На краю бездны

11

Я нахожу тот ролик. Скамья с видом на воду в конце Слейт-роуд между лодочным спуском и «Кораблем». На ней сидят две девушки, каждая с пакетиком чипсов. За плечом той, что повыше ростом, виднеются скалы. Вторая выглядит помоложе; у нее рыжие волосы и грязный розовый рюкзак, который она поставила на землю у ног. Камера берет крупный план, изображение характерно подрагивает – так бывает, когда держишь телефон в руке. Теперь мы видим их вблизи. Младшая торопливо поглощает чипсы, едва жуя, в то время как старшая ест более сдержанно, иногда затягиваясь сигаретой.

Я наклоняюсь вперед, поближе к экрану. Кроме Кэт, я узнаю и ту, что пониже; она сняла одно из недавних видео – то самое, в котором ругалась с родителями. Элли. Теперь, пересматривая ролик, я понимаю: девочки не подозревают, что их снимают. Оператор, судя по всему, стоит где-то в укромном месте – возможно, в переулке, который проходит между туристическим бюро и пабом, – наблюдая за ними.

И подслушивая. Доносится их разговор, хотя качество звука не ахти, да и контекста недостаточно, чтобы понять, о чем идет речь. Мы слышим: «Ничего страшного… остальные…» Старшая выпускает струю дыма и передает сигарету подруге. Та мотает головой: «Нет» и «Я не хочу», далее «Потому». Старшая настаивает. «Попробуй, – говорит она. – Все равно придется». А потом, хотя с такого расстояния толком не разглядеть, я понимаю, что это не сигарета, а косяк. Младшая сопротивляется, взгляд у нее пустой, на худом лице написан страх, но ее подруга неумолима. «Давай уже», – говорит она, и в конце концов рыженькая берет косяк, подносит к губам и вдыхает дым. «Задержи дыхание», – инструктирует подруга, младшая пытается, но все равно закашливается, прежде чем вернуть косяк.

Видео заканчивается. Мне даже хочется улыбнуться. Травка? Всего-то? В мое время забавы были похлеще. Я вспоминаю слова Софи о Зои и ее парне. Не исключено, что и в ее время все было похлеще. Не исключено, что она вляпалась во что-то, с чем не смогла справиться.

Мои пальцы зависают над мышкой. Может, убрать видео из публичного доступа? Я вспоминаю, чему нас учили в колледже (хочешь снять приличный фильм, забудь о щепетильности), и решаю не трогать. Все равно уже слишком поздно. Все успели его посмотреть, это больше не моя забота, и вообще, у меня полно дел.

Софи сказала, что Дейзи спрыгнула со Скал недалеко от Блафф-хауса. Пора сходить туда и увидеть это место своими глазами, а заодно и поснимать материал, который можно будет выложить на сайте. Вероятно, это расшевелит чью-нибудь память, подтолкнет людей к разговору о происшествии, выведет историю Дейзи на передний план.

Порывы ледяного ветра режут лицо, словно осколки стекла. Безмолвие нарушается лишь шумом волн, бьющихся внизу о скалы, да заунывными криками чаек. Уже стемнело, небо усыпано звездами. Невозможно представить здесь что-то иное, кроме пустоты.

Низко опустив голову, я с усилием двигаюсь дальше, но это все равно что брести сквозь масло. Уши у меня горят. Позади темным пятном лежит Блэквуд-Бей; даже уютные огни «Корабля» кажутся сегодня странно приглушенными. Впереди дорога уходит вверх, в направлении мрачной тени Блафф-хауса, за которой нет ничего, кроме моря и отвесных черных утесов.

Внезапно я понимаю, что не хочу здесь находиться. Не хочу делать то, что делаю. Но я вытаскиваю телефон и с минуту снимаю бескрайнюю непостижимую гладь воды, испещренную булавочными головками огней суденышек. Я представляю, как местные будут смотреть это видео, ломая голову, кто же его снял и зачем, и отправляю ролик на сайт, пока не передумала. Пусть ломают.

Дейзи, должно быть, стояла на этом самом месте без малого десять лет назад, глядя на эту же черную воду. Но что побудило ее развернуться, подойти к обрыву и сделать шаг? Что вынудило ее выбрать небытие? Может, она вовсе не прыгала, а ее столкнули и она полетела в воду, точно груда тряпья?

