Созвездие жадных псов

Глава 1

Ласковое летнее солнышко заглянуло в окно. Я чихнула и сладко потянулась в кровати. Как хорошо, что сегодня нет дождя, и как хорошо, что мы наконец перебрались на дачу. Можно не торопиться вставать, Кирюшка и Лиза закончили учебный год, и в школу им не надо. Во дворе, радостно лая, носились наши собаки. Вот уж кому отлично в Подмосковье, так это детям и животным, раздолье, гуляй – не хочу. Но отчего-то ребята сидели в доме, на первом этаже. Я слышала громкий голос Лизы:

– Кирилка – дурилка!

– Сама такая, – огрызнулся мальчик.

– Кирилл – дебил!

Послышался грохот, очевидно, мальчишка кинулся на обидчицу, но девочка ловко выскочила в окно и заорала уже со двора:

– Кирюшка – хрюшка, Кирюшка – говнюшка!

Кирилл высунулся в окно и решил достойно ответить:

– Лиза… Лиза… Лизавета…

– Ну, чего? – подпрыгивала вредная девчонка. – Обломалось? Что – Лиза? Ну, давай!

– Да, – заныл Кирюшка, – к твоему имени ничего и не придумаешь, сложно очень!

– Вот и хорошо, – заявила девица, – зато с твоим такие рифмы получаются! Кирюшка – соплюшка, Кирка – дырка, Кириотто – идиотто…

– Ну погоди, – пригрозил окончательно выведенный из себя мальчик, – получишь!

– Догони сначала, – хмыкнула Лизавета и, вскочив на велосипед, вылетела за ворота, распевая во все горло:

– Вот кто-то с горочки спустился, наверно, Кирочка идет, на нем слюнявчик и штанишки, ах, он с ума сейчас сойдет!

Кирилл выбежал во двор и горестно вздохнул. Обидчица была намного проворней. К тому же ее велосипед благополучно переночевал у крыльца, а Кирюшка загнал своего железного коня в гараж, и теперь ему предстояло открывать замок, раскрывать ворота – целое дело.

Я высунулась из окна и увидела его растерянную физиономию.

– Не расстраивайся так, дружочек, еще поймаешь!

Кирюшка поднял вверх голову и сердито ответил:

– Все ты виновата, разрешаешь Лизке безобразничать, говоришь, девочкам уступать надо… И чего вышло из хорошего воспитания-то? Одна глупость. Вот наподдать ей пару раз по шеям, живо заткнется!

– Мужчина не имеет права бить женщину!

– Глупости, – фыркнул Кирюша, – сейчас все равны. А она имеет право дразниться? Что-то в твоих рассуждениях не так. И вообще, тебя воспитывали слишком давно, тогда даже компьютера не было, а ведь дети теперь другие. Вот найду Лизавету и ухи оборву.

– Ты ее сначала поймай, – хихикнула я и пошла завтракать.

Кирюшка находится в том славном периоде, который ученые-психологи называют красивым словом «пубертат». А если попроще – это время редкостной подростковой вредности, когда еще не оперившийся птенец хочет получить взрослые права, обладая привилегиями ребенка. Правда, на Кирюшку грех жаловаться – он не курит, не пьет, не употребляет наркотики и не нюхает клей. Просто порой с ним невозможно договориться, и он нагло требует объяснения всем моим запретам. Нельзя до четырех утра смотреть видик. Почему? Каникулы ведь, завтра посплю до обеда. Не надо начинать день с шоколадки, лучше съесть овсянку. Это еще что за дурь! Живот заболит? Так он мой, я его хозяин, поболит и успокоится. Не следует ходить под проливным дождем без куртки! Вот уж глупость так глупость! Подобные идиотства приходят в голову только ненормальным тридцатилетним старикам.

Впрочем, у Лизаветы тоже свой набор «приятных» возрастных особенностей. По пять раз на дню она переходит от слез к хохоту и может три часа провести у зеркала, меряя наряды. Наконец, когда гардероб исчерпан, последняя тряпка с воплем зашвыривается под стол, а Лиза громко стонет:

– Ужас, я жирная, мерзкая корова, волосы торчат в разные стороны, а глазки как у поросенка. Фу, просто повеситься хочется.

