Кантата победивших смерть

© Paul Tremblay, 2019

© Школа перевода В. Баканова, 2020

© Издание на русском языке AST Publishers, 2021

* * *

Посвящается Лизе, Коул и Эмме

Это ужасно, если не хуже.

Они кусают, и чаще стаей,

И чаще стаей.

Рок-группа «Биг Бизнес», слова из песни «Вылечи слабых»

Примечание от автора

Когда вам будут попадаться большие пробелы в тексте, не пугайтесь – так было задумано. Нет, лучше пугайтесь…

Прелюдия
В стародавние времена, когда заклятия еще помогали^[1]

Это не сказка. И уж тем более не такая, где все подчищено, причесано или диснеефицировано, бескровная во всех смыслах слова, населенная чудовищами – что животными, что людьми – с подстриженными когтями и удаленными клыками, в которой детей не трогают или всегда спасают, а жестокая истина жестокой жизни если не потеряна полностью, то затушевана, причем преднамеренно.

Прошлым вечером возникло некоторое замешательство: то ли гасить свет всего лишь рекомендовалось, то ли – в связи с объявленным правительством затемнением – требовалось в обязательном порядке. Если Пол, муж Натали, уже спал, она ходила в туалет, вместо свечки светя себе под ноги экраном мобильного телефона. С каждым днем Натали становилась все более неуклюжей и боялась нечаянно устроить в доме пожар.

В четверть двенадцатого дня ей опять приспичило. Когда три часа назад Пол выходил из дома, она пошутила, что в санузле пора ставить раскладушку и письменный стол. Из окна туалета виден полузакрытый двор и отбеленный солнцем, давно не крашенный дощатый забор. Трава испустила дух еще несколько месяцев назад, не выдержав палящего зноя очередного лета рекордных температур.

Во вспышке потом обвинят жару. Объявится множество других козлов отпущения, как и героев. Пройдет немало лет, прежде чем филогенетическое древо вируса будет вычерчено полностью, но скептики, маловеры и бессовестные политические оппортунисты не угомонятся даже тогда. Истина, как это неизменно бывает, многих обойдет стороной.

А пока что Натали в который раз перечитывает запись двухнедельной давности на местной городской странице «Стоутонские энтузиасты» в «Фейсбуке». На данный момент число комментов достигло 2312. Натали прочитала все до одного.

Объявление: «Служба охраны диких животных во взаимодействии с Министерством сельского хозяйства оповещает население о распространении в штате Массачусетс приманок с вакциной от бешенства. Приманки разбрасываются также в отдельных районах соседних штатов – Род-Айленда, Коннектикута, Нью-Гэмпшира, Вермонта, Мэна, Нью-Йорка – и в качестве предосторожности в Пенсильвании. Вакцина заключена в блистерную упаковку цвета хаки. Приманки будут сбрасываться с самолетов и вертолетов до получения дальнейших распоряжений. При обнаружении приманки не трогайте ее. Приманка не опасна для человека, но в пищу не пригодна».

Фотография: пакетик с приманкой прямоугольной формы размером с монету в один доллар, смахивает на кусок оконной замазки, со вздутием в центре, как на кексе. Что твой крохотный миндальный бисквит, только зеленый.

(Натали и Пол, нервничая, съели целый мешок сладостей, запасенный для Хеллоуина, а на календаре еще 21 октября.)

На обороте упаковки с приманкой предупреждающая надпись:

MNR1–888–555–6655

Антирабическая вакцина – НЕ ЕСТЬ – Живой аденовирусный вектор

Vaccin antirabique ne pas manger Vecteur vivant d’adéno-virus

MNR1–888–555–6655

Небольшая выборка неотредактированных комментов под объявлением в «Фейсбуке» в хронологическом порядке:

А что если животное съест двадцать таких приманок?

Дурацкая затея. Не могли придумать ничего лучше?

Вакцинирование максимального количества животных внутри популяции – единственный проверенный способ остановить распространение вируса. Невозможно заставить ВСЕХ животных добровольно посетить ветеринара и получить вакцину. На самом деле очень здорово, что у нас есть эффективные приманки, это лучше, чем ничего.

