© Владимир Дмитриевич Романовский, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
Степь, пересеченная двухколейной веткой железной дороги, с высоты выглядит как выцветшая карта. На карте, правда, не отметили бы одинокий недвижный пассажирский вагон.
Глядя вниз, на вагон, Кравченко спросил по связи:
– Группа Фикус, как видите объект? Прием.
Из второго вертолета ему сказали:
– Видим хорошо. Прием.
Кравченко прикинул расстояния – до ближайшего населенного пункта, до ближайшей автострады, до ближайшей радиовышки. Жестом велев пилоту двигаться дальше, вдоль ветки, он сказал:
– Разберитесь с объектом, что там и как. Я иду дальше вдоль ветки, на всякий случай.
Люди любят это выражение – «на всякий случай» – думая, что оно что-то объясняет. Кравченко был снисходителен к людям и уважал их слабости. На самом деле он просто чувствовал – профессиональным чутьем, что нужно идти дальше, дальше будет еще удивительнее.
Хотя на первый взгляд – куда уж удивительнее? Приходит сообщение со станции, что шел вот поезд, шел себе, и где-то между станциями, в степи, потерял один вагон. Последний. Понятно, что не из середины вагон он потерял, но все-таки удивительно.
Не просто так звонили со станции, не простой человек звонил, и не простому человеку.
Следующий поезд – экспресс – должен пройти по ветке в северном направлении через два часа, в сумерках, если не сообщить о стоящем посреди чиста поля вагоне железнодорожникам. А зачем им сообщать? Обзор хороший, будем надеяться, что машинист увидит на пути вагон и притормозит. Можно, конечно, послать второй вертолет обратно, пусть долетят до гражданской связи и сообщат. Но это – не по правилам. Нельзя. Начнутся неудобные вопросы, вроде – а вам откуда это известно? И что вы там делали, да еще на вертолете? Гражданские – они любопытные сверх меры бывают, особенно когда думают, что за проявление любопытства им ничего не будет. Что делали…
Что надо, то и делали. Но следует отдать должное тем, кто устроил этот бардак с вагоном – место подобрано идеально. Именно на этом участке пути, нежилом, плоском, прямом, никогда и ничего не случается, и поэтому никто за этим местом не следит. Раз в неделю проезжают на своей пыхтелке ремонтники – проверяют пути. Электрики прозванивают линию иногда. Всё. Нападать на поезд или разбирать пути некому, и ломаться тут нечему. Восемь составов в день – четыре в одну, и четыре в другую сторону, ходят строго по часам. Вокруг на много километров ни души. Вторая, перегруженная, историческая ветка – тридцать километров к востоку, за горизонтом. Да, славное место.
Кравченко всмотрелся в точку, движущуюся вдоль рельсов, схватил бинокль. Вот. Вот он и есть, пресловутый «всякий случай». Он тронул за плечо пилота, но тот и сам уже рассматривал эту же точку, и озабоченность проявилась на его лице. Кравченко сказал:
– Снижаемся.
***
Субъект не сопротивлялся, делал все, как ему велели – руки за голову, не двигаться, и прочее. Дал надеть на себя наручники, послушно сел в вертолет. Глаза субъекта были стеклянные какие-то, смотрели на горизонт. Когда повторно снизились и соединились с группой Фикус, субъект слегка оживился. На одинокий вагон он не смотрел, будто не интересовался им, равнодушничал, а вот экипажи двух вертолетов вызвали в нем некоторую степень антипатии. Он спросил у Кравченко:
– Вы не менты?
Кравченко его заверил:
– Мы гораздо хуже, парень.
Обменявшись взглядами и жестами с командой, Кравченко в упор посмотрел на субъекта.
– Закопал?
Субъект вопроса не понял. Кравченко подумал, не дать ли ему в морду, но передумал, и сказал:
– Дружки твои не приедут, Гусев.
Субъект опять не понял. Он не притворяется, подумал Кравченко. Притворство выглядело бы гораздо естественнее. Он действительно тупит. Жаль. Красивая была бы история, с красивой концовкой: похитители ждали неподалеку; от поезда на всем ходу отцепили вагон, машинисту велели не обращать внимания, а то зарежут к чертовой бабушке; вагон остановился посреди квази-пустыни, без связи. Приезжают, забирают коллекцию, уходят. Но – забоялись, не пришли дружки, в последний момент поджали хвост, взыграло чувство самосохранения, и зачинщик остался один в степи, как ордынский разведчик под Киевом, только без коня. И вот доблестная команда с Кравченко во главе … и так далее.
Нет, здесь произошло что-то другое.
– Нашли!
Кравченко повернулся, и субъект тоже. Член группы Фикус обнаружил и уже успел открыть хитрую дверцу в боку вагона. И один за другим доставал теперь оттуда продолговатые ящики, передавая их напарнику. Напарник ставил ящики на землю. Всего оказалось восемь ящиков. Посмотрели на Кравченко, а тот велел:
– Макарыч, проверь.
