000
ОтложитьЧитал
Глава 2
– Мам, можно мне кусочек? – спрашивает Люси.
– Конечно, солнышко, какой ты хочешь?
– Можно твои глаза?
– Возьми один.
Я вынимаю свой левый глаз из глазницы. На ощупь он немного похож на фаршированное яйцо, но теплее. Люси выхватывает глаз из моей руки и, подпрыгивая, бежит прочь, на бегу ударяя им о землю, как «супермячиком».
– Поосторожней: он мне еще понадобится!
Я сижу за кухонным столом, глядя одним глазом на сотни цифр в экселевской таблице. Я щелкаю курсором по пустой клетке и ввожу новые данные. Пока я набираю цифры, глаз замечает что-то чуть выше и дальше моего фокуса на экране ноутбука. Мой отец, одетый в полную форму пожарного, сидит на стуле напротив меня.
– Привет, Сара.
– Господи боже, папа, ты напугал меня до смерти!
– Мне нужно, чтобы ты отдала мне свой аппендикс.
– Нет, он мой.
– Сара, не пререкайся. Он мне нужен.
– Никому не нужен даже собственный аппендикс, папа. И новый тебе незачем.
– Тогда почему он убил меня?
Я перевожу взгляд на свой ноутбук. На экране появляется презентация в «Пауэрпойнте». Я читаю:
Почему лопнул аппендикс твоего отца
В течение двух дней у него были сильные боли в животе и он ничего не сделал с этим, только выпил немного пепто-бисмола и некоторое количество виски.
• Он игнорировал сильную тошноту и не обращал внимания на легкий жар.
• Ты была в колледже, твоя мать – у себя в спальне, а он не позвонил в скорую помощь или службу 911.
• Аппендикс воспалился и наполнился ядом.
Как любая живая плоть, которую игнорировали слишком долго, аппендикс в конце концов не смог уже этого выносить и сделал все необходимое, чтобы привлечь к себе внимание.
Я поднимаю глаза на отца. Он по-прежнему ждет ответа.
– Потому что ты игнорировал свои ощущения.
– Может, я и мертв, но я все равно твой отец. Отдай мне свой аппендикс.
– Он вообще не нужен. Без него тебе лучше.
– Именно.
Он все так же пристально смотрит, транслируя мысль в мое сознание, словно радиосигнал, через мой единственный глаз.
– Со мной все будет в порядке. Не беспокойся, – говорю я.
– Мы все за тебя беспокоимся, Сара.
– Со мной все в порядке. Мне просто нужно закончить этот отчет.
Я смотрю на экран – цифры пропали.
– Черт!
Я поднимаю глаза – отец исчез.
– Черт!
В кухню вбегает Чарли.
– Ты сказала «черт»! – объявляет он в восторге, что может наябедничать на меня, пусть даже мне самой.
– Знаю, виновата, – отвечаю я, не отрывая единственный глаз от экрана компьютера, и лихорадочно пытаюсь придумать какой-нибудь способ вернуть все данные. Мне нужно закончить этот отчет.
– Это плохое слово.
– Я знаю и прошу прощения, – говорю я, нажимая на все возможные клавиши.
Я не смотрю на сына и очень хочу, чтобы он понял намек. Этого не происходит никогда.
– Мам, ты же знаешь, что я плохо слушаю?
– Да. Ты меня прямо с ума сводишь.
– Можно мне взять твои уши?
– Можешь взять одно.
– Я хочу оба.
– Одно.
– Оба, я хочу оба!
– Ладно!
Я откручиваю уши от головы и бросаю их, словно пару игральных костей, через стол. Чарли прикрепляет их поверх собственных, как наушники, и наклоняет голову, будто прислушивается к чему-то вдалеке. Улыбается, довольный. Я тоже пытаюсь это услышать, но потом вспоминаю, что у меня нет ушей. Чарли что-то говорит и убегает.
– Эй, мои сережки!
Но он уже скрылся из виду. Возвращаюсь к экрану компьютера. По крайней мере, Чарли ушел, и я смогу спокойно сосредоточиться в тишине.
Парадная дверь открывается. По другую сторону стола стоит Боб и смотрит на меня. Его глаза наполняются смесью печали и отвращения. Он что-то говорит.
– Я не слышу тебя, милый. Я отдала свои уши Чарли.
