Гатчинский бес

* * *

«Военные приключения»_R является зарегистрированным товарным знаком, владельцем которого выступает ООО «Издательство „Вече“». Согласно действующему законодательству без согласования с издательством использование данного товарного знака третьими лицами категорически запрещается.

© Домовец А. Г., 2019

© ООО «„Издательство „Вече“», 2019

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2019

Пролог

Народовольцы между собой называли Желябова машиной – и напрасно. Сух и методичен, предпочитает простые линейные решения, равнодушен к своей и чужой боли – все так. Но при этом чертовски изобретателен во всем, что касается главной цели партии. Убийства царя… И теперь, 21 февраля 1881 года, он излагал собеседникам новый план.

– Пять покушений провалились, – негромко говорил он, обращаясь к Перовской и Кибальчичу. – Пять! В том числе два наших… Гибли товарищи, впустую растрачивались усилия и деньги. И где гарантия, что первого марта на Екатерининском канале мы наконец своего добьемся?

Кибальчич пожал плечами.

– За бомбы я ручаюсь, – спокойно сказал он, помешивая ложечкой чай.

– А я ручаюсь за Рысакова, – добавила Перовская, не глядя на Желябова.

Коренастый, в мятом пиджаке, с вечно взъерошенной бородой, скрывавшей мягкий округлый подбородок, он был ей неприятен. И если Софья спала с ним, то лишь потому, что товарищу по партии отказывать нельзя. Этика! Неписаная, однако действенная и реальная. В партии все общее: деньги, оружие, женщины…

Желябов исподлобья оглядел собеседников.

– Будет запасной вариант, – сказал он.

– Что значит «запасной»? – тут же спросил Кибальчич.

– Рядом с Рысаковым поставим Гриневицкого, – пояснил Желябов. – Предположим, бомба не взорвется или Александр уцелеет. Вот тогда Игнатий добьет. Будем работать наверняка. Честь партии требует, чтобы царь был убит!

Кибальчич внутренне усмехнулся. Запасной вариант он и сам держал в голове. В своих бомбах он был уверен, однако перестраховка не повредит. Инженер по профессии и складу ума, он привык рассчитывать варианты. На этот раз императору не уцелеть. Лично против Александра Кибальчич ничего не имел. Он просто был уверен, что царская власть себя изжила, вот и все. И если она сойдет с исторической авансцены под взрывы и вспышки, если захлебнется своей кровью и подавится ошметками собственной плоти, – значит, так тому и быть. А он, инженер Кибальчич, выполнит миссию акушера, принимающего новую жизнь через боль, страдание, нечистоты…

Еще с час они говорили про Гриневицкого с Рысаковым, обсуждали мелкие пункты. Потом Перовская и Кибальчич засобирались. Ну и на здоровье… Желябов ревностью не страдал. Он знал, что Софья спит не только с ним, но и с Николаем. И что теперь? Устраивать сцены? Чушь. Во-первых, худосочная Перовская его не волновала. Иногда бунтовала физиология, это верно, все живые люди, а Софья всегда была под рукой. Но главное, Желябов однажды и навсегда влюбился совсем в другую женщину. Звали ее – Революция.

Он бредил ею. Он взахлеб читал про Дантона, Робеспьера и Марата. Он обливался слезами восторга над описанием гильотины, пресекшей земной путь Людовика Шестнадцатого. Уничтожив императора, он распахнет для России дверь, за которой откроется новый путь, новая жизнь, новые возможности. И когда-нибудь его за это благословят… И если ради этого надо переступить через труп Александра, – переступит, и думать не о чем.

Однако, при всей внутренней экзальтированности, Желябов оставался вполне практичным человеком. Он крепко держал партию в руках, хорошо считал ее деньги… Нет денег – нет и партии, это он понимал. Хотя что называть партией? На всю бескрайнюю Россию есть лишь несколько сот якобинцев, присягнувших «Народной воле». Много это или мало? Желябов считал, что достаточно. Ему был нужен лишь Кибальчич с его бомбами да боевики вроде Михайлова или Рысакова. Все остальные – так, подсобный материал, фундамент, на котором стоит он, Желябов.