Или есть другое объяснение: никто не виноват; она бежала, спасаясь от преследования. Поскользнулась на мокрой траве, потеряла равновесие и сорвалась со скалы. Несчастный случай. Вроде того.

Я пытаюсь представить, где она сейчас, что от нее осталось столько лет спустя. Подводные течения здесь непредсказуемы, глазом не успеешь моргнуть, как тебя уже унесло. Купаться не рекомендуется. Куртку выбросило на берег на полпути к Молби, но никаких следов Дейзи так и не нашли. Будто она ушла на дно или уже была мертва.

Я устанавливаю камеру на треногу и смотрю на Блафф-хаус, темнеющий на фоне ночного неба. Здесь, вблизи, он выглядит еще печальнее. Заброшенное двухэтажное строение под остроконечной крышей из дранки. В одном из окон второго этажа одиноко горит свет, но в целом дом погружен в абсолютную, безнадежную тьму.

Кто по доброй воле согласился бы жить здесь, в этом забытом богом месте? Несмотря на размеры – в нем, судя по всему, три или четыре спальни, – дом производит впечатление совершенно необитаемого.

Я беру в кадр строение на краю обрыва и включаю камеру на запись. Высокую траву колышет ветер. Сэди, шепчет он, Сэди… Звучит как предостережение. Я делаю глубокий вдох и решительно вхожу в кадр. Я приближаюсь к дому со стороны утеса. Там обнаруживается калитка, тропка от нее ведет через лужайку к дому; содержимое терракотовых вазонов, которые смутно виднеются в бледном свете луны, давным-давно приказало долго жить. Дверь заперта. В ней есть окошечко с витражным стеклом, в котором дробится и преломляется рыжими, зелеными и красными сполохами свет изнутри.

Теперь, подойдя так близко, я ощущаю, как в груди всколыхивается смутное узнавание, будто я уже стояла тут, хоть и не помню когда. Обрывки воспоминаний расплываются, пытаться воскресить их в памяти все равно что стоять вплотную к телевизору: видишь пиксели, но не изображение, в которое они складываются.

Я смотрю на окна. Где-то в глубине горит свет, и все строение будто подрагивает. Я стучу в дверь, и удары глухим эхом отзываются в недрах дома.

Никто не отвечает.

– Дэвид? – зову я, приникнув к витражу. – Вы там?

Безрезультатно. Некоторое время жду, потом делаю еще одну попытку. На этот раз я барабаню в дверь так сильно, что она колотится о дверную коробку, дребезжа почтовым ящиком.

Вот теперь я слышу какой-то шум. Он звучит странно, будто доносится откуда-то из глубины дома – или даже из-за его пределов. В прихожей вспыхивает свет, потом сквозь гнойного цвета стекло я вижу приближающийся силуэт. Голова низко опущена, размыта и призрачна. Лишь когда оказывается прямо передо мной и нас разделяет только дверь, он вскидывает глаза. Черты его лица практически неразличимы, искаженные цветным стеклом. Он отодвигает засов, и дверь на цепочке слегка приоткрывается.

– Да?

Голос у него тонкий и шелестящий.

– Вы Дэвид?

– Что тебе надо?

Я не могу толком его разглядеть. Источник света у него за спиной, крыльцо погружено в темноту. Но он худой и высокий, угловатый и неуклюжий.

– Привет! – Я стараюсь говорить ровным тоном. – Надеюсь, мое вторжение вам не помешало.

Я протягиваю руку, но он не делает ни малейшей попытки пожать ее, и я испытываю облегчение. Мне не хочется, чтобы он ко мне прикасался. Кажется, он смотрит на что-то чуть позади меня.

– Меня зовут Алекс. Я просто…

– Я знаю, кто ты такая.

Он наклоняется вперед. На его худое лицо падает лунный свет. Кожа будто восковая, он весь какой-то выбеленный, пересвеченный. Меня немедленно бросает в дрожь, и я подавляю желание бежать прочь со всех ног, бежать, пока не окажусь за много миль отсюда.

– Зачем ты пришла?

«Чтобы узнать про Дейзи, – думаю я. – И про Зои».