Он снова что-то говорит.
– Я не понимаю, что ты говоришь.
Он бросает сумку и встает на колени рядом со мной. Он захлопывает мой ноутбук и обнимает меня за плечи, почти до боли.
Он что-то кричит мне. Я по-прежнему не слышу его, но знаю, что он кричит, – по напряжению в его глазах и синим жилкам, проступившим на шее. Он кричит то же самое, что пытался сказать, будто в замедленной съемке, так что я читаю по губам.
– Прогнись.
Я поднимаю голову и смотрю на потолок.
– Не понимаю.
Он выкрикивает это снова и снова, тряся меня за плечи.
– Проснись?
– Да! – кричит он и перестает меня трясти.
– Я не сплю.
– Нет, спишь.
Понедельник
Велмонт – богатый пригород Бостона с трехполосными улицами, благоустроенными двориками, велосипедной дорожкой, петляющей по всему городу, закрытым загородным клубом и площадкой для гольфа, с центром, утыканным бутиками, спа-салонами, магазином «Гэп» и школами, которыми все хвалятся как лучшими в штате. Мы с Бобом выбрали этот городок из-за его близости к Бостону, где мы оба работаем, и из-за успешной жизни, которую он обещает. Если в Велмонте и найдется дом, стоящий меньше полумиллиона долларов, ушлый подрядчик тут же купит его, сроет до основания и построит что-нибудь в три раза больше по размеру и цене. Практически каждый житель города ездит на роскошной машине, проводит отпуск на Карибах, входит в закрытый клуб и владеет еще одним домом на полуострове Кейп-Код или в горах к северу от Бостона. Наш дом – в Вермонте.
Мы с Бобом переехали сюда почти сразу после Гарвардской школы бизнеса, когда я была беременна Чарли. При долгах в двести тысяч долларов по студенческим кредитам и отсутствии каких-либо сбережений позволить себе Велмонт и все, что идет с ним в комплекте, было чрезвычайно смелым шагом. Но мы оба устроились на перспективную работу и непоколебимо верили в свою возможность хорошо зарабатывать. Спустя восемь лет у нас, по велмонтским меркам, все как у людей.
Велмонтская начальная школа находится примерно в трех милях и десяти минутах от нашего дома, на Пилгрим-лейн. Остановившись на светофоре, я смотрю в зеркало заднего вида. Чарли сидит посередине, играет во что-то на своей «нинтендо». Люси смотрит в окно, подпевая песенке из «Ханны Монтана», звучащей с ее айпода. А Линус, чье автокресло установлено задом наперед, сосет соску и смотрит «Элмоз ворлд» в зеркале, которое Боб пристроил на подголовнике заднего сиденья, – видео показывает за его спиной дивиди-плеер, входящий в стандартный комплект моей «Акуры-SUV». Никто не плачет, не жалуется и ни о чем меня не просит. Вот они, чудеса высоких технологий!
Я все еще злюсь на Боба. У меня в восемь – совещание с Европой по вопросам подбора персонала. Это для важного клиента, и я нервничаю из-за него, а теперь вдобавок беспокоюсь, попаду ли туда вовремя, потому что сегодня понедельник – день, когда детей в школу и сад отвожу я. Когда я сказала о собрании Бобу, он посмотрел на часы и ответил: «Не волнуйся, все у тебя получится». Я-то надеялась не на дзен-буддийский прогноз.
Чарли и Люси включены в школьную программу «До уроков», которая проходит каждый день в спортзале с семи пятнадцати до восьми двадцати. Там дети, чьим родителям нужно попасть на работу до девяти часов, развлекаются под надзором учителя, пока в половине девятого не начнется официальный учебный день. При стоимости всего пять долларов в день на ребенка «До уроков» – поистине экономическая манна небесная.
Когда Чарли впервые пошел в садик, я очень удивилась, увидев на «До уроков» лишь пару-тройку детей из его группы. Я-то полагала, что эта услуга необходима всем родителям в городке. Потом я предположила, что у большинства детей няни живут с ними. Для некоторых это оказалось верно, но у большинства велмонтских детишек, как выяснилось, матери предпочли покинуть ряды трудящихся и стать домохозяйками – все с университетским образованием и даже с учеными степенями. Мне бы такое и за миллион лет в голову не пришло. Не представляю, как можно бросить работу, отправить псу под хвост все образование и опыт. Я люблю своих детей и они важны для меня, но так же важны и моя карьера, и стиль жизни, который эта карьера нам позволяет.
