Поход к двум водопадам

© Доцук Д. С., 2017

© Рыбаков А., оформление серии, 2011

© Клименко Н. А., иллюстрации, 2017

© Макет. АО «Издательство «Детская литература», 2017

* * *

О Конкурсе

Первый Конкурс Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков был объявлен в ноябре 2007 года по инициативе Российского Фонда Культуры и Совета по детской книге России. Тогда Конкурс задумывался как разовый проект, как подарок, приуроченный к 95-летию Сергея Михалкова и 40-летию возглавляемой им Российской национальной секции в Международном совете по детской книге. В качестве девиза была выбрана фраза классика: «Просто поговорим о жизни. Я расскажу тебе, что это такое». Сам Михалков стал почетным председателем жюри Конкурса, а возглавила работу жюри известная детская писательница Ирина Токмакова.

В августе 2009 года С. В. Михалков ушел из жизни. В память о нем было решено проводить конкурсы регулярно, каждые два года, что происходит до настоящего времени. Второй Конкурс был объявлен в октябре 2009 года. Тогда же был выбран и постоянный девиз. Им стало выражение Сергея Михалкова: «Сегодня – дети, завтра – народ». В 2011 году прошел третий Конкурс, на котором рассматривалось более 600 рукописей: повестей, рассказов, стихотворных произведений. В 2013 году в четвертом Конкурсе участвовало более 300 авторов. В 2016 году были объявлены победители пятого Конкурса.

Отправить свою рукопись на Конкурс может любой совершеннолетний автор, пишущий для подростков на русском языке. Судят присланные произведения два состава жюри: взрослое и детское, состоящее из 12 подростков в возрасте от 12 до 16 лет. Лауреатами становятся 13 авторов лучших работ. Три лауреата Конкурса получают денежную премию.

Эти рукописи можно смело назвать показателем современного литературного процесса в его «подростковом секторе». Их отличает актуальность и острота тем (отношения в семье, поиск своего места в жизни, проблемы школы и улицы, человечность и равнодушие взрослых и детей и многие другие), жизнеутверждающие развязки, поддержание традиционных культурных и семейных ценностей. Центральной проблемой многих произведений является нравственный облик современного подростка.

В 2014 году издательство «Детская литература» начало выпуск серии книг «Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова». В ней публикуются произведения, вошедшие в шорт-листы конкурсов. Эти книги помогут читателям-подросткам открыть для себя новых современных талантливых авторов.

Книги серии нашли живой читательский отклик. Ими интересуются как подростки, так и родители, библиотекари. В 2015 году издательство «Детская литература» стало победителем ежегодного конкурса ассоциации книгоиздателей «Лучшие книги года 2014» в номинации «Лучшая книга для детей и юношества» именно за эту серию.

Поход к двум водопадам

Глава 1
Портрет Веры Варламовой

Раздался звонок – и оголодавший восьмой класс, побросав изложения Ирине Борисовне на стол, ринулся к дверям. У дверей свои правила: они выпускают строго по одному, но моих одноклассников это не останавливало, они напирали, толкались, шумели и трещали, наверстывая за перемену все то, о чем пришлось молчать на уроке.

Зяблик даже взглядом со мной не перекинулась: мы больше не дружили, вернее, это она со мной не дружила. Она теперь с Машей Русаковой и Ниной Щукиной, потому что с ними круче, чем со мной. Даже косу стала заплетать такую же, как у них, – ободком вокруг головы. Они, в общем, не возражали, чтобы Зяблик за ними бегала, в ней была своя польза: она хорошо училась, не надоедала и вела себя тихо – все-таки внучка завуча. Маленькая, юркая, с тонким голоском – вылитый зяблик.

Между Антоном и Трошей Копановым опять произошла стычка, но никто не обратил на это внимания. Привыкли.