Я опускаю руку, и он вздрагивает; глаза у него лихорадочно бегают, но он старательно избегает смотреть на меня. Его взгляд блуждает по моей шее, по щеке, по виску – лишь бы не в глаза. За все это время он ни разу не моргнул. Даже в этом тусклом свете я замечаю островок щетины на шее там, куда не дошла бритва, и крохотный шрам над верхней губой. Такое впечатление, что ему отчаянно хочется дать деру, хотя он стоит на пороге собственного дома, а незваный гость здесь я.

– Я просто пришла спросить про…

– Зачем ты приехала в Блэквуд-Бей?

Я открываю рот, но слова застревают в горле. Не могу выдавить из себя ни звука.

– Уезжай.

Голос у него дрожит. И вообще он какой-то странный. Испуганный. Или, может, пьяный.

– Что?

– Тебе опасно здесь находиться. Зря ты сюда приехала.

Он произносит эти слова угрожающе-тихим голосом. Я наклоняюсь вперед, совсем немного, хотя мое тело отчаянно сопротивляется.

– Я просто… Хочу с вами поговорить.

– Уезжай. Зачем ты вообще…

– Подождите!

Он пытается закрыть дверь. Я подавлена, мои шансы побеседовать с ним тают на глазах.

– Вы знали Зои Персон.

– Нет, – говорит он. – Нет. Я бы никогда в жизни… после того, что случилось.

– А что случилось?

Он не отвечает.

– Поговорите со мной. – Я кошусь на край утеса. – Дейзи ведь отсюда спрыгнула?

Он качает головой. Вид у него затравленный.

– Дэвид, пожалуйста! – настаиваю я. – Вы мне поможете?

– Я не могу! – говорит он. – Не могу! Оставь меня в покое.

Он отпускает дверь, и она захлопывается. Дом дрожит. Я вновь приникаю к стеклу, но могу различить лишь его силуэт и его затылок.

Я вплотную подхожу к двери. Я знаю, что с такого расстояния камера не уловит слова, но не уверена, что сейчас это имеет значение. Мой фокус сместился. Необходимо узнать, что случилось с моей подругой Дейзи и с Зои.

– Расскажите мне, что произошло с девушками, Дэвид.

– Сама знаешь, – неожиданно отвечает он. – Уж кто-кто, а ты должна знать.

Я никак не реагирую. У меня нет сил. Что он имеет в виду? Как бы то ни было, свет гаснет, и в доме вновь воцаряется тишина.

Я ухожу, возвращаюсь обратно к камере. Это невозможно. Не может же быть, чтобы он меня раскрыл? Тем более в этой полутьме, тем более я сама его не узнала. Не может же он быть единственным человеком в Блэквуд-Бей, уверенным, что я Сэди Дэвис.

А потом в голове что-то щелкает. А вдруг он не единственный? А вдруг я зря воображаю, что никто больше не в курсе, кто я? Оглядываюсь на дом и вижу на крыльце что-то темное, смутный силуэт во мраке. Это Дэвид, мелькает мысль, и меня снова накрывает желание сбежать. Но потом я понимаю, что ошиблась. Это вовсе не Дэвид, а какая-то девушка. Она просто стоит, глядя на меня. Я делаю шаг к ней, но ноги внезапно наливаются свинцовой тяжестью, я будто вязну в трясине. Не знаю, что меня к этому побуждает, но я едва не произношу вслух: «Дейзи?» Но слова застревают в горле, а в следующий миг на крыльце уже никого нет, никого и ничего. Вокруг ни единой живой души, зато во дворе, за домом, холодным стальным блеском отсвечивая в лунном свете, виднеется он – трейлер.

Тогда
12

От: Александра Янг

Отправлено: 22 июня 2011 17:06

Тема: без темы

Получатель: Д-р Лора Олсен <OLSEN.LAURE@GSTT.NHS.UK>

Здравствуйте, доктор Олсен!

Я знаю, Вы просили написать, как устроюсь, но возможность появилась только сейчас. Тут всего один компьютер, так что нам приходится пользоваться им по очереди, да к тому же Интернет постоянно не работает.

Я все еще живу в общежитии. Тут нормально, только шумно. Через три двери от меня живет девушка с грудным ребенком, который беспрерывно кричит, но все не так страшно. Он миленький, так что можно привыкнуть. Мы с ней не то чтобы дружим, но иногда она дает мне подержать малыша, а однажды попросила посидеть с ним.