Припарковавшись на школьной стоянке, хватаю оба детских рюкзака – честное слово, они весят больше, чем сами дети, – выбираюсь из машины и открываю заднюю дверь, словно шофер. Кого я дурачу? Не «словно шофер», а я и есть шофер. Никто из детей не двигается с места.
– Быстрей, идем!
По-прежнему прикованные к своим электронным устройствам, без всякого намека на «быстрей», Чарли и Люси выползают из машины и плетутся, словно улитки, к парадному входу в школу.
Я спешу за ними, оставив Линуса в машине, – с включенными мотором и «Элмо».
Я знаю, кто-нибудь из «Шестидесяти минут» или «Дейтлайн Эн-би-си» устроил бы мне за это выволочку, и я почти жду, что не сегодня завтра из-за соседнего «вольво» выскочит Крис Хансен. Я даже мысленно отрепетировала речь в свою защиту. Во-первых, автокресло Линуса – кресло, в котором обязаны находиться в машине все дети младше года, – возмутительно тяжелое: девятнадцать фунтов. Добавим к этому Линуса, весящего почти столько же, и неудобную ручку – и становится физически невозможно куда-либо его отнести. Я бы с радостью побеседовала с тем исключительно сильным и явно бездетным человеком, который проектировал это кресло. Линус всем доволен, смотрит «Элмо» – зачем же его трогать? Велмонт – безопасный городок. Я убегу всего на несколько секунд.
Для первой недели ноября погода не по сезону теплая. Только вчера Чарли и Люси ходили на улице во флисовых шапках и варежках, но сегодня почти пятьдесят по Фаренгейту, и им даже куртки, по сути, не нужны. Без сомнения, из-за погоды школьная спортивно-игровая площадка до отказа забита шумными детьми, что нетипично для утра. Это привлекает внимание Чарли, и не успеваем мы дойти до дверей, как он уносится прочь.
– Чарли! Вернись сейчас же!
Он и ухом не ведет – летит прямо к рукоходу, не оглядываясь. Я подхватываю Люси левой рукой и бегу за ним.
– У меня нет времени на это, – сообщаю я Люси, моей маленькой союзнице.
К тому времени, как я добегаю до рукохода, единственной приметой Чарли оказывается его куртка, скомканная и брошенная на груду щепок. Я подбираю ее рукой, в которой и так уже два рюкзака, и оглядываю площадку.
– Чарли!
Я почти сразу его замечаю. Он сидит на самой верхушке «муравейника».
– Чарли, спускайся сейчас же!
Он делает вид, что меня не слышит, но ближайшие мамочки реагируют. Очевидно, в распоряжении этих мамочек, одетых в дизайнерские свитера, футболки и джинсы, теннисные туфли и сабо, все время мира, раз они торчат на школьной спортплощадке с утра. Я чувствую осуждение в их взглядах и воображаю, что они себе думают:
«Он всего лишь хочет поиграть на свежем воздухе в это прекрасное утро, как все прочие дети».
«Помрет она, что ли, если позволит ему немного поиграть?»
«Заметили? Он ее никогда не слушается. Она не умеет обращаться с собственными детьми».
– Чарли, пожалуйста, спускайся и пойдем со мной. Мне нужно успеть на работу.
Он не двигается с места.
– Ладно. Раз!
Он ревет, словно лев, на группу детей, наблюдающих за ним снизу.
– Два!
Он не двигается.
– Три!
Ничего. Убила бы. Я смотрю на свои трехдюймовые шпильки от «Коул Хаан» и целую безумную секунду размышляю, смогу ли в них лазать. Потом вижу свои часы от «Картье», на которых уже половина восьмого. Ну, хватит.
– Чарли, сейчас же, или неделю без видеоигр.
Это срабатывает. Он встает, поворачивается ко мне спиной и повисает на перекладине, но, вместо того чтобы дотянуться ногами до нижней ступеньки, сгибает колени и взлетает в воздух. Я и пара мамочек судорожно ахаем. За долю секунды я успеваю представить сломанные ноги и поврежденный позвоночник, но Чарли, улыбаясь, вскакивает с земли. Слава богу, он резиновый. Мальчишки, наблюдавшие за его смертельным трюком, разражаются восхищенными воплями. Девчонки, играющие поблизости, как будто вообще его не заметили. Мамочки теперь выжидающе смотрят, как я справлюсь с дальнейшим представлением.