А если ребенок проглотит? Вряд ли это неопасно.

Для того и предупреждают. К тому же не думаю, что эту фигню разбрасывают по дворам. Только в лесу.

Говорят, это какой-то новый ужасный штамм.

Встретить заболевшее бешенством животное опаснее, чем случайно проглотить вакцину.

Все болезни от вакцин. Коню ясно.

Я живу в лесной зоне, у меня кошки и внуки. Я не желаю, чтобы около нас разбрасывали эту дрянь.

Съел четыре приманки, член стоит ОБАЛДЕННО и ЗЕЛЕНЫЙ.

КАК У ХАЛКА!!!!

Это не бешенство. Это чонить другое.

Слыхал, что люди заражаются даже без укусов.

Никто не знает.

Обыкновенное бешенство наступает медленно, обычно через несколько недель. А эта штука, говорят, скручивает за минуты.

42 подтвержденных случая в Броктоне, 29 в Стоутоне, 19 в Эймсе.

Где слышал?

Какие симптомы??

Головные боли, симптомы как при гриппе, но потом становится намнооого хуже, человек сходит с ума, странно себя ведет, агрессивен, нападает на других, наступает капец, и вообще всем капец, потому что это ничем не лечится.

Неправда. Пост как раз о вакцине. Не надо пугать людей.

У нас ввели карантин. Прощайте все, рад был познакомиться.

Дерьмоооо!

Сестра сказала, что больницу самаритян в Броктоне закрывают. Полностью захвачена.

То есть как это захвачена?

Звонила своему педиатру, отвечает только автоответчик – езжайте типа к самаритянам. Как теперь быть??

Я живу по соседству, слышал пулеметную стрельбу.

И ты, конечно, знаешь, как стреляет пулемет?

они и так и так ничего не смогут сделать. пора прятаться в бункере, пока все не пройдет. люди быстро разбегутся.

Они не ведают, что творят. Какая жопа.

Надо держаться вместе и делиться информацией. Полезной информацией. Пожалуйста, никаких диких слухов, не надо употреблять слово «зомби» и тащить сюда всякое лажовое дерьмо.

Эти меры не помогут. Надо перебить всех животных, убить всех заразившихся. Жестоко, но если их все равно нельзя спасти, то лучше убить, пока мы все не заболели.

Окно туалета закрыто на задвижку. Белый навес над окном опущен, Натали не отводит от него глаз. Моча льется с шумом, и хотя Натали дома одна, ей неловко, что звук, не заглушаемый вентилятором, такой громкий.

АМ-радио потрескивает в динамике на кухонной стойке, как будто плохие прием и качество звука – специальный эффект из старой радиопостановки, призванный воссоздать ощущение массовой паники.

Одна из радиоведущих просит, чтобы жители не покидали дома, не занимали дороги, пользовались ими только в экстренном случае. Зачитывает короткий список убежищ и больниц внутри шоссейного кольца № 128 вокруг центра Бостона. Потом переходит к сообщениям о перебоях с электроэнергией. Ни слова от «Национальной энергосети» насчет причин или ожидаемой продолжительности отключений. «Национальной энергосети» и так не хватает персонала – компания из-за попытки лишить работников пенсий увязла в борьбе с профсоюзами против массовых увольнений электромонтеров и команд обслуживания. Еще один диктор строит домыслы на тему потенциальных временных отключений электроэнергии в районах, где люди не соблюдают карантин, а после наступления темноты – затемнение.

Пол поехал в супермаркет «Стар» в торговом центре «Вашингтон Плаза», до которого от их маленького трехкомнатного домика чуть больше мили. Решил купить радиоприемник на солнечном питании, всякой еды и мелочей. Нормы выдачи контролируют «Национальные энергосети».

Пайковые нормы! И это за пятнадцать дней до ожидаемой даты рождения ребенка. Совсем долбанулись!

