Аркадий Смирнов
ПРОВЕРКА НА ГОЛУБУЮ КРОВЬ
« Мелкий тиран – это удача для воина».
Карлос Кастанеда
Июльским утром на перроне Воронежского вокзала Смелков находился в некотором расслаблении плоти и борении духа. Почти часовая остановка поезда располагала к первой сигарете на свежем воздухе, и он вышел прогуляться. Перед сигаретой желательно положить что-нибудь в желудок. Тут-то Буриданов осел внутри и распоясался, задерживая кайф первой затяжки. Строгое материнское воспитание даже в пятьдесят годков сказывалось и требовало кофе со сливками под домашний бутерброд. Материальный организм жаждал пива, оставляя бутерброд, как компромисс. Оправдывая слабость, вчерашними проводами в санатории, Смелков неспешно двинулся к бабульке, продававшей бутылки с пивом из корзинки.
У платформы с другой стороны, стояла железнодорожная лаборатория из двух вагонов. Невысокий, резкий в движениях, мужичок в чистом и ладно сидящем на нем комбинезоне прижал к вагону молодца в дорогом костюме и совал ему в лицо сорванную с лаборатории агитку за какого-то кандидата.
– Ты, сучонок, у меня сейчас это жрать будешь! Любишь компанию с ворьем и жуликами, так не смей где попало и перед честным народом эти хари развешивать! Да я тебя…
Какой узнаваемый голос – Зубцов! Первый командир Смелкова на военной, еще срочной, службе. Взять пару пива или поллитровку и подойти? И полковник запаса засомневался. Не узнает его Зубцов, сколько их, салаг, через его учебный взвод прошло. Отказал когда-то Зубцов ему подписать рапорт для поступления в военное училище. Мол, слаб пока, солдат Смелков, духом, и косточка военная не окрепла, послужи еще с годик, а там, если не передумаешь, другие подпишут. Так и произошло. А теперь запросто может бывший старший сержант отчитать полковника запаса за склонность к употреблению с утра.
Торопливо глотнув из открытой бутылки, Смелков закурил, наблюдая, как молодец лет тридцати, получив пинок под зад, удирает молча. Зубцов оглядел перрон, подобрал и отнес в урну обрывок видимо недожеванной бумажки и скрылся в служебном вагоне.
Да, Смелкова бывший командир может не признать. А вот Голицына он вряд ли забыл. И, вспоминая тот случай перед присягой, Смелков пошел к вагону.
Голицына Сашку Смелков на дух не переносил. Ему даже находиться рядом неприятно было. Это как нелюбовь с первого взгляда. Высокий, но рыхлый, с толстыми щеками и губами Голицын, вероятно, обладал раздутым самомнением, поскольку местоимение «я» в его разговорах или рассказах было главным в каждом предложении. Проходя мимо, он мог наступить тебе на сапог (тяжелый – больно) и, вместо извинения, засмеяться – это он шутит – мол, нечего ноги расставлять.
Все бы ничего, можно было по совокупности таких шуток и рыло начистить, но не успел Смелков. После первой недели службы в ШМАСе*, так называлась учебка, в которую их призвали, Голицына назначили командиром 3 отделения. Чем руководствовался старший сержант Зубцов – заместитель командира 6 взвода, выдвигая Голицына, не понял никто из новобранцев.
Ну, в 1-ом отделение назначен Корк. Ему уже 24 года, он не был, как все салаги – после школы, уже университет в Риге закончил, начал биологом работать, да в армию загребли. Латыш, толстый, под 2 метра ростом, молчаливый: спросишь его что-нибудь – устанешь ждать ответ. Он основательно подумает, прежде чем скажет. Но, если скажет – как отрежет – менять мнение не будет.
Во 2-ом отделении назначен Боря Козырев. Тоже правильно. Боре 22 года, успел 4 года в Ленинградском политехе отучиться. На взрослого мужика похож, и что-то в нем цыганское есть. Веселый и острый на язык: если язвить начнет – над жертвой весь взвод хохочет. Про себя говорит:
– Я справедлив как бритва: не трогай – не порежешься, а тронул – не жалуйся!
В 4-ом отделении командиром Витя Грошев. Это справедливо: 19 лет парню, а уже коммунист. Даже, говорят, награду за что-то с «гражданки» имеет.
Ну, а как Голицын в эту обойму попал, никто не понял.
За прошедшие всего 3 недели с начала службы Голицын уже 2 раза болезненно достал Смелкова. И, как понял Смелков, это произошло неслучайно. То, что он, двигая табуретку, пальцы Смелкову придавил и, якобы случайно, в умывальнике шапку его на мокрый пол смахнул – не в счет. То, что он толком не извинился – ладно – все не без недостатков. Смелков не злопамятен. Но на утреннем осмотре Голицын разворошил постель Смелкова только из-за одной вмятины на одеяле от лежавшей там ранее шапки. Натянуть одеяло – секунда, а перезаправлять 2 минуты на глазах всего взвода..! Да и служит Смелков у Козырева во 2 отделении, подумаешь, искатель порядка за других нашелся! Промолчал почему-то Козырев. Видимо решил посмотреть, как его подчиненный сам проявит себя. Но это уже был наезд, и это понял весь взвод.
Второй наезд произошел без всякого повода и неожиданно 3 дня назад, во вторник. На самоподготовке в перерыве подошел к нему Голицын и барским тоном приказал:
– Давай, Смелков, шапку бери и в казарму со мной бегом.
А в ответ на удивленный взгляд торжествующе объявил:
– Я сегодня дежурным по роте заступаю, ты со мной дневальным пойдешь.
– У тебя свое отделение есть.
