Издательство сердечно благодарит Сергея Брюховича за бескорыстную помощь в издании книг Дж. Кришнамурти
Посвящаю Кришнаджи с глубочайшим почтением
Pupul Jayakar
KRISHNAMURTI
A Biography
Перевод с английского Евгения Мирошниченко
Редактор Константин Кравчук
© Copyright. 1986 by Pupul Jayakar
© Издательский Дом «Ганга». Перевод, оформление, 2016
Предисловие
В конце 1950-х годов Кришнаджи – под этим именем Кришнамурти известен в Индии, а также среди его друзей по всему миру – предложил мне написать книгу о его жизни, опираясь на записи, которые я вела с той поры, как познакомилась с ним в 1948 году. Я начала писать эту книгу в 1978 году.
Я попыталась описать Кришнамурти как человека и учителя, рассказав о его взаимоотношениях с многочисленными мужчинами и женщинами, являвшимися неотъемлемой частью образа Индии в свое время. Книга уделяет основное внимание жизни Кришнамурти в Индии между 1947 и 1985 годами, но мне потребовалось также внести сюда и описание более ранних его лет, ибо рассказ о юности Кришнамурти составляет совершенно необходимый фон для повествования. Также в книгу включены некоторые материалы, никогда прежде не публиковавшиеся.
Скоро читатель заметит, что я называю Кришнамурти несколькими разными именами. Молодого Кришнамурти я называю Кришной, ибо именно под этим именем он был известен на раннем этапе своей жизни; а начиная с 1947 года, я называю его Кришнаджи, ибо на тот момент он для меня уже был великим учителем и провидцем. «Джи» – это суффикс, добавляемый к именам мужчин и женщин в Северной Индии, чтобы подчеркнуть уважение к ним говорящего. В традиционных семьях эту частицу добавляют даже к именам детей, ибо считается неуважительным обращаться к человеку просто по имени. Нужно полагать, что именно Анни Безант – учитывая ее тесную связь с Варанаси – первой стала прибавлять к имени Кришны частичку «джи», чтобы подчеркнуть свою нежность и уважение к этому человеку.
Большинство религиозных учителей в Индии используют те или иные титулы, предваряющие имя, такие как Махариши, Ачарья, Свами или Бхагван. Кришнаджи никогда не принимал такого титула. В своих диалогах и в своих дневниках Кришнаджи называл себя «К» либо же безличным «мы», чтобы подчеркнуть отсутствие «я», отсутствие эго, отсутствие ощущения обособленности. Поэтому и в данной книге, говоря о нем как о человеке и учителе вне контекста межличностных взаимоотношений, я буду называть его Кришнамурти или просто К.
Кришнаджи согласился вести со мной диалоги, которые составили часть этой книги. Боґльшая часть текста составлена на основании моих записей, сделанных во время наших бесед и диалогов или сразу после них. Начиная с 1972 года, я записывала некоторые диалоги на пленку, а затем уже переносила их на бумагу.
Некоторые эпизоды, описанные в книге – то, что касается его встреч с Индирой Ганди или его взаимоотношений с Анни Безант, – могли содержать некоторые противоречия. Поэтому я прочла соответствующие главы Кришнамурти вслух, чтобы он мог их прокомментировать. А главу, посвященную его встрече с Индирой Ганди, я отослала самой Индире, и она предложила некоторые незначительные изменения в тексте, которые я внесла.
