Похищение ревизора
1
В тот день – кстати, жаркий до одури – давали премьеру «Ревизора» в постановке столичного щеголя Шилкишевича (большой, как раньше говорили – моветон, но это между нами). Публики, вопреки ожиданиям, собралось много – напрасно издергался антрепренер Силкин.
Я, конечно, играл Хлестакова – еще бы, прима! – и, должен заметить, не без вдохновения. Этак, знаете ли, поперло меня, и Городничему (Лукьянов) в первом действии налебезил за милую душу, и за Марией Антоновной (Шпанк), приволокнулся эффектно.
В антракте в гримерку ко мне заглянул сам Шилкишевич и, хоть и не похвалил, но и не наорал, как на того же Лукьянова.
– Тут к тебе какие-то, – сказал он между прочим. – Смотри у меня!
Привычка грозить была впитана Шилкишевичем с молоком Немировича-Данченко.
Я обернулся, накладывая грим на вспотевший лоб. Гримерша, конечно, обслуживала эту гордячку Шпанк.
Передо мной застыли два человека в черных очках и, если можно так выразиться, черных же костюмах-двойках. Можно? Ну, тогда выражусь! Похожи они были на секьюрити из ювелирного магазина.
– Что вам угодно, господа? – спросил я, вовсе не желая выходить из образа.
И тут… О боже, довольно жутко вспоминать… Впрочем, вспоминать-то особо нечего: лишь вонючий платок, подсунутый мне под нос.
Очнулся я в чем-то черном… Вообще в тот период в жизни моей превалировал черный цвет.
– Где я?
Мне показалось, что я, простите, помер.
– Не бойтесь, Сергей Леопольдович, мы не сделаем вам ровным счетом ничего плохого.
Голос мягкий, а все же было в нем что-то тигриное.
«А кривым счетом?» – испугался я и повернулся. Оказалось, что я еду в таком, знаете ли, черном лимузине и из окна мелькают незнакомые мне, но весьма солидные с виду здания. Я, признаться, никогда не покидал родной Ж…
У тигриного голоса оказалась очень даже не тигриная внешность: ласковые голубоватые глаза, беспомощно-розовая лысина и бородавка на щеке, похожая, тысяча извинений, на махонькую какашку.
– Театр, «Ревизор», – пролепетал я, чувствуя, что сердце срывается с привязи.
– Какой ревизор, Сергей Леопольдович? – протянул бородавка и зачмокал губами. Он нажал какую-то кнопочку и – к изумлению моему – из спинки сиденья выскочили два бокала с искрящейся жидкостью.
– Забыл, пардон, представиться. Семен Никитич. А вы?
– Сергей Леопольдович.
От неопределенности фортуны на меня напала икота.
– Ну, вот и замечательно, милейший Сергей Леопольдович. Выпейте, друг мой ситный, икота и пройдет.
«Отравят», – могильно решил я, но бокал взял. Шампанское, надо признать, было отменным, – да чего там! – сроду такого не пил. Хорошо, если б всех таким травили.
– Вот и славно, – сказал Семен Никитич, глядя, как двигается мой кадык, – Вы, мне думается, хотели бы знать, с чем связана такая наша… беседа.
Он легонько дотронулся до моей одежды. Боже свят, я же в костюме Хлестакова! Знаете, курточка еще туда-сюда, но панталоны довольно-таки легкомысленного свойства. Боюсь, обыватель не поймет.
В панике я посмотрел в голубые моря Семен Никитича.
– Да, признаться, хотелось бы знать…
– Не волнуйтесь, на месте мы вас приоденем, – смеясь, промолвил Семен Никитич и тут же посерьезнел, – У меня – то есть у страны – есть для вас работа.
– Какая? – испугался я, вообразив, что меня собираются отправить шпионом в Англию.
– О, очень интересная и творческая, – заокал Семен Никитич, поглаживая рукой мою коленку. – Ведь вы творческий человек?
– В – вероятно.
– Ну-ну, не скромничайте…
Тем временем лимузин подъехал к настоящему имению – постриженные лужайки, фонтанчики, золотые оградки. А дом! То не дом был – дворец!
– Тут вы теперь будете жить, любезный мой Сергей Леопольдович.
Ответить я, как вы понимаете, не смог.
2
– О, какой сон! Эй, Машка?
– Машку привезем потом, Сергей Леопольдович.
Семен Никитич. Так это был не сон! Я огляделся, продирая спросонья глаза: святые отцы, какая это была спальня! Да в эту спальню поместился бы весь театр Ж… со всеми пристройками, надстройками и конем на крыше!
Золото так и слепит очи. Зеркала, тончайшие занавески, ажурная лепнина на потолке. А простыни! Да я б душу продал, чтоб хоть на полчаса прикорнуть на этих простынях!
