Предисловие
В этой книге собраны мои фантастические рассказы – очень разные и очень любимые, от магического реализма до фэнтези и даже хоррора. Здесь не будет сквозного сюжета и постоянных героев. Каждый текст – это отдельная маленькая история. Но их объединяет общая тема: в каждом рассказе герой столкнется с чем-то, что выбивается из привычной картины мира и переворачивает жизнь с ног на голову.
Всего в сборнике двенадцать рассказов, как месяцев в году.
Лето – пора сильных чувств и смелых поступков. Первая любовь нарушает все правила, в том числе законы магии ("Дневник желаний"). Подростки, которые родились и выросли в бункере, хотят выйти наружу и заново познакомиться с Землёй ("Кости старого мира"). Капитан крошечной крепости на границе страны готовится дать бой чудовищам из легенд ("Граница, что начертана кровью").
Осень – время перехода. Удлиняются тени, раньше садится солнце, оборотни бродят по дорожкам из жёлтых листьев. Что-то нехорошее завелось в автобусном парке – скрежет доносится из-под днища машин, а вчера, говорят, пропал механик ("Ржа"). К деревенской повитухе пришла за помощью лесная колдунья ("Ведьмино дитя"). Успешный бизнесмен видит в кошмарах, как рушится башня: скоро сбудется дурная примета ("Башня – аркан разрушения").
Зимой рассказывают сказки, холодные, как осколки льда. Хитрая ведьма ворует души влюблённых в неё мужчин ("Мастерица"). Вампиры, которые вместо крови питаются чувствами других людей, ходят по улицам, прячась в толпе ("Голод"). Злой мальчишка, убежав ночью из дома, натыкается на "неправильную" ёлочку, вокруг которой водят хоровод дети-зверята ("Мандарины").
Весна – обманчивая пора. Привычная реальность хрустит, как тонкий лёд под сапогами. Любопытная девочка спускается в секретную лабораторию, чтобы посмотреть, над каким проектом работает её мать ("Сто тысяч братиков"). Гуляя с собакой, студент натыкается на кладбище манекенов и его странного хозяина ("Химера"). Добрая старушка подбирает раненого бандита, который оказывается не тем, за кого себя выдаёт ("Турист").
"Колесо года" – это двенадцать дверей, за каждой из которых прячется интересная история.
Часть 1. Лето. Дневник желаний
Отец никогда не ходил на мои утренники. Танки из спичечных коробок, которые в детском саду клеят на 23 февраля, я отдавала дедушке или нашему соседу по даче. В первый класс меня вела одна мама. Она дергала меня за рукав пиджачка, сердилась и ругала цветочницу, которая продала нам плохой букет. Я давилась тихими слезами, прижимая к груди гладиолусы. Мама думала, я расстроена, потому что остальные дети, в отличие от меня, идут с обоими родителями, но я просто боялась её окриков и замечаний, сыпавшихся в тот день, как из рога изобилия.
Когда одноклассники расспрашивали меня про семью, я не знала, что говорить об отце. Дома даже не было его фотографий. У некоторых моих подруг родители развелись, но папы хотя бы забирали их на выходные или проводили с ними каникулы. Мой так не делал. Он не водил меня в кино, не учил кататься на роликах, не видел, как я выиграла математический конкурс для законченных ботаников. Даже выпускной прошел без него.
Мой отец вообще не был человеком.
Что я могу рассказать о нём? Он носит светло-серые костюмы в мелкую полоску. У него всегда аккуратно выбриты виски и безупречно завязан галстук. Он таскает с собой портфель-дипломат из чёрной кожи. Отец не курит. Не ест яичницу-глазунью, только омлет или болтушку. Чай пьет без сахара.
Он врывался в нашу с мамой жизнь раз в несколько лет. Задерживался на пару дней, а то и на целый месяц. Спал на раскладушке на кухне – мама не хотела стелить ему рядом с собой. Я его побаивалась, как какого-то неведомого зверя, повадки которого мне незнакомы. Смотрела в щель кухонной двери, как он копается в дипломате, с кем-то говорит по телефону или готовит себе гренки на газовой плите. Мама со временем смягчалась, оттаивала, начинала ужинать с ним за одним столом, звала вечером вместе смотреть сериал. Потом, когда он снова куда-то проваливался, она рыдала, или злилась, или затевала яростную уборку. Раскладушка отправлялась на балкон. Но я не огорчалась. Я знала, чтоотец в нашем доме гость, а не постоянный жилец, и не стремилась с ним познакомиться.