Зная, что Чарли и сейчас может сбежать, я отпускаю Люси и хватаю сына за руку.
– Ой, больно!
– Очень жаль.
Он тянет меня за руку изо всех сил, вися на мне и пытаясь вырваться, как возбужденный доберман на поводке. Моя ладонь вспотела, и рука Чарли начинает выскальзывать. Я сильнее сжимаю захват. Он сильнее тянет.
– Меня возьми за ручку, – ноет Люси.
– Не могу, солнышко, пойдем.
– Я хочу идти за ручку! – визжит она, не двигаясь с места, уже на грани вспышки гнева. Я быстро обдумываю ситуацию:
– Возьми за руку Чарли.
Чарли мгновенно облизывает свободную ладонь и подает ей.
– Фу, гадость! – вопит Люси.
– Ладно, вот.
Я передвигаю два рюкзака и куртку Чарли ближе к локтю и, таща по ребенку в каждой руке, вбегаю в Велмонтскую начальную школу.
В спортзале ужасно жарко и все те же действующие лица. Девочки сидят у стены, читая, болтая или просто наблюдая за мальчиками, играющими в баскетбол и бегающими по всему залу. Как только я отпускаю руку Чарли, он срывается с места. Я не нахожу в себе сил и желания окликнуть его и нормально попрощаться.
– Хорошего тебе дня, моя Люсена-Гусена.
– Пока, мам.
Я целую ее красивую головку и сбрасываю рюкзаки на груду портфелей на полу. Здесь нет мам или пап, болтающихся без дела. Я не знакома с родителями, оставляющими здесь детей. Некоторых детей я знаю по именам и, пожалуй, могу вычислить, кто чей родитель. К примеру, вон та женщина – мама Хилари. Большинство родителей вбегают и тут же убегают, на болтовню у них нет времени. Не особенно много зная об этих родителях, я прекрасно их понимаю.
Единственную родительницу в «До уроков», которую я знаю по имени, зовут Хайди – это мама Бена, сейчас она тоже выходит из зала. Хайди всегда в медицинской форме и фиолетовых кроксах – она кто-то вроде медсестры. Я знаю, как ее зовут, потому что Бен дружит с Чарли, и Хайди иногда подвозит Чарли домой после футбола, а еще потому, что она дружелюбна и энергична и множество раз за прошедший год одаривала меня своей искренней улыбкой, выражающей море понимания и сочувствия.
«Я понимаю, у меня тоже дети».
«Понимаю, у меня тоже работа».
«Понимаю, я тоже уже опаздываю».
«Я тебя понимаю».
– Как у тебя дела? – спрашивает Хайди, пока мы идем по коридору.
– Хорошо, а у тебя?
– Хорошо. Сто лет не видела вас с Линусом. Наверное, он уже совсем большой вырос.
– О боже, Линус!
Без всяких объяснений я срываюсь и бегу от Хайди прочь по коридору, вон из школы, вниз по ступенькам парадного входа – к своей работающей машине; слава богу, она по-прежнему на месте. Я слышу рев Линуса даже прежде, чем берусь за ручку двери.
Банни на полу, дивиди-плеер показывает меню, но материнские уши и сердце знают, что плачет мой малыш не по плюшевому любимцу и не по красному «маппету». Как только видео закончилось и Линус вышел из колдовского транса, он наверняка понял, что заперт в машине один. Брошен. А ведь страх, что тебя бросят, – главный для ребенка этого возраста. Красное личико Линуса и волосенки надо лбом все мокрые от слез.
– Линус, прости меня, мне ужасно жаль!
Я как можно быстрее вытаскиваю его из кресла, а он орет. Я беру его на руки, обнимаю и глажу по спинке. Он выпускает лужицу соплей на воротник моей рубашки.
– Ш-ш-ш, все хорошо, у тебя уже все хорошо.