Я хочу выразить свою глубочайшую благодарность следующим людям и организациям. Шри Радживу Ганди за то, что он любезно позволил мне включить в данную книгу письма Индиры Ганди. Английскому Фонду Кришнамурти за дозволение опубликовать диалоги, которые состоялись между мною и Кришнамурти в Броквуд Парк. Индийскому Фонду Кришнамурти за дозволение опубликовать диалоги и беседы, состоявшиеся в Индии. Шримати Радхе Бёрнье, президенту Теософского общества, за ее доброту и содействие в доступе к архивным материалам Теософского общества. Шри Ачьюту Патвардхану за многочисленные беседы. Шримати Шунанде Патвардхан за то, что позволила мне воспользоваться ее личными записями и документами. Моей дочери Радхике и ее мужу Гансу Херцбергеру за их критические замечания. Шри Мурли Рао за то, что обратил мое внимание на некоторые рукописи. А также многим другим друзьям, которые делились со мной своими знаниями и опытом. И еще я хочу выразить признательность Шри Ашоку Датту за его дружбу и за колоссальную помощь в деле публикации данной книги; мистеру Клэйтону Карлсону из издательства Harper & Row за ценные советы, интерес и поддержку; Шри Беною Саркару за помощь при работе с фотоматериалами; Национальному институту дизайна в Ахмедабаде; наследникам Миттера Беди; Аситу Чандмалу; Марку Эдвардсу и А. Хамиду за дозволение использовать сделанные ими фотоснимки; А. В. Джоузу за поддержку и наставничество; М. Джанардханану за терпеливую помощь при подготовке рукописи.
Песня в дар несвободной птице
Пробудись и встань.
Приблизившись к великому учителю, учись.
Дорога трудна.
Путь по ней – как по отточенному лезвию бритвы.
Катха-упанишада III
Я познакомилась с Кришнамурти в январе 1948 года. Мне было тридцать два, и я жила в Бомбее, куда переехала в 1937 году, выйдя замуж за Манмохана Джайкара. Моя дочь Радхика – единственный ребенок – родилась через год после переезда.
За пять месяцев до нашего знакомства Индия обрела независимость, и я отчетливо видела открывшиеся перед нами радужные перспективы. Меня неудержимо влекло в политику. Это было время, когда мужчины и женщины, участвовавшие в освободительной борьбе, стали активно включаться в программы социального и общественного строительства, запущенные Махатмой Ганди. Они охватывали все аспекты формирования государства. Особое внимание уделяли обустройству сельской жизни. Уже в 1941 году я с головой окунулась в организаторскую деятельность по обеспечению благосостояния деревенских женщин – мы создавали кооперативы, поддерживали кустарные промыслы. Для меня процесс присоединения к этому движению проходил жестко и болезненно. Свобода, наступившая после разделения страны, застала меня в самой гуще деятельности крупнейшей Бомбейской организации, осуществлявшей помощь беженцам, хлынувшим в страну из Пакистана.
Одним воскресным утром я отправилась навестить свою мать, жившую в Малабар-Хилл в Бомбее, в старом грубо сколоченном бунгало, крытом кустарной черепицей. В гостях у мамы я застала ее сестру Нандини, обе как раз собрались уходить. Они поведали, что в гости к маме приехал Санджива Рао, бывший однокашником моего отца в кембриджском Кингз-Колледже. Он отметил, что даже через несколько лет после кончины отца моя мама все еще безутешно скорбит об умершем муже. Санджива посоветовал маме повидать Кришнамурти, надеясь, что тот сможет ее утешить. В памяти тут же всплыл образ из середины 1920-х годов – школа в Варанаси[1], где я училась. Именно тогда я впервые увидела Кришнамурти. То был очень молодой, красивый и изящный человек в белых одеждах. Он сидел, скрестив ноги, а я вместе с пятью десятками других детишек возлагала перед ним цветы.
Тем утром у меня особых дел не было, так что я решила присоединиться к маме. Когда мы подошли к дому Ратанси Морарджи на Кармайкл-роуд, где остановился Кришнамурти, я встретила у входных дверей Ачьюта Патвардхана. В последние годы он сделался революционером и борцом за свободу, но я была знакома этим человеком еще с 1920-х годов, когда мы оба были детьми в Варанаси. Перекинувшись несколькими словами, мы направились в гостиную, ожидать встречи с Кришнамурти.
Кришнамурти безмолвно вошел в помещение, и все мои чувства всколыхнулись. Я вдруг отчетливо ощутила безмерность и сияние этого человека. Он заполнил своим присутствием всю комнату и на какой-то миг сразил меня. Все, что я могла, – смотреть на него.