На мой двенадцатый день рождения он спросил, что я хотела бы получить в подарок.
– Всё, что захочешь. Конечно, в рамках разумного, – сказал он, усмехнувшись сухими, как у ящерицы, губами.
– Хочу какую-нибудь штуку, чтобы всегда понимать, правильно ли я поступаю. Чтобы знать, лучший ли я выбрала вариант.
Папа выглядел озадаченным.
– Правильно с позиции христианской морали? Или гуманизма?
Я опустила глаза. Я имела в виду совсем не это. Мой отец засмеялся.
– Ну, конечно, ты не про этические нормы. Как я сразу не догадался? Тебе хочется, чтобы жизнь складывалась самым выгодным и удобным образом, солнышко? Не упустить шанс, не потратить зря время?
– Вроде того, – неловко сказала я. В моей голове это звучало гораздо лучше.
– Думаю, у меня есть кое-что для тебя.
Папа щёлкнул замком дипломата и достал записную книжку. Обычный ежедневник с осенним пейзажем на обложке. Мне почти такой же подарили в школе за отличное окончание пятого класса.
– Безделушка, я такими пользуюсь, чтобы случайно не назначить встречу в дождь и не опоздать на поезд, – небрежно сказал отец, расписывая ручку на бумажной салфетке. – Напиши решение, в котором сомневаешься, так, будто это уже случилось. Как если бы ты вела дневник. Потом перелистни страницу, чтобы увидеть, к чему это приведёт.
Он протянул мне ручку и требовательно постучал пальцем по чистой странице ежедневника. Я замялась. У меня были планы, в которых я сомневалась, но я долго выбирала из них тот, которым готова поделиться с папой. Наконец, я поставила дату и коряво вывела: «Сегодня я покрасила волосы в чёрный цвет».
Это выглядело безобидно. Отец пожал плечами.
– Почему бы нет? Теперь пролистай книгу.
Я перевернула страницу и увидела несколько строк, написанных моим собственным почерком. Число стояло завтрашнее.
«Не хочу смотреть на себя в зеркало! Я теперь совсем уродка! Из-за чёрного цвета один придурок в столовой назвал меня готом, и все смеялись. Даже Игорь смеялся. А еще врал, что ему нравятся брюнетки. Ненавижу черный цвет! Ненавижу придурков! Ненавижу Игоря!»
– Здесь любое решение в какую-то гадость переворачивается? – мрачно спросила я. У меня от стыда горела шея.
– Нет, малышка. Просто тебе не пойдет черный цвет. Всё ещё хочешь краситься?
Если нет, зачеркивай.
Я стала торопливо закрашивать записи, пока вместо строк не остался чернильный квадрат. Мне не хотелось ничего объяснять отцу, но, к счастью, ему не пришло в голову спросить, кто такой Игорь и почему меня могут расстроить его слова.
– Есть несколько правил, – предупредил отец. – Учти, когда страницы закончатся, узнавать будущее ты уже не сможешь, даже если подошьешь новые листы. Не предсказывай судьбы других людей. Не мошенничай с лотерейными билетами – это не для обогащения придумано. Не пытайся просчитать и предотвратить катастрофы и войны. Используй ежедневник, чтобы жизнь была проще и веселее, но самые важные решения принимай без этой книжицы.
– Почему?
– Нехорошо, если твою судьбу будет решать кусок картона, верно?
Мне показалось, папа сейчас обнимет меня или поцелует в волосы, но он так этого и не сделал. Он просто прокашлялся, захлопнул дипломат и убрал его под раскладушку.
На следующий день отец, как всегда рано или поздно случалось, ушёл. Осталась его чашка с недопитым несладким чаем, аккуратно заправленная постель, бритвенный станок в ванной, мамины слёзы. Любить моего папу было всё равно, что любить снегопад.