Смелков уже внутренне понял, что придется подчиниться. Но это было не по правилам. В наряд всегда заступал командир отделения с дневальными из своих подчиненных.
– А у меня Гуськов ногу растер, хромает придурок. Я Зубцову тебя предложил. Он в журнал инструктажей вписал, – и Голицын, не скрывая радости от сознания своего превосходства, ухмыльнулся.
– Что же ты после обеда не предупредил? – Cмелков не хотел этого говорить – это было проявление слабости, но вырвалось против воли. Получалось, что он остался без отдыха. В наряде за сутки редко удавалось поспать больше 2,5 – 3 часов, поэтому перед заступлением в наряд положено после обеда поспать 1,5 – 2 часа, а потом начинать чистить обувь, бляху ремня, пуговицы, подшивать подворотничок, готовиться к инструктажу у старшины и разводу.
– А не успел, ты же не с моего отделения. Ничего потерпишь, бывает, – и Голицын вроде сочувствующе похлопал его по плечу.
– Давай шустрей за шапкой в класс, а то до инструктажа подшиться не успеешь. Да, Козырева предупреди, я ему тоже не сказал, – Голицын замурлыкал какой-то мотив и пошел к выходу из цикла*.
А вот тут ты, парень, прокололся – Козырев тебя не поймет. Надо только сказать ему так, будто это его не касается. Мысли опережали одна другую. Отпор Голицыну пора организовывать и продумать его надо качественно.
В учебном классе, подойдя к Козыреву с шапкой в руках, Смелков как можно спокойнее лениво протянул:
– Боря, я в казарму пошел, мне пора.
Козырев недоуменно посмотрел на часы:
– Ты заболел, Андрюха? Еще 2 часа самоподготовки! Никакой казармы! Садись, занимайся, сейчас Зубцов придет проверять!
– Голицын меня к себе в наряд поставил, а Зубцов в журнал записал.
– Т-а-к…– Козырев опустил глаза и немного отвернулся, прокручивая информацию. Было видно, как на левом виске его пульсирует тонкая жилка.
– Так, так… Ну ладно, иди, служи, – он посмотрел внимательно в глаза Смелкову. Явно читался вопрос: пора тебе реагировать начинать, и как ты собираешься выкручиваться?
– Передавай от меня привет Сашке, – с хрипотцой в голосе крикнул он вдогонку Смелкову.
Смелков у дверей класса оглянулся и отстраненно сухо, но громко ответил:
– Сам передавай! Твои подчиненные – это твои проблемы, – и, выйдя, закрыл дверь.
До 10 часов вечера Смелков не мог понять: как Голицын будет использовать свою власть над ним. После «отбоя» прояснилось. Андрей убирал в бытовке, в дверях появился Голицын.
– Слухай, что скажу, Смелков. – Он подождал пока Смелков повернется и, выдержав паузу, объявил: – План работы и дежурства дальше такой будет. Ты слушаешь?
– Слушаю, – Смелков спокойно созерцал сапоги Голицына и улыбался.
Все было понятно. Казарменный туалет на 10 «очков» ждет Смелкова. Фу ты, как просто. Боялся какой-нибудь подлянки, а тут всего-навсего сортир помыть.
– Значит так. Галкин до 2 часов очередным* у тумбочки, с 2 до 6 – Сенцов, ты с 6 до 10. Сенцов щас спать пошел, Липягин казарму с тем придурком – нарядчиком из 5 взвода мыть будет. А тебе что, Смелков, достается? Ну?
– Сортир, – Смелков широко улыбнулся.
– Правильно, но вместе с умывальником. А ты чему радуешься, Смелков?
– Разрешите выполнять, товарищ дежурный? – Смелков приставил швабру к левой ноге и отдал честь.
– У тя чо, крыша съехала? – Голицын ожидал нытья, отпора, подхалимажа, только не улыбки.
– Если хочешь – объясню, только не отрываясь от работы. Ты же мне помогать не будешь? А чем раньше вымою, тем раньше спать.
– А вот это видал? – Голицын показал кукиш. – Спать ему захотелось! Не раньше 2-х. Еще впереди у вас с Липягиным сержантская комната, канцелярия и ленкомната, когда сержанты оттуда уйдут. А когда они телевизор смотреть кончат – не знает никто. Если хочешь – сходи, спроси! – Голицын, довольный собой, захохотал.
Появился он спустя часа полтора, когда Смелков, закончив с туалетом, надраивал суконкой с мелом медные краны в умывальнике.
– Так вот, Смелков, прежде чем ты мне расскажешь о своей радости в туалете, – тут он, не сдержавшись, зафыркал, – Я тебе слова старшины передаю: « Туалет и умывальник посмотрю лично. Если где тряпкой не вымоете, трите одежными щетками. Не помогает одежная – трите зубной! Но чтоб все блестело, как причиндалы у кота!.. Слышь, Андрюха, а чо за причиндалы такие?
– Ты о причинном месте слышал что-нибудь? – Андрей полировал кран и на Голицына не смотрел. Голос у него был спокойный, уверенный, и работал он с видимым удовольствием.
– Ну, слышал, не помню только. А чо это?
– А это то, что у всех мужиков стоит, а у тебя – висит! Смелков даже не улыбнулся. – Но это – причина, а причиндалы – то, что рядом с причиной. Дошло?
– Яйца это! – Довольный Голицын смеялся и не мог остановиться. – Во старшина загнул! Во, загнул! Надо записать, забуду. – Он отсмеялся, вытер слезы.
– Так чо ты мне про радость в сортире доложить хотел? Давай, я послушаю.
Смелков, продолжая надраивать краны, дребезжащим голосом, как бы пародируя старого учителя, читающего нотацию бестолковому ученику, начал: