица вовсе не жгучая брюнетка и не натуральная блондинка, каковой любила представать на сцене и в клипах.
Падалица шумно сглотнул. Круглые глаза Вероники смотрели на него напряженно и испуганно. Будучи москвичкой, она узнала именитого адвоката, часто мелькавшего на светских тусовках, и явно не знала, как себя вести.
– Вы… – Падалица кашлянул в кулак. – Вы можете переодеться, я не тороплюсь.
Оглянувшись на дверь, Вероника энергично помотала головой, отчего ее груди пришли в движение, тяжело колыхнувшись под тонкой тканью. В жизни певица не выглядела красивее, чем на фотографиях или на экране, но была намного аппетитней. Чувства Падалицы пришли в смятение. Он не знал, куда девать глаза. Еще никогда ему не приходилось вести переговоры в столь щекотливой ситуации. Беспрестанно покашливая, словно неизлечимый туберкулезник, он постучал пальцами по лежащему на коленях портфелю и заставил себя перейти к сути дела:
– Ваш, гм, супруг уполномочил меня сообщить вам следующее. Сам факт супружеской измены его абсолютно не волнует, но своим вызывающим, гм, поведением вы дискредитируете семейный дуэт и бросаете тень на доброе имя, гм, Константина Каренина. – Воровато поглядывая на туманные очертания фигуры собеседницы, Падалица не мог отделаться от желания повалить ее на пол, чтобы продолжить общение в более непринужденной обстановке. – Вы ведь не только, гм, жена, но и мать, – воскликнул он тем страстным тоном, без которого не обходится ни одно выступление опытного адвоката. – Вам должно быть стыдно за свое недостойное поведение, милая моя!
– Мне стыдно, – тихо сказала Вероника и снова оглянулась на дверь. Создавалось такое впечатление, что она находится в комнате не по собственной воле, а по указке Гванидзе.
«На что они рассчитывают? – спросил себя Падалица. – Хотят соблазнить меня, как какого-то желторотого мальчишку? Что ж, пусть попробуют!»
«Пусть, – оживился внутренний голос, – пусть попробуют. Мы ведь своего не упустим, верно?»
– Это хорошо, что вам стыдно, – важно наклонил голову Падалица. – Значит, не все потеряно. Сейчас мы вместе сядем в такси и поедем в аэропорт. Константин был вне себя от ярости, когда вы сбежали с этим… – голос Падалицы понизился до шепота, – с этим неотесанным дикарем, но он дает вам шанс. Одумайтесь. Паблисити такого рода отразится на вашей карьере самым пагубным образом. Константин не хочет огласки, воспользуйтесь же его благородством.
– Благородство! – скривилась Вероника. – Такое впечатление, что речь идет о каком-то рыцаре, а не о моем муженьке-забулдыге, который, наверное, заметил мое отсутствие лишь на второй день.
– Выяснять отношения будете дома, – тихо произнес Падалица. – Одевайтесь – и поехали. Вы даже не представляете, с каким монстром связались. Гванидзе не тот человек, за которого себя выдает.
– А кто же он?
– Ого, милая моя! Я осведомлен о некоторых его кошмарнейших злодеяниях. – Падалица выпучил глаза, как если бы подавился сливовой косточкой. – В начале девяностых, когда чеченцы чуть ли не каждый день брали заложников, чтобы потребовать выкуп у родственников, так называемый Чака-медведь зверствовал с особой жестокостью. Отрубал пленным пальцы, руки, отрезал уши… А однажды, не получив денег, он содрал кожу с лица итальянской журналистки, заснял ее обезображенный труп на видео и отправил кассету в редакцию. Как вы можете терпеть общество такого садиста?
Вероника вздрогнула всем телом и наклонилась, опираясь об угол стола.
– Зачем вы рассказываете мне эти ужасы? – прошипела она, обдав собеседника запахом перегара. – Какой еще Чака? При чем тут Гванидзе?
Падалица подался вперед, чтобы ответить, но не успел. Дверь открылась, впуская в комнату хозяина дома. Буравя своим зрячим глазом то Веронику, то адвоката, он невозмутимо произнес:
– Генрих Падылович хочет сказать, что Чака и Гванидзе являются одним и тем же человеком. Он прав. И что дальше?
5
Вероника Зинчук не была готова к ответу на этот вопрос. Она не знала, что делать дальше. Она совсем запуталась в своих отношениях с мужчинами и алкоголем, в особенности с алкоголем. Ведь именно из-за него все пошло наперекосяк.
Неудачно записанный вокал можно подкорректировать за микширским пультом, а как быть с неудачно сложившейся судьбой? Жизнь не отмотаешь обратно, не перепишешь заново, не очистишь от фальши. И получается в итоге полная лажа.
Своей главной ошибкой Вероника считала брак с Константином Карениным, представлявшимся ей, провинциалке из циркового училища, богом с музыкального Олимпа. Теперь, когда обоим перевалило за тридцать, она находила в нем гораздо больше изъянов, чем достоинств. Внешне он по-прежнему смахивал на Бельмондо, но этот Бельмондо все сильнее, все заметней опухал от пьянства. Да и сама Вероника тоже не хорошела, переняв Костину манеру взбадриваться крепкими напитками. На то они и крепкие, чтобы побеждать слабых. Одних раньше, других позже.