***
С тех пор я всегда знала, как поступить. Тягостный вопрос, правильно ли я проживаю жизнь, меня не мучил: если я колебалась, я просто доставала из сумки книгу, записывала и зачеркивала одно решение за другим, до тех пор, пока не находилось нужное. В первый год я потратила немало страниц на всякую чепуху, когда выбирала идеальный подарок на дни рождения подругам или отпадное платье к дискотеке. Только исписав этой ерундой четверть ежедневника, я стала сдержаннее. Подростковые неловкости, неизбежные для моих ровесников, проходили мимо меня. Никаких провальных вечеринок!
Долой неудачные свидания! Я вписывала в судьбу лишь лучшие варианты. У меня не будет мучительных воспоминаний, от одной мысли о которых я буду еще долгие годы ворочаться ночами без сна.
В восемнадцать я поступила на журналиста – разумеется, с первого раза. В двадцать один вместе с подругой съехала от матери на съемную квартиру – и выбрала для этого лучший момент. Хозяйка по знакомству требовала чисто символическую плату. На третьем курсе мне предложили стажировку в толстом глянцевом журнале. Мне не нравилось выдумывать поддельные советы астролога и однотипные предсказания на странице с гороскопами. Ради этого пришлось отказаться от мечты стать корреспондентом в серьезном издании и надолго отложить в стол недописанный роман. Я не сожалела. Газету, в которой я по-настоящему хотела работать, закрыли бы через полгода. Мою рукопись отклонил бы редактор как «вторичную и недостаточно оригинальную, хоть и с потенциалом». Благодаря папиному подарку я знала, что сделала правильный выбор.
Отец больше не появлялся в моей жизни. Я не сердилась на него за это, ведь он и так дал мне в руки всё, чтобы быть счастливой.
Особенно ежедневник облегчал свидания. Каждый раз, надевая чулки и рисуя стрелки, я точно знала, будет ли это вежливый ужин без продолжения, одна яркая ночь или короткий ненавязчивый роман. Большой любовью там и не пахло, но меня это устраивало. Одна из моих подруг к тому времени залетела от подонка, вторая безнадежно сохла по женатому, третья замазывала тональником синяки от кулаков супруга.
Зная будущее наперед, я стала менее требовательна к реальности и почти разучилась мечтать. Волшебный ежедневник показал мне, как мало в жизни по-настоящему хороших решений и как редко сбываются смелые планы.
***
Я не собиралась влюбляться в тот вечер. Я шла на посиделки к школьному приятелю в честь его новоселья. Среди гостей даже не должно было быть свободных мужчин.
Если бы я знала заранее, я надела бы какое-нибудь стильное платье с юбкой-колокольчиком, а не толстовку и джинсы. И накрасила бы губы – мне говорили, у меня красивый, чувственный рот. Уложила бы лаком волосы. Заранее просчитала бы несколько удачных вариантов разговора с помощью ежедневника. Но я ничего не знала, поэтому пришла к другу в потёртых джинсах и мешковатой кофте с капюшоном. Снимая куртку в прихожей, машинально посчитала по ботинкам, сколько уже собралось гостей. Я пришла одной из последних, и мне не хватило вешалки. Я промочила ноги, от волос в тепле поднимался пар. Стоял зябкий, ветреный февраль с его капризной, изменчивой погодой. Мне никогда не везло в феврале.
На столе виднелись бутылки с алкоголем разнообразной крепости и чайные кружки вместо фужеров. Некрасивая голенастая девушка, чья-то новая подружка, резала торт, улыбаясь зубастым ртом. Мужчины по очереди играли на гитаре. Хозяин квартиры ругался на гостей, которые протопали в комнату, не разувшись, и развезли грязь. Я нашла чистый бокал, плеснула медовухи и нашла свободное место на диване.
Так я оказалась рядом с Андреем.
Я немного знала его, потому что мы пересекались в общих компаниях и раньше. При первой встрече он показался мне высокомерным козлом: он был похож на парней, которые в школе хвастаются тем, как виртуозно курят, и смеются над заучками вроде меня. Неудивительно, что я смотрела на него, как кролик на удава. Потом мы, впрочем, несколько раз говорили по-человечески. Я ужасно удивилась тому, что он не только знал, что Эрих Мария Ремарк – один человек, а не муж и жена, но еще и читал его.