Нандини представила мою маленькую хрупкую маму, а затем и меня. Мы расселись. Несколько неуверенно мама начала рассказывать об отце, о своей любви к нему, о безмерном чувстве утраты, с которой, казалось, она просто не могла примириться. Она спросила Кришнамурти, суждено ли ей встретить отца в следующем мире. Интенсивность повышенного восприятия, которую поначалу пробудило во мне его присутствие, стала понемногу утихать, я расслабленно откинулась назад и приготовилась выслушать утешительный ответ этого человека. Я знала, что к нему приходит много объятых скорбью людей, и предполагала, что ему ведомы слова, способные даровать покой.
Он же резко проговорил:
– Простите, мэм, вы обратились не по адресу. Я не могу дать вам желанное утешение, – от неожиданности я вся подобралась и подалась вперед. – Вам хочется, чтобы я сказал, что после смерти вы встретите своего мужа, но какого именно мужа вы хотите видеть? Того ли, кто женился на вас? Или того, кто разделил с вами молодые годы? Или того, кто умер? Или же того, каким он стал бы сейчас, если бы был еще жив? – Кришнамурти сделал паузу. На несколько мгновений в зале воцарилась тишина. – Так с каким же мужем вы хотите увидеться? Ибо, умирая, он, вне всяких сомнений, был не тем же человеком, кто на вас женился.
Я ощутила, как натянулась пружина моего ума, активизируя внимание. В этих словах была необычайно богатая пища для размышлений. Моя мама явно растерялась. Она совсем не готова была к мысли, что время могло радикально менять того мужчину, которого она любила.
– Но мой муж не менялся, – сказала она.
– Почему вы хотите с ним увидеться? – спросил Кришнамурти. – Ведь вы скучаете не по мужу, а по своим воспоминаниям о нем.
Он снова сделал паузу, чтобы его слова проникли как можно глубже.
– Простите меня, мэм, – Кришнамурти сложил перед собой ладони, и я осознала, насколько безупречны его жесты, – почему вы хотите, чтобы воспоминания о нем оставались живы? Зачем вам воссоздавать его в своем сознании? Почему вы стараетесь жить в печали и лелеете свою скорбь?
Я ощутила, как обострились мои чувства. Он отвергал доброту в привычной нам форме, и это потрясало. Мой ум совершил огромный скачок, постигая, насколько верны и точны его слова. Я ощутила, что вступаю в соприкосновение с чем-то необъятным и совершенно новым. Хотя слова его звучали жестко, глаза лучились добротой, а от всего существа распространялась целительная сила. Произнося последние слова, он взял мать за руку.
Нандини заметила мамину растерянность и тревогу. Она поспешила сменить тему и завела с Кришнамурти беседу о других членах нашей семьи. Она рассказала ему, что я работаю в социальной сфере и интересуюсь политикой. Очень серьезно он обратил взор на меня и спросил, почему я решила заниматься социальной работой. Я ответила, что это дело помогает мне чувствовать свою жизнь более наполненной. Он улыбнулся, и от улыбки этой мне сделалось тревожно и неуютно.
Затем он сказал:
– Мы подобны человеку, который пытается наполнить дырявое ведро. Сколько бы воды он ни лил, все вытекает наружу – ведро так и остается пустым.
Кришнамурти глядел на меня без нажима. Он проговорил:
– От чего вы пытаетесь скрыться? Социальная работа, удовольствия, скорбь – не есть ли все это только лазейки, чтобы сбежать от жизни, способы заполнить внутреннюю пустоту? Но возможно ли вообще эту пустоту заполнить? Между тем именно на ее заполнение нацелен весь процесс существования.
Эти слова внушали мне беспокойство, но я чувствовала, что должна глубоко их обдумать. Для меня жизнь означала действие, а то, что сказал он, казалось непостижимым. Я спросила, не призывает ли он меня сидеть дома и ничего не делать. Он внимательно слушал мои возражения, и у меня было чувство, что это его вслушивание в мои слова в корне отличается от всего, что я когда-либо ощущала или переживала. В ответ на мой вопрос он улыбнулся, и комната наполнилась. Вскоре после этого мы ушли. На прощание он сказал мне:
– Мы еще увидимся.