Константин вступил в эту неравную битву еще студентом-первокурсником, обзаведясь к тридцати годам хронической язвой желудка и целой горой коробок из-под коллекционного коньяка. «Построю из них дворец, и будем там жить», – приговаривал он в подпитии, и Вероника улыбалась, хотя сердце ее сжималось от смутной тревоги.
Впрочем, тревога вскоре улетучилась, точнее, была задвинута в самый дальний уголок сознания. Сразу после венчания Константин Каренин, находившийся тогда в зените популярности, привел молодую жену в огромную двухэтажную квартиру в доме на набережной, напротив Киевского вокзала. Обстановка тут была потрясающая. Репортеры, явившиеся полюбоваться семейным гнездом звездной пары, позеленели от зависти и не замедлили по этому случаю надраться. «Все это создавал я сам, с дизайнером и строителями, – похвалялся перед ними Константин. – Я хотел любимой жене подарить этот быт и подарил. Вместе с собой».
«И вместе со своим папашей», – мысленно добавляла Вероника.
Свекор жил прямо над супругами и, будучи заядлым бильярдистом, никогда не упускал случая спуститься вниз, чтобы, как он выражался, «постучать шарами».
«Погреметь костями», – по мнению Вероники, это звучало ближе к истине.
Каренин-старший частенько напивался до такого катастрофического состояния, что засыпал прямо на бильярдном столе, откуда с грохотом сваливался под утро. Вероника упорно не желала воспринимать это как милое чудачество. Константин, заглядывавший в бутылку все чаще и чаще, оправдывал папашу, а заодно и себя.
«Все по-разному себе нервы успокаивают, – примирительно говорил он. – Кто-то, знаешь, крестиком вышивает, рыбку ловит или пульку расписывает, но нам, артистам, людям творческим, а потому легковозбудимым, этого не дано. У нас постоянно нервы на пределе, а их нужно расслаблять».
«Так все-таки бильярдом или алкоголем?» – язвительно спрашивала Вероника. «Алкоголем, как это ни банально, – вздыхал Константин, открывая бар. – К моему глубочайшему сожалению».
«Ну, тогда и я воспользуюсь твоим рецептом, – заявила однажды Вероника. – Наливай, творческая натура».
И было налито, и было выпито… И пошло-поехало… И оказалось, что двум на славу расслабившимся артистам может быть очень тесно в одной квартире. Даже в самой просторной, даже в самой шикарной. А еще оказалось, что лучше бы все-таки Вероника вышивала крестиком, чем следовала примеру мужа. Потому что она не просто прошла его путем, а покатилась – стремительно и безоглядно.
Редко какое турне пары обходилось без совместных пьяных эксцессов, а когда Константин с Вероникой появлялись на тусовках, фотографы не отходили от них, предвкушая очередной скандал или даже обмен пощечинами, сделавшимися чем-то вроде коронного номера дуэта. Такая вот у них появилась семейная традиция. Традиция появилась, а семья фактически распалась.
Окончательно это стало ясно во время последних гастролей по Грузии.
И зачем только супруги согласились поучаствовать в празднествах по поводу дня рождения художника Пиросмани в его родной кахетинской деревеньке Мирзаани? Бессмысленный вопрос. Главное, что они согласились. Может быть, захотели блеснуть во всей своей московской красе перед местной элитой. Может, им польстило то, что приглашение было собственноручно подписано канцелярией харизматического Михаила Саакашвили. А может, они просто решили угоститься настоящими грузинскими винами, которые в Москве не купишь ни за какие деньги. Ведь «Мукузани», «Александреули» и «Хванчкара» совершенно не переносят перевозки на дальние расстояния. Достаточно сильно щелкнуть по бутылке, чтобы капризное кахетинское вино потеряло свои неповторимые вкусовые качества.
Об этом поведали артистам организаторы праздника Пиросманоба, утверждавшие, что «Мукузани» или «Киндзмараули» следует потреблять прямо на месте. Именно так поступал великий поэт Пушкин, который предпочитал кахетинское вино бургундскому, говорили они. А если сам великий Пушкин не брезговал угощением местных виноделов, то его благодарным потомкам и вовсе негоже отказываться от предложенной чести.
И благодарные потомки не отказались. И позволили увезти себя в Мирзаани. И сполна испытали на себе все прелести грузинского застолья.
Начиналось все довольно чинно. В родной деревне Пиросмани собрались сотни почетных гостей, среди которых были киноартисты, культурные деятели, послы, министры и даже гарант Конституции собственной персоной. Опустошив рог, преподнесенный ему девушками в национальных костюмах, он задумчиво выслушал хвалебную песнь, а потом вдруг вскинул голову, полыхнул очами, сверкнул зубами и преисполнился такой невиданной энергии, что дальнейшее напоминало сошедшую с тормозов карусель.
Тосты, тосты, тосты. Песни, пляски. И снова тосты, тосты. За великого Пиросмани, этого грузинского Леонардо да Винчи, Пикассо и почему-то Лермонтова. За великого Пиросмани и не менее великую Грузию. За великого Пиросмани и величайшего президента великой Грузии. А также за дорогих гостей, за их уважаемых родителей и снова за несравненного президента, который для всего народа все равно что родной отец и Пиросмани в одном лице.
Воспоминания Вероники о празднике были отрывочными, как музыкальный клип. Вот ее с мужем ведут по музею, смахивающему на гитлеровский бункер, а вот они дышат свежим воздухом, стоя на террасе, откуда открывается чудесный вид на Алазанскую долину. Экскурсоводам приходится верить на слово, поскольку внизу все затянуто вечерней мглой…