Я знала не всех здесь, и знакомое лицо меня обрадовало. Андрей улыбнулся, как мне показалось, искренне, и подвинулся, давая место рядом. Я предложила ему медовухи, но он молча показал кружку, полную чего-то слишком крепкого для меня. Я заметила, что у него под глазами темные круги. И еще заметила, что глаза красивые.
– Лиза тоже здесь? – спросила я с улыбкой. Лиза была его девушкой и одной из немногих общих тем для разговора, а мне всегда становилось неловко, если с человеком не о чем поболтать.
– Не-а, – сказал он, прихлебывая из кружки. – То есть, не знаю.
Разговор клеился плохо – еще бы, мы были чужими друг другу и непохожими людьми. Мы обменялись парой ничего не значащих фраз. Потом он спросил, как у меня дела на работе, и посмеялся над рассказом о выдуманных гороскопах. Я согласилась попробовать крепкое пойло из его кружки. Оказалось, это был ром. Когда гитара дошла до Андрея, он спросил, что мне сыграть. Для меня никто никогда раньше не играл, и это было приятно.
Он перебирал струны, а я смотрела на его профиль. На линию челюсти, на упрямый подбородок и правильный нос, на невозможно-синие глаза и золотисто-светлые ресницы. Он был красивым, но не смазливым, как голливудские мальчики в боевиках. Я встречала многих, кого могли бы печатать в глянце, но его будто рисовали акварелью. Тонкие черты, белый лоб, улыбка уголками рта. Раньше я думала, что он похож на самовлюбленного козла. Сейчас заметила, что он напоминает незнакомого офицера с черно-белой фотографии в бабушкином альбоме.
"У него хороший голос. И хорошее лицо, – думала я, прихлёбывая медовуху. – И еще он почему-то пришёл один".
Андрей закончил песню, передал гитару следующему и остановил взгляд на мне. У некоторых людей глаза от алкоголя мутнеют, но у него, наоборот, стали ясными, как стекло. Молчание смущало, и я снова попыталась заговорить о его девушке:
– Лиза…
– Мы расстались, – перебил Андрей. – Уже две недели назад.
– Я не знала, – быстро сказала я. – Извини. Я не подумала. По тебе не скажешь…
Мы продолжали смотреть друг на друга. Рядом заиграли на гитаре знакомую мне песню, но я не стала подпевать и не обернулась.
– Ну, а что мне, траур что ли носить? – Андрей усмехнулся уголком рта. – Не планирую. Спьяну плакать на твоем плече тоже не стану, не бойся.
В тот вечер мы целовались. На холодном балконе, куда Андрей вышел покурить, он прижимал меня к перилам, царапая шею небритым подбородком. Я дрожала от холода, он, обнимая, прятал меня под свою куртку. Мне нравилось, что поцелуи от табака немного горчат.
– Я совсем недавно расстался с Лизой. Я не собираюсь заводить серьёзные отношения, – говорил Андрей, словно извинялся.
– Я понимаю. Мне сейчас этого тоже не надо, – соглашалась я. – Не влюбимся же мы, в самом деле, только оттого, что обжимались пьяными?
Он затыкал меня поцелуем горячих губ. Перилла балкона больно упирались в поясницу, мокрый февральский снег сыпал хлопьями. Мне было хорошо и радостно. Ни один из нас не хотел думать, что будет потом.
***
Я разумно подходила к таким случайным поцелуям. Я знала, что за ними не следует продолжения с нормальными свиданиями, цветами и кафе. Скорее уж неловкие встречи и отведенные взгляды. Но с Андреем были потом и букеты, и прогулки, и картонные открытки на День влюбленных. Перед первым свиданием он спросил, какие цветы я люблю.
Оказавшись рядом с ним, я так нервничала, что могла только поддакивать и глупо смеяться. Весь мой хваленый интеллект куда-то улетучился. Немножко обидно было, что Андрей-то не отупел, в отличие от меня, поэтому говорил об умных вещах: политике, истории, литературе. А я, хотя всегда сетовала, что мне не с кем обсудить серьезные темы, вела себя, как идиотка. Зато я была идиоткой с букетом роз, с размазанной от поцелуев помадой и рядом с умным мужчиной, за локоть которого можно уцепиться на скользкой дороге.