Но другом я здесь все-таки обзавелась. Его зовут Эйдан. Он живет примерно через пять комнат от меня, только по противоположной стороне коридора. Он попал сюда недели три назад, когда я уже жила здесь пару недель. Он забавный и очень мне нравится. Он говорит, что единственная его цель в жизни – встретить нормального мужчину и создать семью! Жаль, что он гей. Отец вышвырнул его из дома после того, как прочитал об этом в его дневнике (да, вы говорили, что мне стоит подумать о дневнике, но я пока так и не завела его, простите! Зато я начала снимать разные штуки на телефон, просто на память), и Эйдану пришлось податься в Лондон. Несколько дней он ночевал в какой-то сауне, пока не познакомился с типом, который пригласил его к себе. Он не говорит, что произошло, но в конечном итоге он оказался здесь. Он хорошо ко мне относится. Мы стреляем друг у друга сигареты и прочую фигню. Мы поклялись, что будем дружить всегда, что бы ни случилось. Поначалу он думал, что я лесбиянка, потому что, говорит, в присутствии мужчин я веду себя тише воды ниже травы, как будто хочу стать невидимой.

Он пытается помочь мне вспомнить, что случилось перед моим попаданием в больницу, но пока что-то вспоминается не слишком многое. Кажется, я несколько раз спала в ночных автобусах и на скамейках. Эйдан сказал, как-то раз он украл у одной тетки сумочку, чтобы попасть в кутузку и хоть там выспаться, но вряд ли я делала что-то в этом роде, и вообще, его план все равно не сработал. Думаю, у меня здесь до того, как я сбежала в Дил, была подруга, но это всего лишь ощущение, я не могу вообще ничего про нее вспомнить. А хотелось бы. Может, я рассказывала ей, кто я такая, до того как потеряла память. Если бы мне удалось вспомнить ее и поговорить с ней, это бы мне помогло, правда?

Еще я пытаюсь воскресить в памяти более ранние события, но это тоже только смутные ощущения, ничего вразумительного, и порой я не могу даже понять, реальность это или просто сон. Иногда я пугаюсь, я будто не в состоянии контролировать собственное тело, оно вроде вообще не мое, ну или что-то в этом роде. Я вспомнила, что мне нравилось ходить в школу, и, думаю, я хорошо училась. Вспомнила свою маму и что мы с ней неплохо ладили до тех пор, пока она не встретила какого-то мужчину. Не знаю точно, что изменилось. Помню только, что после его появления все стало плохо. Видимо, это было незадолго до того, как я сбежала, но меня не отпускает странное чувство, что прямо перед тем, как я ушла из дома, произошло что-то очень плохое. Не могу вспомнить, что именно.

Ладно, мне пора идти. Тут уже выстроилась целая очередь желающих посидеть за компьютером! Надеюсь, у Вас тоже все хорошо.

Алекс

Сейчас
13

Девушка лежит на кушетке лицом вниз. Ее плечо обнажено. В кадре появляется рука в перчатке и начинает протирать кожу. До меня не сразу доходит, где это и что происходит. Кэт. Видимо, она пристроила свой телефон где-нибудь на столешнице или попросила Софи поснимать. Появляется игла.

– Будет немного больно, – предупреждает Софи. – Постарайся не шевелиться.

Кэт обещает постараться. Выражение лица у нее страдальческое, брови сведены. Жужжит машинка.

– Ты точно не передумала?

Она ничего не отвечает. Нижняя губа закушена. Софи работает медленно, каждые несколько секунд промокая кожу салфеткой. Краска течет, пульсируя под кожей. На поверхности выступает кровь, и Софи вытирает ее. Кровь выступает снова.

Закончив татуировку, Софи отодвигается. На плече Кэт чернеет ровный круг. Он напоминает букву «О» или обручальное кольцо.

– Готово, – произносит Софи, и Кэт усаживается.

В кадр она попадает лишь частично, и очень жаль. Ее тело изворачивается.

– Все, выключай камеру, – говорит она, и через миг экран темнеет.