К слову сказать, она вполне симпатичная девочка и лет через пять обязательно превратится в лебедя. Но пока это гадкий утенок, у которого, впрочем, полностью отсутствуют терпение и смирение.

Несмотря на то что Лиза и Кирилл живут в одной семье, они не близнецы, не двойняшки и даже не родственники. Мы просто живем все вместе, а я им не мать, вернее, не я их родила.

Кирюша – сын моей ближайшей подруги Катюши. Катюша работает хирургом, у нее есть еще один сын – двадцатипятилетний Сережа. Сережа женат, и он, и его супруга Юлечка живут вместе с Катериной в Америке, где подруга работает по контракту в госпитале. Кирюшка остался со мной.

Я не буду утомлять вас долгими подробностями того, почему мы с Катей живем вместе. Своей семьи у меня нет, я в разводе, а детей не получилось, так что Кирюша и Лизавета – мои единственные чада.

Лиза оказалась у нас случайно. Ее отец, известный писатель Кондрат Разумов, трагически погиб, а мать отказалась от девочки еще в младенчестве. Я же работала у Разумова экономкой, и как-то так вышло, что Лизавета осталась со мной. Преодолев всевозможные трудности, я сумела оформить опеку над девочкой, и наше щедрое государство платит мне целых сто восемьдесят рублей в месяц. Считается, что на эти деньги я прокормлю, одену и выучу сироту. Но мы не горюем. Во-первых, Катюша и Сережа зарабатывают в Майами столько, что нам всем хватит с лихвой. Во-вторых, я, не желающая сидеть ни на чьей, даже очень дружеской шее, работаю. Надо признаться, что со службой у меня постоянно происходят казусы. К сожалению, я обладаю редкой, но абсолютно ненужной в наше время профессией арфистки. Но господь не дал мне таланта, и карьера музыканта не удалась. А больше я ничего делать не умею, кроме одного – читать детективы. Наверное, у меня как-то по-особому сконструированы мозги, потому что преступника я вычисляю сразу, на первых сорока страницах.

Однако весной этого года мне повезло. Встретила случайно в метро сокурсника по консерватории Диму Ковалева. Он тоже не сделал музыкальной карьеры. Димка – скрипач из третьесортных, не Владимир Спиваков. Обрадовавшись нечаянной встрече, мы сели на скамеечку, и Дима с горечью поведал:

– Ну ты не поверишь, чем я занимаюсь. Вместе с Ванькой Лыковым и Ленкой Медведевой играем на свадьбах и всевозможных тусовках. Помнишь, Ваньку и Ленку?

Я кивнула. Мы обменялись телефонами и расстались, но через неделю Димка позвонил и взмолился:

– Помоги, Романова! Ленка замуж вышла и уехала из Москвы в Германию, будь другом, а?

– Чего надо-то?

– Ну поиграй с нами недельку, пока кого отыщем, заказов набрали на месяц вперед, выручи, сделай милость.

– Да зачем вам арфа?!

– И впрямь ни к чему, – вздохнул Ковалев, – на синтезаторе сможешь?

– Ну, если порепетировать…

– Давай, давай, – ответил Димка, – пятьсот баксов запросто настукаешь, нас хорошо знают, клиентов море.

Я согласилась и теперь таскаюсь с парнями. «Джаз-банд» наш состоит из гитары, саксофона и «Ямахи». Честно говоря, звуки, льющиеся с эстрады, ужасающи. Медведь, мартышка и кто-то там еще, решившие составить квартет, явно играли лучше нас. Но наши клиенты мало что смыслят в музыке. На свадьбе, как правило, требуется вначале громко сыграть марш Мендельсона, который в переложении на наши инструменты звучит весьма оригинально, а потом все быстро бегут за стол, напиваются и начинают плясать под любую музыку. Главное, знать три народных хита – «Мурка», «Калина красная» и «Зайка моя». Остальное никого не волнует. Народ частенько просит:

– Быстренькое давай, чтоб попрыгать.

Или наоборот:

– А медленно могете?

