Казна императора

© Дмитриев Н.Н., 2016

© ООО «Издательство „Вече“», 2016

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2016

Сайт издательства www.veche.ru

Лошади, запряженные в кошеву, шли вскачь. Возница, то ли сбитый пулей, то ли просто вывалившийся в сугроб со страху, остался далеко позади, и сейчас подпоручик Козырев, успевший перехватить вожжи, остервенело хлестал кнутом по крупам, заставляя упряжку нестись бешеным аллюром.

Сжавшись в самом задку саней, полковник Чеботарев как мог отстреливался из «смит-вессона». Старый полицейский револьвер исправно плевал свинцом в преследователей, и полковник, неожиданно для себя, по-доброму вспомнил пожилого работягу, мастерившего для него патроны прямо у себя на дому.

Один их выстрелов оказался удачным. Пуля, посланная из «смит-вессона», зацепила лошадь самого ярого преследователя. Мужик в малахае, только что размахивавший карабином и что-то оравший, сковырнулся в снег, заставив всю погоню задержаться на месте.

К счастью для беглецов, накатанный прямо по льду зимник сделал неожиданно-резкий поворот и на какой-то момент кошеву с офицерами скрыла от погони сплошная стена тайги, росшей по берегам безымянной речки.

Отлично понимая, что лошади, тянувшие тяжелую кошеву, долго не выдержат и всадники, так или иначе, их догонят, полковник ткнул рукояткой револьвера скорчившегося на облучке Козырева.

– В лес, подпоручик!.. Сворачивайте в лес!

Повинуясь приказу, Козырев сбил упряжку в сторону и прямо по снегу, пропахивая кошевой глубокую борозду, погнал к лесу. Разгоряченные кони с ходу вырвались на береговой откос и даже заволокли сани под деревья, но тут правый полоз налетел на корч, кошеву перекосило, и чуть ли не упершись дугой коренника в ствол, лошади, тяжело поводя боками, остановились.

Подпоручик спрыгнул с облучка и затравленно оглянулся. На дороге еще никого не было видно, но из-за поворота уже явстсвенно слышались крики и стук копыт возобновившейся погони.

– Господин полковник!.. Пропали!.. – с паническим криком бросился к Чеботареву Козырев.

– Тихо! – жестко огрызнулся Чеботарев и, приводя товарища в чувство, буквально рявкнул: – Руби постромки!.. Вяжи вьюк!.. Верхами уйдем!

Уже не глядя на кинувшегося к лошадям подпоручика, полковник лихорадочно разбросал вещи, набросанные в кошеву, и вытащил из-под самого низа трехлинейку. Мгновенно оценив обстановку, Чеботарев отбежал от застрявших саней шагов на двадцать и, с размаху плюхнувшись под ближайшую елку, выжидающе замер.

Буквально сразу из-за поворота вырвались первые всадники и, не увидев кошевы на дороге, растерянно принялись осаживать. Чеботарев опер винтовку о ближайший сук и уверенно приложился. Он хорошо понимал, одно дело пальба с ходу из старого револьвера и совсем другое – прицельный бой трехлинейки на расстоянии в каких-то сто метров.

Именно поэтому полковник позволил себе несколько помедлить с выстрелом, остановив свой выбор на явном главаре, который, размахивая руками, что-то горячо втолковывал своим товарищам по замешкавшейся погоне. Потом, углядев уже знакомый малахай, снова замелькавший на дороге, Чеботарев еще секунду поколебался и наконец, прицелившись, плавно нажал спуск.

Главарь рухнул, как сноп, а его конь со скособоченным самодельным седлом-подушкой отпрянул в сторону. Всадники так и порскнули в разные стороны, а владелец малахая при этом еще и изловчился поймать за узду потерявшую хозяина лошадь.

Полковник лихорадочно передернул затвор и, взяв на мушку мелькнувший за сугробами малахай, выстрелил вторично, но тому видать черт ворожил, и всадник, только еще ниже пригнувшись, так о двуконь и умчался куда-то назад за поворот дороги. Чеботарев приподнялся на локтях и, вытянув шею, огляделся.

Похоже, преследователи попались опытные. Во всяком случае, часть всадников ускакала назад, а часть, положив коней прямо в снег, спряталась за сугробами. Вглядевшись, полковник высмотрел приподнявшийся на секунду ствол и, особо не целясь, выпустил по залегшим на дороге преследователям всю обойму.