Это на него не действует. Его рыдания становятся только громче. Линус не собирается прощать меня вот так запросто, и я его ни капли не виню. Но если все равно не выходит успокоить его, то с тем же успехом можно ехать в ясли. Я засовываю безутешного ребенка обратно в автокресло и еду в «Санни хорайзонз», а Линус дико вопит.
Я вручаю все еще ревущего Линуса, Банни и пачку подгузников одной из ясельных воспитательниц – доброй молодой бразильянке, новенькой.
– Ш-ш-ш, Линус, уже все хорошо. Линус, солнышко, все хорошо. – Я делаю последнюю попытку успокоить его. Ненавижу оставлять его в таком состоянии.
– С ним все будет в порядке, миссис Никерсон. Вы лучше просто идите.
Вернувшись в машину, я выдыхаю: наконец-то я еду на работу. Часы на приборной панели показывают без десяти восемь. Очевидно, я опоздаю. Опять. Стиснув зубы и руль, я отъезжаю от сада и начинаю копаться в сумке, ища сотовый телефон.
Моя сумка до нелепости огромна. В зависимости от того, где я и с кем, она служит дипломатом, дамской сумочкой, мешком с подгузниками или рюкзаком. Где бы и с кем я ни была, с этой штукой я чувствую себя шерпом. Роясь в поисках телефона, я натыкаюсь на ноутбук, цветные мелки, ручки, бумажник, помаду, ключи, крекеры, пакет сока, визитки, тампоны, подгузник, квитанции, лейкопластырь, пачку влажных салфеток для рук, калькулятор и папки с бумагами. Но телефона не нахожу. Вываливаю содержимое сумки на пассажирское сиденье и снова ищу.
Черт, да где же он? У меня не больше пяти минут, чтобы его найти. Тут я понимаю, что мои глаза куда больше смотрят на пассажирское сиденье и пол, чем на дорогу. Парень, пролетающий мимо по правому ряду, показывает мне средний палец. И говорит по сотовому.
Я вдруг вижу свой телефон, но только мысленным взором: он лежит на кухонном столе. Черт, черт, черт! А я – на Масс-Пайке, минутах в двадцати от работы. Секунду я размышляю, куда можно заехать позвонить с таксофона. Но потом думаю: «А существуют ли еще таксофоны?» Я не могу припомнить, когда последний раз где-нибудь видела его. Завернуть в аптеку или «Старбакс»? Там какой-нибудь добрый человек может дать мне позвонить со своего телефона. «Лишняя минута. Сара, твое совещание будет идти целый час. Просто езжай туда».
На полном газу, словно гонщик в заезде NASCAR, я пытаюсь мысленно собрать воедино все подготовленные мной данные к собранию, но мне трудно сосредоточиться. Я не могу думать. И до въезда в гараж «Пруденшиэла» я не замечаю, что мои мысли пытаются перекричать видео Линуса.
«Элмо хочет побольше узнать о семьях».
Глава 3
Я сижу в первом ряду Театра Вана, чуть правее середины. Гляжу на часы, снова поднимаю глаза и вытягиваю шею, выискивая среди плотной толпы в проходах лицо Боба. Ко мне идет невысокая пожилая дама. Сначала я думаю, что она хочет мне сказать что-то важное, но потом понимаю, что старушка нацеливается на пустое кресло слева от меня.
– Это место занято, – говорю я и кладу на кресло руку.
– Здесь кто-то сидит? – спрашивает дама, ее карие глаза мутноваты и выражают растерянность.
– Будут сидеть.
– А?
– БУДУТ СИДЕТЬ.
– Я ничего не увижу, если не буду сидеть впереди.
– Извините, здесь занято.
Мутный старческий взгляд вдруг становится ярким и пронзительным:
– Я бы не была так уверена.
Мужчина двумя рядами дальше встает с места и уходит вверх по проходу, возможно в туалет. Старушка замечает это и оставляет меня в покое.
Я трогаю ворот своего облегающего пиджака. Не хочется раздеваться. В театре холодно, и в пиджаке я чувствую себя прекрасно. Но я не хочу, чтобы кто-то занял место Боба. Сверяю время и билет – я именно там, где и должна быть. Но где же Боб? Снимаю пиджак и прикрываю им соседнее кресло. Холодок разбегается по спине к плечам. Я потираю голые руки.