Эта встреча меня очень взволновала. Я лишилась сна, в моем уме то и дело оживали его слова. Через некоторое время я стала ходить на беседы, которые он проводил в парке сэра Чунилала Мехты, свекра Нандини. Я с трудом понимала все то, что говорил Кришнамурти, но его присутствие оказывало на меня ошеломляющее воздействие, поэтому я продолжала ходить туда. Он говорил, что хаос, царящий в мире, – проекция индивидуального хаоса. Он утверждал, что любые организации и любые «измы» всегда терпели поражение и что в погоне за безопасностью мы строим все новые организации, которые тоже не оправдывают наших надежд.
У меня было ощущение, что мне не удается соприкоснуться с ним на том уровне, на котором он говорит. Через несколько дней я попросила о встрече.
Мною владело желание быть с ним, желание, чтобы он меня заметил, желание проникнуть в ту тайну, которая пронизывала все его присутствие. Я боялась того, что может случиться, и все же не могла держаться в стороне. В течение двух дней до назначенной встречи с ним я все думала, что ему скажу и как скажу. Когда я вошла в комнату, Кришнамурти сидел на полу, скрестив ноги и выпрямив спину. На нем была безупречно белая курта чуть ниже колен. Он проворно встал на ноги, сложив свои белые, похожие на лепестки пальцы в приветственном жесте. Я уселась лицом к нему. Заметив, что я нервничаю, Кришнамурти попросил меня успокоиться.
После небольшой паузы я начала говорить. Я всегда отличалась уверенностью в себе, поэтому, несмотря на замешательство, вскоре заметила, что говорю нормально – из меня полилось все то, что я и намеревалась высказать. Я говорила о той наполненности смыслом, которая есть в моей жизни и моей работе; о том, насколько заботят меня судьбы обездоленных; о желании войти в политику; о своей работе в кооперативном движении; о глубоком интересе к искусству. Я была полностью поглощена тем, что хотела высказать, и тем впечатлением, которое пыталась произвести. Однако через несколько минут у меня возникло неприятное ощущение, что он не слушает. Я подняла взгляд и обнаружила, что он пристально смотрит на меня. Его глаза вопрошали и глубоко прощупывали. Я запнулась и умолкла. Выдержав паузу, он сказал:
– Я видел вас на своих беседах. Во время перерывов ваше лицо делается очень грустным.
Я забыла все, что собиралась сказать, забыла обо всем, кроме этой печали внутри. Я всегда запрещала этой боли выйти наружу. Она была погребена так глубоко, что почти никогда даже не соприкасалась с уровнем сознания. Меня пугала сама мысль о том, что другие люди станут проявлять ко мне жалость и сочувствие, и поэтому я скрывала свою печаль под толстым панцирем агрессивного напора. Я никогда ни с кем об этом не говорила, даже самой себе не признавалась в том, сколь я одинока. Но перед этим молчаливым и, в сущности, чужим мне человеком все маски просто разлетелись. Я вгляделась в его лицо и увидела свое собственное отражение. Словно прорвав плотину, наружу хлынули слова, так долго не находившие выхода.
