Памяти папы, Хорунжего Владимира Романовича, страстного любителя крепких детективных историй.
Книга является художественным произведением. Любое совпадение мест и событий, а также сходство имен и персонажей с людьми как ныне живущими, так и ушедшими – случайны и являются плодом фантазии автора.
Кроме всего прочего, правильных ответов не существует. Существует лишь неограниченное количество разных. Роберт Кийосаки.
Тридцать первое декабря.
Егор Фомин, старший следователь главного управления по особо важным делам, взглянул на поворотный указатель «Деревня Зазнобино» и прибавил скорость.
«Усадьба Зазнобино – так, пафосно, называет ее Малышев. Кем он мне приходится – свояком или деверем? – размышлял Егор. – Лучше бы, вообще никем. Ладно, черт с ним. Не мне быть экспертом в личных отношениях. В этом я точно не преуспел».
Телефон издал стандартный звук. Поглядывая на дорогу, Фомин открыл приложение. Племянница Ленка прислала фотографии со своей свадьбы, на которой усердно пыталась помирить Егора с подругой Олесей. Фомин вспомнил название любимых духов бывшей любовницы. «Magie L’amour». Невыносимый запах.
Он кинул мобильный на пассажирское сиденье и искоса взглянул на пачку сигарет. «Нет. Бросать, так бросать».
От деревни Зазнобино до поселка Еловый Бор, куда направлялся Егор, не больше двадцати километров. Чтобы жить ближе к брату, Лиана уговорила мужа строиться недалеко от дома Егора, где он сейчас планировал устроить приватный новогодний банкет для себя и верного друга Маффина.
Дом в Еловом Бору достался Лиане и Егору в наследство от тетки Николины. Они всегда обожали это место, связанное с детскими воспоминаниями, когда на каждые каникулы мама отправляла их из Самары к родной сестре в Подмосковье. Теперь здесь жил Егор. От места службы до дома, без пробок он добирался за сорок минут. Смешное время по меркам Москвы.
Лиана с Егором называли этот дом Николиной дачей. Муж Николины, писатель-историк Бронислав Ледынский, за создание мемуаров для одного из партийных лидеров высокого ранга, получил квартиру в центре Москвы и дачу в ближайшем Подмосковье. Бог не дал им детей, и тетка Николина после смерти мужа завещала все имущество племянникам.
Егор щелкнул пультом, и ворота медленно задвигались, пропуская в дом владельца. Навстречу выскочил кавказец Маффин, по-свойски шлепнув широкой, массивной лапой по ботинку Егора.
– Пойдем, пойдем. Соскучился?
Маффин активнее завилял рыжим хвостом, подставляя лобастую голову под руку хозяина.
– Вижу, кто-то к нам заходил, Маффи. – Произнес Егор, разглядывая на собаке новый, модный ошейник с чипом. – Сестрица была в гостях? Конечно она, кому мы еще с тобой нужны, дружище.
Маффин заскулил, потом резво подпрыгнул и лизнул Егора в щеку.
– Она и поцелуй мне передала, Маффи? – засмеялся Егор, открывая дверь.
В прихожей витал запах духов сестры. Егор поставил пакет с продуктами у двери и огляделся. На пуфике лежал шарф Лианы, источая терпкий, травяной аромат. На зеркало Лиана, как обычно, приклеила забавный стикер, в этот раз – в виде косоглазого снеговика – и подписала: «Егорушка, спасибо за подарок. Не теряю надежды увидеть тебя сегодня. Люблю. Сестра».
– Вот же, упрямая. Не мытьем, так катаньем. – Произнес Егор с улыбкой.
За две недели до праздника Лиана принялась уговаривать его встретить Новый год в Зазнобино. Приводила разные доводы, наверняка зная, что Егор не согласится.
«Потеря надежды – последнее дело» – любимая поговорка Лианы.
А Егор мечтал встретить Новый год спокойно и всласть. Не торопясь поужинать, а затем выспаться на мягком диване под негромкое сопение Маффина. Тот получит свою праздничную косточку, изгрызет ее в клочья, ляжет перед камином на вязаном Николиной коврике и, вздохнув, мирно задремлет под звуки уходящего с телеэкрана старого года.