Ответных выстрелов не было, и полковник понял, что его сейчас начнут выслеживать, а это, принимая во внимание уменье таежников, ничего хорошего не сулило. Чеботарев пополз задом и, набрав под полы шинели кучу снега, снова приподнялся.

Видимо, пара минут у него в запасе имелась, и полковник, прячась за стволами, побежал обратно. Оказавшись снова возле скособоченной кошевы, Чеботарев понял, что Козырев времени даром не терял, и сейчас как раз кончал мостить на спине коренника неуклюжий узел с вещами.

Перехватив поудобнее трехлинейку, Чеботарев взял за недоуздок храпящую пристяжную и, тяжело влезая на лошадь, приказал:

– Едем, подпоручик!.. Боюсь, как бы лесом не обошли…

– Сейчас, сейчас… – совсем по-штатски пробормотал Козырев и, наскоро затянув последний узел, вскочил на вторую пристяжную.

Чеботарев прислушался, выбрал направление и, пустив лошадь шагом, начал прямиком углубляться в лес. Ничего больше не спрашивая, следом поехал и Козырев, потянув за собой на так и не перерезанных вожжах коренника, на крупе которого в такт шагу раскачивался кое-как притороченный тюк…

Минут через сорок, выехав на край большой искрящейся снегом поляны, Чеботарев поднял руку:

– Постоим немного…

Козырев, подтянув ближе коренника с вьюком, тоже остновился. В наступившей тишине было слышно только легкое всхрапывание лошадей и скрип снега под копытами все еще перебиравшего ногами коренника. Полковник оглядел поляну, окруженную разлапистыми елями со снежными шапками на ветвях, заметил четкий след косули, наискось пересекавший открытое место, и прислушался.

Кругом было спокойно, и Чеботарев облегченно вздохнул.

– Повезло нам, подпоручик, что ветра нет…

– А ветер-то тут при чем? – удивился Козырев и, отвернув заиндевелый рукав бекеши, принялся стаскивать рукавицу.

– Э, не скажи, брат… – усмехнулся Чеботарев. – Да будь сейчас ветер, тайга б выла на разные голоса, и мы б не то что погоню, черта лысого не услышали бы…

– И кто они такие?.. – как-то безразлично спросил Козырев.

Чеботарев, поняв, что речь идет о недавних преследователях, так внезапно налетевших на их кошеву, коротко бросил:

– Как кто?.. Повстанцы, наверное… Разглядели наши погоны и бросились…

– Ясно… – Сняв рукавицу, Козырев энергично растер щеки и поинтересовался: – Господин полковник, минут десять постоим?

– Это зачем? – удивился Чеботарев.

– Вьюк бы надо перевязать, да и вместо седел намостить что-нибудь. Я гужи срезал, пожалуй, подпруга выйдет…

– Вообще-то можно… – Полковник спрыгнул на захрустевший под сапогами снег. – А то, даже если напрямик махнем, нам до Мочаева еще так и так верст семдесят. Когда еще добермся…

– Если вообще доберемся… – слезая с лошади, зло отозвался Козырев.

– И то верно, – согласился с ним полковник и только потом, секунду подумав, раздумчиво сказал: – Мы ладно, главное, чтоб Костанжогло прорвался…

* * *

Сводный отряд полковника Костанжогло стал бивуаком в заснеженном перелеске где-то возле маньчжурского кордона. Точной границы здесь не было, но китайские селения пока не попадались, и полковник считал, что отряд все еще находится в России.

В наступивших сумерках к огню разгорающихся костров жались люди в башлыках, фуражках, сибирских малахаях и длинноухих охотничьих шапках. Тут же, опустив платки, суетились женщины и сидели закутанные до глаз непривычно тихие дети.

Все сгрудившиеся сейчас вокруг живительного тепла отчетливо понимали: это конец. Конец борьбе, надеждам на прежнюю жизнь и на возврат потерянного. Конец всему. Впереди неизвестность и чужбина, которая одна могла им сейчас твердо обещать жизнь…

Возле крайнего костра во втором ряду расположились шестеро. Пожилой, мужиковатый есаул машинально совал в разгорающееся пламя ветку за веткой, небритый штабс-капитан задумчиво смотрел прямо перед собой, время от времени поправляя пальцем дужку золоченого пенсне, студент и юнкер, держа между колен короткие драгунки, тянули руки к огню, а чуть в стороне сидели, привалившись друг к другу, два измученных поручика, и под их башлыками отсвечивали тусклыми бликами офицерские кокарды.