На дворе хмурое, по-осеннему серое позднее утро. Скорее из суеверия, чем страха (так, по крайней мере, она себя убедила) Натали выключила в доме свет. Шторы на эркерном окне опущены, первый этаж превратился в холодную галактику голубых, зеленых и красных огоньков, отмечающих положение созвездий бытовой техники, прожорливых устройств и примочек.

Пятьдесят семь минут назад Пол прислал эсэмэску: он у самого входа в магазин, но батарея заряжена только на шесть процентов, поэтому он выключает мобильник, чтобы сберечь энергию для экстренных случаев или, если понадобится, узнать «пожелания» Натали (жуть момента подчеркнута взятием слова в кавычки) после того, как впустят в супермаркет. Муж упрямо гордится своей технобережливостью, не желает тратить ни цента на обновление старой-престарой модели телефона с треснувшим дисплеем и сроком действия батареи длиной с куцую жизнь мухи-однодневки. Натали клянет Пола и его телефон: «На хрен сдался твой долбаный сраный мобильник. Я имела в виду: побыстрее возвращайся домой, милый». На что Пол отвечает: «Чувак передо мной обоссался, а ему хоть бы что. Когда вырасту, хочу быть таким, как он. Ни в коем случае не приезжай сюда. Скоро вернусь. Люблю».

Натали прикрывает унитаз крышкой, не смывая воду – боится лишнего шума. Потом моет руки, вытирает их, отправляет новую эсэмэску: «Ты уже в магазине?» На экранчике толпятся пузыри диалогов повторных, оставленных без ответа сообщений.

Радиодиктор повторяет: если вас укусили или вы случайно прикоснулись к зараженной жидкости, немедленно отправляйтесь в ближайшую больницу.

Натали взвешивает: не поехать ли в супермаркет. Вдруг вид тридцатичетырехлетней беременной бабы, обкладывающей очередь матом, поможет Полу пройти в магазин прежде обоссаного чувака и побыстрее вернуться домой. Да где там. Она и раньше собиралась ехать с мужем, однако заранее знала: спина, ноги, суставы и все прочие предательские части тела не выдержат стояния в очереди целый час, а то и два.

Натали досадует на себя, думает, что вполне могла бы попеременно стоять в очереди и сидеть в машине. С другой стороны, кто знает, как далеко Пол припарковал машину? Поездка в осажденный толпой магазин длится уже третий час.

Она шлет новую эсэмэску: «Ты в магазине?»

Ребенок опять шевелится. Натали воображает, что таким образом плод переворачивается на удобный бочок. После каждого похода в туалет ребенок всегда толкает ножками или меняет положение. Идущее из глубокого нутра ощущение остается загадочным, ободряющим и трогательным, как в первый день, когда она почувствовала толчки маленьких рук и ног. Натали гладит себя по животу и шепчет: «Почему бы не послать сообщение с чужого телефона? Что толку беречь заряд, когда на дворе кризис, а я не могу до него дозвониться? Ну, чего молчишь? Скажи: ты охренительно права, мамочка. Нет, лучше не говори. Подожди пару лет».

Натали не выходит из дома четыре дня с тех пор, как ее работодатель, колледж «Стоунхилл», первым нарушил единый фронт других колледжей и закрыл общежития, учебные и административные здания как для учащихся, так и для персонала, всех отправив по домам. В тот день после обеда Натали расположилась за кухонным столом, отвечая на сообщения электронной почты из отдела развития и обзванивая выпускников, проживающих за пределами Новой Англии. Лишь четверо из двадцати семи опрошенных согласились сделать скромные пожертвования колледжу. Те, кто не повесил трубку сразу, допытывались, что творится в Массачусетсе.

Натали не решается расхаживать по первому этажу. Ступни отекли, хотя вчерашняя невероятная жара и влажность к утру улетучились. Все внутри и снаружи ее тела (спасибо, геморрой, но лучше без тебя) продолжает набухать или уже достигло степени максимальной опухлости. Натали наливает в кружку воды и садится на кухонный стул, сиденье и спинка которого обложены плоскими подушками – жалкой пародией на удобство.