Полный, краснолицый Макарыч присел на землю возле ящиков, икнул, вставил в глаз лупу, открыл первый ящик, и каждый предмет в нем изучил. Все, кроме Кравченко и субъекта по имени Гусев, столпились вокруг Макарыча – всем было интересно. Макарыч работал быстро. Не прошло и десяти минут, как он сказал:
– За аутентичность не ручаюсь, но золото и камешки – настоящие.
Кравченко спросил:
– Если это подделки, но из настоящего золота, сколько они могут стоить?
Макарыч подумал, поприкидывал, и ответил:
– Тридцать пять миллионов.
– Э…
– Фунтов стерлингов, разумеется.
– Любишь ты, Макарыч, все на фунты мерить.
– Привычка. Все ювелиры так мерят.
– Ты не ювелир, Макарыч. А если не подделка?
– Я не специалист, – возразил Макарыч.
– Примерно?
– Может к трехстам миллионам подбирается, может и к миллиарду, черт его знает. Если не праздный интерес, то я мог бы попросить Козлова посмотреть. Но Козлов – тот еще фрукт. Он обязательно попросит…
– Совершенно праздный интерес, Макарыч, не страдай. – Кравченко оглянулся на задержанного Гусева. – Пойдем внутрь, побеседуем.
Гусев встрепенулся и спросил с неприязнью в голосе:
– Куда это внутрь?
– В вагон.
Гусев насупился, подумал, и сказал:
– В вагон я не пойду.
Кравченко хотел было уже ляпнуть, «А тебя и не спрашивают», но что-то удержало его от этого.
– Ладно, – сказал он. Посмотрел на своих. – Вот что, мужики, вы все-таки слетайте в южном направлении, сообщите на станции, что вагон на путях недвижный. Камешки мы нашли, и ладно.
Четверо из шести мужиков кивнули и пошли ко второму вертолету.
– Эй, – сказал им вслед Кравченко. Мужики остановились. – Скажите там заказчику, что, мол, посылка обнаружена, в сохранности, и один хорек в силках. Ждем дальнейших инструкций.
***
Присели на землю возле полозкового шасси Кравченко с Гусевым.
– Наручники снимите, – попросил Гусев вяло.
Кравченко подумал, подумал, да и снял с него наручники. Никуда он не убежит. Кругом степь, видно далеко.
– Вы – люди Землемера? – спросил Гусев.
Кравченко не ответил. Встал, распрямил плечи – большой, мощный – потянулся, и снова сел на землю.
Сообщат ребята на станцию о заблудившемся вагоне. Там передадут по цепочке. Как водится, движение перекроют вплоть до выяснения произошедшего, с обеих сторон. Бедные путешественники будут томиться на станциях и вокзалах – сутки могут проторчать. А нечего ездить туда-сюда. Сидели бы дома. Скорые товарняки застрянут, владельцы товара обидятся, начнут говорить про быструю порчу продукта – ну так в следующий раз будут самолетом переправлять, нечего жадничать. А большие люди будут тем временем договариваться о том, как именно и кому представить все это дело. Скорее всего дадут приказ Фикусу забрать посылку и лететь на север. Пойманного ликвидировать. И только после этого сообщат официальным властям. После этого приедет локомотив и оттолкает вагон на следующую станцию. Договариваться большие люди будут долго, выяснять между собой, что и как…
– Эй, начальник!
Кравченко поднял голову. Макарыч, сидя в вертолете, в наушниках, подзывал его, указывая на микрофон. Кравченко залез в вертолет, взял у Макарыча микрофон и наушники.
– Слушаю.
– Допросите задержанного. Узнайте, что у него за группа.
– Мы группу поймали сегодня утром.
– Это была группа для отвода глаз. А есть и настоящая, та, которой понадобилась посылка. Узнайте, кто стоит за этой группой. Имейте в виду, что подозрения самые мрачные.
Суки, подумал Кравченко. Если подозрения – значит, опять что-то не поделили заправилы, будут теперь обвинять друг друга. Дело затянется. Допросить задержанного? Наверняка он не главный в этом деле, хоть и Гусев. Личность известная, с репутацией, но кража перевозимого – не его амплуа. Не он придумывал. Возможно, его просто подставили. Поэтому и не дал я ему в морду.
Кравченко снова сел на землю рядом с Гусевым. Сказал:
– Велено тебя допросить.
Гусев пожал плечами. Кравченко это не понравилось.
– Так не пойдет, Гусев. Тебе, может, скучно отвечать на вопросы, но уж потерпи.
Гусев поднял на него глаза.
– А мы разве на ты?
– Хорошо, давай на вы. Давайте. Что здесь произошло, господин Гусев?