– Сергей Леопольдович, вы уж не гневайтесь, – говорил между тем Семен Никитич, – Вчера мы дали вам немножечко снотворного, чтоб вы как следует отдохнули.
Он стоял, одетый в смокинг с жилетом. Рядом с ним маячила – о! прэлестное создание: глаза – океаны, плечи, что сахар, ну и все прилагающееся.
– Да, кстати, ваша горничная, Степанида.
Имечко, конечно, бугристое, но не в имечке, как говорится, клад зарыт!
– Жду внизу, – коротко бросил Семен Никитич и откланялся.
– Вот ваш костюм, Сергей Леопольдович,
Костюм был весьма и весьма, ничем не хуже семеникитичского, но, знаете ли, я не спешил покидать сладкий плен простыней – признаться, я довольно стеснителен, а тут, как назло, на мне довольно-таки древние трусы. Эпохи, скажем, праотца Адама.
– Я отвернусь, Сергей Леопольдович, – засмеялась Степанида.
О, ангел!
Костюмчик сидел на мне как влитой. Степанида глянула и ахнула.
– Какой вы красавец, Сергей Леопольдович.
Краска удовольствия залила мне лицо, шею, и полилась куда-то вниз.
– Спасибо, Степанида.
– Называйте меня Степа, – разрешила девушка.
Ну что ж, Степа, так Степа, а то и вправду язык сломать можно.
Я спустился по мраморной лестнице, мимо портретов незнакомых мне представительных людей в париках, наверное, королей либо графов. Они смотрели на меня доброжелательно, должно быть, принимая за своего потомка. А чем я не потомок? Спина моя сама собою распрямилась, а грудь сделалась колесом – эх, хорошо!
Внизу был стол, накрытый скатертью, а на нем… Столько жратвы я отроду не видел. Это, кажись, расстегаи, вот осетр с яблоком в пасти, вот ананасы вареные в мадагаскарском роме, вот швейцарский чиз, вот голландская пастила, вот французские паштет, вино, устрицы, а это, наверное, икра… Хотя нет, икра – она красная, мелкая, а эта отчего-то черная и с горошину.
– Присаживайтесь, Сергей Леопольдович!
Семен Никитич слился с этим изобилием: я, грешным делом, принял его за фаршированного поросенка.
Робость одолела меня, и была б здесь табуретка, сел бы на нее…
– Ну что вы, Сергей Леопольдович, – негодуя, воскликнул Семен Никитич, – Мы у вас в гостях.
И выскочив из-за осетра, он усадил меня во главе стола на витой венский стул рядом с маринованным тайваньским пандою.
«Мы?» – я огляделся, и во рту у слегка провяленного никарагуанского зулуса увидел невысокого щупленького мужичка с большим, как у сома, ртом и выпученными глазами.
– Олег Власыч, – представил Семен Никитич, уплетая, между прочим, паштет, – Начальник вашего предвыборного штаба.
– Очень тронут, – пропищал Олег Власыч, налегая, кстати, на черные горошинки.
Я решил не удивляться и отдал должное своему измученному «Дошираком» желудку.
3
После завтрака, который стоил многих обедов, мы сидели на обдуваемом зефирами балконе и, пардон, ослабив ремни на брюках, курили кубинские сигары, пуская благородный дым в небо отменной голубизны.
Семен Никитич вдруг закашлял и сказал:
– Теперь поговорим о деле.
Я насторожился: хотелось верить, что речь пойдет не об оплате вышеуписанного банкета: наличных денег у меня был ноль, а безналичных и того меньше.
– Нужно обсудить предвыборную платформу Сергея Леопольдовича, – произнес Сергей Никитич.
Мне были до люстры, что пред —, что после – выборная платформы.
Олег Власыч слегка рыгнул, невинно прикрыв ладошкой рот, и вдруг понес такую ахинею, что впору было заткнуть уши и закричать «Караул!»: какой-то электорат – что это за птица? – куда – то нужно завлечь, а чтоб его завлечь, нужно провести грамотный пиар, а затем нужен некий компромат, дискредитация и прочая и прочая… Но Семен Никитич делал вид, что ему интересно, даже поддакивал, и я решил не отставать – чем я хуже, я все-таки прима!
Но как я ни старался «соответствовать», словесный поток Олега Власыча придавил меня и, видимо, взгляд мой несколько осоловел, так что Семен Никитич поспешил заметить:
– Да что ж мы Сергея Леопольдовича – то грузим? Ему все это знать вовсе ни к чему. Работа Сергея Леопольдовича начнется завтра.
Брови мои поднялись на небывалую высоту, но, слава создателю, за сигарным дымом никто этого не разглядел.
– А пока, – продолжал Семен Никитич ангельским голосом, – я советовал бы вам, Сергей Леопольдович, пойти соснуть часок-другой, а затем, будьте уж так добры, вызубрите назубок вот этот текст. Это, позвольте заметить, ваша роль.