Мы «могем», клиенты довольны и передают Димин телефон по эстафете. Мне даже нравится эта работа. Кругом веселые лица, и нас всегда хорошо угощают. Одна беда, Ванька и Димка большие любители выпить, и приглядывать за ними надо вовсю. Один раз мне пришлось в одиночку солировать, слушая мощный храп других оркестрантов, свалившихся прямо на пол. Правда, гости на свадьбе, бывшие в том же состоянии, так и не поняли что к чему.

Дача, на которой мы сейчас живем, принадлежала еще моим родителям. Место чудесное – Алябьево, всего в двадцати минутах езды от Москвы. К нам домой от дачи доехать быстрее, чем из какого-нибудь Теплого Стана или Северного Бутова.

Дом отличный, комнат много, горячая вода, газ, ванна, туалет и даже телефон. Мой отец был крупным ученым, работал на военно-промышленный комплекс – занимался ракетостроением. Как доктор наук и академик, он имел право на государственную дачу, и моя мама, певица, долго отговаривала папу от строительства собственной фазенды, но отец, тихий, какой-то незаметный в семейной жизни человек, на этот раз перекричал маменьку, певицу, обладавшую на удивление громким голосом.

– Не говори глупости, – вспылил он, – девочка растет, вот умру я, и вас с казенных метров наутро турнут, а так ребенку дом останется.

Мама фыркнула:

– Мы проживем до ста лет и скончаемся в один день.

Но, к сожалению, прав оказался папа, он ушел из жизни рано, впрочем, многие его коллеги тоже. Их вдовы иногда приезжали в Алябьево, пили чай на круглой веранде и вздыхали:

– Все-таки, Андрей – умница, вперед смотрел, нас-то давно погнали, негде и отдохнуть.

У Алябьева масса достоинств. Чудесный воздух, речка, городские условия… К тому же отец мой, хоть и ученый, имел в шкафу генеральскую форму, а Никита Сергеевич любил военных и своих любимцев не обижал. Поэтому участки у нас гигантского размера, честно говоря, мы и сами не знаем, что в конце, просто ни разу не доходили до забора. Ближайшие соседи – генералы Рябов и Соколов – живут вроде рядом, но нам не видно даже света от их особняков.

Всем хорошо Алябьево, но есть у него один недостаток. Электричка доезжает только до Переделкина, дальше можно на маршрутном такси или автобусе добраться в писательский городок, а уж от него приходится топать пешком через лес и поле. Ей-богу, из Москвы добираться быстрей, чем бежать от станции к даче. Писателям повезло, их дома тянутся невдалеке от дороги, и любая попутная машина с радостью подвозит их за копейки. В сторону дач военных автомобили редко ездят. Впрочем, у Кати и Сережи есть свои машины, но я не умею водить, хотя сегодня у меня знаменательный день. Ровно в пять часов вечера я должна впервые сесть с инструктором за руль. Надо же в конце концов научиться.

Зевая, я сползла вниз и принялась пить кофе. Кирюшка мрачно смотрел телевизор.

– Иди погуляй.

– Не хочу, – огрызнулся он.

Тут примчалась Лизавета, вместе с ней Костя Рябов, и мучение Кирюшки возобновилось. Как только они его не обзывали. Я даже вынуждена была заступиться за бедного мальчика:

– Прекратите издеваться над Кирочкой.

– Ой, – взвизгнула Лизавета, – прикол, Кирочка! Вот класс, в голову не пришло! Иди сюда, Кирочка, завяжем бантик.

– И юбочку нацепим, – залился хохотом Костя.

Внезапно Кирюшка побагровел, подскочил на стуле и треснул кулаком по столу. Из чашек выплеснулся чай и растекся по клеенке.

– Хватит, надоели! И впрямь имя-то у меня дурацкое. Пришла же маме в голову идея. Одного ребенка нормально назвала – Сережа, а другого по-кретински обозвала!

– Очень даже красиво, – попыталась я исправить ситуацию, – Кирилл и Мефодий азбуку придумали…

– Мефодий, – заржал Костя, – сейчас умру.

– Знаешь, Лампа, – пробормотал Кирюша, – иногда лучше жевать, чем говорить.

– Но живу же я со своим именем и ни на кого не обижаюсь, – не сдавалась я.