Но и самым доверенным – Кибальчичу, Перовской – он не рассказывал о человеке по имени Виктор, которого считал своим личным резервом, страховкой партии на случай провала.

Желябов этого человека… ну, не то что боялся… но побаивался. Страх пришел, когда Виктор, прикрывая отход с конспиративной квартиры, придушил случайного прохожего. Точнее, голыми руками свернул тому шею, как цыпленку. «Зачем»? – потрясенно спросил Желябов. Виктор пожал плечами. «А если шпик»? – ответил он вопросом на вопрос. Глядя на случайный труп (и пискнуть не успел), Желябов подумал, что, собственно говоря, о Викторе ничего не знает. Однажды пришел сам, сказался готовым на все и предъявил свои способности. Материалист Желябов даже не представлял, что такое возможно…

– Зачем мы тебе нужны? – только и спросил, прокашлявшись. С такими навыками человек сам себе армия…

Виктор посмотрел исподлобья.

– А чтобы наверняка, – сказал он. – У вас какая-никакая организация, а я один…

– Как ты о нас узнал?

Виктор хмыкнул.

– О вас только ленивый не знает, – равнодушно сказал он. – Куда только полиция смотрит… Вот ты! – Он ткнул Желябова в грудь – неожиданно и больно. – Желябов Андрей Михайлович, мещанин, состоишь на учете в Никольском околотке, вероисповедания православного, не женат, в предосудительном не замечен… пока.

Желябов собрался с мыслями.

– Чего ты хочешь? – спросил он наконец. Парень очень походил на провокатора. Правда, невероятные способности…

– Мне с вами по пути, – твердо сказал Виктор. – Вот с тобой по пути. Ты мужик правильный. Это ничего, что вокруг профурсетки вьются. Они для тебя пыль. Главное, – ты хочешь убить царя. – Он посунулся к бледному лицу Желябова. – И я хочу. Вместе мы сделаем.

Он так и сказал – «сделаем». Жестоко и спокойно сказал.

Желябов взял себя в руки.

– Связь будешь держать только со мной, – твердо произнес он. – Где ты живешь?..

В тот вечер условились о способах связи, и партия, сама того не подозревая, пополнилась новым членом…

Проводив Кибальчича с Перовской (бурной ночи, товарищи!), Желябов проветрил квартиру и поставил самовар. Усмехнувшись, достал из ящика стола револьвер и сунул во внутренний карман куртки. К решительному разговору все было готово. Виктору, конечно, он, Желябов, не по зубам. И все-таки… да, побаивался. В этом человеке ощущалось что-то темное, непонятное, пугающее. Что-то метафизическое. Было бы чертовски интересно посмотреть на его родителей…

Виктор пришел точно в девять вечера, как и договаривались. Снимая пальто в мелких снежинках (усы и подусники в ледяных бриллиантиках), коротко оглянулся и поморщился.

– От кого хочешь отстреливаться? – спросил насмешливо, кивая на оттопыренный карман куртки.

– От тебя, вестимо, – спокойно сказал Желябов.

Виктор зевнул.

– Ну, и зря, – скучно сказал он. – Мы же с тобой сразу договорились, что каверз друг другу чинить не будем. Знаю, что боишься меня… и глупо. Одно дело делаем.

– Ты бы еще объяснил, откуда такой взялся, – пробормотал Желябов. Говорил он это не раз, и всякий раз Виктор только отмахивался.

За чаем Желябов коротко изложил план покушения.

– Дельно, – сумрачно оценил Виктор. – Но почему этот босяк Рысаков? Ты мне обещал…

– Даже не думай, – твердо сказал Желябов. – У тебя другая роль.

– То есть?