Он протянул мне листок, отпечатанный на гербовой бумаге и, признаться, поверг в уныние: целых три абзаца!
– Ну что ж, позвольте откланяться, – уныло сказал я и, швырнув недокуренную сигару с балкона, оставил их наедине с электоратом.
– Назубок, Сергей Леопольдович, – бросил мне вслед Семен Никитич.
Я поднялся по мраморной лестнице, невесело поглядывая на своих предков. Некоторые из них сочувственно кивали головами.
Степанида стирала пыль с зеркал, и когда я сказал, что желал бы вздремнуть часок, то кивнула красивою своей головой и тихо вышла вон. Ну, чистый ангел!
Я прилег, не раздеваясь, расширившимися ноздрями ощущая божественный запах постели – простыни, похоже, здесь меняют каждый день. Глаза мои сомкнулись, и я провалился в Ж…, то есть в сон.
Мне снится Ж…, мое детство.
– Тупица, – зовут меня играть мальчишки, но я не выхожу, потому что знаю – играть со мной не будут, а будут мучить.
– Это лимонад, Тупица.
Я все-таки во дворе, и в руке у меня бутылка с желтой, пенящейся, так соблазнительно похожей на лимонад, жидкостью. Вокруг мальчишки: стриженые и вихрастые, белобрысые и черные, загорелые и бледные, имен я их не знаю. А вот того, что дал мне бутылку, толстого и розового, зовут Жирдяй. Он самый главный во дворе.
– Пей, не ссы, – говорит Жирдяй, – Я те отвечаю – лимонад. Только что в магазин бегал. Правда, ребзо?
«Ребзо» кивают головами, а сами потихоньку прыскают со смеху.
Я смотрю на бутылочку – о, какой восхитительно-волнующий цвет! Жара, так хочется лимонаду!
«Понюхай, понюхай», – это уже я, теперешний, кричу во сне себе, тамошнему, но Тупица не слышит…
Лимонад сверкает на солнце. Благодарно посмотрев на Жирдяя, я делаю громадный глоток, и до самого нутра продирает меня вонючей горечью…
Тупица, тупица,
Ссаками упился!
Поют мальчишки и хохочут, физиономия Жирдяя расплывается и вдруг становится лицом директора нашего театра Килкиным…
– А – а – а!
Шелк простынь был все таким же прохладным, но я весь вспотел: привидится ж такое! Я сел на кровати и вспомнил: «Назубок» – липкий такой, тигриный голос. Зубы мои застучали: в спальне-то было уже темно.
Нащупав руками включатель от лампы, я нажал кнопочку. Лампа загорелась, лия на постель мою аристократический свет голландского абажура.
Листок с ролью лежал рядом. Я взял его слегка дрожащей рукой. Вот что там было написано:
– Уважаемые граждане! Дорогие мои, горячо любимые! Предыдущая администрация, коррумпированная и безжалостная, погрязшая в пороке и жажде наживы, ровным счетом ничего не сделала для простого труженика! Уверяю вас, что ничего не сделает и мой так называемый конкурент – Алильханов. Напротив, станет в тысячу раз хуже. Продажные шкуры из окружения Алильханова только и ждут, чтобы, дорвавшись до казны, разворовать то, что еще не разворовано Кизляковым! А что оставляют вам? Продукты дорожают, страна сидит на нефтяной игле, девальвация, коррупция!
Но есть выход! Где он? – спросите вы. И я отвечу. Выход – это я, Антушкин Сергей Леопольдович. Я, в противоположность моему сопернику, молод и энергичен. Я и моя команда – честные, справедливые люди, не дадим бюрократам и политическим проституткам безнаказанно угнетать народ. Мы положим конец беспределу! Вы спросите – кто я, и я отвечу: я – это вы! Я – человек из народа, простой рабочий Нилиманского нефтеперерабатывающего завода, ваши беды живут в моем сердце! Алильханов хочет устроить войну, бойню, есть неопровержимые доказательства его связей с ЦРУ и Моссадом! Но вместе мы не дадим ему осуществить эти черные планы!
Я, Антушкин Сергей Леопольдович, со всей полнотой ответственности заявляю вам – я не дам развалить то, что еще не развалено, и построю новое, доброе, вечное! Я, Антушкин Сергей Леопольдович, – ваш кандидат!
Я схватился за голову: какая несусветная галиматья! Да по сравнению с этим даже «Фигаро» покажется легкой прогулкой. И зачем – то все время упоминается мое имя – какой-то, прости господи, катехизис.