Я вспомнила себя ребенком – одной из пятерых детей. Тихая и скромная, я исключительно болезненно реагировала на малейшие проявления черствости. У всех в нашей семье была довольно светлая кожа [2], а мне досталась смуглая, и никто не обращал на меня внимания. Родившись девочкой, хотя должна бы быть мальчиком, я жила в большом бестолково спланированном доме, где проводила долгие часы в одиночестве, читая книги, которые редко бывали мне понятны. Вспомнила, как сиживала на длинной веранде, глядя на вековые деревья, и слушала сказки о великанах и героях, о Хатим-Тае и Али-Бабе – устные предания нашей древней страны в исполнении седобородого портного Иммамуддина, мусульманина, который целыми днями работал на веранде за своей швейной машинкой. Вспомнила, как наш слепой слуга Рам Кхилаван летним днем распевал «Рамчаритаманасу»[3] Тулсидаса, обмахивая нас опахалом пунках[4], вздымавшим свежий аромат влажных занавесей, сплетенных из ветивера. Вспомнила, как ходила на прогулки с моей ирландской гувернанткой. Она говорила мне, как называются разные цветы и травы, и я с глубочайшим наслаждением слушала ее рассказы о британских королях и королевах, об Артуре и Гиневре, о Генрихе VIII и Анне Болейн. С куклами я никогда не играла и с другими детьми водилась мало. А еще я вспомнила, как боялась отца, но втайне восхищалась им.
Вспомнила, как в одиннадцать лет в лоне моем стали впервые распускаться бутоны, а вместе с ними пришли первые кровотечения, и началось чудотворное цветение женственности. Взросление пьянило мою юную душу. Хотелось внушать восторг, хотелось жить в полную силу: мчаться верхом, плавать в море, играть в теннис, танцевать. С неистовым самозабвением я бросилась в объятия жизни.
Вспомнила, как отправилась в Англию в колледж и каким пиром для ума стало для меня обучение. Вспомнила, как повстречала своего мужа и вернулась в Индию, как вышла замуж и родила дочь Радхику.
Вскоре я отринула роль домохозяйки – это было неизбежно. Я с головой погрузилась в общественную деятельность, а еще играла в бридж и покер при высочайших ставках, я срослась с самым сердцем интеллектуальной и светской жизни Бомбея. Затем вторая беременность. Приступ эклампсии на седьмом месяце – жестокие судороги и полная слепота.
Я вспомнила опустошающую пытку тьмой и грозовые вспышки цвета: небесная лазурь, цвет птицы нилкантхи [5], цвет голубого пламени. Мозг обессилел от судорог тела, сердце незримого ребенка перестало биться, лоно погрузилось в свинцовую смертную тишь. Сквозь туман возвращалось зрение: серые точки сливались воедино, образуя формы.
Мой ум приостановился, слова иссякли, и я снова взглянула на прекрасного незнакомца. Но очень скоро во мне пробудилась мучительная память о смерти любимого отца, и я вновь залилась слезами, объятая нестерпимой болью.
Словам не было конца. Я рассказывала о многочисленных ранах, которые нанесла мне жизнь, о борьбе за выживание, о созревающей во мне жестокости, о медленном зачерствении, об агрессии и честолюбии. Какая-то внутренняя тяга – жажда успеха. Потом еще одна беременность, рождение дочурки – очень красивое личико, но тело калеки. Пучина боли и новая смерть ребенка. Восемь лет бесплодия: бесплодный ум, бесплодное сердце, бесплодное лоно, а потом смерть.
Рядом с ним пробудилось и вдруг обрело форму мое прошлое, сокрытое во тьме и надолго канувшее в забвение. Он был зеркалом. Полное отсутствие личности, отсутствие оценщика, склонного взвешивать и искажать. Я пыталась сохранить в тайне что-то из своего прошлого, но он не дал мне сделать это. Наряду с безличностью в этом поле сострадания была какая-то безмерная сила. Он сказал: «Я способен видеть, если вы этого хотите». Итак, я выговорила те слова, которые терзали меня год за годом. Говорить их было нестерпимо больно, но он слушал так, как слушают ветра, как слушают бескрайние воды.
Я пробыла с Кришнаджи[6] два часа. Когда я покидала комнату, тело мое было измотано, но вместе с тем через меня прошел целительный поток. Я соприкоснулась с новым способом наблюдать, с новым способом слушать – слушать, не реагируя, что становится возможным благодаря отстраненности и глубине. Когда я говорила с ним, было ясно, что он осознает не только то, что сказано – слова, жесты, настроения, – но и все то, что происходит вокруг: пение птицы в ветвях дерева за окном, падение цветка, сорвавшегося со стебля, стоящего в вазе. В какой-то момент он произнес, прервав мои стенания: «Вы заметили, как упал этот цветок?» Мой ум замер, потрясенный.