Зная, что сестра обязательно заедет днем, Егор оставил ей на каминной полке сувенир – негритянку, фарфоровый персонаж из романа «Унесённые ветром». Еще один экземпляр в коллекцию «Куклы мира». Свой подарок Егору Лиана по традиции оставила там же.
Фомин разжег в камине огонь, взял коробку, перетянутую зеленой атласной лентой, и осторожно встряхнул. Справившись с любопытством, Егор поставил ее обратно, решив открыть ночью, и прошел в кухню, на ходу пультом включив телевизор.
За спиной прозвучала легендарная фраза Юрия Яковлева «… что за гадость эта ваша заливная рыба».
– Маффи, неси продукты, будем сибаритствовать.
Так говорила мама. Она любила замысловатые слова, витиеватые предложения и все, что помогало ей представить мир вокруг прекраснее, чем он был наяву.
Маффин исполнительно зашлепал по паркету влажными от снега лапами и через секунду вернулся, держа в зубах увесистый бумажный пакет. Егор открыл холодильник, точно зная, что увидит там – оставленный сестрой, неизменный ко всем праздникам салат «Мимоза». Мамин салат.
Егор вилкой подцепил кусочек. Маффин присел рядом, глядя снизу вверх на хозяина, который медленно смаковал усовершенствованную Лианой «Мимозу». Вместо вредных на ее взгляд консервов, она прокладывала рыбный слой слабосоленой семгой, а вместо майонеза собственноручно делала заправку из йогурта, горчицы и еще чего-то, напоминающего вкус каперсов.
– Держи, Маффи. – Егор положил в миску щедрую порцию собачьего утиного паштета и достал из кухонного ящика косточку.
Маффин, учуяв знакомый запах, в один прием проглотил паштет и, смачно облизнувшись, громко потребовал «десерт».
Они перешли в гостиную. Егор устроился перед телевизором с салатом, мясной нарезкой и бутылкой армянского коньяка, а Маффи – у камина, с косточкой, и они принялись получать удовольствие от вкусной еды, потрескивающих в огне поленьев и фильма, который за сорок лет россияне выучили наизусть.
На первых кадрах «Ирония судьбы. Продолжение» Егор задремал. Стрелка на больших каминных часах уверенно двигалась к цифре двенадцать. А в машине, тем временем, разрывался от звонков оставленный телефон.
Егору снилась мама. Она ласково гладила его по голове, приговаривая: «Егорушка, когда же вы с Линочкой мне внуков покажете? Я им колыбельную спою. Вот послушай, я недавно выучила…». Мама знакомым Егору жестом откинула назад кудрявую прядь волос и красиво запела гимн России.
Егор нехотя приоткрыл глаза, понимая, что слышит его наяву. На гимн накладывался какой-то знакомый, навязчивый звук. Пошарив рукой по ковру, куда он обычно клал мобильный, Егор поднялся, ворча и растирая заспанные глаза. Маффин солидарно подскочил и выразительно посмотрел на дверь спальни, за которой скайп от имени сестры продолжал вызывать на разговор.
Синий кружок соединения закончил вращение, и на экране появилось лицо сестры.
– И тебя с Новым Годом, Лина. Но, честно говоря, я бы с удовольствием подождал с взаимными поздравлениями до утра…
– Егор, приезжай скорее!
Сон пропал мгновенно. Губы Лианы дрожали, а на бледном лице умоляли, опухшие от слез, глаза.
– Что случилось? С тобой все в порядке?
– Толя пропал! Приезжай скорее!
Егор облегченно вздохнул, что не ускользнуло от внимания сестры.
– Как ты можешь, Егор?! Надо что-то делать, иначе случится беда!
Она заплакала, отчаянно запустив длинные пальцы в копну кудрявых волос.
– Пожалуйста, успокойся, прошу тебя. Кто еще в доме?
За спиной сестры появилась фигура Николая Степановича, мужа их сводной сестры Ирины.
Он изумленно взглянул на свое отражение в углу экрана, пригладил усы и тихо произнес:
– Егорушка, привет.
– Привет, Степаныч. Что там у вас стряслось?