– О Господи, – со вздохом нарушил молчание штабс-капитан и, в очередной раз нервно тронув дужку, повернулся к есаулу. – Вы, помнится, говорили, что пришлось… В японскую.

– Было, – тусклым голосом отозвался есаул.

– Ну и… как?

– Китаезы… Русскому человеку там жить нельзя…

– А где нам теперь жить?.. Где? – вскинулся штабс-капитан. – Что здесь, что в Европах, один черт под забором валяться! Ведь все пропало!..

– А может, доучиться можно будет? – Студент вопросительно оглядел всех. – Знаете, господа, я всегда мечтал пройти курс в Геттингенском университете…

– А позвольте вас спросить, – с горькой иронией поинтересовался штабс-капитан, – на какие шиши?

– Да уж, теперь денег из имений не жди… – Один из поручиков придвинулся ближе к огню. – Я, однако, надеюсь в Европу перебраться. У меня, видите ли, дом в Варшаве…

– А в Варшаве кто, Саша? – резко перебил его второй поручик.

– Аля, зачем ты так? – Саша повернулся к товарищу. – Я верю, не все потеряно…

– Как здесь?

Поручик откинул капюшон башлыка, и его глаза, особо выразительные на очень красивом, худощавом лице, странно вспыхнули.

– Ах, господа, прошу вас, не надо, – попросил юнкер. – Я все вот о хорошем думать стараюсь…

Он протер ладонью слегка запотевшую от тепла драгунку и отложил ее в сторону.

– Разрешите поинтересоваться, – криво усмехнулся штабс-капитан. – Что это такое хорошее вы думать изволите?

– А вот мы с вами здесь сидим, господа, а там дальше океан, и вот, предстаьте себе, за ним Америка, берег, песчаные пляжи, люди и никаких революций…

– О Господи… – каменно молчавший до сих пор есаул вдруг резко поднялся, сделал несколько шагов в сторону и замер.

Его товарищи, машинально разом посмотревшие на него, вновь повернулись к огню, и вдруг у них за спинами неожиданно громко хлопнул выстрел. Люди у соседних костров вскинулись, посрывались со своих мест и почти сразу вокруг уже бездыханного есаула собралась молчаливая группа. Все было настолько ясно, что, когда прибежавший сюда полковник Костанжогло спросил: «Господа, как это?», чей-то сорванно-хриплый голос отозвался: «Вы же видите, господин полковник, сам…»

Костанжогло снял фуражку, перекрестился и негромко приказал:

– Прошу построиться, господа…

Строй протянулся между деревьями изломанной линией. Стоя перед ним, полковник Костанжогло еще раз окинул взглядом свое разношерстное воинство и неожиданно-звонко выкрикнул:

– Господа, час назад наше охранение захватило разведку красных! Оказывается, они решили, что мы несем с собой ценности, и потому так упорно нас преследуют. Я считал, что через один переход мы будем в безопасности, но, как видите, я ошибался. Больше того, не исключено, что преследование на кордоне не прекратится, а может быть, красные даже потребуют нашей выдачи. Думаю, выход у нас один, задержать красных хотя бы до того, как мы выберемся к железной дороге.

Полковник умолк, вытер ладонью лоб, еще раз оглядел строй и снова заговорил:

– Господа, вы знаете, только что застрелился есаул Башкирцев. Я не смею осуждать его, и, догадываюсь, многие думают о том же. Господа, у меня к вам одна просьба, не торопитесь. Сейчас я попрошу выйти из строя охотников. Пусть они встанут на дороге у красных, чтобы дать нам возможность спасти детей и женщин.

Костанжогло на секунду сбился и судорожно глотнул воздух.

– Господа, вы люди военные и понимаете, что ждет оставшихся, поэтому я не приказываю. Пусть каждый решит этот вопрос для себя сам…

В наступившей тишине примерно полминуты не было заметно ни единого шевеления, потом словно шорох пробежал по строю и один за другим вперед начали выходить охотники. Полковник молча наблюдал, как число вышедших все увеличивается, и наконец поднял руку.