Диктор зачитывает правовые акты штата Массачусетс относительно карантина и самоизоляции.

Со вздохом Натали распускает темно-русый хвост на затылке. Волосы еще не просохли после утреннего душа. Она заново собирает их в хвостик, стараясь не завязывать слишком туго. Втыкает телефон в розетку, хотя батарея почти полностью заряжена, после чего задирает длиннополую рубаху и сует руку под широкую резинку легинсов, чтобы почесать живот. Легинсы, пожалуй, можно снять совсем, дать коже подышать, но это потребует значительных усилий – надо встать, пройтись, нагнуться, снять. Все эти «надо» ей сейчас не одолеть.

Натали открывает в телефоне приложение-дневник «Voyager». Мысленно она произносит название на французский манер – «вояжёр». Так она называет Пола, когда хочет его подразнить. Приложение помогает вести дневник беременности. Оно автоматически синхронизирует ее записи, фотографии, видео- и аудио-файлы с личным хранилищем «Google Drive». Первые два триместра Натали пользовалась приложением каждый день, а то и по нескольку раз на день. Свои записи она расшаривала с другими мамами-дебютантками и однажды произвела в сетевой общине маленький фурор, разместив вместо фотографии растущего живота снимок собственных ног в сопровождении уморительной (как ей тогда показалось) шутки о том, как быстро растут близнецы. В третьем триместре Натали пользовалась прогой намного реже, записи по большей части скатились к нудному перечислению неудобств – саге о красных точках, как на картинах пуантилистов, высыпавших на лице и груди (включая изюминку – равнодушно-невозмутимое докторское «может быть, ничего страшного, а может быть, волчанка»), связанным с работой жалобам и унылым причитаниям, что беременность никогда не закончится. За последние десять суток она обновляла дневник всего пару раз.

Натали решает записать аудиосообщение, сделав его на время недоступным для тех, кто подписался на ее дневник в сети: «Bonjour, Voyageur. C’est moi^[2]. Да-да. Остается пятнадцать дней – более или менее. Какой идиотский оборот. Попробуйте произнести фразу одним махом, и вы ничего не поймете: болеме, болеме. Сижу одна в темном доме. Физических неудобств – несть числа, но я о них пока не думаю, потому что мне жутко страшно. Хоть какая-то польза от страха. Не меняю легинсы уже пять суток. Мне их жаль. Они не заслужили такой участи. Надо бы включить свет. Или поднять шторы. Впустить в дом серость. Сама не знаю, почему я этого не делаю. Пол, ты задрал. Включи свой чертов…»

Телефон жужжит, поверх других пузырей с текстом появляется новый – от Пола. «Вышел, наконец. Узлы в машине. Буду дома в 5».

Натали подавляет в себе желание поднять на смех «узлы». Шутка и без того неуклюжа. Вместо этого пишет: «Ух ты! Поторопись. Спеши, но с оглядкой. Пжалста».

Она голосом отдает команду динамику уменьшить звук до минимума. Ей не хочется пропустить шум мотора прибывающей машины. Пустой дом производит типичные для пустого дома шорохи на частотах, созвучных игре воображения и кошмарным сценам. Сама Натали старается вести себя тихо, как мышь. Проверяет на телефоне новости в сетях и «Твиттере» – ничего хорошего. Возвращается в «Voyager» и добавляет небольшую импровизацию к любимой отцовской фразе «кто над чайником стоит, у того он не кипит».

Наконец сонную улицу оглашает знакомое покашливание мужниного автомобиля, машина, натужно пыхтя, объезжает вокруг забора. Зеленый «Форестер» с механической коробкой передач накрутил уже двадцать лет и 200 000 миль. Еще одна забавно-докучливая черта мужа, настаивающего на том, чтобы водить исключительно подержанные машины с механической коробкой передач, как если бы этим измерялось его собственное достоинство. Еще больше бесит, что он ни разу не умелец и не способен чинить машины сам, поэтому его тарантас частенько пропадает в автомастерской, из-за чего Натали приходится тратить лишнее время, подвозя Пола на вокзал и с вокзала.