– Егор, похоже, что и, правда, того… стряслось.
– Что?
– Это… пропал, похоже, Иваныч.
– Подробнее можешь?
– А ты можешь, наконец, приехать? – услышал Егор окрик сестры, от которого Николай Степанович вздрогнул.
Это было совсем не свойственно сдержанной Лиане.
– Линочка, успокойся, милая. Сейчас он во всем разберется, – произнес Николай Степанович, глядя, то на экран, то на Лиану, которая рыдала, причитая что-то неразборчиво. – Егор, тебе, правда, лучше приехать. Плохо ей совсем. Час назад чуть обморок не случился. Мы с мужиками всю дорогу взад – вперед, от дома до магазина прочесали. Нет его машины нигде, как ветром сдуло. А ветер-то к слову жуткий, метель закручивает во всю ивановскую, и минус уже немалый. Егорушка, кажется, дело керосином пахнет.
– Он в магазин поехал на ночь, глядя? – удивился Егор.
– Ты понимаешь, он сказал, что какой-то напиток забыл, как его…, мудреное такое название. Черть-его, не помню, – изо всех сил напрягал память Николай Степанович.
– Господи, только успел помечтать о выходном, в тишине и покое. Спасибо вам, родственнички.
Николай Степанович развел руками и начал пространственно извиняться.
Егору жутко захотелось курить.
– Ладно, прекрати. Скоро приеду. Присмотри пока за Линой. Глаз с нее не спускай. Если что – сразу скорую вызывай.
– Да, да, Егорушка, я рядом буду. А доктор у нас тут свой, ты не беспокойся.
Егор не стал расспрашивать про «своего доктора», захлопнул крышку ноутбука и прошел в ванную. Умывшись ледяной водой, он с тоской взглянул на мягкий верблюжий плед на диване и со словами «Маффин, охранять», вышел из дома.
Метель, завывая, кружила над машиной, обволакивая ее белым, пушистым покрывалом. Взглянув на тринадцать пропущенных звонков на мобильном, Егор достал из-под сиденья щетку на длинной прорезиненной ручке и, вздохнув, принялся очищать автомобиль от снега.
Из открытой форточки было слышно, как каминные часы в доме пробили один раз.
Двенадцатью часами ранее.
Доктор-психотерапевт Вениамин Львович Бахметьев по внутренней системе сообщений еще раз напомнил помощнице, что сегодня короткий день, но в приоткрытую дверь было слышно, как она продолжает шуршать бумагами.
«Наверняка, сейчас начнет вручную уничтожать лишние документы. Ведь есть шредер. Сто раз говорил».
Но Лиза Паршина девушка не только способная, но невероятно упрямая, и все всегда делает по-своему. Через секунду раздался звук рвущейся бумаги под приглушенный диалог новогодних «Чародеев» по ТВ-плазме, установленной тоже по инициативе Лизы.
«В приемной престижного психотерапевта все должно быть продумано, – говорила Лиза. – Кадры хорошего фильма или подходящая музыка перед началом приема расслабят и подготовят пациента».
Бахметьев не спорил. Может быть, раньше и возразил, а теперь ему все равно. Пусть занимается, вешает плазмы на стены, разводит цветы и закупает маркетинговые штучки с замысловатыми запахами. Все равно.
Бахметьев посмотрел в окно. Серая туча прикрыла выглянувшее с утра бледное зимнее солнце. Он погасил верхний свет и, включив старинную настольную лампу, доставшуюся ему от деда, открыл верхний ящик стола.
Там лежала одна папка – пациентки, которой сейчас назначено время. Остальные карты, как и положено, отправлены в сейф. Свой кабинет у Бахметьева уже больше десяти лет и установленные правила конфиденциальности соблюдаются неукоснительно. Поэтому так безбоязненно идут к нему известные люди. Уверены, что все, чем они делятся с доктором Бахметьевым останется строго между ними.
Вениамин Львович открыл карту. На обложке – дата первого приема и имя «Марина». Имя его жены.