В конце концов, мы опоздали на автобус и долго шли по заснеженным улицам, увязая в сугробах. Он рассказывал мне смешные истории о своих неудачных свиданиях и неловких случаях. Я хохотала, но ничем не могла поделиться в ответ – у меня-то таких историй быть не могло. Мне нравилось даже то, что Андрей курит, причем не модные вейпы с противными сладким паром. Когда он пожевывал сигарету и лихо сдвигал на затылок шапку, он был похож на пацана с района. А говорил о реформах Петра Великого. Этот контраст мне ужасно нравился. Так было даже лучше: блюдо с необычным сочетанием вкуснее.
– Надеюсь, ты не сбежишь, когда увидишь мой дом, – пошутил он, закрывая за мной на гвоздик покосившуюся калитку. – Это родительский. Я съехал от Лизы, как ты понимаешь.
Мне было плевать, что внутри холодно, несмотря на камин, а вода только в вёдрах, принесённая с колонки. Я смотрела на книги на полках. Толстой, Дюма и Агата Кристи вперемешку с отечественной фантастикой в мягких обложках.
Такие же, как у меня. Когда мы были подростками, то читали одно и то же.
В тот вечер Андрей снова пел, но уже только для меня. И «сердце остановилось», и «как на войне», и что-то из Пилота.
– Спи, братишка, я не знаю, почему мы все такие…
Я сидела на краю постели в его свитере, он – напротив меня, без одежды, с гитарой в руках. На его голом плече расцветали синяки, следы от моих зубов. Я любовалась им украдкой, жадно, как будто мне нельзя было смотреть. Жужжал электрический камин, от чашек чая на столе поднимался пар.
– Хочу, чтобы так было всегда, – сказала я.
– Сначала выдержи меня хоть месяц, – фыркнул Андрей, склоняясь к гитаре. – А, в общем, клёво, что так вышло…
Это он не про нас говорил. Это были уже строки песни.
***
Первое, что я сделала, когда вернулась домой, это достала ежедневник, поставила число и вывела торопливым почерком: "Я решила встречаться с Андреем".
Перелистав вперед пожелтевшие от времени страницы, я прочитала: "Сегодня Андрей признался мне в любви. Наши отношения кажутся мне длинным счастливым сном. Я думала, таких не бывает. Мы даже ни разу не ссорились. Кажется, я встретила человека, который мне идеально подходит".
***
Ежедневник не врал мне. Он никогда не врёт. Всё шло благополучно. Чем больше я узнавала Андрея, тем глубже и ярче становились чувства. Я стеснялась говорить нежности, зато он был щедрым на слова за нас обоих. Даже в любви он признался первым. У Андрея за спиной был длиннющий хвост историй: он перепробовал дюжину мест работы, поступал учиться и отчислялся, легко заводил друзей и ещё легче ссорился, влюблялся в девчонок, с которыми потом расставался со скандалом. Мне было интересно слушать, о чём бы он ни рассказывал. Как сладкая парочка из ромкомов, мы брали билеты на последний ряд в кино и обжимались, пропуская половину сюжета. Я познакомилась с его друзьями, он – с моими, и все говорили, как рады за нас.
Мне, кажется, всё время не хватало лишней минуты, чтобы побыть вместе: я никак не могла уйти со свидания, даже если опаздывала на важную встречу, улыбалась всякий раз, заметив сообщение от Андрея, и засыпала с телефоном под подушкой. Я превратилась в отвратительную работницу и чудовищную подругу. Мне было уже не до составления гороскопов для журнала, а говорить о новом романе я могла часами, пока меня не заткнут. Не понимаю, как люди меня терпели.
Я снова полезла в ежедневник за предсказаниями не потому, что сомневалась в нашей любви. Совсем нет! Мне лишь хотелось одним глазком взглянуть, что ещё меня ждёт впереди.
"Я не вижу будущего для наших отношений, – гласили записи моим почерком, датированные месяцем вперёд. – Андрей ко мне остыл. Я чувствую от наших встреч разочарование. Мы оба не верим, что всё вернётся на круги своя. Андрей говорит о расставании, и я понимаю, что он прав".