– Твое дело поважнее будет. И не спорь, слушай меня…

Желябов с удовольствием чуть ли не впервые за год общения обнаружил, что Виктор способен удивляться. Вон даже бакенбарды ерошить начал, смотрит с недоумением… Желябов приблизил лицо к лицу и продолжал негромко:

– Все должно получиться, слышишь? И все получится. Александру не жить. А вот жить ли после этого партии… не знаю. Просто не знаю. Армия, полиция, жандармерия – все ловить нас кинутся. Встанет ли народ, защитит ли нас? Не уверен. Народ быдло… я знаю. Мерзкое болотное быдло.

– Согласен, – так же негромко откликнулся Виктор.

– И получается, что дело останется незавершенным, – продолжал Желябов. Он сам себе в этот миг нравился: спокойный, властный, всезнающий. Пророк. – Я, может быть, революции не увижу. Но она будет, непременно будет. И если я чего-то не успею, доделаешь ты.

Виктор отодвинулся и внимательно посмотрел на Желябова.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он.

– А вот что…

Желябов поднялся и, разминая ноги, прошелся по кухне. Мельком подумал, что решать мировые проблемы на кухне – исконная русская традиция. Усмехнулся.

– Ты мне нравишься, – наконец сказал он, присаживаясь. («Это намек?» – хмыкнул Виктор.) – Не зубоскаль… Ты человек твердый. Кому я могу оставить партию? Кибальчичу? Он, кроме своей химии, ничем не интересуется. Перовской? Баба, она и есть баба. Кому? Истеричке Засулич? Ну, есть еще кое-какие люди, но именно что «кое-какие»… Если завтра со мной что-то случится, кто сделает дело? Кто Россию вздыбит?

Виктор слушал, прищуря глаза, и понимал, что у Желябова ярко выраженная мания величия. Надо же – вздыбить Россию… Его личные планы были не в пример скромнее. Он хотел убить императора – и только. Были на то свои причины. Однако партия – пусть немногочисленная – это кое-что. На дороге не валяется. И если Желябов, предчувствуя провал, хочет подстраховаться, то он, Виктор, ему в этом поможет. Весь мир взорвать, конечно, не получится. Но хотя бы эту ненавистную, грязную, Богом проклятую Россию…

– Можешь на меня рассчитывать, – спокойно сказал он. – Однако как ты себе это представляешь? В партии меня не знают, я всегда контактировал только с тобой…

Желябов вышел в комнату и вернулся, держа сложенную пополам тетрадку.

– Возьми, – буднично сказал он. – Это список членов партии. Каждый откликается на пароль. Это мой личный пароль. Тебя будут слушаться.

– Что за пароль? – спросил Виктор.

Желябов сказал – на ухо. Виктор высоко поднял брови.

– Вот как… – протянул он.

– Нравится? – спросил Желябов, скалясь. – Вот еще…

Он протянул Виктору мелко исписанный лист бумаги.

– Мы не бедные, – сухо сказал он. – Деньги у нас есть. Пожертвования, эксы и вообще… Это номера счетов в Петербургском кредитном обществе, в филиале Швейцарского банка, во французском «Кредит женераль». Разберешься, не маленький.

– И ты мне все это отдаешь? – спросил Виктор после паузы, пряча лист в карман.

Желябов молчал долго. Долго-долго. А потом вдруг засмеялся.

– Слушай, а давай водки выпьем? – предложил он. – Что мы все чай да чай…

Достав бутылку казенной, налил два стакана, разломил черствый калач и выложил револьвер.

– Это закуска? – хмуро спросил Виктор.

– Это предупреждение, – почти весело сказал Желябов, и мелькнуло у него в глазах что-то сумасшедшее. – Я тебе сейчас отдал… Да я тебе сейчас отдал все: и людей, и деньги. Всю партию отдал. Я нищ!