Сегодня – это шестая пациентка. Раньше в такой день Бахметьев закончил бы прием до обеда, как было всегда в течение пятнадцати лет, казалось, бесконечного счастья. Все оказалось конечным намного раньше, чем можно было предположить. И нет теперь большей муки, чем возвращаться в пустую квартиру, бродить из комнаты в комнату, и забываться тяжелым сном в гостиной под пледом, глядя на фото жены и думая по привычке, что Марина будет недовольна тем, что он не разобрал постель.
«Как же так вышло? Как, так быстро и естественно ты ушла, почти без борьбы? Будто спешно переехала в другое место, даже не захватив вещей. Ушла в другой мир, не предупредила, не пообещала скоро вернуться. Исчезла. Даже могилы не оставила».
За день до смерти, пытаясь изобразить улыбку на измученном лице, Марина попросила: «Милый, я не планирую умирать, но вдруг, мало ли что, ты уж лучше кремируй меня, не надо в землю, да еще в ящике. Ты же знаешь – у меня клаустрофобия. Так что, пожалуйста, развей меня в нашем месте».
«Нашим местом» было море. Марина его обожала, великолепно плавала и пару лет назад предложила купить домик на севере Италии, старенький, но недалеко от пляжа. У них было столько планов на его реконструкцию. По выходным они раскладывали на полу гостиной чертежи и с упоением рассматривали квадратики, которые будут спальней, кухней, столовой. Они склонялись лбами над бумагой, неповторимый запах волос Марины касался Бахметьева, и он в очередной раз мысленно благодарил Бога за счастье быть с этой женщиной.
С тех пор, как пришла беда, Вениамин Львович никуда не ездил, даже в домик у моря, который так и замер на стадии строительных планов. Кому нужны эти планы без нее. Все свободное время теперь ежедневно укладывалось в три часа, включая дорогу, просмотр вечерних новостей и китайский ужин из картонной коробки. «Марина, Марина, зачем ты создала для нас такой безупречный мир, который без тебя рухнул мгновенно, как крыша, из-под которой выбили несущую стену».
Нет больше дома. Остался только мужчина, одинокий, несчастный, не желающий заполнять пустоту, оставленную женой. Через сорок дней боль стала глуше, будто придавили ее той стеной, а через полгода она вновь начала душить так, что порой физически не хватало кислорода.
Неизбежное доктор Бахметьев принял сразу, в первые мгновения после смерти жены. Не было ни гнева, ни депрессии, ни, тем более, отрицания. Они боролись с болезнью до конца, неистово, одержимо. Ровно до тех пор, пока Марина не попросила о кремации. На следующий день все закончилось. Для нее.
А Вениамин с тех пор узнал, насколько упряма человеческая память. Она продолжает поставлять в мозг картинки из прошлого. На них Марина по выходным готовит его любимый рыбный пирог, а на завтраки делает кофе так, как умеет только она – не отходя от плиты ни на секунду, колдуя над ним, подсыпая щепотки добавок, секрет которых открыла только ему. Он шутил, что она приворожила его своим кофе. Она смеялась, что он заколдовал ее изумрудными глазами. До сих пор Бахметьеву кажется, что он слышит Маринин смех и чувствует запах ее рыжих волос.
Вениамин Львович полистал записи в карте и с удивлением подумал, что при высокой плотности приема, которая только и спасает его теперь, за два года пациенток с таким именем не оказалось. Были Марианны, Марии, одна немолодая женщина представилась Марусей, но Марин не было.
Впервые увидев эту женщину, Бахметьев подумал, что она совсем не похожа на его жену. Да, это совсем не его Марина. Скорее – полная противоположность. Его Марина терпеть не могла шопинг, ей было жаль на это времени. Она забегала в торговый центр максимум на час, успевая купить все необходимое для себя и мужа согласно заранее составленному списку, ни разу не ошибившись с размером мужской одежды и обуви. Она торопилась жить, не желая тратить время на пустые, на ее взгляд, занятия.
А эта Марина, как с обложки журнала, которые помощница Лиза раскладывала в приемной наряду с брошюрами по психологии.
«Разодета в пух и прах, вся такая продуманная, даже в парфюме, который в этом сезоне необычайно моден. Да еще столько неприкрытого превосходства во взгляде. Терпеть не могу таких фиф», – впервые дала столь нелестную оценку пациентке Елизавета.