У Антона было два несчастья: очки и астма. Троша придумал ему много прозвищ: Астмач, Туберкулез, Тубер, Дохлый… Он донимал его даже сильнее, чем Стёпкина, которого держал в роли ручной обезьянки. Но Стёпкина жалеть как-то не получалось, да он и рад был прислуживать.

Несмотря на маленький рост, Троша был коренастый и жилистый, с длинными перекачанными руками и какими-то слишком взрослыми для четырнадцатилетнего парня кулаками. Прямоугольное лицо он, как нарочно, вытягивал, придавая ему напряженное и враждебное выражение. В бледных голубых глазах всегда сквозила издевка. А на лоб свисали три светлых, каких-то детских завитка. Он их то и дело прятал под капюшон, а они все равно вылезали.

Копанов припечатал высокого Антона к доске, приставил к его горлу острый локоть и что-то угрожающе зашипел.

Изо всей школы одна Ирина Борисовна никак не могла привыкнуть к Троше. Она привстала и негромко, но с беспокойством спросила:

– Мальчики, что у вас случилось?

Трошу это всегда обезоруживало: другие учителя сразу начинали орать.

– Ничего, – буркнул он, отпустил Антона и нехотя скрылся в коридоре.

Антон поправил очки, одернул мятую клетчатую рубашку и виновато на меня посмотрел.

«Опять», – сказала я одними глазами.

Он пожал плечами: мол, ерунда, и ушел.

Мы с Ириной Борисовной переглянулись. Она опустила глаза и, как бы коря себя, качнула головой. Со вздохом собрала изложения в стопку и, выравнивая, постучала по столу.

– Садись ближе, Вер.

Я пересела, и мы достали коробочки с обедом. Мы уже привыкли обедать вместе, и я начинала забывать крикливую очередь за шоколадками в буфет и перекусы в компании Зяблика, вечно заглядывающейся на Щукину с Русаковой.

Ирину Борисовну многие учителя недолюбливали, считая слишком современной. Наверное, потому, что у нее был вкус в одежде и рыжая стрижка с косой челкой. Здо́рово смотрится, но как-то не по-учительски. В ней не было высокомерной строгости, как, например, у нашей математички Эммы Николаевны, наоборот, она с удовольствием поболтала бы с нами о чем угодно, только нашим девчонкам это было неинтересно.

К ней относились с подозрением еще и потому, что она была не как все. В тридцать девять лет ни семьи, ни детей, из домочадцев только французский бульдог, по кличке Пуаро, переехала к нам из крупного города, а почему – неизвестно. Ну кто поедет из миллионника в такую глушь? Никто о ней толком ничего не знал – вот и додумывали всякую ерунду.

Говорили, что из института, где она преподавала литературу, ее «попросили» из-за скандала личного характера: якобы она пыталась увести из семьи какого-то профессора. А Татьяна Юрьевна, Зябликина бабушка-завуч, сочинила историю в духе Анны Карениной: мол, Ирина Борисовна сбежала из семьи к молодому любовнику, который ее, разумеется, тут же бросил, и она, не выдержав позора, спряталась в нашем городишке. Ну-ну, еще чуть-чуть – и под поезд кинется.

Я же не видела в переезде Ирины Борисовны ничего удивительного: почему бы учительнице литературы не поселиться в городе, где давным-давно жила ее любимая писательница? К тому же Ирина Борисовна много лет сотрудничала с домом-музеем Веры Варламовой и написала о ней много статей.

Если кто-то и слышал про наш город, то только благодаря Вере Варламовой. И хотя бо́льшую часть жизни она прожила в Петербурге (переводила и писала сказки, основала школу для девочек, выпускала первую газету для девиц «Серебряные чернила», была знакома с Пушкиным и Жуковским, которые хвалили ее переводы), каждое лето возвращалась домой. В ее честь наш город даже переименовали в Варламов.