Голова у меня идет кругом. Я почти ничего не ела и неважно спала. Направляюсь в кухню и отрезаю себе кусок сыра, потом еще один. Мои мысли заняты трейлером, который я видела в саду у Дэвида. Интересно, мог он оказаться там случайно, безотносительно Дейзи? Следующий вопрос: действительно он не знал Зои или это вранье? Меня охватывает злость. Странная рассеянная ярость циркулирует внутри, как будто пытаясь обрести фокус. Я не могу понять, что меня гложет. Фильм? Время поджимает, а сюжет уходит в сторону от моего изначального замысла. Может, все подстроил Дэн, которому непременно понадобилась история? Я не хотела снимать фильм о самоубийстве Дейзи и не хотела вникать в исчезновение Зои. И уж точно не хотела переживать за Кэт и Элли.

Работая над «Черной зимой», я хотя бы была на своей территории; что бы ни случилось, я могла поехать домой и лечь спать в собственную постель. А здесь что? Я застряла, у меня нет ни съемочной группы, ни оператора, ни звукорежиссера. Даже машины и той нет. Но я не могу отступиться. Если отступлюсь, с карьерой можно попрощаться. Тогда у меня не останется вообще ничего.

Я возвращаюсь к компьютеру и выбираю видео, которое сняла прошлой ночью. Поначалу изображение расплывается, но мало-помалу обретает четкость. Трейлер на заднем дворе дома на Скалах едва различим в темноте, но определенно вызывающе материален.

Это совпадение, твержу я себе. Дейзи жила в трейлере, и у Дэвида в саду стоит трейлер. Это еще не значит, что они связаны.

Впрочем, кого я пытаюсь обмануть? Я снова открываю «Гугл» и ищу местные новости. Не знаю, что я ожидаю найти – может быть, адрес в подтверждение того, что трейлер Дейзи стоял на своем месте дальше по побережью, когда она прыгнула, – но я снова ищу. На этот раз мой взгляд цепляется за снимок матери Дейзи, сделанный через несколько месяцев после гибели дочери. Она сидит за кухонным столом, держа в руках фотографию Дейзи в рамке. Вид у нее – краше в гроб кладут.

Я где-то видела ее раньше, знаю, что видела. Но где? Один за другим я просматриваю видеосюжеты, пока не нахожу нужный. Застеленный темно-коричневым, как шоколад, ковролином пол. Картины с цветами на стенах, клетка с двумя волнистыми попугайчиками, белая доска с надписью: «Наши именинники: Джон Р., с днем рождения!»

Камера резко уходит влево. За стеклянной перегородкой стоит пустующий мягкий уголок. Вдали виднеются деревья.

Мы проходим по коридору и оказываемся в ярко освещенной комнате. Два кресла сдвинуты вплотную. В одном сидит женщина. Она крохотная, совершенно седые волосы зачесаны назад, сквозь них просвечивает кожа. Она смотрит на посетителя, который сидит во втором кресле. Это мужчина лет сорока с небольшим или тридцати с хвостиком. Сын? Внук?

Женщина улыбается: ее лицо озаряет почти детская радость. Мужчина разговаривает с ней, хотя нам не слышно, о чем именно. Его губы слабо шевелятся. Это грустно, но в то же самое время до странности прекрасно. А позади в сером спортивном костюме, глядя прямо в камеру пустыми, ничего не выражающими глазами, сидит еще одна женщина, и я немедленно понимаю, что была права.

Это мать Дейзи.

14

Если верить Интернету, поблизости есть только один дом престарелых, Холбрук-хаус. Я вызываю такси. Возможность проехаться действует на меня как глоток свежего воздуха, и я вдруг понимаю, что все это время чувствовала себя как человек, запертый в герметичной комнате, который старается не дышать, не зная, хватит ли кислорода на следующий вдох. Мы проезжаем место, где моя машина вылетела в кювет, и меня бросает в дрожь при воспоминании о невидящем взгляде мертвой овцы. Я подспудно ожидаю увидеть ее на том же месте, но ничто даже не напоминает об аварии. Пейзаж пустынен, мили и мили пустоты под хмурым болезненным небом.

Мы проезжаем через деревушку еще меньше Блэквуд-Бей – всего три или четыре дома и паб, судя по всему, закрытый, – а вскоре оставляем позади и узкую тропку, ведущую к церкви. Дорога все петляет и петляет, пока мы не сворачиваем на ярко освещенную подъездную дорожку, которая, изгибаясь, ведет к большому зданию из красного кирпича. Оно выглядит более современно, чем я ожидала, и, похоже, в нем два крыла. Вывеска над главным входом гласит: «Холбрук-хаус, дом престарелых». Мы въезжаем на парковку, и я, внезапно занервничав, отстегиваю ремень безопасности и выхожу из машины.