Пока зеленое авто хрустко спускается по гравиевой дорожке, Натали с трудом принимает вертикальное положение. Она отсоединяет телефон от зарядки и прячет его в на удивление глубокий карман серой, расстегнутой на пупе толстовки с капюшоном. В другом кармане лежат ключи от ее собственной машины, которые она не выкладывала со времени закрытия колледжа.

Натали проходит в гостиную, ее шаги синхронны шагам Пола на гравии. Она сдерживает порыв окликнуть мужа. Зря он топает так громко, надо ходить осторожнее, на цыпочках. Пол выходит из-за машины с полными руками котомок (черт, действительно настоящие узлы). Дверь багажника хетчбэка открыта, лампа на потолке салона, напоминающая «эй, ты забыл закрыть дверь», источает ядовитый желтый свет. Натали еще раз взвешивает, не окликнуть ли мужа и не сказать ли ему, чтобы закрыл багажник.

Пол с потешной неуклюжестью пытается поднять щеколду на низенькой, до середины бедер калитке, не выронив мешки с продуктами. Да только он не пытается насмешить.

Натали выходит на забранную сеткой веранду и шепчет в окно: «Тебе помочь?» В ней борются два желания – смеяться как сумасшедшая и безутешно рыдать. Она открывает сетчатую дверь, гордясь тем, что отважилась высунуть нос в карантинное утро. На секунду воображение рисует невероятно счастливую, мирную жизнь в компании с их прекрасным озорным ребенком (он обязательно должен быть озорным), которая наступит через несколько лет, и приукрашенные рассказы о том, как они пережили эту ночь и все остальные ночи.

Натали возвращается в свой нынешний мир настороженности и подозрительной тишины. Беззащитная и уязвимая, она шокирована переполохом в микромире – своем и Пола, как и размахом кошмара в большом мире за порогом их дома.

Пол, бормоча, проталкивается через наполовину открытую, скрипучую калитку, она застревает в гравии (как всегда). Шаркает по бетонной дорожке. Натали не покидает веранду, держит дверь приоткрытой, пока муж не протискивается в нее плечом. Оба не знают, о чем говорить. Боятся сказать что-нибудь такое, что напугает их еще больше.

Пол вразвалку проходит на кухню, сбрасывает мешки на стол. Возвратившись в гостиную, преувеличенно тяжело дышит.

Натали, улыбаясь в темноте, заступает ему дорогу.

– Молодец, мой крепыш!

– Ни черта не видно. Давай откроем окна или зажжем свет?

– По радио говорили, яркий свет может привлечь внимание зараженных животных или людей.

– Да, но они имели в виду ночь.

– Я не хочу рисковать.

– Понял. Включи хотя бы на время, чтобы разложить продукты по местам.

Натали достает мобильник, включает приложение «фонарик» и светит мужу в лицо.

– Пусть глаза привыкнут.

Ей хотелось пошутить. Шутка не получилась.

– Спасибо. Уже лучше.

Муж протирает глаза, Натали наклоняется к нему для объятий и поцелуя в щеку. Она на два спорных сантиметра короче мужниных метра семидесяти пяти (он ошибочно утверждает, что семидесяти семи). До беременности их вес разнился всего на пару килограммов, весом они друг перед другом не хвастали.

Вместо того чтобы обнять жену, Пол прижимается колючей щекой к ее щеке.

– Все нормально? – спрашивает она.

– Не совсем. С ума сойти. Парковка переполнена, машины стоят на разделительной полосе и вплотную к закрывшимся магазинам и ресторанам. Большинство людей стараются помогать друг другу, но не все. Никто ничего не знает: что делать, что происходит? На выходе из супермаркета я услышал на другом конце стоянки крики, кажется, кто-то кого-то застрелил – места происшествия мне было не видно, но сами выстрелы я слышал, – тут же набежали солдаты, окружили кого-то лежащего на земле. Все начали орать, хвататься руками, толкаться, опять кто-то стрелял. Ничего в жизни не видел страшнее. Полный… короче, скверное дело. Похоже, у нас серьезные неприятности.