Портрет Веры Варламовой висел в кабинете русского языка и литературы. У нее был крупный нос, большие скулы, грубые мужские черты. Она больше походила на угрюмого мясника, чем на детскую писательницу. Но стоило прочитать ее сказки и повести, как она сразу переставала казаться насупившейся, сердитой и недовольной, просто выглядела задумчивой и погруженной в себя. Внутри же у нее творилось гораздо больше интересного, чем снаружи.

Мое лицо тоже казалось злым, когда я глубоко задумывалась, Зяблик мне про это постоянно говорила.

Вера – самое популярное имя в нашем городе. Только в моем классе было три Веры, но мне нравилось, что меня назвали в честь Веры Варламовой. Я ведь тоже писала рассказы и сказки. Правда, кроме бабушки и Ирины Борисовны, никому их не показывала.

Недавно я начала повесть о бедной девушке Маргарите, которая нанимается служанкой к богатой вдове, чтобы спасти от нищеты свою семью. А вдова оказалась ведьмой.

За обедом мы с Ириной Борисовной как раз обсуждали первую главу. Она показала мне свои пометки: кое-где проскакивали повторы, некоторые предложения были тяжеловаты, и смысл терялся под завалом слов. Такие вещи Ирина Борисовна видела сразу, как будто они были выделены маркером.

Мы стали разбивать длинные предложения на короткие, убирать лишние слова, думать, как сказать по-другому, по-новому. Ирина Борисовна могла бы сама написать не одну книгу, но ей больше нравилось редактировать. При доме-музее Веры Варламовой она этим и занималась – редактировала журнал «Серебряные чернила». В библиотеке я перечитала все выпуски, там печатали действительно хорошие рассказы настоящих писателей, и я втайне мечтала, что когда-нибудь тоже окажусь на этих страницах.

– Вот видишь, уже есть крепкие, уверенные фразы!

Я уловила, что сейчас будет какое-то «но», и заранее расстроилась. Наверное, что-то было не так с сюжетом (если уж совсем честно, история Маргариты сильно напоминала рассказ «Ведьма» Варламовой).

Ирина Борисовна все прочитала по глазам, чуть склонила голову набок и ободряюще улыбнулась:

– Вер, это совершенно естественно – следовать за теми, кто тебя вдохновляет. Я сама в школе и в институте только и делала, что писала продолжения повестей Варламовой. Это, кстати, отличное упражнение, чтобы набить руку! А еще можно взять известный сюжет и переиначить на свой лад.

Я кивнула, не поднимая глаз:

– Да, понятно, я перепишу.

– Давай попробуем вместе? Смотри: а что, если главной героиней сделать не бедную девушку, а саму ведьму? Как ведьма себя поведет?

Я сразу загорелась этой историей.

– Ну если она может украсть чужую красоту, то и другие качества захочет присвоить. Она может у всех в городке украсть какое-нибудь умение, а потом ей придется с этим разбираться!

– Видишь, уже интереснее! – похвалила Ирина Борисовна.

И мы, как это часто бывало, стали сочинять новую историю.

Посмеявшись над приключениями горе-ведьмы, я стала собираться.

С минуту Ирина Борисовна внимательно меня изучала, а потом предложила:

– Вер, а не хочешь написать что-нибудь о себе? О том, что тебя волнует, расстраивает, что бы ты хотела изменить. Можно в сказочной форме, даже лучше: многие проблемы выходят острее и ярче.

Я задумалась, но только для вида: не хватало еще сказки писать о своих проблемах! Кому интересно читать про моих одноклассников, про то, что Зяблик теперь меня в упор не видит? А Троша вообще не для печати. О нем даже сказать было стыдно, не то что писать. Если ему не удавалось потрогать девочку за коленку или сзади, значит, день прошел зря. А если прикрикнуть, чтобы не трогал, он устроит тебе неделю унижений: «Да кому ты нужна, овца тупорылая?» У него много любимых выражений: «Чо лыбишься, выдра лупоглазая?», «уродка с бородкой» и коронное – «тупица тупая». Хорошая выйдет сказка!