До сегодняшнего дня Марина посетила кабинет Бахметьева семь раз, и во время прошлых приемов говорила «ни о чем». Конечно, вначале она обозначила цель обращения – клаустрофобия, но Бахметьев так много знал об этой проблеме, что одурачить его было невозможно. Еще она жаловалась на сбой в настроении. Так и сказала – сбой. Из чего доктор должен был понять, что обычно с настроением у нее все хорошо.
Бахметьев терпеливо ждал, когда она откроется, понимая, что настоящие проблемы не имеют ничего общего с заявленной темой боязни замкнутого пространства. Его сеансы стоили недешево. Бахметьев считался доктором модным у богатых и знаменитых и уже привык к тому, что многие из них приходили потому, что с некоторого времени стало престижным посещать психотерапевта.
Эти дамы делились вымышленными проблемами, которые часто сводились к недостаточному вниманию со стороны их мужчин, но при этом с неизменной оговоркой: «И это – нормально, ведь кто-то должен зарабатывать деньги». Про любовниц обычно не упоминали, «держали лицо».
«Ведь это так унизительно, когда тебе изменяют, – так выразилась молодящаяся Маруся с бриллиантом в полфаланги на указательном пальце. – А коль так, то с этим надо бороться на стадии профилактики, как с целлюлитом».
Методы, которыми мадам Маруся считала возможным проводить профилактику измен, вводили доктора в переменный шок. Другие пациентки, насмотревшись фильмов, подолгу рассуждали о своих снах, ожидая от доктора, что тот включится в ритуал и непременно отыщет там причину их душевных недомоганий.
На первой встрече с Мариной, Бахметьев ошибочно отнес и ее в категорию «богатых, которые иногда плачут». Смутил внешний вид и ручная собачка Манон. Предварительно получив разрешение, она всегда приносила ее с собой.
Но уже на первом сеансе стало ясно, что проблемы Марины не вымышлены, они есть, но обозначить их, словно, не хватает смелости. Он понял, что эта женщина вообще не привыкла откровенничать, но сейчас вынуждена это делать. Такие люди обращаются к специалистам лишь в случае, когда исчерпают все возможные способы решения проблемы без участия посторонних. Именно такие пациенты способны в мгновение ока превращаться в буйных и даже убийц. Это Бахметьев проходил в своей практике не раз.
Сейчас он понимал – Марину что-то гложет по-настоящему, и она отчаянно ищет решение – выход, безопасный для себя. Марина тоже говорила о снах. Будто идет по тропинке, а вокруг болото, и она боится сделать неверный шаг, боится увязнуть и пропасть.
Бахметьев провел острым карандашным грифелем по строкам в карте и сделал второе подчеркивание на слове «антидепрессанты», чуть помедлил и добавил на полях знак вопроса.
На прошлом сеансе пациентка пожаловалась на отсутствие желаний. Всяких. Она хочет только спать. И если бы не упоительный запах кофе и работа, о которой тоже не было сказано ничего определенного, она бы не вставала утром вообще.
Бахметьев снял очки, устало потер переносицу и, прикрыв глаза, откинулся на спинку кресла.
«Да, именно так она сказала – только благодаря упоительному запаху кофе и работе она открывает утром глаза. Ни слова о семье».
Вениамин Львович не настаивал. Он понял, что Марина никогда не скажет больше, чем считает нужным. Наверное, с этого момента он почувствовал непрофессиональный интерес и отметил, как часто думает о ней. И думает не только, как о поставленной задаче, а все чаще – как о женщине.
Перед пятым сеансом Вениамин Львович признался себе, что ждет встречи с Мариной. В дни ее визита, он заставал себя на мысли – уместна ли эта сорочка с таким цветом джемпера, достаточно ли начищена обувь, и не пора ли обновить туалетную воду. И впервые за два года он стал замечать запахи приближающегося праздника.
Иногда пациентка Марина задавала вопросы, что называется не в тему, будто мысли ее во время часового сеанса перескакивали из одного мира в другой. В одном – она жила сейчас и привыкла к нему, а другой – пока не понимала, но пыталась узнать о нем хоть что-то, чувствуя неизбежность существования и в этом пространстве.
Пометку «антидепрессанты» он сделал на прошлом сеансе. Ее слова, горящие глаза и дрожащие ладони указывали на близость срыва. Но в какой-то момент Марина успокаивалась, грациозно сводила пальцы в кольцо, выпивала предложенной воды и, сделав несколько глубоких вдохов, восстанавливала ровное дыхание, поясняя, что у нее был сложный день. Было очевидно, что она умеет владеть собой или, как минимум, знает как быстро приводить себя в порядок. Таким искусством чаще других владеют профессиональные спортсмены.
На вопрос – занималась ли она в юности спортом, Бахметьев получил в ответ утвердительный кивок, но, как и прежде – без расшифровки. На предложение выписать ей легкие антидепрессанты Марина ответила одним словом – «излишне», и добавила – «не привыкла к медикаментам».
Лиза Паршина закончила уничтожать черновики, разложила на столе ровные стопки папок и взглянула на часы. Последний прием. Сейчас появится эта Марина. Наверняка, в шмотках из последних коллекций, а может и в новой шубе. У Лизы здесь неплохой оклад, несмотря, что молодой специалист. Но она живет очень скромно, половину зарплаты отдавая за ипотеку, лишь бы не делить жилье с матерью и этим вонючим отчимом, вечно безработным. Лизе не хватило бы даже на брендовый шарфик, который недавно эта Марина забыла в кабинете Вениамина Львовича и даже не вспомнила ни разу. А ведь этот кусок ткани стоит сумасшедших денег.
«Ах, как же хочется беззаботной, роскошной жизни и надежного мужчину рядом», – мечтательно вздохнула Елизавета. – Роскошью в моей жизни пока не пахнет. Но есть на примете мужчина, который может обеспечить спокойную жизнь в достатке. И надо его не упустить».
Лиза влюблена в профессора Бахметьева с тех пор, как он начал преподавать у них на кафедре. Еще жива была его жена. И вот теперь он свободен, но, черт – абсолютно не замечает в ней женщину. А теперь, похоже, еще запал на эту фифу.
Лиза мгновенно почувствовала в Марине соперницу. У нее на это особое чутье. А ведь она, Лиза намного моложе этой дамочки, и ноги у нее длиннее и область профессиональная у них с Бахметьевым одна, хоть она и молодой интерн, а он – именитый доктор.
Лиза старалась ему угодить изо всех сил. Вот только кофе у нее никак не получался таким, как он любит. Говорит, что слишком спешит, слишком быстро готовит. Так времени нет, вечно спешка. Пациентов туча и к концу года все словно с ума сходят, порой в прямом смысле. Хорошо, что хоть сегодня отменили часть приема. Лиза так надеялась, что они вместе выпьют шампанского в его кабинете, а потом она пригласит отметить праздник вместе. Пригласит открыто, без женских уловок. Просто скажет, что она очень одинока сегодня, и холодильник полон продуктов, и полночи вчерашней она не спала, пекла шоколадный торт и строгала салаты.
Прошло два года после смерти жены Бахметьева, но все попытки Лизы обратить на себя его внимание по-прежнему безуспешны. И вот, стоило появиться этой Марине, и профессор изменился. Даже одеваться стал по-другому: рубашки каждый день разные, и парфюм – новый.
«Наверняка, никакая она не Марина. Надо пробить в интернете. Не понимают глупышки, пытаясь спрятаться за чужими именами, что рекламный слоган поисковой системы – «найдется всё», вполне себя оправдывает», – подумала Лиза, открывая ноутбук.
Она забила в поиске: «жены известных мужчин, депутатов, бизнесменов». Подумав, добавила – «спортсменов». Третья ссылка выдала ряд фотографий и текст: «…после реконструкции известного спортивного комплекса заслуженный тренер Анатолий Иванович Малышев разрезает красную ленточку. Рядом – жена, бывшая спортсменка-синхронистка Лиана Малышева. На церемонии открытия присутствовал депутат государственной Думы – Викентий Иванович Малышев, известный по серии громких заявлений о запрете в России массовых собраний сексуальных меньшинств…».
