Адские колокола

Для Сью

Jill Johnson

HELL’S BELLS

By agreement with Pontas Literary & Film Agency

© Jill Johnson, 2024

© Чуракова О., перевод, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Глава 1

В университетском колледже Лондона есть кабинет, о существовании которого мало кто догадывается, потому что путь к нему лежит вниз по лестнице, которой почти никто не пользуется: вдоль по заброшенному коридору, через два пожарных выхода, которые заканчиваются вроде как тупиком. Шторы в кабинете задернуты наглухо и навечно, поэтому тут царит полумрак; впрочем, света достаточно, чтобы различить дубовый письменный стол, кожаное кресло, застекленный шкаф и полки, прогибающиеся под тяжестью папок, документов и справочников. На стене позади стола висит оправленное в рамку фото пожилого мужчины, который сидит в тенистом саду и читает захватанный экземпляр «Чумы» Камю. Мужчина облачен в твидовый костюм от «Харрис», на носу у него очки в стальной оправе, а на запястье поблескивают ролексы 50-х годов. Тщательно расчесанные волосы разделены на прямой пробор. Лицо у него доброе. Портрет прекрасно вписывается в интерьер – или интерьер подобран под стиль портрета.

За столом сидит и проверяет сочинения профессор Юстасия Амелия Роуз, глава кафедры токсикологи растений Университетского колледжа Лондона – то есть я. Уже девять месяцев прошло с момента, как я вышла из продлившегося целый год отпуска, но мне до сих приходится туго. Временами я страстно тоскую по одиночеству, которым наслаждалась весь этот год, и по возможности делать то, что мне по душе: заниматься научными исследованиями, позабыв о бессмысленном бюрократизме, крючкотворстве и назойливых пересудах. А потом эту спокойную полноту бытия у меня отняли. Не люблю распространяться о тогдашних трагических событиях, достаточно сказать, что в тот год я потеряла нечто ценное. Нечто незаменимое.

И все же я благодарна за возможность вернуться в стены университета, где рождаются идеи и вдохновение. Я даже постепенно набираюсь смелости общаться с коллегами, и хотя с преподаванием у меня теперь все обстоит иначе, нежели год назад, я получаю определенное удовольствие от работы с нынешним курсом (а это огромная толпа студентов). Мне сорок пять, и я осознаю, что университет дал мне второй шанс, позволив возобновить научную карьеру с того места, где она прервалась. Я осознаю, какая это огромная привилегия, и пусть только кто-нибудь или что-нибудь попробует снова встать на моем пути.

Я закончила проверять последнее сочинение, сняла очки, включила настольную лампу и отчаянно заморгала – таким ярким оказался ее свет в незаметно наступившей темноте. Теперь стало понятно, почему у меня от напряжения горят глаза и почему в здании царит полнейшая тишина. Я сверилась с ролексами на запястье, они показывали одиннадцать вечера. Тихонько присвистнув, я собрала пожитки и уложила их в сумку, но, прежде чем уйти, задержалась перед фотографией на стене – стекло отразило тот же твидовый костюм от «Харрис», те же очки в стальной оправе и короткие, аккуратно расчесанные на пробор волосы, что и у мужчины на фото. Я легонько постучала по стеклу рядом с его головой и сказала:

– Спокойной ночи, отец. Увидимся завтра.

Вступив в главный вестибюль университета, я заметила у выхода какого-то неприкаянного студента и сразу поняла, кто это – тот самый нетерпеливый аспирант, встречи с которым я избегала как могла последние несколько месяцев. У меня всегда было плохо с именами, так что со временем я разработала собственную методику: стала давать людям имена похожих на них растений. Этот молодчик заработал себе прозвище еще на последнем курсе. Я назвала его Борщевиком (на латыни Heracleum mantegazzianum), в честь высоченного раскидистого растения, в чьих листьях содержится фототоксичный сок, который при попадании на кожу вызывает фитодерматит, волдыри и в итоге может даже оставить шрамы. Борщевик заслужил свое прозвище не только благодаря невероятному росту, огромным лапищам и красному, покрытому сыпью, лицу, но и талантом раздражать меня до ощущения физической боли – по крайне мере, до мигрени он доводил меня уже не раз. Понятия не имела, кого он поджидает, но заподозрила, что именно меня, учитывая упорство, с которым он искал встречи, и тщательность, с которой я этих встреч избегала. Я тихонько застонала, нырнула за колонну и осторожно выглянула.