Двери со вздохом разъезжаются. Я представляюсь женщине за стойкой администрации. Она окидывает меня взглядом – как хорошо, что я убрала камеру в сумку! – и спрашивает, не нужна ли мне помощь.

– Да, – говорю я с улыбкой (у нее розовая прядь в волосах и колечко в носу). – Я приехала к Джеральдине Уиллис.

– А, понятно, – отзывается она. – А кем вы ей приходитесь?

Я смотрю ей прямо в глаза:

– Племянницей.

В ее взгляде читается откровенное недоверие, но я твердо выдерживаю его.

– Я надолго уезжала.

Она некоторое время колеблется, потом придвигает ко мне журнал и просит расписаться.

– Как она сегодня?

– Как обычно.

Это ни о чем мне не говорит, но я грустно улыбаюсь.

– Вы, судя по всему, хорошо ее знаете. Она здесь уже… Сколько лет?

Женщина равнодушно пожимает плечами:

– Я работаю тут шесть лет. Когда я пришла, она уже была здесь.

Благодарю ее, и она кивает в сторону лестницы.

На площадке я останавливаюсь. Воздух тут спертый, всепроникающий, как дым, и чересчур жаркий, я начинаю потеть. Чуть дальше по длинному коридору находится ярко освещенный сестринский пост, где сидит женщина в светло-зеленом халате, а в самом конце я вижу комнату со стеклянными стенками, несколько кресел и мерцание телеэкрана.

– А где мне найти Джеральдину? – спрашиваю я у медсестры.

– Дальше по коридору. Если она не у себя, посмотрите в комнате отдыха.

Я иду на свет. Навстречу, тяжело опираясь на ходунки, ковыляет пожилая женщина. Кожа у нее сморщенная, как пергамент, и вся в старческих пятнах; вокруг головы рдеет облачко похожих на рыжую сахарную вату волос. Чуть дальше я вижу комнату Джеральдины. Ее имя указано на двери рядом с заламинированной фотографией. Войти я решаюсь не сразу: нужно морально подготовиться.

Вспоминаю слова Брайана о выпивке и наркотиках. Я прекрасно знаю, что они способны сделать с человеком. Насмотрелась на улицах. На людей, чьи дурные привычки вылились в проблемы с памятью, проблемы с координацией, а некоторых так и вовсе чуть не убили. На людей, которые с трудом сознавали, кто они, людей, которые никогда больше не будут независимы.

Я собираюсь с духом и переступаю через порог. Джеральдина, сгорбившись, сидит в кресле; спортивный костюм велик ей на несколько размеров. Взгляд ее прикован к телевизору, который прикручен к стене. Она похожа на призрак, но меня точно молнией пронзает – я ее узнаю. Лишь теперь я задаюсь вопросом, почему из слов Брайана сделала вывод, что она умерла.

– Джеральдина?

Она не отрывается от экрана, и я снова окликаю ее. На этот раз она поворачивает голову. Движения у нее медленные и раскоординированные. Я замечаю легкий тремор, такую кукольную разболтанность, как будто какой-то сустав решил развинтиться, и она вот-вот развалится на части.

– Это ты? – спрашивает она.

Я делаю к ней еще один шаг. Уж кто-кто, а она-то вряд ли меня узнала, хотя наверняка утверждать невозможно.

– Джеральдина?

Пульт от телевизора лежит на подлокотнике кресла, и она трясущимися руками тянется к нему. Вблизи она выглядит намного старше своих лет: лицо иссохшее, волосы растрепанные и немытые. Она кажется изможденной, съеденной изнутри. Глаза тусклые, серовато-зеленые, но когда Джеральдина устремляет на меня взгляд, они на мгновение вспыхивают, будто в ее мозгу проскочила искра, что-то щелкнуло.

– Что такое, дорогуша, уже пора? – спрашивает она.

Глаза снова тускнеют, теперь ее взгляд устремлен мимо, куда-то поверх моего плеча.

На столике стоит графин с водой. Я наливаю себе стакан, а второй дрожащими руками протягиваю Джеральдине. Не надо было мне сюда приезжать, не надо было ее беспокоить. Нужно отступить. Нужно собраться с духом.