Гусев поднял голову, некоторое время смотрел на Кравченко, и вдруг сказал:
– Вы ведь все равно не поверите.
– Ну почему же.
– Потому что … вас как зовут?
Кравченко подумал и сказал:
– Виктор меня зовут. Продолжайте, господин Гусев. А вдруг поверю?
Гусев снова пожал плечами.
– Вы меня знаете?
– Да как сказать. Личность вы, господин Гусев, в наших весях известная. Многие вас знают.
– Что именно обо мне знают?
– По верхам. Занимались предпринимательством, потом срок вам дали, потом вы вышли, и через несколько лет обрели международное влияние в неких сферах. Кого-то замочили…
– Никого я никогда не мочил! – отрезал Гусев. – Никогда. Слышите?
– Не сердитесь. В вагоне обнаружен ваш пистолет и…
– Я сам знаю, что там обнаружено!
– И вы ни в чем не…
– Нет.
– Не сердитесь, Гусев. Я не исключаю, что вы случайно оказались в этом вашем положении. Расскажите, я послушаю.
– А вот не буду я ничего рассказывать. И требую присутствия адвоката.
– Гусев, возьмите себя в руки. Какой к лешему адвокат? Я ведь вам сказал, что мы не менты. До ментов и адвоката вам еще дожить надо. Хотите дожить?
– Дожить? Не знаю. Виктор … Виктор, да? Не маячьте, пожалуйста … перед глазами. Сядьте, что ли, рядом.
Кравченко снова присел рядом с Гусевым.
– Срок я мотал … было дело … – Гусев о чем-то пораздумывал.
– Несправедливо посадили? – подсказал Кравченко, изображая сочувствие.
– Почему ж несправедливо? Кто-то должен был сесть тогда. Из десяти примерно человек.
– Подставили вас?
– Сам подставился. Можно было и не подставляться, но тогда я бы всю жизнь был кое-кому обязан, а я не люблю быть обязанным. Три года отсидел, вышел. Это не имеет отношения … – он сделал жест рукой, указывая на вагон, вертолет, группу Фикус, все вместе. – То, что Землемер вез с собой какую-то дребедень, я просто не знал, и дела мне до этого не было и нет.
– Землемер? – переспросил Кравченко. – Вы правда думаете, что камешки вез Землемер?
– Ну да. А кто же?
Кравченко помолчал немного и сказал:
– Рассказывайте по порядку.
Ему стало вдруг интересно.
***
…Вышел Гусев – и не удивился, что старые его друзья не хотят с ним иметь никакого дела. Это было понятно – он якобы сдал на суде двух. На самом деле между ними был договор, кому садиться, кому сдавать. Гусев все пункты договора исполнил безукоснительно. Но про него все равно думали, что он – ну, в общем, предатель. Знали, что это не совсем так, но продолжали думать. Понимали, что никакой вины его нет, но дела иметь не хотели.
***
С детства, с приюта, невзлюбил Гусев быт рядовых людей. Бывал в квартирах знакомых сверстников, видел, как живут их родители, и не нравилось ему. Большими способностями в каких-либо областях, таких, что еще в школе заметны, Гусев не обладал. Ни спортсменом, ни ученым, ни политиком быть не собирался. Что остается? Работа руками и работа в конторе, ради прожиточного минимума. Скучная работа до самой старости. Возможности, которые такая работа давала работнику, Гусев видел, и, достигнув отроческого возраста, понял, что спрос с рядовых взрослых – лямка до старости – большой, и отдача несоразмерна с этим спросом. Закончив восемь классов, Гусев пошел в училище, и уже там начал заниматься предпринимательством. Сперва по мелочам – одежка да коньяк. Потом покрупнее – продуктовые базы и строительство. Несколько раз он «горел» – терял приобретенное, и несколько раз получал в морду. Таким образом приобретен был опыт. После этого вес его в определенных кругах начал расти, и рос вплоть до того момента, как его и его партнеров повязали – где-то кто-то недосчитался причитающейся доли, какой-то чиновник обиделся.
***
Выйдя из тюрьмы, Гусев вернулся в родной город и некоторое время мыкался, неприкаянный. Старые знакомые от него отворачивались, говорили – «Да, я потом тебе позвоню; сейчас, ну правда, совершенно нет времени». А как это – позвоню, если у Гусева даже телефона нет?
Наконец устроился Гусев работать сторожем на складе – и очень вовремя. Если своего угла нет, и приходится ночевать на улице, даже в южном городе – быстро изнашивается одежда, какая на тебе есть, и превращаешься ты в бомжа. А бомжей ни на какую работу не берут, а другую одежду взять негде. Разве что ограбить кого-нибудь, но у Гусева с детства была к таким вещам, как грабеж, стойкая неприязнь.