***
Я пыталась вести себя, как обычно. Улыбалась, не подавала вида. Выбирала Андрею книгу в подарок – скоро его день рождения. Продолжала рассказывать подружкам, что у нас «ну вот просто отношения мечты». Как будто, если я стану достаточно хорошо стараться и буду вести себя, как обычно, ничего не изменится, несмотря на запись в ежедневнике. Червячок сомнений пожирал меня изнутри.
Мы не поссорились ни в тот день, ни назавтра. Раздражение не нарастает мгновенно. Что-то творилось между нами, но я долго закрывала на это глаза. Я не чувствовала, что мы друг к другу остываем: скорее, наоборот, наши отношения накалялись. Напряжение росло, как в сжатой в ладонях пружине.
Мы стали цепляться по пустякам. Сначала только в мыслях – первый уколы разочарования я проглатывала молча.
Однажды Андрей не ответил ни на одно моё сообщение за вечер, и я подумала:
«Ему неинтересно со мной говорить».
В другой раз он отказался встретить меня, сказав:
– Мне сегодня неудобно. Возьмешь такси?
И я подумала: «Ему наплевать, как я доберусь».
Мы начали видеться реже. Андрей брал подработки домой, и уже не каждое воскресенье стал находить время, чтобы прогуляться со мной по весенним улочкам. Я бродила одна. В городе ремонтировали дороги, поэтому тяжёлый запах асфальта висел в воздухе и, казалось, поскрипывал на зубах. «Я для него не на первом месте», – прокручивала я в голове, привыкала к новой мысли, пробовала её на вкус.
Я снова стала замечать, когда Андрей вел себя, как самовлюбленный баран. Взгляды, которые он бросал на официанток, обслуживающих нас в кафе. Многозначительные шутки с коллегами. Хуже всего бывало, когда он брал гитару на посиделки у друзей, и вокруг него обязательно оказывалось две-три девчонки, поющих куда лучше, чем я. Я видела, как от Андрея искрит радостью и самодовольством, и мне ужасно хотелось выплеснуть ему в лицо напиток, который я в тот момент держала в руках, или закатить пощёчину. Пусть он и не делал ничего плохого. Но это было бы глупо и театрально.
– Мне нравится, когда на меня обращают внимание, – оправдывался он. – Я всегда таким был. Раньше тебя это не раздражало.
– Теперь раздражает. А если я буду делать так же?
– Флиртуй, если хочешь. Я не ревнивый. Только ночевать приходи ко мне.
Андрей притянул меня к себе, чтобы поцеловать. Я прикусила ему губу до крови, но он не обиделся. Нам всё ещё нравилось обниматься на остановках, раздражая случайных прохожих, и в одной постели мы засыпали лучше, чем порознь.
Впервые мы серьезно поссорились в конце мая. Мы в тот день болтали о моей работе. Я ела мороженое, облизывая ложку, и жаловалась, как меня тошнит от гороскопов, начальства в журнале и коллег. Андрей возился с гитарой, заменяя порванную струну на новенькую.
– Так уходи оттуда. Ты хорошо пишешь. Зачем оставаться там, где тебе тошно? Найдешь другую работу, хотя бы временную.
– Мне не нужно ничего временного, – я аккуратно вытерла сладкий от мороженого рот. – Я не хочу принимать решение, о котором потом буду жалеть.
– Я же почему-то ни о чем не жалею.
– Именно поэтому ты до сих пор выплачиваешь компенсацию тому парню, которому дал по лицу, – заметила я.
– Серьезно? – Андрей поднял голову от гитары. – Ты меня этим попрекаешь?
Я знала, что он по решению суда перечисляет деньги одному уроду за то, что выбил ему зуб. Андрей считал, что за дело и абсолютно справедливо. По той же причине его бывшая девушка, Лиза, до сих пор с ним не говорила, а вот с уродом – ещё как.
– Тебе не пришлось бы работать по выходным, если бы ты думал прежде, чем махать кулаками, – заметила я.
Андрей послал мне воздушный поцелуй и язвительно сказал:
– Я тоже тебя люблю.