Снова ищу взглядом Боба, но вскоре отвлекаюсь, завороженная великолепием театра: имперский занавес красного бархата, высокие колонны, античные мраморные статуи. Я смотрю вверх: вместо потолка – открытый воздух, захватывающий дух вид ночного неба. Все еще зачарованная звездами над головой, чувствую легкую тень, упавшую на мое лицо. Я ожидаю увидеть Боба, но это Ричард, мой начальник. Он спихивает мой пиджак на пол и плюхается в кресло.
– Удивлен, что вижу тебя здесь, – говорит он.
– Ничего странного. Я так хочу увидеть этот спектакль.
– Сара, представление закончилось. Ты все пропустила.
Что? Я оглядываюсь на людей, стоящих в проходах, и вижу только затылки: все уходят.
Вторник
Сейчас половина четвертого, и у меня первый перерыв за день – полчаса перед следующим совещанием. Я приступаю к салату «Цезарь» с курицей, который ассистентка заказала мне на обед, и перезваниваю в сиэтлский офис. Жую салат, слушаю гудки в ожидании ответа и одновременно просматриваю письма, скопившиеся в почтовом ящике. Менеджер снимает трубку и просит меня помочь решить, кто из четырех тысяч наших консультантов свободен и лучше подойдет для проекта по информационным технологиям, начинающегося на следующей неделе. Я говорю с ним, параллельно отвечая на письма из Англии по поводу аттестации сотрудников, и ем.
Уже и не припомню, когда я научилась вести два совершенно разных профессиональных диалога одновременно. Я делаю это уже довольно давно и знаю, что это не самый рядовой навык даже для женщины. Я освоила также умение печатать бесшумно, чтобы человек на другом конце провода не отвлекался на звук или, того хуже, не обиделся. Справедливости ради замечу, что, пока я говорю по телефону, отвечаю только на самые простые письма, над которыми не надо особенно думать, а требуется только «да» или «нет». По ощущениям это немного похоже на раздвоение личности: Сара говорит по телефону, а ее безумное альтер эго печатает. Ну по крайней мере оба моих «я» работают в команде.
Я заместитель директора по кадрам в «Беркли консалтинг». В «Беркли» около пяти тысяч сотрудников и семьдесят офисов, расположенных в сорока странах. Мы предлагаем стратегические решения компаниям по всему миру во всех отраслях экономики – как внедрять инновации, конкурировать, управлять, развиваться, осуществлять реструктуризацию, слияние и рутинную деятельность, создавать и раскручивать торговые марки и, самое главное, как делать деньги. Большинство консультантов, разрабатывающих эти решения, имеют высшее образование и степень в области бизнеса, но среди них также много ученых, юристов, инженеров и врачей. Все они весьма умны, обладают выдающимися аналитическими способностями и превосходно находят творческие решения для сложных проблем.
Кроме того, они в большинстве своем молоды. Консультанты в «Беркли» обычно выезжают туда, где работает клиент. Сами консультанты проекта могут проживать в любой точке мира, но если клиент – фармацевтическая компания из Нью-Джерси, то консультационной команде придется жить там до завершения проекта. Так что двенадцать недель консультант из нашего лондонского офиса, приглашенный в проект из-за своего медицинского образования, будет с понедельника по четверг жить в гостинице в Ньюарке.
Такой стиль жизни подходит молодым и одиноким и, ненадолго, молодым и женатым. Но после нескольких лет и пары детей жизнь на чемоданах быстро приедается. Степень профессионального выгорания очень высока. Бедный парень из Лондона будет скучать по жене и детям. «Беркли» может предлагать ему все большие суммы, чтобы удержать, но в какой-то момент большинство людей приходят к выводу, что деньги не компенсируют напряжения, которое такая работа вызывает в семье. Тех немногих консультантов, кто продержался больше пяти лет, повышают до управляющих. Любой, кто остается в игре больше десяти лет, становится партнером и в результате очень богатым человеком. Почти все они мужчины. Разведенные.
Я пришла в «Беркли», имея за плечами работу в кадровой сфере и гарвардскую степень магистра делового администрирования – идеальное сочетание опыта и образования. Моя работа занимает много времени, семьдесят-восемьдесят часов в неделю, но мне не нужно путешествовать, как выездным консультантам. Я езжу в Европу раз в восемь недель, в Китай – раз в квартал и в Нью-Йорк – на сутки, раза два в месяц, но эти поездки полностью предсказуемы, ограничены по времени и удобны.