Я ходила послушать Кришнамурти в течение нескольких дней; ходила на его беседы, обдумывала сказанное и обсуждала с друзьями. Вечером 30 января, когда мы все собрались вокруг него в доме у Ратанси Морарджи, кто-то позвонил Ачьюту по телефону. Когда он вернулся, его лицо было бледным, как пепел.
– Гандиджи убит… – сказал он.
На миг время остановилось. Кришнаджи застыл в неподвижности. Казалось, он отчетливо осознает каждого из нас и наши реакции. В наших головах синхронно возникла одна мысль: был ли убийца индуистом или мусульманином? Рао, брат Ачьюта, спросил: «Известно ли что-то об убийце?»
Ачьют ответил, что он не знает. Нам всем было очевидно, каких последствий нужно ожидать, если убийца окажется мусульманином. Мы молча встали и один за другим покинули комнату.
Город облетела весть, что Ганди убит брахманом из Пуны. В Пуне начались массовые беспорядки, направленные против брахманов. Мы слышали, как с облегчением шептались между собой мусульмане. Джавахарлал Неру выступил с обращением к нации, и его слова были преисполнены боли. Вся страна замерла в оцепенении. Случилось немыслимое, и в первые мгновения растерянные мужчины и женщины пытались бороться с отчаянием.
1 февраля люди пришли послушать Кришнажди. Все собравшиеся были какими-то необычно притихшими. Ему задали трудный вопрос:
– Каковы истинные причины безвременной гибели Махатмы Ганди?
Кришнаджи ответил:
– Хотел бы я знать, как вы отреагировали на эту новость. Каков был ваш отклик? Восприняли ли вы это событие как личную потерю либо же увидели в нем указание на некие всемирные тенденции? Мировые события – это не разрозненные случайности, они взаимосвязаны. Истинная причина безвременной гибели Гандиджи кроется в вас. Истинная причина – вы. Разделяясь на общины, вы потакаете духу разделения – через собственность, через касты, через идеологии, религии, секты, следование различным лидерам. Когда вы называете себя индуистами, мусульманами, парсами или бог знает кем еще, это неизбежно ведет к возникновению конфликтов в мире.
В течение многих дней после того мы говорили о насилии – о его корнях и о том, как с ним покончить. По мнению Кришнаджи, идеал ненасилия – иллюзия. В реальности у нас есть факт присутствия насилия, повышение уровня сознания, понимающего природу насилия, и прекращение насилия в момент «сейчас» – в настоящем моменте существования, где только и возможно действие.
В последующих беседах он говорил о повседневных проблемах, с которыми сталкивается человечество: страхе, гневе, зависти, неистовой тяге к обладанию. Беседуя о взаимоотношениях как о зеркале самопостижения, он обращался к примеру союза между мужем и женой – самых интимных отношений, но в то же время нередко самых бесчувственных и лицемерных. Во время таких бесед мужья смотрели на своих жен со смущением и растерянностью. А некоторые последователи традиционного индуизма просто покидали зал: им было непонятно, почему в религиозной беседе мы обращаемся к вопросу о взаимоотношениях между мужем и женой. Кришнаджи отказывался отходить от «того, что есть» – от фактически существующего; отказывался обсуждать такие абстракции, как Бог или вечность, сосредоточивая внимание на том, что наш ум является неистовым вихрем страсти, ненависти и зависти. Именно в этот период некоторые из его слушателей стали предполагать, что он не верит в Бога.
В середине февраля я снова пришла на встречу с ним. Кришнамурти спросил, заметила ли я какие-то изменения в своем мыслительном процессе. Я ответила, что во мне не роится столько мыслей, как прежде. Мой ум перестал быть таким неугомонным.