Некоторое время Гусев спал на том самом складе, который охранял, но на первую же получку снял себе комнату – каморку на втором этаже глиняного сарая, зато с отдельным входом. Отхожее место помещалось во дворе: будка в человеческий рост, с толстой доской горизонтальной, а в доске дыра. Запиралась изнутри на крючок чуть толще булавки. Вода тоже была во дворе – в водокачке. Покачаешь ручкой – льется. То, что не используешь, льется дальше по склону, под ограду и на улицу, и по улице вниз, вниз, к центру, к кафе и пляжам. За окном каморки рос инжир. Хозяйка была старая, тощая, похожа на ведьму, но согласилась на небольшую плату и с расспросами не лезла. У хозяйки имелась собака, огромная черная овчарка, с которой хозяйка Гусева познакомила, и сказала, что он свой. Собака нехотя поверила. Наступила желанная передышка.
Светские развлечения – клубы да рестораны – были Гусеву не по карману, да и не нужно, зачем. Дома есть электроплитка. Хозяйка без всякой платы дала ему кастрюлю и сковородку. Готовь, что хочешь. Раз в неделю можно купить бутылку местного вина, от которого потом голова болит и в животе бурчит, и жить себе всласть, ни о чем не думать. А там видно будет.
Случился у Гусева выходной день. Шел он по круто вниз спускающейся улице, направляясь в центр – иногда человеку нужно побыть среди людей – а потом можно на набережную, рядом с центром. И увидел Гусев сидящую на тротуаре, прислонясь спиной к стене глиняной хибарки, женщину. Ему показалось, что он ее знает. У женщины были мутные глаза, грязные темные волосы, а одежда – спортивный костюм и кроссовки – выглядела так, будто женщина сюда своим ходом шла с Сахалина. Женщина подняла на Гусева мутные глаза, попыталась улыбнуться, и нерешительно протянула вперед руку, ладонью вверх.
– Валька? – спросил Гусев.
– А?
– Ты – Валька?
– Я – Валька, – подтвердила Валька.
– Мы с тобой в приюте были вместе, и в школу ходили, – сказал Гусев. – А потом ты уехала на соревнования.
– Да, – сказала Валька, выжидающе глядя на Гусева. Она явно его не узнавала.
– Я – Гусев, – сказал Гусев.
– А я – Валька, – сказала Валька.
Гусев посмотрел по сторонам, будто что-то ища.
– Ты где живешь? – спросил он, понимая, что вопрос глупый.
– Я? Сейчас нигде. А на прошлой неделе…
Валька запнулась и задумалась. Может, вспоминала, где она жила на прошлой неделе, в каком особняке на каком проспекте, и как звали лакея с пышными бакенбардами во фраке.
– Пойдем ко мне? – неожиданно предложил Гусев.
– А это далеко? – спросила Валька.
Что это я такое делаю, подумал Гусев. Зачем я ее приглашаю. А, понял он. Спасаюсь от одиночества. А что, логично. Даже воры не хотят со мной общаться. Уехать, что ли, в столицу? А зачем? Слухами земля полнится. Сунешься куда-нибудь – спросят, что ты за сокол такой парящий, начнут выяснять – и все сразу всплывет. А в столице к тому ж еще и мороз случается. Ну, пусть будет хоть Валька – рыхлое, неуклюжее существо с гнилыми зубами, бывшая соученица.
Можно, конечно, скопить денег и купить костюм. Не очень приличный, но новый. И склеить какую-нибудь сердобольную одинокую бабу. Но придется ей в конце концов рассказывать, кто ты такой и за что сидел. А Гусеву надоело об этом рассказывать людям, которые послушают-послушают, а потом смотрят с осуждением.
И он повел Вальку к себе в каморку. Вопреки ожиданиям, воняло от Вальки не очень сильно. В каморке Валька быстро слопала тарелку борща, а потом еще тарелку, после чего сказала, что ей «нужно в туалет». Гусев довел ее до нужника во дворе. Было уже темно. Валька попросила принести ей мыло.
Потом она долго возилась под водокачкой – подмывалась, отмывалась. В окнах хозяйки зажегся свет. Собака несколько раз порывалась выскочить и, наверное, укусить Вальку за рыхлый зад, но тактичная хозяйка ее не пускала. Гусев курил, стоя неподалеку, глядя на силуэт голой Вальки – тяжелое тело, неуклюжее.
Они действительно жили когда-то в детстве в одном и том же приюте. Не дружили, но знали друг друга.
***
Вальке, когда подошел возраст, объяснили, что родители ее были – ну совсем дети еще. Прогуливали школу, пили всякую гадость, прятались на задворках, вечером на пляже, зачали Вальку, потом отец – лет шестнадцати – куда-то исчез, мать – того же возраста – родила; родители матери сражались ежедневно с бедностью и друг с другом, и новорожденную взять на попечение отказались наотрез. Вальку сдали в приют.