– Я просто хочу нормальных отношений. Чтобы ты мог по выходным сводить меня в кафе и купил цветы. И встретил бы меня заранее, а не предложил добираться на такси.
– Ну, прости, что не вписываюсь в твою идеальную жизнь. Может тогда найдешь того, кто впишется лучше?
В тот момент мне это показалось настолько серьёзной ссорой, что я ночью, вспоминая наш разговор, разревелась в подушку. Я пыталась плакать тихо, но Андрей спал слишком чутко. Проснувшись, он долго обнимал меня, поцелуями снимал с щёк слёзы и извинялся за то, что ляпнул лишнего.
Это потом мы стали скандалить столько, что я уже перестала удивляться, а он – успокаивать мои рыдания.
«Всё становится хуже и хуже. Я понимаю, что чувства, которые были между нами в начале отношений, уже не вернутся. Ему плевать, если я плачу.
Наверное, он считает меня истеричкой, которая льет слёзы по любому поводу, но я никогда не была такой. А, главное, я не понимаю, что сделала не так, в какой момент всё покатилось к концу».
***
Устав от ссор, я стала использовать ежедневник, чтобы не допускать их. Перед каждым свиданием я просчитывала два десятка вариантов, исписывала страницу за страницей. Иногда это помогало, и между периодами скандалов выдавались затишья. Но и тогда я чувствовала себя так, будто танцую на тонком льду. Один неверный шаг – и провалюсь.
Бывало, что отцовский подарок не спасал. Похоже, какие-то ссоры были неизбежны.
– Значит, ты всё равно пойдёшь на корпоратив, где будет твоя бывшая?
– Почему тебя стало задевать, что у меня есть своя жизнь?
«Почему тебя стало задевать, что у меня есть своя жизнь?» – прозвучало в моей голове за миг до того, как Андрей это сказал. Я знала, чем закончится наш очередной скандал. Накануне я несколько часов писала и зачеркивала один вариант за другим. Среди них не было ни единого хорошего.
– Слушай, может, возьмем перерыв? – Андрей устало помассировал переносицу. Взгляд его синих глаз оставался таким же сапфирово-ярким, как в тот февральский вечер, когда мы целовались на балконе.
– Предлагаешь расстаться? – сухо спросила я. Стало жалко, что я не курю.
Было бы круто достать сигарету вместо того, чтобы снова начать давиться слезами.
– Пока нет. Но, вообще-то, расставание – это тоже выход. И не самый плохой.
– Зачем ты вообще всё это начал? – в голосе у меня задребезжало, как всегда, когда подступали рыдания. – Зачем ты мне врал, что любишь?
– Я же не мог знать, сколько это продлится, – Андрей стоял, скрестив руки на груди, такой спокойный, что меня тошнило. – Тогда любил. Сейчас – не знаю. Дай мне перерыв, чтобы разобраться в этом, пожалуйста.
– А потом? Вдруг мы совсем расстанемся?
– Ну и что? Значит, у нас с тобой были отличные несколько месяцев. Я никогда не пожалею об этом. Да снова бы повторил.
Он попытался улыбнуться, но получилось криво. Я не могла больше смотреть ему в глаза – я вообще не хотела на него смотреть. Это означало запоминать его, как в последний раз перед разрывом, что было бы совсем невыносимо. Если бы Андрей предложил взять гитару и спеть для меня, мне стало бы немножко легче. Но он не предложил, а гордость не позволила мне попросить его об этом.
Я вернулась в свою квартиру, разбитая и несчастная. Сначала не придала значения тому, что дверь открыта, хотя моей подруги не могло быть дома – лето она проводила на море. Мне потребовалось время, чтобы почувствовать запах гренок с кухни. Услышать звук кофеварки. Заметить на вешалке серый пиджак в мелкую полоску. Даже осознав, я долго не могла заставить себя сделать несколько шагов вперед или подать голос. Так и стояла на пороге, ошеломленная и все еще опухшая от недавних слёз, когда отец сам вышел ко мне.
– Привет, солнышко. Решил тебя проведать.
Из-за летнего зноя он развязал галстук и расстегнул несколько верхних пуговиц рубашки. Рукава её были закатаны до локтей. Папа вытер руки полотенцем, а потом обнял меня, как будто так и должно было быть. Я стояла, заледенев, и не знала, что сказать ему. Кроме того, что он подонок и что я не хочу его видеть, разумеется.
– Проходи на кухню, доча. Я как раз приготовил омлет и поджарил гренки.
Конечно, он заметил, что у меня физиономия в красных пятнах от плача, но ничего не спросил. И на том спасибо.
– Надеюсь, к маме ты не пойдешь? – выдавила я, левой ногой стягивая с правой босоножку. – Не будешь снова мучить её своими играми в прятки?
– Маму я навещу потом, – пообещал отец. – Тебе я сейчас, кажется, нужнее.
Я вымыла руки и села на табурет в углу стола, подобрав в груди ноги с коричневыми от пыли ступнями. Папа разлил кофе по двум кружкам. Добавил в мою две ложки сахара. Разложил по тарелкам омлет и гренки с золотистой корочкой. На краю тарелки он изобразил рожицу из кетчупа, как делал, чтобы повеселить меня лет в пять. Меня при виде этого пробрала дрожь ужаса.
– Я чувствую, что страницы в ежедневнике, который я тебе дал, почти закончились.
– Ага. Всего одна осталась.
– Расскажи, как ты использовала мой подарок?
Глаза отца были чёрными, словно крепкий кофе. Кетчупная рожица ухмылялась кровавым ртом. Я могла бы соврать папе или отказаться говорить, но мне позарез нужна была новая записная книжка. Жизнь, развалившаяся на кусочки, снова нуждалась в чётком плане и хоть какой-то определенности. Поэтому я рассказала всё. А, когда закончила, заметила, что отец разочарован.
– Думаешь, я использовала ежедневник неправильно? – хмуро спросила я. – Если люблю, должна была строить отношения без таких вот костылей?
– Плевать мне на твои романтические фанаберии. Жаль, что ты так и не научилась замечать чудеса. Знаки судьбы открываются тебе, а ты не видишь. Даже волшебный предмет ты всегда использовала формально.
– А мне плевать на твои чудеса, – вяло огрызнулась я. – Мне хочется вернуть отношения с Андреем. Мне кажется, я всё испортила.
Отец засмеялся. Негромко, шелестяще. С таким звуком летят по асфальту осенние листья. Кажется, я никогда до этого не слышала, как папа смеётся.
– Я ничего не понимаю в любви, малышка. Когда мне захотелось, чтобы кто-то встречал меня с дороги, я нашёл женщину с мягкими руками. Когда захотел продолжится в ком-то, дал жизнь тебе. Любовь это или эгоизм?
– Просто подари мне ещё один ежедневник. Я хочу знать, что будет дальше.
– Зачем? Твой юношеский романчик или продолжится, или нет. Может, затянется на год. Может, лет на пять. Или ты подашь на развод в двадцатую годовщину. У тебя правда хватит воли вычеркнуть человека из своей судьбы, если ты узнаешь, что вы будете вместе не до гроба?
– Хочу хотя бы знать, буду ли я счастлива. Имеет ли это всё смысл?
– А какой смысл должно иметь? Ни мессию, ни антихриста вы не родите, век сейчас не тот. Любовь может научить тебя видеть суть вещей, но это только на твоей совести. Точно скажу, что мальчик твой не изменится. Без предсказаний знаю, что дрессировать людей – дело глупое, хоть и увлекательное.
– Значит, твои подарки для меня закончились? – спросила я, вилкой размазывая омлет по тарелке.
Отец покачал головой.
– Нельзя слишком много рычагов судьбы отдавать в одни руки. Я знал людей, которые, вместо того, чтобы проживать жизнь, исписывали кипы бумаги, пытаясь просчитать идеальную судьбу. Они сморщивались, скрючивались и седели, не разгибая спины над своей писаниной. Ещё страшнее глядеть на бедолаг, которым открылась книга судеб: они прочитали тысячи биографий своих двойников и уже никогда не могли быть счастливы в той единственной реальности, что им досталась. Видел я даже одного идиота, который настолько зачитался книгой прошлого, что не добрался до книги будущего…