– Если вы экспериментировали с самопознанием, то должны были заметить, что ваш мыслительный процесс замедлился, ваш ум прекратил неустанные блуждания, – произнес он и погрузился в молчание. Я терпеливо ждала, что он скажет дальше. – Попытайтесь прорабатывать каждую мысль до ее полного завершения, доводите ее до самого конца. Вы обнаружите, что это очень сложно, ибо, как только одна мысль является на свет, за ней немедленно торопится другая. Ум отказывается завершать мысль. Он сбегает, перескакивая от мысли к мысли.
Так и есть. Когда я пыталась следовать за своей мыслью, то неизменно убеждалась, что она проворно старается убежать от наблюдателя. Тогда я спросила, каким образом человек может завершить мысль, и Кришнаджи ответил:
– Мысль может прийти к завершению лишь тогда, когда мыслитель поймет себя, когда он увидит, что мыслитель и мысль не есть два отличных друг от друга процесса. Мыслитель и есть мысль, но он отделяет себя от мысли, чтобы защитить себя, чтобы продлить свое существование. Поэтому мыслитель постоянно вырабатывает мысль, которая непрестанно преобразуется и меняется.
Он помолчал.
– Отделен ли мыслитель от мысли? – Кришнаджи делал продолжительные паузы между предложениями, словно бы для того, чтобы слова его могли пройти как можно дальше вперед и вглубь. – Устраните мысль, и где будет мыслитель? Вы обнаружите, что мыслителя нет. Поэтому, когда вы доводите любую мысль до конца, хорошего или плохого, – а сделать это чрезвычайно трудно, – ум замедляется. Чтобы понять «я», нужно пронаблюдать это самое «я» в действии, что возможно лишь тогда, когда ум замедляется, а это осуществимо лишь в том случае, если вы доводите каждую возникающую мысль до самого ее конца. И тогда вы увидите, что все ваши проклятия, желания, ревность и зависть – все это полностью обнажается перед лицом сознания, пустого и абсолютно безмолвного.
В результате того, что я слушала Кришнаджи в течение последнего месяца, мой ум стал пластичнее. Его наслоения утратили свой рисунок и твердость. Я спросила:
– Но если сознание наполнено предрассудками, желаниями и воспоминаниями, может ли оно тогда постичь мысль?
– Нет, – был ответ, – ибо оно постоянно руководствуется мыслью в своей деятельности: бежит от нее или опирается на нее, – он снова погрузился в молчание. – Если следовать за мыслью до ее завершения, вы увидите, что в ее конце – тишина. Оттуда начинается обновление. Рождающаяся из этой тишины мысль уже не движима желанием, она возникает из состояния, не замутненного воспоминаниями.
Но, опять таки, если мысль, рожденная таким образом, не завершена, от нее остается некий остаток. Тогда обновления нет, и ум снова оказывается в плену у сознания, которое есть воспоминание, пребывающее в плену у прошлого – у вчерашнего дня. Каждая мысль, одна за другой, представляет собой вчерашний день – нечто нереальное.
Новый подход заключается в том, чтобы завершить время, – заключил Кришнаджи. Я не поняла этих слов, но они продолжали звучать во мне и после того, как встреча завершилась.
Мы с Нандини иногда брали Кришнаджи с собой, когда ездили кататься в Висячие Сады в Малабар-Хилл или на пляж Уорли. Иногда мы совершали с ним и пешие прогулки, но нам было сложно поспевать за его широким шагом. А иногда он уходил погулять один на часок и по возвращении казался нам незнакомцем. Во время совместных прогулок он порой рассказывал нам о своей молодости, о жизни в Теософском обществе и о днях, проведенных в Охае (Калифорния). Он рассказывал о своем брате Нитье, о своих приятелях Раджагопале и Розалин и о школе «Счастливая долина». Часто, когда Кришнаджи рассказывал о прошлом, память его была точна и безошибочна. В иные моменты прошлое скрывалось в сумраке, и он говорил, что не может вспомнить что-то. Он много улыбался, смех его был глубоким и звонким. Он рассказывал смешные истории, расспрашивал у нас о детстве и юности. А еще он говорил об Индии, с живым интересом стараясь понять наши взгляды, то, что мы думаем о происходящем в стране. Мы же не могли избавиться от чувства растерянности и смущения: в нем было столько тайны и переполняющего присутствия, что нам было трудно вести себя непринужденно, мы боялись, что наши речи будут лишком банальны. Но смех его помогал нам стать ближе.