Обычно я старалась не задерживаться взглядом на его лице, но сегодня он выглядел как-то особенно странно. Это учитывая слишком короткие для его длинных ног штаны, куртку на несколько размеров меньше нужного, шерстяную шапку горчичного цвета, ужасно сочетавшуюся с покрытым пятнами лицом, и огромные наушники, в которых голова казалась неестественно маленькой. Я не могла сказать, в чем состоит эта новая странность, но что-то в его облике явно изменилось. Он мерил вестибюль нетерпеливыми шагами, и я, выждав момент, когда он повернулся ко мне спиной, развернулась на каблуках и двинулась было к служебному выходу.

Только вот отполированный пол вестибюля сыграл со мной дурную шутку, и скрип каблуков эхом разнесся по пустынному пространству. Через плечо я заметила, что Борщевик сдернул с головы наушники и развернулся в мою сторону.

– Проф?

Ясное дело, после того, как он меня заметил, не было смысла скрываться через служебный выход, поэтому я со всей возможной скоростью направилась к главным дверям. Бесполезно – с такой разницей в длине шага, как у нас, Борщевик догнал меня в мгновение ока.

– Есть время перекинуться парой слов?

Тонкий, неестественный звук, похожий на скрип ножа по тарелке, донесся из его наушников, и у меня от него аж зубы заныли, но я продолжала спешно шагать к дверям, не сбавляя скорости.

– Не сейчас, я и так опаздываю.

Понятное дело, я соврала.

– А куда вы идете?

– Мне нужно в лабораторию.

Еще одна ложь.

– Тогда я с вами.

– Не стоит. Мне нужно кое-что оттуда взять и убежать. Я опаздываю.

– Куда?

– Прошу прощения?

– Куда вы опаздываете?

Я замерла, растерявшись.

– Это не твое дело.

Будь у меня возможность поразмыслить логически, я бы не побежала вверх по пустой лестнице в глубину безлюдного здания в ситуации, когда мне в спину дышит подозрительный тип. Мне бы стоило выбежать наружу, в гущу людей, у которых можно попросить помощи. Но что-то в облике Борщевика сегодня тревожило меня и лишало ясности мысли.

Я добежала до этажа, где располагалась моя лаборатория, толкнула дверь и, запыхавшись от усилий, побежала по коридору. Вскоре уже оказалась у входа в лабораторию, но не успела вынуть из кармана шнурок с пропуском, как передо мной возник Борщевик. Он схватил меня за запястье огромной рукой и стиснул пальцы.

Мне было очень больно, но я не собиралась признаваться. Борщевик уже не раз позволял себе подобное, и не только в отношении меня: многие в университете жаловались на его агрессивное поведение. Научный руководитель много раз предупреждала Борщевика, что за подобные выходки его могут исключить из университета, и в конце концов отказалась от работы с ним.

– Отпусти мою руку, – потребовала я, но его хватка стала только сильнее.

– Проф, я с вами рехнусь. Вы не хотите со мной поговорить, не желаете слушать. Но мне не нужен доступ ко всей вашей коллекции, я отказался от этой идеи несколько месяцев назад. Мне всего-то нужно десять образцов. Десять черенков, и все.

Я громко вздохнула.

– Я уже не раз говорила тебе, что это невозможно.

Он пристально уставился на меня.

– А я не раз говорил вам, что об этом никто не узнает.

– Пусти меня! – повторила я более настойчиво.

– Ну ладно, ладно – восемь черенков. Мне придется переписать одну главу в диссертации, но восьми должно хватить.

Я закрыла глаза.

– В сотый раз повторяю – у меня нет растений, от которых ты можешь отрезать черенки, и ты сам прекрасно знаешь. Я твержу это не первый месяц. И не раз говорила, что тебе придется сменить тему диссертации. Вот и займись этим, придумай новую.

Борщевик глубоко вдохнул и заговорил, понизив голос, почти угрожающе:

– Вы – мой научный руководитель. Помогать мне – ваша обязанность.

– Но я не твой научный руководитель.

– Ну, неофициальный.

– Ничего подобного.

– Но вы единственная, кто может мне помочь! – рявкнул он, дернув мою руку вверх. – Вы единственный преподаватель в этом университете, кто имел дело с убийством с помощью растительного яда.

И тут мне бы стоило испугаться – дикого взгляда Борщевика, его непредсказуемости, – но вместо этого меня объял гнев, даже ярость от осознания того, что он всего лишь схватил меня одной своей огромной рукой и я стала совершенно беспомощной.

– Как уже много раз объясняла, я не могу тебе помочь и поэтому предлагаю перевестись в другой университет. – Я старалась говорить спокойно. – Имперский колледж и Королевский колледж предоставляют широкий круг специальностей, подай заявку в один из них.

– Я подавал, в прошлом году… меня не приняли.

– Тогда тебе стоит подумать о новой теме диссертации и податься на другой специалитет.

Я взглянула Борщевику в лицо – он явно ждал от меня другого ответа. Его выдающееся адамово яблоко ходило ходуном, ноздри раздувались, зубы скрежетали, он тяжело и часто дышал. И тут я поняла, что в нем изменилось, – он выглядел как готовый напасть дикий зверь.

Вдруг пискнул мой телефон. Свободной рукой я откинула клапан на сумке, и Борщевик стиснул мою руку снова.

– Не трогайте его.

Но я все равно вынула телефон.

– Я же сказала – опаздываю, меня ждут. И скорее всего уже волнуются.

Я нажала на экран, чтобы открыть сообщение: «Спокойной ночи, дорогая, сладких снов».

Телефон снова пискнул, и на экране появились три сердечка.

– Я сказал, не трогайте! – снова прорычал Борщевик, вздернув мою руку так, что я вскрикнула от боли. И уронила телефон.

Безо всякого предупреждения дверь лаборатории распахнулась, и мы, развернувшись, увидели на пороге мою ассистентку, Карлу. Я обрадовалась ее появлению, как никогда в жизни, и шумно выдохнула от облегчения. На долгий миг она замерла, вбирая взглядом меня, Борщевика и его лапу, сжимающую мое запястье, потом спокойно подтянула наверх овальную коробочку, свисавшую у нее с ремня сумки, и нажала кнопку посередине. Оглушающе-пронзительный вой сирены, заставивший меня присесть, наполнил коридор, Борщевик мгновенно отпустил мою руку и скрылся из виду, а я обхватила голову руками, зажмурила глаза и упала на колени. Карла тут же выключила сигнализацию, но ее эхо еще какое-то время металось у меня в черепной коробке.

– Простите, профессор, что не предупредила вас о сигнализации, – произнесла Карла, – но иначе не сработал бы эффект неожиданности.

Я открыла глаза и увидела, что она улыбается и протягивает мне руку, чтобы помочь встать. Проигнорировав этот жест, я подобрала телефон и поднялась на ноги. В ушах звенело.

– Это было кошмарно, – сообщила я, сдвигая очки на макушку.

– Зато помогло. Видели, с какой скоростью он исчез? – Клара передернула плечами. – Отвратительный тип, у меня от него мурашки по коже.

– Ты его знаешь?

– Мы вместе работаем над одним проектом для диссертации. Терпеть его не могу. И у всего университета он поперек горла, ужасный грубиян, вы в курсе? Постоянно ищет с кем бы сцепиться, он из тех людей, кто считает, что на него ополчился весь мир. Бесят подобные личности.

Что ж, приятно узнать, что не меня одну Борщевик раздражает настолько сильно. Хотя нет. На самом деле я ощутила… разочарование.

– А с тех пор, как он начал варить наркотики, все стало еще хуже, – добавила Карла. – Но с ним все было понятно еще до того, как он занялся производством запрещенных веществ, а теперь перешел все границы. Я бы на вашем месте с ним не связывалась.

– Легко сказать, – пробормотала я, вытирая лицо платком.

– Вы в порядке? Голова не кружится?

– Все нормально.

– Вы же понимаете, что должны написать на него заявление о нападении? Его должны исключить.

– Наверно, ты права, – сказала я без особой уверенности. – Если ты тоже уходишь, не против, если мы выйдем вместе?

– Совершенно не против. Вам что-то нужно захватить из лаборатории?

– Не сейчас.

Карла щелкнула выключателем и закрыла дверь.

– Если хотите, я посажу вас на автобус, – добавила она, подхватывая меня под локоть, словно немощную старушку.

– Ценю твою помощь, – отозвалась я, высвобождая локоть.

– Мне несложно. Хотя Аарон явно уже далеко отсюда.

Аарон – так, значит, зовут Борщевика. Мне стоило хотя бы раз поинтересоваться этим. Возможно, если бы я обращалась к нему по имени, он выказывал бы мне побольше уважения. Но это не точно.

Глава 2

К тому моменту, как я вышла из автобуса в конце Хампстед-Хай-стрит и направилась к дому, уже миновала полночь. По лестнице на третий этаж я поднималась как можно тише – отношения с соседями у меня не складывались, так что не стоило их беспокоить лишний раз. Честно говоря, у меня плохо складывались отношения с большинством людей, что, конечно, представляет проблему для университетского преподавателя. И хотя я вышла на работу уже девять месяцев назад, мне приходилось прикладывать усилия, чтобы общаться, смотреть людям в глаза и воспринимать чужие шутки. И не стану отрицать, что год, проведенный в изоляции, в компании одних только ядовитых растений, усугубил уже имевшиеся у меня проблемы социального толка.

На автоответчике мигала кнопка полученных сообщений, но я проигнорировала ее и прошла сразу на кухню, остановившись перед фотографией отца. На этом снимке он сидел за длинным столом в нашем фамильном доме в Оксфорде и читал потрепанный томик «Идиота» Достоевского. На столе перед ним располагались энциклопедия растений и цветов, потрепанная корзинка со свежими яйцами, секатор, три банки с водой с укрепленными в горлышках косточками авокадо, размякший сэндвич, древний лайтбокс, негативы и контрольное стекло, а также нож для подрезки веток. На крупном носу отца восседали очки, губы были поджаты в раздумье.

Я постучала костяшками пальцев по стеклу чуть выше его головы.

– Привет, отец. Я дома.

Мне стоило бы отправиться в постель, тем более вставать предстояло спозаранку, но вместо этого я поднялась по приставной лестнице и через люк в кухонном потолке выбралась на крышу, где располагался мой сад. Когда-то я приходила туда ежедневно, чтобы самым тщательным образом ухаживать за коллекцией ядовитых растений и следить, чтобы каждый экземпляр получал все необходимое. Но теперь уже мне не нужно было облачаться в защитный костюм, перчатки и бахилы, потому что самым опасным растением в коллекции являлась Euphorbia characias подвид wulfenii, чей сок мог вызвать раздражение и проблемы со зрением, только если втереть его прямо в глаза.

Я раскрыла складной парусиновый стул, принадлежавший еще отцу, села и выдохнула, отпуская все дневные тревоги, и в оранжевом отсвете ночного города передо мной начали вставать призраки утраченной коллекции.

Вместо фуксии у перил на южной стороне когда-то располагался роскошный Ricinus communis. Там, где сейчас толпились горшки с хризантемами, обитал Datura stramonium. Место коллекции Digitalis purpurea заняли пряные травы, а рядом с ними приютилась Еuphorbia, заменившая великолепный экземпляр Veratrum viride. А между ними там и сям в разноцветных горшках были расставлены однолетники: герань, петунии и анютины глазки.

При воспоминании о примерно пятидесяти драгоценных ядовитых питомцах у меня вырвался печальный вздох. Многих я вырастила из крошечных черенков до взрослых растений, вложив столько души и заботы, что они стали для меня словно родными детьми. А ведь некоторые из них были настолько редкими, что заполучить новый экземпляр я могла бы только чудом. И очень горжусь, что за двадцать лет я потеряла всего два растения, и то только из-за внезапно нагрянувших заморозков, которые стали неожиданностью даже для Садов Кью. Окинув крышу долгим взглядом, я в очередной раз осознала, что ни за что в жизни не завела бы себе такой сад – полный ярких пластиковых горшков, ненужных побрякушек, легкомысленных и бесполезных скульптур и растений, которым нечем было меня зацепить.

Помимо эуфорбии с ее практически безвредным соком этот цветник не мог похвастаться опасными, экзотическими или ядовитыми экземплярами, но чтобы порадовать мою португальскую подругу Матильду (которую я прозвала Душистым Алиссумом, в честь Lobularia maritima, чудесного небольшого цветка с мощным ароматом), я согласилась и на это. И согласилась превратить стерильное, строго организованное, практически лабораторное пространство в уютный уголок, где мы могли вместе позавтракать, почитать газеты и посидеть вечером, пока она потягивает вино, поскольку, как поведала Матильда, так выглядит быт счастливых людей. К тому же, признаться честно, до сих пор мне не особо везло в близких отношениях, и настала пора изменить ситуацию. Но вообще все было не так страшно – пусть мой сад не был даже тенью предыдущего, я по-прежнему могла приходить сюда, чтобы переварить дневные впечатления, понаблюдать в телескоп за звездами, планетами и даже, временами, метеоритным дождем. Или за соседями в окнах ближайших домов.