Дело в том, что меня зовут Евлампия. Вернее, родители дали мне имя Ефросинья, и в детстве я натерпелась еще больше Кирюшки. В классе сидело штук пять Лен и столько же Наташ. Кстати, во всей школе не было девочек с именем Фрося. Да что там школа, не нашлось ни одной тетки даже в консерватории, а у нас там было предостаточно чудаков. Имя не нравилось мне до зубовного скрежета.

На первом курсе нас отправили в колхоз и расселили по избам. Каждое утро, около шести, наша хозяйка выходила во двор и орала, как оглашенная:

– Фрося, Фрося, Фрося…

В первый раз я, услыхав вопль, мигом вылетела из комнаты:

– Что случилось?

– Ничего, – ответила баба.

– Но вы же звали: Фрося, Фрося…

– Ну и что? Козу кликаю, выгонять надо, пастух идет…

Мучения мои продолжались и тогда, когда началась концертная деятельность. Стоило конферансье завести:

– А сейчас на сцену приглашается молодая, но очень талантливая артистка с чудесным русским именем Ефросинья. Фрося…

Зрители, отлично помнившие одну из самых смешных советских комедий, как правило, начинали выкрикивать:

– Бурлакова! Фрося Бурлакова!

И начинался хохот, попробуйте сыграть после этого серьезное произведение! Да все ждали, что я сейчас пущусь вприсядку вокруг арфы.

В конце концов я обозлилась, решила начать жизнь сначала, убежала от нелюбимого мужа и заявила Кате, Сереже, Юле и Кирюше, что меня зовут… Евлампия. Уж не знаю, почему на ум взбрело это имечко. Теперь домашние зовут меня Лампа, Лампочка, Лампец, Лампидудель… Но отчего-то глумление совершенно меня не трогает, может, я просто повзрослела? Или, вернее, состарилась. Так что Кирюшу я понимаю очень хорошо.

– Кирочка-дырочка, – пропела Лиза.

Кирилл побагровел, встал и категоричным тоном заявил:

– Все! Меняю имя!

– Как? – удивилась я.

– Так, – ответил мальчишка, – вот паспорт получу и назовусь…

– Ну, – хором спросили мучители, – как? Как?

Кирюшка выпалил:

– Ричард! И имейте в виду, теперь я буду откликаться только на это имя. Ричард, и точка.

– Львиное Сердце, – пробормотала я.

– Именно, – обрадовался Кирилл, – Ричард Львиное Сердце!

В этот момент зазвонил телефон. Я схватила трубку.

– Алло!

– Ой, Лампочка, – забубнила наша близкая приятельница Алина, – как здорово, что застала тебя, будь другом, помоги.

– Что надо делать?

– Машку, балбеску, перевели в музыкальной школе в третий класс только с условием, что она за лето ответит на тест, причем правильно. Но ей, сама понимаешь, этого никогда не сделать. Там такие вопросы! Дайте определение гармонии! Ну за каким чертом современным детям знать о гармошке!

– Гармония – это не гармонь, – попыталась я объяснить Алине.

– Один шут, будь человеком, помоги. Давай сегодня в пять встретимся у метро «Динамо», где выход к рынку.

– Не могу, у меня занятия, лучше завтра.

– Так мы сегодня в Турцию улетаем! – заорала Алина. – Я думала, по дороге в Шереметьево отдам, ну тебе же удобно на «Динамо»!

– Ты забыла, что звонишь на дачу?

– Отмени занятия.

– Не хочу, – разозлилась я, – абсолютно не желаю.

– Вот ты какая, – заныла Алина, – Машку из-за тебя выпрут!

Я хотела было достойно ответить на этот выпад. Ленивой Маше следовало исправно посещать занятия и внимательно слушать педагогов. Музыка, как, впрочем, математика и русский, требует усидчивости, аккуратности и умения концентрироваться. Но с языка неожиданно сорвалось другое:

– Ладно, сейчас придумаем выход. Вот что, за тестом приедет Кирюшка. Ты его помнишь?

– Последний раз пять лет тому назад видела. Во что он будет одет?

– Голубые джинсы, футболка со словом «Адидас», кроссовки, а на голове кепочка-бейсболка. Он не очень высокого роста, примерно с меня, волосы светлые, глаза голубые.

– Ага! – обрадованно воскликнула Алина. – А я буду в такой индийской коричневой юбочке, ну знаешь, повсюду продают, и в бежевой кофточке!