Лицо Натали розовеет, дрожащий, сдавленный голос мужа ужасен, как и вещи, о которых он рассказывает. Бледная кожа будущей матери легко краснеет, словно в ней установлен счетчик Гейгера, измеряющий накал эмоций или (к вящему удовольствию и развлечению друзей) количество выпитого алкоголя. Отказ от выпивки на время беременности оказался не таким сложным делом, как она опасалась, однако сейчас Натали не против пропустить бокал – а то и бутылку – белого вина.

Последующие слова мужа возобновляют беседу, которую они вели десять дней назад: «Надо было ехать к твоим родителям, как только началось. Давай поедем прямо сейчас».

В тот вечер Пол ворвался в спальню без стука. Натали, стоя перед зеркалом, растирала лосьоном участки сухой кожи на руках, непонятно почему она невольно ощутила, будто ее застали за непотребным занятием. Муж заявил: «Нам надо уехать отсюда. Нам надо срочно уехать. К твоим родителям» – тоном ребенка, очнувшегося от кошмарного сна.

В тот вечер она ответила: «Пол». Назвав имя мужа, Натали запнулась, заметив, что тот нервничает, подождала, пока он успокоится. Когда лицо мужа приняло сконфуженный вид, она продолжила: «Мы не поедем во Флориду. Здесь мой лечащий врач. Я с ней сегодня разговаривала, она уверяет, что все нормализуется. Мы дождемся ребенка на месте».

Сейчас же она попросту говорит:

– Пол, мы не сможем уехать.

– Почему?

– У нас введен федеральный карантин. Нас не выпустят.

– Надо попытаться.

– Как ты себе это представляешь? Доедешь по 95-му шоссе до Род-Айленда и все дела?

Натали не спорит с мужем. Вовсе нет. Она согласна, что угроза действительно велика и оставаться на месте нельзя. Ей совсем не по душе сидеть дома либо перебираться в убежище или переполненную (почему они говорили «захваченную»?) больницу. Натали поддерживает спор исключительно в надежде, что один из них случайно наткнется на выход.

– Здесь нельзя оставаться, Натали. Надо что-то пробовать.

Муж сует в ее ладони свои руки. Она пожимает их и говорит:

– А что если нас арестуют? Нас могут разлучить. Ты сам сказал, какой кошмар творился у «Стар Маркета». Думаешь, на хайвеях или границе штата положение лучше?

– Мы найдем незанятые окольные дороги.

– Окольные, ага, – кивает Натали. – Сейчас, возможно, самый худший момент…

– Забыл тебе рассказать: прямо на перекрестке с Вашингтон-корнер стояла лиса и шаталась – как пьяная…

– …карантин поможет остановить распространение болезни…

– …и ка-ак бросится прямо, черт, на переднее колесо моей машины…

– …все придет в норму, если мы не будем…

Натали продолжает говорить, несмотря на чьи-то отчетливые шаги на гравиевой дорожке. Звук привычен для ушей. Она прожила в этом доме достаточно долго, чтобы отличать друг от друга непрерывный хруст автомобильных шин, легкую маракасную дробь беличьих и кошачьих лапок, аллегро лап соседской собаки, придурковатого родезийского риджбека размером с небольшую лошадь (в голове мелькает мысль: куда подевались соседи и их пес Кейзи? Успели удрать до карантина?) и партию ударных человеческой походки.

Шаги торопливы, быстро приближаются к дому, но ритм совершенно нечеткий, ломаный. Скрипучий рывок, топтание на месте, два тяжелых шага, толчок, шаг в сторону, шарканье. Кто-то – зверь или человек – врезается в застрявшую приоткрытую калитку и трижды издает отрывистый лай.

Оправившись от первоначального испуга, Натали тает от облегчения, полагая (или убеждая себя), что на самом деле слышит Кейзи, соседскую собаку. Испуг сменяется тревогой. Почему Кейзи на свободе? По радио говорили, что не получившие прививку домашние животные могут стать скрытыми разносчиками вируса.