– Лиана! Так, так, – произнесла вслух Лиза, – значит, Лиана Малышева, жена заслуженного тренера и бизнесмена. Вот вам и Марина.
Лиза, приблизив лицо к монитору, рассматривала фото, сделанные на приемах, отдыхе и, как ни странно, в школьном классе.
– Черт, неужели она работает! Да еще учительницей в какой-то подмосковной деревне. Вот уж, воистину, у богатых свои причуды.
Лиза надкусила плитку шоколада и задумалась.
«Ладно. Волноваться не стоит, – успокоила себя девушка. – Даже хорошо. Значит, он начал оттаивать. С фифой этой ему все равно не светит. Она здесь ненадолго. Наверняка, просто захотелось похвастать перед подружками походами к модному доктору».
Лиза снова взглянула на фото Лианы Малышевой.
– Сколько же ей лет, интересно, – произнесла она задумчиво.
Зазвучал зуммер внутренней связи.
– Да, Вениамин Львович, слушаю Вас, – ответила Лиза.
– Елизавета, еще раз напоминаю – сегодня короткий день. Я Вас еще час назад отпустил.
– Хорошо, Вениамин Львович, я уже собираюсь. А Вы, до которого часа сегодня? Может быть, я Вам еще буду нужна? – с надеждой спросила Лиза.
– Нет, спасибо, идите домой, готовьтесь к празднику. Новый Год на носу.
– Я думала мы…, – начала Лиза, но доктор уже положил трубку.
В этот момент открылась дверь в приемную, и вошла Лиана, облаченная в белое манто. За распахнутыми полами шубы Лиза увидела платье с обложки модного журнала и тонкую нитку жемчуга на безупречной шее. Кудрявые волосы женщины были красиво заколоты, в ушах – томно поблескивали крупные бриллианты. На руках Лианы – в меховом кафтанчике, неизменно сидела Манон, породы йоркширский терьер.
Лиза ловко закрыла все вкладки на рабочем столе компьютера, мгновенно нацепив дежурную улыбку.
– Ой, ну какой же он все-таки, хорошенький, прямо миленький такой, уси-пусечка, – попыталась погладить собачку Лиза.
– Это девочка, я же Вам говорила, – поправила ее Лиана с улыбкой, за которой Лиза тут же разглядела щедрую долю высокомерия.
– Проходите, доктор ждет, – сменив располагающее выражение лица на официальное, предложила Елизавета.
– С наступающим, Вас, – небрежно, как показалось Лизе, бросила Лиана, и прошла в кабинет, как всегда, не сняв верхней одежды в приемной, и как всегда, не потрудившись закрыть за собой первую дверь, ведущую в кабинет.
Лиза села за стол и со злостью пробила дыроколом несколько кружков на плотной бумаге новогодней открытки.
«Что же у нее за проблемы, интересно. Наверное, как обычно, мало внимания мужа и много, его же любовниц. Или собачка ее ручная хандрит, не зря она ее вечно с собой на прием таскает. Посмотреть бы карту…».
Но Бахметьев карты своих пациентов никогда даже на столе не оставлял без присмотра. Всегда убирал под ключ в ящик, или сразу в сейф, ключи от которого были только у него, а за двойной дверью кабинета, что-либо услышать было практически невозможно.
Лиза сделала завершающий удар дыроколом, и выбросила изрешеченную открытку в корзину. Выпустив пар, и немного успокоившись, она на цыпочках подошла к приоткрытой первой двери.
Лиана вошла в кабинет Бахметьева, неся с собой терпкий запах духов и маленькую Манон, которая тут же соскочив с рук хозяйки, подбежала к доктору и требовательно попросилась к нему на колени.
– С наступающим Новым Годом, – улыбаясь, произнесла Лиана.
– Здравствуйте. Взаимно.
Вениамин Львович встал из-за стола, ловко подхватил Манон, и усадил ее в кресло.
Потом прошел к выходу и плотно закрыл обе двери.
Лиана наблюдала за Бахметьевым, отмечая мысленно, что внешность доктора меняется к лучшему. Красивая, в тон глаз, сорочка цвета изумрудной волны, стильный джемпер, отутюженные брюки. В их первую встречу на нем были изрядно поношенные джинсы и водолазка.