Последние слова он проговорил совсем лихорадочно. «А ты, брат, истерик», – подумал Виктор и вслух произнес:

– Вообще-то я не напрашивался.

– А это неважно, – сказал Желябов, тихо смеясь. – Заруби на носу: отныне партия на тебе. Она пока ничего не знает, но она уже на тебе. Может, конечно, все еще и сложится. Может, через месяц власть рухнет, и я возглавлю правительство. А может, на гильотину пойду…

– На виселицу, – поправил Виктор, не глядя на Желябова. – В России нет гильотины.

– Заткнись… И запомни: этот Александр – мой. А следующего, если у меня ничего не выйдет, прикончишь ты. – Желябов залпом опрокинул стакан и уже спокойно добавил: – Ты сможешь. Поклянись, что все сделаешь. Слышишь? Поклянись! Или… – Он взялся за револьвер.

Виктор поднялся. Пафос он не переносил ни в каком виде. И вид взъерошенного бледного Желябова с оружием в пляшущей руке был ему неприятен. Ну, надо же: «Возглавлю правительство»… Уже не в первый раз Виктор подумал, что никакого серьезного осмысления ситуации у террористов не было. Да, пожалуй, и быть не могло. Ну откуда, скажите на милость, в умишке разночинца-народовольца сложится система управления огромной страной? Они мужественно суетились, они конспиративно шептались о борьбе за счастье народа и время от времени кого-то убивали во имя этого счастья… Их сила была лишь в том, что они действительно не боялись умирать. Жизнь их не баловала, и они ею не дорожили. И уж тем более не дорожили чужими жизнями.

– Не подведу, – наконец бросил Виктор и направился в прихожую. На него неожиданно упало целое наследство. Предстояло подумать, что с этим делать.

Провожая гостя, Желябов вдруг придержал за рукав и с неловкой улыбкой спросил:

– Ну, может, хоть сейчас объяснишь, откуда такой взялся? С какой звезды упал?

Виктор слегка улыбнулся.

– Звезда местная, российская, – почти весело сказал он. – Да не переживай ты так, все будет хорошо…

Через девять дней императора Александра Второго взорвали.

Через месяц Виктор стоял в толпе на Сенатской площади и смотрел, как вешают Желябова, Кибальчича, Перовскую… Черные башлыки на головах скрывали искаженные лица и вывалившиеся языки, из-под висельных балахонов торчали судорожно дергающиеся ноги. Некрасивое зрелище.

– Паскуды, – тяжело сказал вдруг стоящий рядом бородатый человек в сермяжном кафтане. – Какие паскуды, прости Господи… Трижды повесить, и то мало. Отца нашего убили.

Он яростно сплюнул. Виктор не сразу понял, что бородач имел в виду императора.

– Да уж, – пробормотал он и начал пробираться сквозь толпу.

В тот вечер он долго стоял на Гребном канале. От Невы тянуло сыростью, хотя вечер был теплый. Кутаясь в пальто, Виктор соображал, что делать дальше. В конце концов, он достал тетрадку Желябова, порвал в мелкие клочья и бросил в реку.

Пожалуй, партия ему не нужна. Он сам себе партия. А за «Народную волю» сейчас возьмутся так, что держаться от нее надо подальше.

Зато партийная касса очень даже пригодится. Убить императора – дело непростое, дорогостоящее…

Глава первая

Отставной гусарский поручик Сергей Васильевич Белозеров имел от роду двадцать пять лет и был прирожденным воякой. Прежде всего, знатно рубился на саблях. Стрелял так, что полковой командир ставил в пример всему личному составу. И, наконец, ни черта не боялся. Покойный батюшка, офицер Крымской войны, раз и навсегда, еще в кадетской юности Сергея, доступно объяснил, что двум смертям не бывать, а одной не миновать. Для офицера же смерть за Отечество – участь наидостойнейшая. На земле будут помнить, на небе зачтется… Так чего трусить? Сергей и не трусил. В любом обществе держался с достоинством и на маневрах всегда рвался вперед, рискуя даже сломать конный строй.