Ночь выдалась ясная, и даже несмотря на городскую засветку, я видела звездные россыпи на небе, но сегодня астрономия меня не прельщала. Подойдя к телескопу, я направила его на обрамленные террасами этажи напротив и приступила к наблюдениям. Вот они, все на месте, мои соседи. Еще совсем недавно я воспринимала их только как объекты для изучения, даже записывала в тетрадях график их приходов и уходов и планировала опубликовать эти изыскания, но потом обнаружила, что это живые люди, со своими жизненными историями.

С тех пор, как я вернулась на работу, их существование претерпело некоторые перемены. Больше не было видно собаки, с которой женщина с голубыми волосами и костылями делилась бисквитами. Скандалящая парочка, вечно тренировавшая четыре танцевальных па, наконец-то перешла к следующим четырем. Юноша, бесформенным мешком сидевший за компьютером, гоняя в игры и литрами поглощая энергетики, пересел в офисное кресло и теперь скрючивался над клавиатурой. Молчаливая одинокая девушка с двумя косами, вечно листавшая телефон, обзавелась подругой, с которой они вместе валялись на кровати, синхронно листая телефоны и время от времени покатываясь со смеху. Но высокий сутулый мужчина, на лице которого я ни разу не видела улыбки, все так же часами простаивал перед висящей на стене фотографией матери с ребенком, только похудел и сгорбился еще сильнее.

Вглядевшись в сад у дома напротив, я заметила яркий отблеск луны на белых волосах: моя восьмидесятипятилетняя подруга Сьюзен с фонарем в руке, шаркая, обходила сад, собирала улиток и перекидывала их через стену. Когда мы только познакомились, я дала ей прозвище Черноглазая Сьюзен, в честь Rudbeckia hirta, многолетних степных цветов с желто-оранжевыми лепестками и листьями, покрытыми жестким пушком, который кололся, вызывая легкое раздражение, но вреда не причинял. Сьюзен давно уже не раздражала меня – более того, я с уверенностью могла назвать ее подругой. Лучшей подругой. Мои губы тронула улыбка. Как-нибудь я скажу ей, насколько бесполезен ее еженощный моцион, ведь улитки обладают инстинктом возвращаться в место обитания.

Я перевела телескоп на окна квартиры над садом Сьюзен и не смогла остаться спокойной при воспоминании о загадочной молодой женщине изумительной красоты, жившей там год назад и скрывавшей мучительные тайны. Я прозвала ее Психо, в честь Psychotria elata, поскольку полные губы женщины до ужаса напоминали яркие алые прицветники этого растения. Признаюсь, я была немного одержима ею в прошлом году, но регулярно напоминаю себе выкинуть все мысли о Психо из головы. И все равно сижу сейчас и смотрю на окна ее пустой квартиры…

Я вздохнула от этих воспоминаний.

– Это ты, дорогая? – окликнула Сьюзен, глядя снизу вверх с выражением ласковой заботы на лице. Я была уверена, что она меня не видит – плети Mandevilla sanderi слишком густо оплели перила моего балкона, – но Сьюзен явно смотрела точно в моем направлении.

– Да, – отозвалась я.

– Зайдешь на чай?

– Сьюзен, уже за полночь.

– Я в курсе, я пока в своем уме.

Преодолев короткое расстояние между нашими домами, я обнаружила, что дверь в квартиру Сьюзен только прихлопнута, говоря о пренебрежении простейшими мерами безопасности, особенно в ночное время. Я закрыла ее на замок и прошла по длинному темному коридору на кухню, куда, шаркая, почти одновременно со мной вошла Сьюзен.

– Дай мне минутку, только смою улиточную слизь и поставлю чайник, – сказала она, направляясь к раковине. – Как твои дела?

Я уселась на стул и застонала.

– Отлично. – Сняв очки, я потерла глаза.

– По голосу не скажешь, – заметила Сьюзен, поворачиваясь ко мне. – И по виду тоже. На работе все в порядке?

– Все отлично. Мне очень нравится преподавать. Я даже успеваю проверять все работы… Просто… просто…

– Что такое, дорогая?

– У меня проблема с одним из студентов.