– Господа, благодарю вас…

Он медленно пошел вдоль строя, вглядываясь в лицо каждого. Время от времени полковник задерживался, и тогда, после короткого разговора, кое-кто из охотников отступал назад к основному строю. В самом конце обхода, заметив, что все пятеро, бывшие с есаулом Башкирцевым, вышли вперед, Костанжогло укоризненно покачал головой и обратился к штабс-капитану:

– Не ожидал-с, батенька мой, не ожидал-с…

– Чего, господин полковник? – штабс-капитан вытянулся.

– Вы что же, считаете, что там, в Маньчжурии, мы просто разойдемся в разные стороны? Вы мне нужны там. Так что извольте вернуться в строй.

– Но как же?.. – Штабс-капитан посмотрел на товарищей.

– И молодежь забирайте. Им еще жить и жить. Так что, без возражений…

Поколебавшись секунду, штабс-капитан сделал шаг назад, за ним дружно отступили студент и юнкер и, чуть помедлив, один из поручиков. Второй же так и остался стоять не шелохнувшись.

– Господин Тешевич, – негромко обратился к нему Костанжогло. – Право, не стоит…

Отступивший поручик тоже потянул товарища за рукав:

– Аля, вернись, вспомни, нас всего двое…

– Господин Яницкий, вы что, сослуживцы? – спросил у второго поручика Костанжогло.

– Нет, мы просто родственники. Последние в роду…

– Тем более, – согласно наклонил голову Костанжогло.

– Нет! – Тешевич резко высвободил руку. – Хватит, Саша! Россия, род, все погибло! Ты веришь в невозможное. Я нет. Я остаюсь здесь. Я решил…

Костанжогло внимательно посмотрел на Тешевича, глаза которого видели сейчас что-то доступное лишь ему одному, вздохнул и пробормотав: «Ну, как знаете, господа, как знаете…», медленно пошел вдоль строя обратно.

* * *

Поручик Шурка Яницкий стоял на железнодорожном полотне, бессильно привалившись плечом к броневому поясу полублиндированного вагона. Кое-где на металле виднелись поржавелые круглые вмятины, а выше, там, где брони на уровне окон не было, пули оставили свой след в виде неровно отколовшейся щепы. Похоже, вагон был старый, ходивший тут еще в русско-японскую, но поручика это интересовало мало. Ему сейчас было безразлично, чьи пули, хунхузов или большевиков, пометили облупившуюся броню, и хотя Шурка видел эти порыжевшие вмятины, перед его мысленным взором проплывали совсем другие картины.

Отряд Костанжогло, бросив все лишнее и оставив позади себя заслон добровольцев, сумел-таки оторваться от преследования и ценой неимоверных усилий все же достиг «маньчжурки», единственной в этих местах железной дороги, которая сулила вконец измочаленным отступлением и лишениями людям хотя бы призрачную надежду на благополучный исход.

Полная безысходность давила Яницкого, и из этого состояния его вывел появившийся из-за вагона полковник Костанжогло.

– А, вот и вы, поручик! Следуйте за мной.

В голосе Костанжогло проявились какие-то новые нотки, и Яницкий, подавив в себе неожиданно возникшее желание послать господина полковника куда подальше, привычно зашагал следом.

Вообще-то поручику никуда идти не хотелось. Его уставшее тело ныло, требуя отдыха, тепла и покоя, а душа в явном предчувствии еще не осознанных испытаний и вовсе пребывала в смятении.

Едва они вышли из-под укрытия вагона, как холодный ветер начал пронизывать Яницкого до костей. Шурка поежился и усилием воли заставил себя смотреть по сторонам.

Разъезд, куда все-таки вышел отряд полковника Костанжогло, имел заброшенный вид. В небольшом тупичке, перегороженном брусом, стояли две теплушки, а на втором пути торчал неведомо как попавший сюда классный вагон.

За насыпью с остовом сгоревшей будки виднелся небольшой распадок, где, укрываясь от ветра, временно расположился отряд, а чуть в стороне была старая землянка пограничной стражи, окруженная полуосыпавшимся окопом. Над ее крышей, присыпанной с одной стороны снегом, вился дымок.