– Ладно, я ему скажу: стройная шатенка, в…

– Я уже неделю блондинка, – перебила Алина.

– Хорошо.

– Знаешь, – верещала подруга, – я возьму в руки белый конверт с тестом. Только пусть Кирилл не опаздывает.

Я шмякнула трубку на аппарат и крикнула в окно:

– Кирюша!

Мальчик, возившийся у велосипеда, даже не поднял головы.

– Кирка!

Без ответа.

– Ты оглох, Кирилл?

Ноль внимания.

О, черт, совсем забыла:

– Ричард!

Он спокойно ответил:

– Слушаю.

– Иди сюда быстро.

Кирюшка медленно вытер руки и пошел в дом, сохраняя полное спокойствие.

Глава 2

Инструктором оказался парень лет двадцати пяти, длинный и худой. Когда я втиснулась в «Жигули» и уцепилась за руль, он со вздохом поинтересовался:

– Теоретический курс прослушали?

– Да.

– И что помните? Ну, под капотом что?

– Мотор.

– Хорошо, а если поподробней?

– Аккумулятор, радиатор и вентилятор.

Инструктор секунду смотрел на меня, потом хмыкнул:

– Ладно. Значит, вот там внизу три педали – газ, тормоз и сцепление. Сейчас потихонечку…

Я внимательно слушала парня.

– Давай, – велел он, – начинай.

Я старательно выполнила предложенные действия: выжала до упора сцепление, включила скорость, поднажала на газ… Машина прыгнула вперед и моментально заглохла.

– Аккуратней, – велел учитель, – рывком не отпускай педаль. Начинай по новой.

Раз пятнадцать я пыталась тронуться с места, потом вдруг «жигуленок» покатил вперед, но не прямо, а вихляя из стороны в сторону.

– Она меня не слушает, – прошептала я, – вправо уезжает!

– Не боись! – одобрил инструктор. – Рулем особо не крути и не сиди, как статуя, откинься на сиденье, расслабься, получай удовольствие.

Ну не идиот ли? Как можно получать удовольствие от вырывающейся из рук машины?

На дачу я вернулась потная и злая, с дрожащими коленями. Да мне никогда не научиться! Катюша, Сережка и Юлечка так ловко отъезжают и быстро катят по шоссе.

Кирюшка пил чай на веранде.

– Кирилл, принес? Давай!

Мальчик спокойно начал накладывать в чашку варенье.

– Ричард, отдай конверт!

Кирюшка взял с подоконника белый пакет и протянул мне:

– На.

Я пощупала пакет. Да, послание довольно пухлое, небось в мерзком тесте тысяча вопросов! Хорошо, если я все ответы знаю! А то ведь придется ехать на городскую квартиру за музыкальной энциклопедией!

Со двора послышался дикий грохот и многоголосый лай. Я высунулась в окно и всей грудью вдохнула аромат бурно цветущего возле террасы жасмина.

Лиза ехала на велосипеде по дорожке, ведущей от гаража к воротам. К багажнику «Аиста» была привязана длинная веревка, на конце которой болталась довольно толстая морковка. Наша собачья свора с оглушительным лаем неслась за велосипедом.

В нашем доме живут сразу четыре собаки. Две мопсихи, Муля и Ада, стаффордширская терьерица Рейчел и двортерьер по кличке Рамик. В свое время мы с Лизой нашли его в сугробе, в пакете из супермаркета «Рамстор», отсюда и имя. Псы живут дружно, не обижают трех кошек: Клауса,Семирамиду и Пингву. Последняя в раннем детстве из-за необычного черно-белого окраса была наречена Пингвином. Но по прошествии времени мы разобрались, что это дама, то есть Пингвинка. Имя менять не стали, зовем ее теперь просто Пингва. Дополняет зоопарк жаба Гертруда, меланхолично поглядывающая на всех из просторного аквариума.

В городской квартире животные ведут себя прилично, но на даче, на свежем воздухе, да еще когда перед носом мелькает сочная морковка…

Я села в кресло и разорвала конверт. Ну, посмотрим, что там.