Больше всего на свете поручик Белозеров любил женщин и лошадей. Целуя кареглазую кобылу Фиалку в бархатную теплую морду, он был счастлив. Впрочем, впиваясь в сочные губы купеческой вдовы Феодоры Спиридоновны Подопригоры, он радовался тоже… Лошади и женщины отвечали ему полной взаимностью. Да и как не любить высокого широкоплечего молодца с пышными усами и густой пшеничной шевелюрой? С большими синими глазами, смотрящими на мир открыто и весело? Красавцем его, может, никто бы и не назвал, но в грубоватом лице, отмеченном добротой и хитринкой, было нечто, заставлявшее мужчин завидовать, а женщин вздыхать.

Как же получилось, спросите вы, что такой многообещающий гусар вышел в отставку, толком и не послужив? Двадцать пять лет, предрасцветная пора жизни, – а мундир с поникшими эполетами уж пылится в гардеробной…

Собственно, из-за мундира-то все и получилось.

Дело было нашумевшее. Молодой император Александр Третий по неопытности вручил бразды военного министерства недалекому Ванновскому. Опьяненный высочайшим доверием почтенный генерал с ходу замахнулся на реформу. Известно же, в России хлебом не корми, дай что-нибудь улучшить… Нельзя сказать, что все в его действиях было глупо. Крымская и турецкая войны обнажили тучу проблем, и с армией предстояло работать не покладая рук. Однако начали, как водится, не с того.

Сначала переделали уланские и гусарские полки просто в драгунские. Вот как в Америке, где недавно завершилась война за независимость (а опыт этой войны Ванновский просто боготворил). Затем гусар заставили заниматься строевой подготовкой, объяснив, что лошадь – это лишь тягловая единица, а вовсе не душа кавалерии. И венец всего – запретили красивые, овеянные славой, воспетые Давыдовым и Пушкиным кавалерийские мундиры. Отныне бывшим уланам и гусарам предстояло нести службу в кафтанах и армяках, столь же неудобных, сколь и нелепых. «Я гусар, а не конюх», – дерзко написал генерал-инспектору кавалерии Сухотину командир Киевского гусарского полка Вяземский. Одновременно он подал прошение об отставке. Следом подали в отставку все офицеры. Подчеркнем: все, от ротмистров до прапорщиков. Надо ли говорить, что в числе смутьянов оказался и наш Белозеров… Полк с двухвековой историей впору было расформировывать!

Скандал вышел до небес. Рассказывают, что узнавший о массовой отставке Александр аж побелел. «Это бунт?» – тихо спросил он военного министра. Тот разводил руками и что-то блеял о непотребном своеволии русских янычар. Все отставки, разумеется, были приняты. А каждому из отставников Александр лично распорядился выдать волчий билет без права ношения мундира…

Вот так и вышло, что в двадцать пять лет примерный выпускник Николаевского кавалерийского училища, досрочно удостоенный звания поручика, Сергей Васильевич Белозеров разом лишился службы, жалованья, любимой Фиалки, Феодоры Спиридоновны… да, собственно, лишился всего. Хотя нет: купеческая вдова очень даже не возражала продолжить отношения и даже сулила Белозерову в случае честной женитьбы кроме своего белого тела – большой дом в городе Василькове, где квартировал полк, дом в Киеве на Крещатике, три бойко торгующих магазина и недурной капиталец. Но, как известно, гусары за любовь денег не берут. И вообще это отдельная история…

К тому же в киевском жандармском управлении Белозерову настоятельно посоветовали немедля уехать и поселиться от греха подальше где-нибудь еще, – уж очень император изволил разгневаться. Что тут поделаешь? О сломанной военной карьере Сергей Васильевич жалеть себе запретил, – гордость не позволяла. А вот родная казарма, конный строй и остро поблескивающие шашки в сильных руках боевых товарищей по ночам снились, да еще как… Главное же, – не было никакого понимания, как жить дальше и чем заниматься.