Слава богу, остальные мальчики себя так не вели, но все равно от них было мало толку: никто не рисковал поставить Трошу на место, они только смеялись над его выходками. Боялись, как бы им тоже не досталось.

– Я думала, сказки затем и пишут, чтобы забыть о проблемах, – заметила я.

– Правильно. Потому что сказка – это способ изменить мир к лучшему, добавить ему добра и справедливости. В той же «Ведьме» отшельница с помощью отражения в волшебном озере показывает людям свое истинное, красивое лицо. Для Варламовой сказки то самое волшебное озеро, способ показать людям себя настоящую.

Я невольно глянула на суровый портрет Варламовой. Ее и в самом деле будто заколдовали, отобрали красоту, но мысль о том, что ей удалось отыскать свое волшебное озеро, успокаивала.

– Хорошо, я попробую написать что-нибудь о себе.

– Молодец! Кстати, у тебя в четверг сколько уроков? У меня на седьмом одиннадцатый класс, начинаем Цветаеву. Приходи!

– Приду! У меня как раз перед репетицией «окно».

Глава 2
Сражение

Окна автобуса запотели от холода, но даже если растопить пальцем смотровое пятнышко, город в такую метель не видно. Февральская грязь брызгала из-под колес, Варламов казался пустым и заброшенным. Да так оно и было: в конце осени туристы забывали о нем до Майских праздников.

Я думала об Ирине Борисовне и ее задании.

Она мне не сразу понравилась. На первом занятии новая литераторша показалась несерьезной и чересчур веселой, полной противоположностью Людмилы Игоревны, нашей прежней учительницы, которая вышла на пенсию и переехала к дочери в большой город.

С Людмилой Игоревной мы привыкли работать с учебником, а не «придумывать за автора». Ирина Борисовна всегда просила «своими словами» и уточняла: «Что ты об этом думаешь, что тебе понравилось, интересно было читать или скучно?» Многих это ставило в тупик. Разве скажешь учителю «скучно» про «Капитанскую дочку»? Но Ирина Борисовна не видела ничего катастрофического в том, что «Капитанская дочка» может не понравиться, ведь не могут всем людям на свете нравиться одни и те же книги. Иначе не было бы столько книг. Людмила Игоревна наверняка нажаловалась бы на нее завучу.

Ирина Борисовна давала нам такие темы сочинений, что у Людмилы Игоревны случился бы нервный срыв. Например, «Ты становишься получеловеком-полузверем». Я бы хотела получить способности дельфина – слышать под водой и быстро преодолевать большие расстояния. Наверное, я была бы добрее, ведь дельфины спасают утопающих. Этим я бы и занялась – переехала к океану и стала спасателем. А по ночам доставала бы со дна сокровища затонувших кораблей и открыла бы свой музей.

Воображать все это было интересно и, наверное, именно поэтому казалось чем-то неправильным, неподходящим для урока.

Или такое задание: «Напиши себе письмо от лица любого литературного персонажа». Я полюбила переписываться с Велианной, осиротевшей девочкой из повести Варламовой. Королевство, где живет Велианна, разрушено войной и голодом, ее деревня сгорела, никого не осталось, и девочку подбирает странствующий волшебник. Он считает, что, после того что учинили люди, спасти их страну может только магия. Из того страшного и волшебного мира и писала мне Велианна, рассказывая о своих успехах в магии, об осажденных городах и отвоеванных у разрухи и голода жизнях.

Иногда такие сочинения вырастали до рассказов, и мы с Ириной Борисовной обсуждали и редактировали их на большой перемене. В такие моменты я чувствовала себя такой же, как Велианна, ученицей волшебника.

Появление рассказа всегда казалось мне своего рода магией: из ничего вдруг появилось что-то. Но Ирина Борисовна говорила, что это не так уж и трудно, – надо только много читать, много писать и каждый день тренировать воображение. «Однажды воображение будет все делать за тебя, останется только за ним записывать». Это напоминало игру на пианино: занимаешься, занимаешься, а когда уже нет сил, пальцы начинают бегать по клавишам сами собой.