На колени выпали фотографии и… деньги. Недоумевая, я пересчитала купюры – ровно две тысячи долларов. На снимках был запечатлен холеный мужчина, настоящий барин. Гладкое, чисто выбритое лицо с полными щеками и оттопыренной нижней губой. Из-за того, что уголки рта слегка загибались вниз, казалось, что мужик чем-то недоволен. Большие карие глаза смотрели строго, нос был почти совершенной формы. Беда произошла лишь с волосами. Честно говоря, их совсем не было. Вот только непонятно – он лысый или бреет голову? Хотя, чтобы добиться столь гладкой поверхности, ее нужно часто и щедро мазать депилятором. Небось богатый человек, голова у него явно больше шестьдесят восьмого размера, уйдет целых два тюбика по 150 рублей штука.

Фотографий было три. На одной мужик стоял возле машины, роскошно блестевшей лаковыми боками иномарки черного цвета. На другой он явно был запечатлен в ресторане. Во всяком случае, в объектив, кроме его улыбающегося, самодовольного лица, попал и стол со всевозможными яствами, а где-то на заднем плане маячил официант с салфеткой. Третий кадр был сделан у дома, явно загородного. Вокруг зеленые деревья, а сам хозяин облачен на этот раз в простые шорты и майку. Правая рука цепко держала теннисную ракетку. Скорей всего мужик взял ее просто для антуража. С таким животом за мячиком не побегаешь.

Я растерянно осмотрела добычу. А где же текст?

– Эй, Кирюшка, то есть Ричард, ну-ка расскажи, как ты поговорил с Алиной! – крикнула я в окно.

Мальчик с шумом влетел на веранду, схватил грушу и, откусив большой, исходящий соком кусок, ответил:

– А мы и не разговаривали совсем.

– То есть как? – не поняла я. – Давай в подробностях.

Кирюшка тяжело вздохнул и рассказал следующее.

Приехал он на «Динамо» без десяти пять, но тетенька в коричневой юбке и желтой блузке уже ходила с конвертом в руках между колонн. Не успел Кирюша приблизиться, как женщина быстрым шагом подлетела к нему и нервно спросила: «Ричард?» – «Да», – ответил Кирюшка. «Держи», – сказала тетка и сунула ему пакет. И все.

– Как – все?

– Так, – пожал плечами мальчик, – потом она ушла в метро.

– В метро?!!

– А чего странного? Я за ней побрел, только она в сторону центра села.

– Ты узнал Алину?

Кирилл покачал головой:

– Не-а. Я ее последний раз жутко давно видел. Помню только, худая такая, вроде темная. Но ты же сказала, что она блондинка?

– Она перекрасилась.

– А-а, понятно, – протянул Кирка, – такая и стояла, светлая, в коричневой юбке, как у тебя, в желтой кофте и с конвертом. И потом, она же меня первая окликнула: «Ричард!»

Я мрачно смотрела в окно, если не ошибаюсь, сейчас зазвонит телефон. И точно, словно подслушав мои мысли, аппарат затренькал. Визгливым голосом Алина противно затараторила:

– Нет, как не стыдно! Он так и не пришел! Прождали его полчаса, чуть на самолет не опоздали! Как ты могла?!

– А ты где стояла?

– Как – где? – возмутилась Комарова. – У выхода к рынку! Там крутились какие-то мальчишки в джинсах, я от отчаяния всех спрашивала, как их зовут, но ни одного Кирилла не было. Что теперь делать прикажешь? Машка из-за тебя на второй год останется.

– Насколько я помню, в Шереметьеве есть почта.

– Ну!

– Отправь текст бандеролью, пиши адрес.

– От тебя офигеть можно! – вскинулась Алина. – Диктуй скорей!

После разговора я опять высунулась в окно и поинтересовалась:

– Эй, Львиное Сердце, ну-ка припомни, у какого выхода ты встречал Алину?

– У того, где ты сказала! – крикнул Кирюша. – Вышел из последнего вагона!

– Но к рынку надо ехать в первом!

– При чем тут рынок? – изумился Кирка. – Ты сказала, встретишь Алину у колонн, только не иди к рынку.