Город Васильков и Киевскую губернию он покинул и вернулся в родное село Непрядвино Тамбовской губернии, где на сельском погосте уже лет пять как упокоились отец с матерью – местные помещики из небогатых. Старшая сестра Варвара, конечно, брату была рада. Однако в ее ветшающем доме с утра до ночи куролесил пьющий горькую муж, да по пыльному тесному двору бесперечь, наперегонки с утятами и цыплятами, мельтешили племянники и племянницы – пять сорванцов мал-мала меньше. В общем, не жизнь… И затосковал бы Сергей Васильевич, когда бы не умная сестра.

Как-то вечером присела она рядом с невеселым братцем, укрутила керосиновую лампу (экономить приходилось на всем) и спросила, помнит ли он Кирилла Иваныча, двоюродного отцовского брата. Их, стало быть, двоюродного дядю. Сергей честно признался, что почти запамятовал. Сестра объяснила, что запамятовал совершенно зря. Потому что Кирилл Иваныч сделал большую карьеру, служит в Питере у самого Победоносцева, и обер-прокурор Святейшего синода очень его жалует.

– Кирилл Иваныч, Сереженька, хоть и в хорошие чины вышел, да родню помнит, – рассказывала Варвара, опершись подбородком на ладонь. – В прошлом годе письмо прислал, расспрашивал, как живем, не надо ли чего. Хотела ему сдуру пожаловаться, что достаток уж больно мал, да, слава богу, передумала. У него, чай, своих забот хватает. А теперь вот две недели назад написала ему. Так, мол, и так, племянник ваш двоюродный Сережа Белозеров оказался не у дел. Все ему расписала: что ты в отставку подал из гордости своей заодно с товарищами, что голова и сила в тебе есть, что образование получил военное и нельзя ли тебя куда-нибудь устроить. Все же не чужой ты ему.

– И что? – спросил слегка обалдевший от неожиданности Сергей.

– А вот что… – С этими словами она достала из-под кофты узкий белый конверт. – Сегодня днем нарочный с уезда привез. Я у него и в квитанции расписалась. Говорю же тебе, большой человек стал Кирилл Иваныч. Читай, про тебя там…

Сергей машинально взял согретый на сестриной груди конверт, вынул исписанные листы плотной веленевой бумаги палевого оттенка. Однако… Семьдесят копеек за пачку, не меньше, – Феодора Спиридоновна для заказчиков такую же специально выписывала из столицы, а туда везли из Германии. Сверху конверта было написано «Варваре Васильевне Клюшиной, в собственный дом в селе Непрядвино Тамбовской губернии». Внизу значилось «К. И. Ладейников, присутствие Святейшего Правительствующего Синода, Сенатская площадь, Санкт-Петербург». Почерк был крупный, острый, твердый. Невольно сглотнув, Сергей развернул письмо и приступил к чтению.

«Здравствуй, Варвара, – писал Кирилл Иванович. – Весточку твою получить был рад. А вот за Сергея не радуюсь. Я про него все знаю, скандал вышел изрядный. Сплошная дурость, и ничего более. Выступать против министра – статочное ли дело? Хорошо или плохо придумано в части смены мундиров и переименования полков – не Сергеева ума это дело. Его дело служить Отечеству, а не бунтовать. Если каждый обер-офицер начнет характер выказывать, этак никаких устоев не хватит. Государь изволил разгневаться, а значит, на дальнейшей службе можно ставить полный крест…»

Сергей крепко потер лоб. Насчет креста он и сам понимал, дядя просто подтвердил его догадку. И что теперь? В хлебопашцы идти?