Я вытаскиваю из сумки камеру. Поначалу кажется, что Джеральдина ничего не замечает, но потом косится на нее.

– Что это у тебя? Ты будешь меня фотографировать?

– Вы против?

В ответ она лишь молча дергает плечами, что можно истолковать как угодно, поэтому я нажимаю кнопку «Запись» и ставлю камеру на комод.

– Меня зовут Алекс.

Дрожащими руками она подносит к губам стакан, но, когда я тянусь к ней, чтобы помочь, отмахивается. Проливает она совсем немного, потом отдает стакан мне.

– А ты знаешь, что я тебя засекла? – Она неопределенно машет рукой. – Я смотрела в окно. Это твой хахаль?

Может, она про таксиста? Он ждет меня внизу, на парковке. Интересно, что Джеральдина видит, какие связи выстраивает. Как заполняет белые пятна в мыслях.

Я думаю о собственных белых пятнах. Мне удалось по кусочкам воссоздать почти всю картину своей жизни, но многие воспоминания кажутся чужими, а большинство отсутствует вовсе. В каком-то смысле это даже милосердно. Может, эти белые пятна меня защищают.

– Ты заслуживаешь приличного парня.

Она ждет моей реакции.

– Он нормальный, – отвечаю я.

Мне стыдно. Врать и использовать ее состояние нечестно, но я просто пытаюсь наладить контакт. Именно этим я и занимаюсь.

– Вот и хорошо.

– Джеральдина, – произношу я мягко.

И снова ее взгляд на мгновение проясняется, чтобы тут же потухнуть.

– Да?

– Можно задать вам один вопрос?

Необходимо выяснить, имеет ли к ней отношение трейлер, стоящий во дворе у Дэвида. Я понижаю голос:

– Про Дейзи.

Она моргает, но этим ее реакция и ограничивается. Я опасалась, что она разволнуется, замкнется, а она словно даже не помнит про свою дочь.

– Вы можете сказать, где жили до того, как оказались здесь?

Она вскидывает голову:

– Да! На заливе. В трейлере. Неподалеку от Молби. Я подрабатывала там уборщицей.

Я улыбаюсь – я даже готова рассмеяться, – но тут она говорит:

– Только они меня вышвырнули. Нам пришлось переехать.

Моя веселость улетучивается.

– Куда переехать? К Дэвиду?

Она не отвечает. Я беру ее за руку – холодную и невесомую, как иссохшая птичья лапка. Когда мы касаемся друг друга, между нами проскакивает искра статического электричества. Я практически чувствую, как пульсирует в ее жилах кровь. С сестринского поста в коридоре доносятся голоса и смех, но все это сейчас где-то там, за тысячу миль.

– К тому времени, когда Дейзи не стало, вы переставили свой трейлер к Дэвиду?

Джеральдина мнется. Вид у нее озадаченный, как будто она забыла, что ее дочери нет в живых. Но потом в ее мозгу что-то в очередной раз замыкает, вспыхивает новый синапс. Она тепло улыбается:

– Как у него дела?

– Почему вы к нему переехали?

– Он был нашим другом. Как у него дела?

– Вашим другом? Или другом Дейзи?

Она смотрит на меня с таким видом, будто я спросила заведомую глупость.

– Вы ему доверяли?

– Конечно доверяла.

– И в отношении Дейзи тоже? Вы не боялись, что между ними может что-то быть?

– Да ничего между ними не было. Он вел себя достойно. По отношению к нам обеим. – В ее глазах загорается решимость. – Заруби себе это на носу. Это не он их обижал.

– Дейзи кто-то обидел?

– Да.

– Вы сказали «их». Кто еще пострадал?

Судя по всему, она меня не слышит. Из коридора доносятся приближающиеся шаги, и я вспоминаю про установленную на комоде включенную камеру.

Я наклоняюсь к Джеральдине:

– Кто-то так страшно ее обидел, что она… покончила с собой?

Женщина вскидывает голову:

– Она никогда бы так не поступила. Она была сильная.

Ее глаза потухают.

– Она же вроде оставила записку? Вы ее не сохранили?

Джеральдина ничего не отвечает. Я повторяю вопрос, и на этот раз она горько смеется:

– Записку…

– Ее подбросили?

Она мямлит что-то невразумительное, как будто разговаривает сама с собой, споря с голосами в голове.

– Джеральдина?