Повздыхав, я принялся заучивать и, к своему удивлению, довольно быстро и сносно вызубрил все. Правда, вместо слова «коррупция» язык мой норовил произнести «копупция», а «бюрократам» – «пюрекратам», но зато слово «проституткам» я выучил очень даже легко. Должно, сказалась актерская закалка, хотя того же Хлестакова я запоминал – дай бог памяти – пять недель, и все равно без суфлера никогда не обходился…
Ну да ладно! Признаться, я был доволен собой и, выключив голландскую лампу, совершенно как-то по-русски захрапел.
Бойня в Ж…, или бунт маленького актера
1
Исчезновение Антушкина Сергея Леопольдовича в Ж… было встречено без энтузиазма. Вернее, законная любовница исчезнувшего, или, если позволите, канувшего в Лету лицедея… Позволяете? Продолжаю. Так вот, любовница Сергея Леопольдовича Ада Серапионовна, конечно, порыдала и пошлялась по инстанциям, но толку от рыданий было немного. Не более чем через неделю она укатила с неким Денгом в олимпийский городок на берегу Черного моря.
Что касается места Антушкина в театре, надо сказать, весьма хлебного, по Ж…повским – то меркам, то на него и прежде заглядывался Городничий – Лукьянов, а теперь-то и вовсе пошел в наступление.
– По какой такой причине мне не дают играть Гамлета, Хлестакова и Чацкого? – кричал он в кабинете директора театра Килкина, – Я, ежели вы помните, единственный заслуженный в Ж…! Антушкин рядом со мной – тьфу! Плюнь и разотри!
– Посмотри на себя в зеркало, – говорил Килкин, издали похожий на быка, – Какой ты, к дьяволу, Гамлет?
– Что вы понимаете в Гамлете? – словно тореадор, Лукьянов втыкал в быка рапиры. – Мне лично Табаков прислал письмо с пожеланиями! Лич-но!
Это был ловкий укол, бык заворочался, пуская из ноздрей сизый дым.
– Хорошо, я подумаю, – пообещал Килкин, кладя искусанную трубку на том Станиславского. – А пока иди, у меня от твоей трескотни в животе бурчит.
Торжествующий Лукьянов вышел из кабинета Килкина, радостно потирая руки.
К вечеру в театре произошли перестановки. Лукьянов занял вожделенное место, на его место поднялся Корытников, Корытникова заменил Чавкадзе, Чавкадзе – Степушкин. Ну а Степушкин произносил сакраментальное: «Господа, кушать подано». На место Степушкина был принят некий Крамов, из осетинских беженцев, чему он, похоже, был очень рад.
Таким не особо замысловатым образом следа от Антушкина Сергея Леопольдовича в Ж… не осталось. Вы скажете – а память, память людская? И будете совершенно правы.
2
Совсем скоро обновившаяся труппа призвала ж…цев на премьерную постановку «Ангела смерти» – драмы жизнелюба Килкина. Накануне директор театра не находил себе места, метался, скурил все сигареты в доме, незаслуженно оскорбил свою жену Аллу Юрьевну, обозвав ее старухой, несколько раз прикладывался к заповедным запасам водки. Оно и понятно: это был дебют Килкина как сочинителя, а тут еще режиссура, директорская ответственность… Тяжела ты, шапка Мономаха!
Особо почему-то волновал новенький – осетин Крамов – роль у него была крошечная, но – ключевая. В самом конце пьесы, перед занавесом, когда на сцене собираются почти все герои, он выскакивает с дуэльным пистолетом и с криком: «Умрите, ироды!» стреляет. Пистолет дает осечку, Крамов бросает его на пол и в исступлении топчет ногой.
Килкин лично репетировал с Крамовым до собственного исступления, а добиться подобного от осетина так и не смог. Но делать было нечего – дело было вечером, накануне премьеры.
Основательно опустошив заповедные запасы, Килкин улегся спать, заткнув уши ватой и надев на голову колпак.
Словно назло мрачным предсказаниям антрепренера Силкина, публики собралось под завязку – похоже, был весь цвет Ж… Кроме того, в зале было много незнакомых молодых людей в черных очках и черных же костюмах-двойках, похожих на секьюрити в ювелирной лавке, но сидящих преимущественно в vip.
– Здесь и г-губернатор, – заикаясь, проговорил Лукьянов, выглянув из-за кулис. Он играл ангела смерти – бомбиста Ширяева, и теперь впервые пожалел, что не остался во второстепенном амплуа.
Шумно дыша, за кулисы ворвался Килкин. Он был красен, и от того еще больше походил на быка.
– Все готовы? Крамов?
Осетин кивнул, посмотрев на директора своими ласкающими глазами и, улыбнувшись, показал дуэльный пистолет, добытый в запасниках Ж…ского краеведческого музея.
– Ну, ни пуха, – проговорил Килкин, чувствуя неприятный привкус во рту.
– К черту, – глухо отозвались актеры.
Прозвенел звонок. Представление началось.