Полковник решительно направился к дверям землянки. Шурка за ним, но перед входом поскользнулся, и у него, как бы сам по себе, перед глазами вдруг возник бесснежный, почти черный лед Аргуни, по которой они брели последние двадцать верст.

Внутри землянки было тепло. Топилась печурка, нагревая помещение и глиняный, сооруженный на китайский манер кан^[1]. На кане сидел стражник и старательно протирал ветошкой ствол трехлинейки. Увидев вошедших, он приподнялся, но Костанжогло махнул рукой и сел рядом с ним. Яницкий некоторое время стоял, но, не дождавшись приглашения, тоже опустился на кан.

Полковник принял это как должное, и пока Шурка, не обращая ни на что внимания, грелся, спросил стражника:

– Скажи-ка, служивый, вагон, что на втором пути, целый?

– А почто ему, ваше высокоблагородие, не быть целым? Покаместь целый. Только вам-то он на кой ляд?

– Люди у меня, брат, померзли. С нами вон дети, женщины. Если в вагоне печь натопить, нагреется?

– Почто ж нет? Само-собой. На то и печка. Я так понимаю, – стражник хитро прищурился. – Вы тут поезда дождаться хотите?

– Именно так, – Костанжогло подул на озябшие пальцы и приложил ладони к теплому кану.

– Гиблое дело, вашвысобродь. Тут на дороге разор полный.

– Ну вы ж тут сидите.

– У нас служба. Мы тут, как приказано, дорогу от хунхузов охраняем. А таперича и хунхузов нетути. Потому как ежели проскочит с той стороны какой дикий эшелон, так к нему и не подступишься. И вам ждать такой оказии расчету нету.

– Это что ж, дальше по шпалам опять пешком топать? – подал голос малость отогревшийся Шурка.

Костанжогло недоуменно посмотрел на него и снова повернулся к стражнику.

– Так как же нам быть, служивый?

– Так как ни кинь, дорога одна, – стражник пожал плечами. – В сторону Хайлара пробираться. Там и паровоз найти можно, и поезда вроде как ходят.

– Это и я понимаю, – задумчиво пробормотал Костанжогло.

Стражник кончил возиться с винтовкой и поочередно посмотрел на сгорбившихся офицеров.

– Ежли позволите, могу совет дать.

– Какой? – Костанжогло поднял голову.

– Я вижу, у вас в отряде лошади есть. Вот и впрягайте их в вагоны и поезжайте с богом. И вам способнее и нам тут облегчение. А то неровен час налетит хунхузня какая и пожгут. Вон, будку месяц назад спалили одни такие. Опять дороге убыток…

– Да думал уже об этом, думал, – махнул рукой Костанжогло. – Только где ж упряжь взять? Я про хомуты и дуги не говорю, хотя бы шлеи…

– А чего тут думать, – совсем по-свойски возразил стражник. – Берите патронташи, вяжите к ним постромки, вот вам и шлея…

– Дело говоришь, дело. – Полковник резко поднялся и кивнул Яницкому. – Идемте, время не терпит.

Выйдя из землянки, Костанжогло задержал Шурку.

– Не узнаю вас, поручик. Всегда такой исполнительный, а тут… Не понимаю.

– Что тут понимать, господин полковник. Кто мы с вами теперь? Никто. Пошли лучше вагон топить, пока все не померзли…

Через каких-нибудь полчаса работа закипела. Над застывшим вагоном закурился дымок. Женщины, обрадованные хоть какой-то цивилизацией, начали обустраиваться, а Костанжогло, собрав вокруг себя молодежь, принялся командовать.

Теплушки из тупика руками перекатили на второй путь, и там образовалось подобие поезда. Впереди теплушка, сзади теплушка и посередине классный вагон. Потом пока часть энтузиастов мастерила упряжь, другая установила на тормозной площадке задней теплушки «максим», а тут же сформированную команду пулеметчиков одели в собранные по всему отряду шубы и бекеши.

Из разбитого ящика на буферах смастерили кучерские сиденья, закрепили самодельную упряжь, распределили лошадей и, убедившись, что дело идет, споро погрузив имущество, с черепашьей скоростью, но уже на конной тяге, двинулись в путь…

* * *

Село Мочаево пряталось в низине, окутанной морозным туманом. Выбравшись на дорогу, Чеботарев с Козыревым прислушались и, не уловив ничего подозрительного, шагом поехали вдоль длинной сельской улицы, обрамленной невысокими заборами.