Моя ассистентка Джессика стучит в дверь и входит с бумажкой, на которой написано «Кофе?». Я киваю и показываю три пальца, означающие тройной эспрессо, а не три кофе. Джессика понимает мой язык жестов и уходит выполнять заказ.
Я заведую всем подбором персонала, формированием команд для приоритетных проектов, аттестацией сотрудников и развитием карьеры в «Беркли». «Беркли консалтинг» продает идеи, поэтому люди, рождающие эти идеи, являются нашими самыми ценными инвестициями и активами. Идея, которую предложит любая из наших команд сегодня, завтра легко может оказаться на первой полосе «Нью-Йорк таймс» или «Уолл-стрит джорнэл». Команды «Беркли» ведут дела некоторых самых успешных мировых компаний и даже создают такие компании. А я создаю эти команды.
Мне необходимо знать сильные и слабые стороны каждого консультанта и каждого клиента, чтобы подобрать оптимальный вариант и максимально увеличить вероятность успеха. Командам поручают решать всевозможные задачи (интернет-коммерция, глобализация, управление рисками, повседневная деятельность компании) во всех отраслях экономики (автомобильной промышленности, здравоохранении, энергетике, розничной торговле), но не всякий консультант наилучшим образом подходит для любого проекта. Я жонглирую множеством шариков: дорогих, хрупких, тяжелых, незаменимых шариков. И как раз в тот момент, когда я думаю, что их у меня в воздухе ровно столько, сколько я могу удержать, кто-нибудь из партнеров подбрасывает мне еще один. Я как клоун из Цирка дю Солей, на чье место стоит очередь: ни за что не признаюсь, что шариков у меня уже слишком много. Я одна из немногих женщин, добравшихся до такого уровня, и ни при каких обстоятельствах не желаю увидеть в глазах партнеров: «Вот и все. Она уперлась в потолок. Мы ее завалили с головой. Узнай, смогут ли Карсон или Джо взять это на себя». Так что меня нагружают все большим и большим количеством обязанностей, и я ловлю каждую с улыбкой, иной раз чуть не убиваясь, чтобы казалось, что мне все легко. Мою работу никак не назовешь простой. Говоря откровенно, она очень и очень трудная. Именно за это я ее и люблю.
Но даже при всех годах опыта и учебы, при всей моей строгой трудовой этике и способности одновременно есть, набирать текст и говорить, сложность моей работы иногда зашкаливает. Бывают дни, когда нет права на ошибку, нет времени пообедать или сходить в туалет, нет лишней минутки, чтобы выжать из себя что-нибудь еще. В такие дни я чувствую себя как воздушный шарик, надутый до предела и готовый лопнуть. А потом Ричард добавит к эвересту моей работы еще одну папку с наклейкой «Займись как можно скорее». Это еще одна изрядная доза воздуха: пуфф! Джессика пришлет мне сообщение о новом совещании, втиснутом в единственный незанятый час дня, – пуфф! Я словно становлюсь прозрачной и неприятно напряженной. Тут позвонит Эбби: у Линуса сыпь и температура, а она не может найти тайленол. Последний пуфф.
Когда я чувствую, что вот-вот лопну, закрываю дверь своего кабинета, сажусь в кресло, разворачиваюсь лицом к окну, выходящему на Бойлстон-стрит – на случай, если кто-нибудь заглянет, – и позволяю себе пять минут поплакать. Не больше. Пять минут молчаливого плача сбрасывают напряжение, и я возвращаюсь к работе. Обычно этого достаточно, чтобы перезагрузиться. Помню, как впервые позволила себе заплакать – это было на третьем месяце работы в компании. Я почувствовала слабость и стыд и, как только вытерла глаза, тут же поклялась себе, что больше никогда не буду так делать. Святая наивность! Напряжение в «Беркли», как и в любой консалтинговой фирме такого масштаба, запредельное и когда-нибудь добирается до каждого. Кто-то пьет мартини в «Лигал Си Фудз» за обедом. Кто-то курит за вращающимися дверями на Хантингтон-авеню. Я пять минут плачу на рабочем месте. Я стараюсь совершать свой слезный грех не больше двух раз в месяц.