– О. Проблема типа «я сама разберусь» или типа «пора звонить в полицию»?

– Я сама разберусь. Кажется.

– Что ж, как говаривал мой дорогой покойный Стэнли – одна голова хорошо, а две лучше. – Сьюзен принесла чайник и чашки, тоже уселась за стол, возложив на него объемистый бюст, и выжидательно посмотрела на меня.

Я не знала, с чего начать: Борщевик так давно донимал меня, что я позабыла, в чем крылся корень проблемы. Я уже открыла было рот – и едва не подскочила, когда в кармане завибрировал мобильник. Я выругалась, вытащила его и кинула на стол. Хотя я завела телефон почти год назад, до сих пор не разобралась, как отключить этот назойливый сигнал.

– Ответь, дорогая, вдруг там что-то важное.

Я не хотела отвечать, тем более, когда на часах полночь, но все-таки взяла аппарат, ткнула в зеленый кружок на экране и поднесла к уху.

– Профессор? Слушайте, я только что получил любопытное сообщение.

– Кто это?

Впрочем, я мгновенно узнала голос. Просто мы не общались уже девять месяцев, и уверенность говорившего в том, что наши отношения позволяют такую фамильярность, привела меня в негодование.

Воцарилось долгое молчание.

– Это старший инспектор Робертс. А вы не сохранили меня в контактах?

– Не сохранила вас?

– Ну да… А, ладно.

Последовала еще одна пауза, настолько долгая, что уже я решила, что он повесил трубку, и даже взглянула на экран, чтобы это проверить.

– Да-а, время-то бежит.

– Что вам нужно?

– Как поживаете, профессор?

Разводить со мной политес было бессмысленно, и казалось, Робертс это знает. Я громко фыркнула и повторила вопрос:

– Что вам нужно?

– Я сразу подумал о вас, когда получил это сообщение. Вы сейчас не заняты?

Я сверилась с часами.

– Уже сильно за полночь.

– Я в курсе. Буду у вас через двадцать минут, встретимся на углу.

Телефон умолк, а я уставилась на экран.

– Он даже не стал меня слушать! – воскликнула я.

– Это твой полицейский приятель? – уточнила Сьюзен, передавая мне изумительной красоты чашку.

– Он мне не приятель.

– Тогда чего же он хотел?

Я поджала губы.

– Полагаю, ему требуется помощь с новым делом.

Сьюзен медленно отпила чаю.

– Звучит заманчиво.

– Нисколько. У меня полно дел, потому что скоро конец семестра и придется проверять гору работ. У меня просто не будет времени, чтобы носиться туда-сюда на подхвате у старшего инспектора Робертса.

– Я тоже могу помочь, ты же знаешь, как я люблю трудные загадки.

– Я все равно не смогу выкраивать достаточно времени.

– Да ну брось, мне все равно нечем заняться. Будет здорово.

Я взглянула в темные глаза Сьюзен, горящие энтузиазмом, вспомнила, за что дала ей цветочное прозвище, и покачала головой.

– Прости, но тебе меня не переубедить. – Я положила телефон на стол. – Ох, если бы я знала, как сделать так, чтобы он не мог мне больше дозвониться.

Сьюзен протянула руку.

– Дай-ка сюда. Думаю, не стоит блокировать его номер, но я настрою телефон так, чтобы ты знала, кому не стоит отвечать. – Она поводила и потыкала скрюченным артритом пальцем по экрану и вернула мне телефон. – Ну вот, я внесла номера твоих друзей в список контактов.

– Каких это друзей?

– Свой, Матильды и твоего полицейского приятеля.

Я нахмурилась, вглядевшись в экран.

– А кто такая Капусточка?

Сьюзен улыбнулась.

– Это я. Мой Стэнли так меня звал.

Я навострила уши.

– Твой муж дал тебе ботаническое прозвище?

– Именно так, благослови Господь его душу. Я, конечно, предпочла бы какой-то душистый цветок, но и не жаловалась, потому что так говорят французы – mon petit chou. Ты не знала?

Я не знала, но признаваться не стала.

– А кто такая Душечка?

– Матильда. Ты же ее называешь чем-то там душистым.

– Душистый Алиссум.

– Прелесть какая.

– А Папоротник?

– Твой полицейский приятель. Так что в следующий раз, когда он позвонит, просто не отвечай на звонок.

– Папоротник, – повторила я и поморщилась^[1].