Бахметьев подошел и протянул руку.
– Позволите?
Она подала ему невесомую шубку.
Ее глаза блестели, она снова, то потирала руки, то гладила себя по животу, то, зябко поеживаясь, сжимала руками плечи.
– Как Вы себя чувствуете сегодня?
– Спасибо, лучше! Наконец-то мне стало лучше. Мое настроение сегодня намного лучше, – трижды повторила Лиана.
– Очень рад, – сказал Бахметьев. – Что, как Вам кажется, помогло?
– Наверное, Вы, доктор, – внимательно посмотрела на него Лиана и грациозно присела на кушетку. Ни грамма кокетства. Сознает свою женскую силу в полной мере и хорошо понимает, что нравится мужчинам.
– Благодарю. Но я имел в виду – что, конкретно, на Ваш взгляд, помогло изменить свое отношение к тому, что раньше доставляло неприятности?
Лиана прилегла, глубоко вздохнула и сложила руки на животе. Манон примерно сидела рядом, в кресле, поглядывая на вазочку с мандаринами.
– Я поняла, что сама в силах изменить свою жизнь, доктор.
– Меня радует, что Вы готовы говорить об этом.
Лиана из положения на спине, повернулась на бок и по-домашнему сложила под щеку ладошки.
– Я хочу поблагодарить Вас за терпение. Вы так долго ждали, когда я, наконец, перестану нести чушь и обозначу реальные проблемы. – Она говорила очень тихо, почти шепотом. – Простите, я не должна была так себя вести. Надо было упростить Вам задачу. Сразу.
– Всему свое время. Хорошо, что Вы сами пришли к этому выводу.
– Все верно, доктор. Все так. А моя проблема – мой муж.
На этих словах она резко перевернулась на спину и, закинув руки за голову, улыбнулась как-то особенно. Эту улыбку ее муж называл беспроигрышной, а подобную позу – главной позой соблазнения у женщин всех времен и народов.
Все бы это можно было списать на женские штучки, если б не чувство, с которым была произнесена последняя фраза. В ней отчетливо прозвучала угрожающая решимость покончить с проблемой раз и навсегда. Кардинально.
– Скажите, а возможно ли это в принципе?
– Возможно что?
– Изменить человека, – она уже жестикулировала красивыми руками, не пытаясь скрыть возбуждения. – А! Наверное, сейчас Вы скажете, что легче изменить свое отношение к ситуации и так далее. А если эта ситуация настолько…, настолько…, что – вот так!
Лиана вдруг села и резко провела ладонью по горлу.
Бахметьев не ожидал от нее столь брутального жеста.
– Давайте попробуем разобраться в корне проблем, с момента их зарождения.
Лиана неестественно расхохоталась.
– Скажите, Марина, Вы принимали сегодня какие – то препараты?
– Доктор, я не Марина. – От смеха и возбуждения не осталось и следа. – Мое имя Лиана.
– Хорошо, Лиана, – произнес Вениамин Львович и обвел в карте, ранее зачеркнутое слово «антидепрессанты». – Я предлагаю Вам успокоиться, и вернуться к истокам.
– Истокам чего? – перебила его Лиана.
– К Вашему детству. Расскажите, как можно подробнее, о своем детстве.
– У меня не было детства, – снова зябко поежилась Лиана и, кажется, даже зевнула.
«Повторяются резкие переходы от возбуждения к покою», – снова поставил отметку Вениамин Львович.
– Если Вам холодно – я включу камин.
Лиана отрицательно качнула головой. Она старательно пыталась успокоиться. Но приемы с глубоким дыханием сегодня не помогали. Она снова прилегла на кушетку и все-таки приняла предложенный плед.
– Наше с братом детство до десяти лет прошло в Доме Ребенка. Потом над нами взяла опекунство старшая сестра.
– А Ваш отец?
– А наш отец отказался от нас сразу после смерти мамы.
– Вы можете припомнить свои ощущения в первый момент, когда узнали об этом?
Лиана взглянула на него так, будто он спросил «что она чувствовала, высадившись на Луне».