Людей видно не было, и только цепные псы, заслышав всадников, с хриплым лаем принимались метаться на привязи, громыхая железными цепями по проволоке. Доехав до бокового проезда, Чеботарев завернул в него и еще раз осмотрелся.

Проулок образовали три избы, поставленные не в ряд, а косым треугольником, внутри которого, скрытые крепким заплотом, стояли амбары, коровники и конюшни. Окна изб, глядевшие на улицу, были уже прикрыты ставнями, и здесь не слышалось даже собачьего лая.

Чеботарев подозрительно завертел головой и озабоченно уточнил:

– Подпоручик, вы не ошиблись?.. Это здесь?

– Как можно, – весело отозвался Козырев и, спрыгнув на землю, подошел к калитке, устроенной впритык к бревенчатому срубу.

Ухватившись за массивное, висевшее снаружи кованое кольцо дверного запора, Козырев застучал им по калитке. Сначала все было тихо, потом со двора послышался скрип шагов и настороженный женский голос окликнул:

– Кто?..

– Свои…

– Свои все дома…

– Это никак Даша? – рассмеялся Козырев и легко хлопнул ладонью по деревянному косяку. – Да открывай, не бойся…

Запор металлически звякнул, калитка приоткрылась, и из возникшей щели донеслось недоверчиво-удивленное:

– Ды-к, это кто же?

– Ты что, Дарья, не узнаешь?.. – Козырев отступил на шаг.

– Ой, господин учитель!.. – Калитка гостеприимно рапахнулась, и в проеме возникла молодая женщина в заношенной кацавейке. – Вы откуда?..

– Оттуда! – фыркнул Козырев и совсем по-домашнему попросил: – Открой-ка ворота, я не один, да и кони у нас…

– Сейчас, сейчас… – заторопилась женщина и, деревянно стукнув закладным брусом, поспешно отвела одну створку. – Заезжайте…

И тут из глубины двора долетел недовольный возглас:

– Дашка, чего у тебя ворота настежь?..

– Ой, тятя, – только и откликнулась женщина, помогая Козыреву завести лошадь во двор.

Чеботарев, заезжавший следом, увидел, как с чисто выметенного крыльца спускается бородатый мужик, скорее всего хозяин, в новом стеганом ватнике, под которым виднелась опрятная холщовая рубаха с крупными белыми пуговицами.

– Кого еще там принесло… – начал было мужик, но, углядев полковничьи погоны на плечах у Чеботарева, сразу засуетился.

Хозяин поспешно сбежал со ступенек, подхватил лошадь подпоручика под уздцы и тут, почти лицом к лицу столкнувшись с Козыревым, радостно воскликнул:

– Ой, так это ж вы!.. Что, опять у нас квартировать будете?

– Еще не знаю, Фрол, – устало ответил подпоручик, передавая самодельный повод хозяину.

Мужик, который, судя по всему, искренне обрадовался гостю, дожидаясь, пока Чеботарев тоже слезет с лошади, наклонился к Козыреву и доверительно спросил:

– Господин учитель, а с вами, извиняюсь, кто будет?

– Не бойся Фрол, – подпоручик потоптался на месте и только тогда ответил: – Господин полковник со мной…

– Ага, ага, – засуетился хозяин и, принимая лошадей, шумнул на дочь: – Дашка, чего стоишь, веди в избу. Видишь, люди с дороги…

Чеботарев, проведший вместе с Козыревым почти двое суток в заснеженной тайге, изрядно промерз и теперь, оказавшись в теплой избе, пахнущей сушеными грибами, травами и свежевыделанной овчиной, с наслаждением расстегнул верхний крючок шинели и принялся разматывать обледенелый башлык.

Войдя вслед за хозяином в чисто прибранную горницу, офицеры перекрестились на образа старинного письма, перед которыми теплилась лампада, оправленная в бронзу, и сели за стол. Фрол, оставшись стоять, степенно разгладил бороду и, кивнув дочери, чтобы собрала поесть, испытующе посмотрел на Чеботарева.

– Вы уж, господин полковник, не обессудьте. Вон, господин учитель знают, у нас разносолов нет, мы ведь от леса кормимся, от тайги.