– Говорят, ее даже кто-то видел, – смеется она с таким видом, как будто это полный бред.

– Видел, как она прыгала, – уточняю я. – Кто?

– Да только все это вранье.

– Кто ее видел? Где сейчас записка?

– Они ее забрали. Но там все неправда, – печально бормочет она себе под нос. – Я знаю. Я чувствую.

В комнате повисает молчание. Где-то в коридоре открывается и закрывается дверь. Слышатся голоса. Тот, кто шел сюда, судя по всему, где-то задержался. Мне хочется встать и уйти прочь, не оглядываясь, но в то же время хочется остаться с ней. Или забрать с собой, заботиться о ней, попытаться вернуть ей дочь.

Но как это сделать? Я присаживаюсь на кровать рядом с Джеральдиной. На мгновение даже кажется, что это самый обычный визит, что я пришла сюда с цветами и ее любимым тортиком, чтобы просто подержать ее за руку, поболтать и прокатить на машине.

Но это не так. И как вообще такое возможно?

Внезапно она вскидывает голову:

– Бедная Сэди…

Имя оглушает меня, точно гром. Земля уходит из-под ног.

– Сэди? – шепчу я. – А что с ней случилось?

Молчание. Меня тут как будто и нет, я словно ничего и не говорила. Краткие просветления чередуются с затмениями, она будто бы выныривает на поверхность перед тем, как снова провалиться в черный омут. Она отводит взгляд и смотрит в пол. Голова падает, но когда она вновь ее вскидывает, глаза мечутся, точно мальки в воде.

– Бедная девочка. Доведется же пережить такое. Говорят, она оставила записку. Ты знала об этом?

– Что?

Не было никакой записки. Я бы ее помнила.

– Ее мама мне рассказывала.

– Мама Сэди? – переспрашиваю я, пытаясь не выдать ни своего раздражения, ни своего отчаяния.

У нее в голове все перепуталось. Вспоминает то, чего не было, не иначе. Интересно, можно ли верить хоть одному ее слову. Я уже готова сдаться, развернуться и выключить камеру, но что-то меня останавливает. Я не могу. Я должна докопаться до правды, по крайней мере в этом вопросе.

– Где она? – спрашиваю я. – Что случилось с мамой после исчезновения Сэди?

Молчание. Я снова кладу ладонь ей на локоть, и она внимательно на нее смотрит.

– Они подружки были неразлейвода.

– Кто? Дейзи и Сэди?

– Что у тебя с рукой?

Ее взгляд устремлен на мой шрам.

Я ничего не отвечаю. Не хочу рассказывать, что со мной произошло, но она с неожиданными проворством и силой завладевает моей рукой.

– Ты бы показала его врачу.

Я отдергиваю руку.

– Расскажите мне о Сэди. Вы сказали, она тоже оставила записку?

– Они убили ее.

– Дейзи? Они ее убили?

Она складывает руки на коленях и устремляет взгляд в окно. Там ничего нет, просто серая квадратная дыра в стене, за которой, точно пепел, серебрятся в гаснущем свете зимнего дня снежинки.

– Джеральдина?

И снова голоса. Потом в дверь стучат.

– Джеральдина? – словно эхо доносится из коридора чей-то голос. – У вас все в порядке?

Я оглядываюсь на дверь, но прежде чем успеваю что-либо ответить, Джеральдина вновь стискивает мою руку. Лицо ее искажено болью. Я чувствую себя последней скотиной, что мучаю ее, что заставляю заглянуть в потаенные закоулки памяти.

– Она тут, моя Дейзи.

Ее взгляд упирается в некую точку повыше моего плеча.

– Тут?

Я оборачиваюсь. На пороге стоит женщина, темноволосая, в светло-зеленом халате. Наверное, она похожа на Дейзи, или так Дейзи могла бы выглядеть сейчас.

– Джеральдина?

Женщина переводит взгляд с нее на меня. Потом замечает камеру, явно направленную на нас двоих.

– Мисс?

Внезапно я ощущаю на своем локте еще одну руку. Пальцы медсестры сжимаются железной хваткой.

– Мисс, я думаю, вы ее расстраиваете.

Я сбрасываю с себя руку, но уже слишком поздно. Джеральдина ускользнула от меня окончательно и бесповоротно. Она сидит, уткнувшись в телевизор, не замечая, что он давно выключен.