Я закрыла окно и в растерянности села на диван. Так, все понятно. Кирюшка, как всегда, напутал, а незнакомая женщина ошиблась. Интересно, сколько подростков было там сегодня в голубых джинсах, футболках с надписью «Адидас» и бейсболках? И у скольких москвичей в гардеробе болтается коричневая юбка из марлевки, сделанная в Индии? У меня и у Кати есть такие, да на улице каждая пятая женщина носит нынешним жарким летом этот замечательно дешевый прикид. А поскольку юбочка имеет цвет молочного шоколада, то к ней изумительно подходит вся гамма солнечных тонов: от светлого беж до насыщенного оранжевого. А Кирюшка не слишком разбирается в оттенках, ему, честно говоря, все равно – колер топленого молока или окрас перезрелого лимона. И ту, и другую вещь он, не мудрствуя лукаво, назовет желтой.

Таким образом, можно считать, я разобралась, почему произошел этот инцидент. Но дама окликнула мальчика по имени, сказала: «Ричард!»

Вот уж странно, так странно! Ладно бы дело происходило в Лондоне, а не в Москве! У вас есть хоть один знакомый Ричард? У меня нет. Ну не ходят Ричарды стаями по московским улицам, хотя, наверное, кто-то из наших сограждан все же носит это славное королевское имя.

Я опять высунулась в окно и заорала:

– Эй, парень!

Кирюша хмыкнул:

– Ты мне, Лампа?

– Тебе. Почему ты отозвался на имя Ричард, неужели не удивился?

– Нет, – преспокойно заявил мальчишка, – я подумал, что ты сообщила этой Алине, как меня теперь зовут!

Вновь зазвонил телефон. Ну вот, опять небось Комарова. Почта не работает, или бумажку с адресом потеряла! Но это оказался Дима Ковалев.

– Слышь, Романова, завтра никуда не едем.

– Почему?

– Свадьба отменяется, жених с невестой переругались, и все, прошла любовь, завяли помидоры.

Жаль, конечно, терять заработок, но отдохнуть тоже не помешает, тем более что погода, кажется, установилась. Завтра вытащу шезлонг в сад и устроюсь там со всевозможным комфортом.

Прошла неделя абсолютного безделья. Лето – мертвый сезон. Никаких презентаций, праздников и тусовок не устраивается. Народ массово отъезжает на дачи и на побережья теплых морей. Свадьбы, конечно, играют, но в эту семидневку молодожены пригласили другие ансамбли. Мы находились в творческом простое.

Често говоря, я была рада. В моем понимании отличный отдых – это удобное кресло, штук двадцать новых детективов, коробочка шоколадных конфет и чашечка чая, желательно цейлонского, крупнолистового. Я даже не поленилась съездить в Москву и купить там последние новинки. Словом, с понедельника до субботы я бездумно провалялась в шезлонге, в тенечке под раскидистой елью. Съела больше килограмма грильяжа и прочитала Маринину, Полякову, Серову и Корнилову. Разленилась до такой степени, что не готовила детям обед, не стирала и ни разу не вспомнила о пылесосе. Впрочем, и Лизавета, и Кирюшка, ошалев от немилосердной жары, не требовали горячей еды днем, а вечером мы прекрасно обходились салатом. К слову сказать, ребята помирились, и Кирка забыл про Ричарда.

В субботу около шести вечера, когда раскаленное солнце переместилось за крышу нашего дома, Лиза вытащила шланг и начала поливать огород. Только не подумайте, что у нас рядами растет ароматная клубника и шпалерами стоят ягодные кустарники. Ничего подобного, талант огородника отсутствует у меня напрочь, поэтому возле гаража вскопаны две хилые грядки, где редкими кустиками кучкуются укроп, петрушка и кинза. Больше нет ничего. Сначала Лиза старательно лила воду на чахлые растения, потом направила струю на Кирюшку. Мальчик мигом приволок из гаража второй шланг, и началась водная баталия.

Мокрые собаки носились по грядкам, круша укроп. Я оторвалась от Марининой, увидела, что «урожай» погиб, и снова уткнулась в книгу. Подумаешь, у магазина день-деньской сидят местные жители и торгуют зеленью, редисом и семечками. Было лень не то что шевелиться, даже разговаривать.

Уничтожив посевы и измазав собак, дети сочли процедуру полива законченной, побросали шланги и унеслись в дом. Я слышала, как они ругаются около трехлитровой банки молока, доставленной молочницей Надей. Каждому хотелось отхлебнуть верхний слой жирных, нежных сливок.