– Нам не до разносолов, – усмехнулся Чеботарев, – да ты и сам понимаешь…

– А как же… – Хозяин умостился на самом краешке широкой, добела выскобленной ножом лавки. – Дивно, как вы проскочили…

– Ладно, Фрол, – вмешался молчавший до сих пор Козырев. – Нам вокруг да около хороводить не с руки. Говори прямо, нас укроешь?

– Ежели как на духу, – медленно, с расстановкой ответил Фрол, – то про вас, господин учитель, поскольку вы почитай что нашенский, и разговору нет. Вы тут жили, вас мужики знают, и ежели какой варнак и наскочит, то не страшно. А вот что касаемо господина полковника…

– Я ненадолго, – бросил Чеботарев и тут же, смягчая интонацию, добавил: – Мне б пару дней перебыть, отогреться…

– На это мы с радостью, – неприкрыто обрадовался Фрол и, повернувшись к двери, сердито крикнул: – Дарья!.. Ты игде там запропастилась?

– Да иду уже, тятя, иду! – отозвалась Даша и, заскочив в горницу, принялась проворно выставлять на стол холодное мясо, копченую рыбу, грибы и, самое главное, свежевыпеченный, нарезанный большими ломтями, одуряюще пахнущий хлеб.

Проглотив голодную слюну, полковник покосился на Козырева, потом на дочку хозяина, успевшую сменить затрапезную одежонку на кокетливую, отделанную соболем душегрейку и, крякнув, принялся уписывать за обе щеки.

Тем временем, пока гости утоляли голод, Фрол вытянул откуда-то целую четверть мутноватого самогона, налил всем по стакану и на правах хозяина сказал:

– Ну что ж, как говоится, со свиданьицем…

Дарья, на минутку присев, только пригубила из своего стакана, и тут же умчавшись на другую половину, загремела ухватами. Офицеры же, не чинясь, выпили вместе с хозяином и, чувствуя, как живительное тепло изнутри распространяется по телу, обстоятельно принялись за еду…

Много позже, лежа на лавке, застеленной овчиным тулупом, полковник ждал подпоручика. Короткий зимний день давно растворился в метельном сумраке, на столе горела дешевая жестяная лампа, и за бревенчатой стеной начинал подвывать ветер. Чеботарев как раз подумал, что они очень вовремя добрались к жилью, когда дверь скрипнула и в горницу, осторожно ступая, вошел Козырев.

Чеботарев скосил взгляд и слегка насмешливо поинтересовался:

– Ну как разведка?.. Надеюсь, душегрейка одевалась не зря?

Пропустив скабрезную двусмысленность мимо ушей, Козырев присел на лавку и, понизив голос до шепота, сказал:

– Дела плохи, господин полковник. Даша говорит, по окрестным заимкам повстанцы офицеров ловят…

– Догадываюсь… – Чеботарев крякнул, закинул руки за голову и повернулся к Козыреву: – Ну и?..

– Думаю, здесь перебыть, а уж потом как получится…

Невысказанный вопрос повис в воздухе, и Чеботарев сам закончил:

– Правильно. А я назад подамся, в город. Правда, обличье сменить придется… – Чеботарев помолчал и после короткой паузы спросил: – Как думаете, подпоручик, ваш Фрол меня отвезет?

– Само собой… – уверенно ответил Козырев и, привстав, машинально подкрутил фитиль лампы, пустившей к потолку крученую струйку копоти…

* * *

Тешевич еле-еле разлепил веки и с трудом приподнялся на вздрагивающих руках. Кругом, среди вырванных разрывами деревьев, валялись трупы, густо чернели снарядные воронки, а прямо перед ним снег был почему-то сплошь нашпигован хвойными иглами.

Поручик попытался вспомнить, как все было, но кроме мешанины разрозненных действий, да того, что перед яркой вспышкой, разом погасившей сознание, он куда-то бежал, ничего вспомнить не мог. Единственным, что ему помнилось точно, было то, что красные, видимо, приняли их за весь отряд Костанжогло и провозились с ними здесь, в лесу, чуть ли не три дня.

Уцепившись за ближайшую сосну, Тешевич мало-помалу встал на ноги, и вдруг его буквально оглушил радостный крик:

– Братцы!.. Гляди, еще одна контра живая!