Порой мы обсуждали мышление. Он спрашивал: «Наблюдали ли вы за рождением мысли? Наблюдали ее окончание?»
А еще он говорил: «Возьмите мысль, останьтесь с ней, удержите ее в сознании, и вы увидите, насколько это трудно – удерживать мысль в том виде, в каком она есть, до самого окончания этой мысли».
Я сказала Кришнамурти, что после знакомства с ним я стала совершать утренние прогулки без мыслей – через мой ум протекало лишь пение птиц и отдаленный шум улицы.
В сознании индийца присутствует один чрезвычайно насыщенный символ: незнакомец с прямой спиной, нищенствующий монах, стоящий у дверей дома и разума, приглашающий нас в иную реальность. Он пробуждает в светском человеке – будь то мужчина или женщина – неутолимую жажду, тоску, физическую и душевную тягу к недостижимому. Но этот провидец непринужденно шутил и смеялся, ходил вместе с нами на прогулки, он был совсем рядом и в то же время очень далеко. Мы нерешительно пригласили его на ужин в дом нашей матери.
Он пришел к ней в дом с улыбкой, одетый в дхоти, длинную курту и ангавастрам[7]. Наша маленькая хрупкая мать встречала его с цветами. Мама не получила формального образования, но обладала от природы утонченным умом, врожденным достоинством и изяществом, что вполне позволяло ей общаться с Кришнаджи. Она была вдовой важного индийского чиновника. Пока отец был жив, она в полной мере разделяла его интеллектуальные интересы и активно участвовала в светской жизни, общаясь с учеными и общественными деятелями. Она и сама проявляла завидную общественную активность. Целеустремленная и проницательная, наша мать довольно рано вырвалась за рамки традиционной роли, отведенной женщине в браке. Она свободно говорила по-английски, неизменно становилась душой любого праздника и умела восхитительно готовить. Когда я была маленькой, у нас дома работало два повара: один готовил гуджаратские вегетарианские блюда, а второй блюда западной кухни. За столом нам прислуживал лакей с Гоа. Смерть отца глубоко потрясла мою мать, но дом ее все еще полнился смехом, к которому присоединился и смех Кришнаджи. Очень скоро он стал чувствовать себя тут как дома и частенько захаживал на ужин. К концу марта мы уже могли разговаривать с ним вполне непринужденно, однако после каждой такой беседы с новой силой осознавали разделяющую нас дистанцию и окружающую Кришнаджи тайну, которую мы не могли ни постичь, ни даже прикоснуться к ней.
Где-то в конце марта я рассказала Кришнаджи о состоянии моего ума и о преследовавших меня мыслях; о моментах покоя и о припадках лихорадочной деятельности; о тех днях, когда ум мой был терзаем болезненным ощущением тупика и застоя. Эти непрестанные метания ума приводили меня в смятение.
Кришнаджи взял меня за руку и некоторое время мы просто спокойно сидели рядом. Наконец, он молвил:
– Вы так возбуждены. Почему? – я не знала, что ответить, и просто сидела, не произнося ни слова. – Откуда у вас эти амбиции? Вы хотите походить на кого-то, кого знаете? На кого-то, кто многого достиг?
– Нет, – ответила я после некоторых колебаний.
– У вас замечательный мозг, – продолжал он, – отличный инструмент, но вы его не используете должным образом. У вас есть порывы, но они направлены не в ту сторону. Откуда эти амбиции? Чего вы хотите достичь? Зачем транжирить силы своего мозга?
Я вдруг насторожилась.
– Вы спрашиваете, откуда амбиции? Такова уж я есть, что тут поделать? Я занята делами, пытаюсь чего-то добиться. Не могут же все быть такими, как вы.