– Эй, Лампа, к телефону! – заорал Кирюшка.

Надо же, а я даже не услышала звонка.

– Давай, Романова, заводи «Ямаху», – прохрипел Ванька Лыков, – завтра в одиннадцать у Митинского кладбища.

– Где?

– В Митине, на погосте.

– Зачем?

– Что значит зачем? Нас на похороны позвали!

– Да ну?! И что мы там делать будем?

– На лыжах кататься, ты от жары совсем очумела? Играть.

– Что? «Мурку»?

– Нет, конечно. «Реквием» Моцарта могешь?

– Могу, естественно, но как-то странно.

– Ничего особенного, просто до сих пор такие заказы не попадались. Значитца, так. В одиннадцать лабухаем у могилки, потом на поминках. Обещали тысячу баксов заплатить.

На следующий день я изнывала от зноя у ворот Митинского кладбища. Наконец из-за поворота вынырнул темно-зеленый «Мерседес» Димки Ковалева. Автомобиль у него замечательный, выпущен в начале 80-х и едет, дребезжа всеми внутренностями. Честно говоря, я побаиваюсь с ним кататься. У дедушки «шестисотого» «мерса» постоянно что-то отваливается, а Димка еще гонит как ненормальный по шоссе. Правда, Ванькина тачка, темно-красная «девятка», еще хуже. Двери у нее не открываются, «дворники» не работают, а правое крыло проржавело почти насквозь. Но я стараюсь сесть в лыковскую «девятку», он едет по крайней мере тихо и старательно соблюдает правила движения.

– Эй, Романова! – заорал Ванька. – Возьми Марфуту!

«Марфутой» Лыков зовет саксофон. Я схватила черный футляр и поинтересовалась:

– А розетка, интересно, на кладбище есть?

– Ага, – заржал Димка, – обожаю тебя, Романова, за светлый ум. Из каждой могилы торчит такая пластмассовая беленькая штучка с дырочками, сунешь штепсель и давай, бацай.

– Ну надо же, – удивилась я, – зачем на могилках розетки?

– Чтобы жмурики могли плеер включать, – спокойно пояснил Ванька.

– Прекрати! – рявкнул Димка. – А ты, Романова, не идиотничай, нет на погосте электричества.

– А играть как?

– Да у них место сразу за административным корпусом, из конторы шнур протянем.

Через полчаса мы подключились, настроились и стали поджидать клиента. Наконец появилась большая толпа.

– О, – буркнул Димка, – они! Давай, ребята, с соответствующим моменту настроением и выражением на лице.

Мы принялись измываться над Моцартом. Хорошо, что он никогда не узнает о трех дураках, исполняющих «Реквием» при помощи гитары, сакса и синтезатора.

Гроб, отчего-то закрытый, установили возле зияющей ямы. Родственники всхлипывали, среди них было довольно много женщин, закутанных с ног до головы в черное, и детей, непонимающе таращившихся на диковинную процедуру.

Ясное солнце освещало мрачное действо. Звучали дежурные слова: «трагически ушел», «полный сил», «удивительный человек». В перерыве между выступлениями мы делали «музыкальную паузу». У тех, кто пришел проститься с покойным, то и дело трещали мобильники и пищали пейджеры. Наконец роскошный гроб из красного дерева плавно, при помощи специальной машинки опустили в могилу. Мы гремели как ненормальные. Над присутствующими носилась с громким карканьем огромная стая ворон. Очевидно, главные птицы Москвы не любили Моцарта, а может, им не нравилась наша более чем оригинальная обработка.

Потом двое на диво трезвых могильщиков ловко и споро сформировали холм, обложили его шикарными венками и букетами, воткнули в изголовье большой портрет и табличку.

Я сначала прочитала надпись, сделанную золотом: «Славин Вячеслав Сергеевич, 1940–2000 гг.», потом перевела взгляд на фотографию и чуть не упала на «Ямаху». На меня смотрело полное, чуть одутловатое лицо с внимательными карими глазами и капризно оттопыренной нижней губой. Уголки рта слегка загибались вниз. Точь-в-точь такой же снимок, только намного меньших размеров, лежал сейчас у меня в спальне на даче.