Инстинктивно обернувшись, Тешевич увидел, что прямо на него прет расхристанный малый в треухе, перехваченном наискось красной лентой. Встретившись взглядом с Тешевичем, красноармеец остановился и замахал трехлинейкой:

– Петрович!.. Сюда!.. Тута беляк целый!..

За деревьями послышались голоса, и к Тешевичу со всех сторон начали сбегаться рыскавшие по полю боя красноармейцы. Через минуту их набралось с десяток, и все они ожидающе поглядывали в сторону Петровича – здоровенного, бородатого мужика, судя по выправке, бывшего унтера.

Тешевич встряхнулся, выпрямился и, вздохнув, буднично спросил у Петровича, безошибочно угадав в нем старшего:

– Где мне стать?

– Ето чегой-то он, братцы? – изумился парень, первым наткнувшийся на Тешевича.

– А ты не дотумкал? Их благородие знать желают, у которого дерева мы его шлепнем, – насмешливо отозвался кто-то и удивленно добавил: – Ты ж гдяди, какой сознательный, сам под расстрел просится…

– Ишь, прыткий, – парень подозрительно уставился на Тешевича. – Нет, чегой-то тут не тае… Другие жизню выпрашивают, а ентот сам… А может, он, братцы, боится чего? Может, налютовал где, изгалялся нещадно над нашим братом-пролетарием, а?.. – Парень начал уже исступленно кричать, стараясь завести себя и других, но неожиданно, наткнувшись на взгляд Тешевича, поспешно отвел глаза. – Нет, братцы, гад это… Ишь, озирается, волчара… Нет, мы ему такое устроим, такое… Как ты, Петрович, скажешь? – внезапно обратился он к старшему, явно не решаясь учинить самосуд.

– Цыть ты, нарваный! – прикрикнул на него Петрович и подошел к Тешевичу ближе. – А скажи нам, господин поручик, чего это ты так на тот свет торописси?.. А то, вить, товарищи антиресуются…

– Почему? – переспросил Тешевич, и его взгляд скользнул куда-то вверх. – А ты не понимаешь, болван? На рожи ваши хамские смотреть не хочу.

– Ето чего ето такое, братцы, а? – прямо взорвался парень. – Гадюка золотопогонная и тут изгаляться вздумал! Чего глядим, товарищи?.. Покажем белой сволочи кузькину мать!

Солдаты угрожающе зашумели, явно собираясь расправиться с пленным, но именно в этот момент прямиком к ним подскакал неизвестно откуда взявшийся всадник.

– Товарищи, что тут у вас?

Женский голос, так неожиданно прозвучавший над головой, заставил Тешевича удивленно посмотреть на подъехавшего. По-мужски сидя в седле, молодая и красивая, одетая в щегольскую тужурку, женщина туго натягивала поводья, заставляя крупного вороного жеребца плясать на месте.

– Так что, товарищ комиссар, пленного взяли, – ответил Петрович и сразу подтянулся.

– Пленного? – Женщина сверкнула белозубой улыбкой, свесилась с седла и концом арапника приподняла подбородок Тешевича. – Ух, красавчик… А больше что, нет?

– Никак нет, товарищ комиссар, ну никак сбить их не удавалось. Аж пока артиллерию не подтянули. Только тогда и накрыли. Так что, сами видите…

– А обоз?.. Обоз где? – в голосе комиссарши послышалась растерянность.

– Так что, я полагаю, обоза нету. Енти остались, а никаких других нету…

– Та-а-к, значит, обоз опять ушел. Чтоб вам… – Женщина-комиссар вдруг смачно, по-солдатски выматерилась и приказала: – Этого офицерика в штаб. Немедленно. И чтоб никаких штучек по дороге. Поняли?

– Так точно, поняли… – хмуро отозвался Петрович и ткнул Тешевича прикладом в подколенку. – Ну давай, контра, топай. Повезло тебе, еще поживешь малость…

* * *

От добротной стены пакгауза веяло тишиной и порядком. И если блиндированный, испятнанный хунхузскими пулями бок вагона еще дышал опасностью, то здесь явственно ощущалось спокойствие. Впрочем, этот вагон и сейчас все время маячил у Шурки перед глазами. Однако теперь, поставленный вровень с широкими дверями пакгауза, он не только не внушал тревоги, но, наоборот, казался некоей тихой пристанью.