Сейчас без десяти четыре. Я договорила по телефону и пью кофе, принесенный Джессикой. Он мне совершенно необходим. Кофеин разгоняет мою вялую кровь и обливает холодной водой сонный мозг. У меня есть десять ничем не занятых минут. Чем бы их заполнить? Смотрю на календарь:
16:00 – телефонное совещание, проект «Дженерал электрик».
16:15 – урок фортепиано у Люси.
16:30 – Чарли, футбол. ПОСЛЕДНИЙ МАТЧ.
Я всегда записываю занятия детей в календарь, чтобы, подобно авиадиспетчеру, знать, где каждый из них находится в конкретный момент. На самом деле, я и не думала идти на игру Чарли до этой самой минуты. Боб сказал, что вряд ли ему удастся еще раз отпроситься на неделе, Эбби привезет Чарли на стадион, но не сможет остаться и посмотреть матч, потому что ей уже пора будет ехать в другой конец города, чтобы забрать Люси после фортепиано. У Чарли это последний матч в сезоне. Я представляю себе: игра заканчивается и все остальные дети бегут с поля в торжествующие объятия родителей. И прямо вижу огорчение на лице Чарли, когда он поймет, что ни мама, ни папа не пришли его обнять. Этой картины я вынести не могу.
Подпитанная тройной дозой эспрессо и двойной – вины и жалости, в последний раз смотрю на часы, потом хватаю сотовый, папку с проектом «Дженерал электрик», сумку, куртку и выхожу из кабинета.
– Джессика, скажи на четырехчасовом совещании, что я буду разговаривать по сотовому.
Не вижу причин, которые могли бы помешать мне успеть все.
Я участвую в четырехчасовом совещании по сотовому уже около сорока минут, когда наконец подъезжаю к Велмонтскому спорткомплексу. Бейсбольная площадка расположена рядом с парковкой, а футбольное поле дальше. Из машины видно, что дети играют. Я уже долго рассказываю о наших восходящих звездах в экотехнологиях. Пересекаю бейсбольное поле и внезапно осознаю, что не слышу покашливаний, щелчков ручек и прочего шума зала совещаний.
– Алло?
Ответа нет. Я смотрю на телефон: нет сети. Черт! И как долго я говорю сама с собой?
Теперь я на футбольном поле, но не на совещании. А предполагается, что должна быть и тут, и там. Я проверяю телефон: сети по-прежнему нет. Плохо дело.
– О, ты все-таки здесь! – восклицает Боб.
Я думаю ровно о том же, но совсем с другими интонациями.
– Я думала, ты не сможешь приехать.
– Я улизнул. Я встретился с Эбби, когда она привезла Чарли, и сказал, что сам отвезу его домой.
– Нам необязательно быть здесь обоим.
Снова проверяю телефон – ни одной палочки сети.
– Можно позвонить с твоего?
– Здесь мертвая зона. Кому звонишь?
– Мне нужно быть на совещании. Черт, что я здесь делаю?
Он обнимает меня и прижимает к себе:
– Смотришь, как твой сын играет в футбол.
Но должна-то я сейчас подбирать команду для «Дженерал электрик»! Мои плечи начинают подниматься к ушам. Боб узнает этот сигнал растущего напряжения и пробует размять мне плечи и вернуть их на место, но я сопротивляюсь. Я не хочу расслабляться. Это не успокаивает.
– Можешь остаться? – спрашивает Боб.
В моей голове проносятся последствия пропуска второй половины совещания по «Дженерал электрик». Но, по правде говоря, что бы я ни пропустила, я его уже пропустила. Теперь можно и остаться.
– Дай я сначала проверю: вдруг удастся где-нибудь поймать сигнал.
Я бреду по периметру поля, пытаясь найти точку, где на телефоне появилась бы хоть одна палочка. Но мне не везет. Между тем матч первоклассников ужасно забавный. Это даже нельзя называть футболом. Судя по тому, что я вижу, не соблюдаются никакие позиции. Большинство детей бегает за мячом и постоянно пинает его, как будто мяч – мощный магнит, и дети не могут не притягиваться к нему, куда бы он ни покатился. Сейчас вокруг мяча собралось около десятка детей, они попадают друг другу по голеням и ступням и иногда, случайно, по мячу. Затем мяч выпинывают за пределы группки без какой-либо конкретной цели, и все бегут за ним снова.