Этот урок вне расписания был моим любимым. Иногда ради рассказа или сочинения я недоделывала математику или недочитывала заданную главу по истории. И, честно говоря, мне не было стыдно.

Обычно в автобусе хорошо придумывалось. За четыре остановки от школы до дома я успевала сочинить памятку для школьников с другой планеты и ответить на самые разные «а если бы…». Но сегодняшнее задание никак не давалось. Воображение было серое и потухшее, как будто у него кончилась зарядка. Оно в общем-то и не нужно, чтобы написать о себе. Только вот что писать-то?

Со мной не происходило ничего, о чем стоило бы рассказать, а о некоторых вещах даже заикаться было неприлично. Многое мне хотелось закопать поглубже и уйти, не оставив опознавательных знаков.

Вспомнилась недавняя контрольная по алгебре. Когда я вошла в кабинет, Эммы Николаевны еще не было, а Троша, как всегда, затевал соревнование по армрестлингу. Ущипнуть девочку, оскорбить одноклассника и армрестлинг – вот полный список Трошиных увлечений.

– Эй, Туберкулез, давай сразимся!

Антон, в этот момент повторявший формулы перед тестом, даже не поднял головы от учебника: он научился до последнего игнорировать Трошу. Остальные мальчишки с нетерпением ждали, кому же сегодня выпадет роль проигравшего (победить Трошу, с его-то кулаками, еще никому не удавалось). Это была типичная мальчишеская игра. Девочки болтали о чем-то своем и не обращали внимания на другую половину класса.

Я попыталась тихонько проскользнуть мимо, но Троша среагировал на движение и, как змея, в один бросок преградил мне дорогу.

– Привет, Вер, как поживаешь?

– Нормально. Можно пройти?

– Конечно! Проходи, пожалуйста. На урок торопишься, да? Давай скорей, скорей!

Дима и Костя загоготали. Троша с поклоном уступил мне дорогу. Я знала, что он задумал, но не смогла бы предотвратить этого, даже если бы пустилась бегом. Он шлепнул меня по бедру. Раздалось несколько смешков. Я обернулась и увидела его самодовольную рожу: тонкие злые губы сложились в трубочку и выпустили звонкий поцелуй.

Я устремилась на свое место. Зяблик даже не оторвалась от телефона, когда я села рядом. Сделала вид, что отныне я для нее не заметнее тени от парты. Впереди, тоже уткнувшись в телефоны, сидели Русакова и Щукина.

– Тубер сегодня какой-то коматозный, пускай отдыхает, – смилостивился Троша. – О-о, Диман, давай ты!

– Не, – виновато отозвался Дима и потер запястье, – я вчера руку вывихнул.

– Что ж ты такое делал? – заржал Троша.

Дима хмыкнул и отвернулся.

– Ладно, мужики, давайте, кто смелый?

Смелых не нашлось. Только неуверенные улыбки, переглядывания, ужимки. Что мешало им просто отказаться, их же было семеро?!

– Давай со мной! – выступил вперед крошечный, похожий на суслика, но слепо преданный Троше Стёпкин. Наверное, считал, что они были друзьями.

Троша снисходительно ухмыльнулся:

– Ну давай! Что ставишь?

– Ну… презентацию по истории, – с надеждой предложил Стёпкин.

– Мелковато. Скачать я и сам могу.

Стёпкин порылся в карманах, вытащил полпачки жвачки.

– Хорошо, что не «чупа-чупс», – прокомментировал Троша.

Мальчишки зашлись от хохота. Бедный Стёпкин тоже весело рассмеялся своему невеликому богатству.

– Эх, несерьезные вы люди! – посетовал Троша, но, за неимением лучшего предложения, согласился на презентацию и жвачку.