«Тем не менее я тут насчет него подумал и, может быть, что-то сумею подыскать, – писал Кирилл Иванович. – Пусть приезжает ко мне в столицу. Я каждый день, кроме воскресенья, в присутствии, с десяти утра и до четырех вечера. Есть ли у него деньги на дорогу? Прилагаю пятьдесят рублей. Дай ему прочитать это письмо, пусть не теряет времени. Жду через неделю, не позже. Может понадобиться.

Теперь о тебе. Навел я справки в вашей губернской управе и выяснил, что муж твой Семен Гордеевич крепко пьет и не хочет заниматься никаким делом. Это плохо. Прилагаю для него специальную записку. Передай, не распечатывая. Пусть почитает, авось за ум возьмется. А коли нет, коли продолжит пьянствовать и, паче того, станет на тебя и детей руку поднимать, упеку так, что мало не покажется.

Скучаю по нашим местам. Больше двадцати лет не был – пролетели в трудах и не заметил, как. Если получится, в конце года приеду в Непрядвино, отеческим могилам поклонюсь. И к Василию с Павлиной непременно наведаюсь. Ваши с Сергеем отец и мать мне как родные были, сама знаешь. А еще прилагаю сто рублей для тебя. Ты в Павлину удалась, – гордая, для себя ничего не попросишь. Живется же тебе, догадываюсь, несладко. И деньги в хозяйстве пригодятся.

На этом заканчиваю. Жду Сергея в столице. Деток от меня обними и отцу Никодиму кланяйся, если жив еще, – помню его хорошо. Пусть напишет, что ему для церкви надо. Помогу.

Твой дядя…»

Далее следовала витиеватая начальственная подпись.

Ай да Кирилл Иванович…

Судя по письму, карьера у дяди и впрямь задалась. Ведь привычка распоряжаться людьми и деньгами свойственна персонам высокопоставленным. Вновь перечитав послание, Сергей отметил властный тон и категорические характеристики, сквозь которые, впрочем, пробивались родственные нотки. И если действительный статский советник Ладейников озаботится судьбой двоюродного племянника, то фортуна к отставнику очень даже может повернуться лицом. Вот бы, а?..

Пока Сергей собирался с мыслями, Варвара достала из кармана кофты и аккуратно выложила на стол маленькую стопку десятирублевых ассигнаций.

– Это тебе на дорогу от Кирилла Иваныча, – напомнила она.

Сергей решительно замотал головой. Министерство с бывшим гусаром рассчиталось сполна. Выплатили и за должность, и за звание, и кормовые, и квартирные… Расстались хоть и плохо, но по-честному. Так что карман пока что не пустовал. А вот Варваре деньги нужны самой. Для деревни пятьдесят рублей даже не деньги – деньжищи. Маняшу с Дуняшей приоденет, Даньке букварь с картинками справит, Петьке с Ванькой игрушек прикупит… Себе новое платье-другое сообразит. Нестарая же еще, сестра-то, в девушках просто красавицей была, веселая и заводная. Сколько женихов пороги обивали… Где это все теперь? Ходит в темном и ношеном, горбится, лицо до срока покрылось морщинами. Правда, с таким мужем что ж удивляться… Сергей жалеючи взял сестру за руку.

– Деньги, Варенька, оставь себе, – негромко сказал он. – У тебя вон пятеро по лавкам. До Санкт-Петербурга доберусь, а там будет видно. Ты мне лучше скажи, – добавил он, в замешательстве ероша усы, – зачем я могу дяде понадобиться. Где Синод с церквями и где гусар? То есть поеду, само собой, надо чем-то заняться, но уж больно странно…

Варвара не стала спорить – убрала ассигнации. Благодарно погладила брата по русой голове. Вздохнув и понизив голос, произнесла:

– Зачем и почему – тут я ничего тебе не скажу, не знаю. Только сдается мне, что дядя наш у Константина Петровича Победоносцева – человек доверенный. А Константин Петрович, сказывают, хоть и обер-прокурор Синода, но не только церквями занимается. Уж очень тесно к царю-батюшке приближен…