Жестом он подозвал Стёпкина к парте, и они схватились: мускулистая, словно пришитая к телу мальчишки, взрослая рука Троши и бледная, тонкая, как соломинка, ручонка Стёпкина. Все решилось за пару секунд.

Парни поздравляли Трошу, который сжевал сразу всю выигранную жвачку, а Стёпкин отчего-то счастливо улыбался, хотя его макушка покрылась стыдливым румянцем и предательски просвечивала сквозь белесые волосы.

– Доброе утро, – мрачно оповестила класс Эмма Николаевна и встряхнула мокрый от снега зонтик.

Только на ее уроках вместо приветствия было принято вставать и молча провожать ее взглядом до учительского стола.

Сухопарая, в темно-коричневом костюме, она скривилась при виде Троши.

– Здравствуйте, Эмма Николаевна! Как ваши дела? Замерзли, да? – заботливо поинтересовался Троша, нарушая традицию.

– Садись, Копанов. Начинаем тестирование.

– А я готовился, представляете? Всю ночь учил!

Столь явную ложь Эмма Николаевна проигнорировала и велела Вере Водопьяновой раздавать тестовые задания.

Троша плюхнулся за парту позади меня и противно погладил по лопатке. Я дернула плечом.

– Вер, поможешь?

– Ты же готовился.

Он самодовольно хихикнул.

– Ну, поможешь, да? Эй! – В голосе появилась угроза. – Чо ты, перенапряжешься, что ли?

– Только если одинаковый вариант попадется.

Такая отговорка на Трошу не подействовала. Вероятность была катастрофически мала: у Эммы Николаевны все просчитано.

– Ну мне же всего на тро-о-ойку на-а-до! – протянул он так, словно я отказывала ему в глотке воды.

Я молчала. Он потыкал меня пальцем. И еще раз, больнее.

– Ну Вер, ты чо, как эта?!

– Ладно, если успею, – бросила я, лишь бы не трогал.

На тройку нужна всего половина заданий – не такая уж огромная цена за несколько дней спокойствия.

– Спасибо! Ты самая умная и красивая в этом дебильном классе. Серьезно тебе говорю, не веришь?

Зяблик издевательски усмехнулась. В математике она разбиралась лучше меня, лучше всех в классе, но к ней Троша не обращался, потому что на прошлой неделе она не дала ему списать химию.

– Чо ты лыбишься, дебилка? Заткнись и смотри в тетрадку!

– Копанов!

– Извините, Эмма Николаевна, просто тут Зяблик на Одинцову чо-то наезжает. Вообще непонятно!

– Что?! – возмутилась Зяблик.

– «Штё-о-о»?! – передразнил Троша.

Не было нужды смотреть на него, чтобы представить, как противно вытягивается и кривится его лицо, – это выражение мы видели тысячу раз.

Обернулась Русакова. Она могла бы сделать Троше втык: в классе они были на равных, но предпочитала с Трошей не ссориться. Они перешучивались и воспринимали друг друга, как вожди соседствующих племен. Но сейчас Русакова должна была заступиться за Зяблика, чтобы обеспечить себе и Щукиной правильные ответы к тесту.

– Трошик, ш-ш-ш… – ласково попросила Русакова и кокетливо улыбнулась.

– Но если она…

– Тишина! – Эмма Николаевна оглушительно припечатала ладонь к столу. Удар был такой силы, что я вздрогнула, а она так и сидела с каменным выражением лица. Неужели ей не больно? – Если я не ошибаюсь, мы сюда приходим, чтобы заниматься математикой. Так что, будьте любезны, все свои личные дела оставляйте за дверью: мне они абсолютно неинтересны.

Автобус, поплутав среди метели, наконец нашел остановку и распахнул двери. Пассажиры обреченно двинулись в молочно-серую мглу. Мне навстречу по улице Марины Цветаевой бежала, хохоча, колючая вьюга.