Натали вытягивает шею, выглядывает через входную дверь и веранду наружу. За коротким рядом забранных сеткой окон мелькает крупный размытый вертикальный силуэт. Снова раздается лай, теперь он скорее похож на мучительный отхаркивающий кашель. В трех метрах от Натали стоит мужчина. Он открывает сетчатую дверь и сухим, хриплым, но отчетливым баритоном произносит: «Наступила осень, начались дожди. В холоде и сырости»^[3], и гудит вместо голоса одной диафрагмой и горлом: «Е-е-е».

Натали и Пол кричат незнакомцу, чтобы он уходил. Забрасывают друг друга вопросами и распоряжениями.

Белый мужчина огромен, под два метра ростом, весом далеко за сотню килограммов. На нем грязные джинсы и футболка с длинными рукавами и рекламой местного пива. Он переступает через порог и заполняет собой всю веранду. С каждым приступом лающего кашля незнакомец сгибается пополам и корчится, после чего туловище снова принимает неестественную одеревеневшую позу. Непрошеный гость тычет пальцем и тянется в сторону Натали и Пола. На фоне слабого дневного света Натали различает лишь форму и контур лица.

– Е-е-е.

Несмотря на пожирающий ее страх, в родовой памяти Натали назойливо шевелится понимание того, что означают эти односложные, примитивные звуки. Даже без подсказки зрения и вне контекста вспышки заболевания органы слуха сигналят: незнакомец болен. Болен ужасно, непоправимо.

Страх Натали трансформируется в ярость с оттенком самосохранения. Она сжимает кулачки и делает шаг вперед с криком: «Убирайся на хер с нашей веранды!»

Пол неуловимым движением встает перед Натали. Он захлопывает входную дверь с такой силой, что вздрагивает притолока и стена. Рука Пола на мгновение теряет контакт с дверной ручкой, он не успевает запереть дверь, незнакомец снова ее открывает.

– Натали? – кричит Пол, будто задает вопрос – не риторический, но и не имеющий ответа.

Дверь распахивается, отбрасывая Пола внутрь дома. Подошвы его кроссовок со скрипом скользят по деревянному полу. Пол приседает, опускает плечо, пытаясь надавить им на дверь, восстановить безвозвратно утерянное равновесие. Ноги перестают скользить и цепляются одна за другую, отчего он падает на колени. Дверь из стеклопластика отодвигает его в сторону.

Мужчина распахивает дверь до отказа, прижимая ею Пола к стене, продолжает давить. На белую дверь падает тень планетарного затмения, чужак – темная сторона Луны.

Незнакомец выкрикивает: «Я только поговорить! Впустите! Не прогоняйте!» Он дергает дверь на себя и бьет ей Пола. Мужчина и дверь превращаются сначала в примитивный механизм, потом в работающий на высоких оборотах поршень.

Удары двери по телу мужа и тела мужа об стену производят глухие, мерзкие, бу́хающие звуки. Они заглушают крики Пола. Двери и половицы вздрагивают, их маленький домик сдувает страшный серый волк.

Натали быстро преодолевает короткое расстояние до кухни. Она опрокидывает большую голубую кружку, до половины наполненную водой, которую совершенно зря пила раньше, тыльной стороной руки смахивает динамик и хватает с разделочной доски большой кухонный нож.

Входная дверь с грохотом закрывается. Крики незнакомца становятся громче.

Натали вопит: «Уходи! Оставь его в покое!» – бежит обратно в гостиную, держа перед собой нож, как фонарик. Глаза Натали привыкли к полумраку в доме.

Ее муж сидит на полу, пытаясь подняться на ноги. Кровь течет по лбу и капает из раны на правом локте. Мужчина приседает перед Полом на корточки, нависает над ним, его вид демонстрирует неоспоримое существование силы земного притяжения. Здоровенные лапы хватают Пола за плечи и, заключив в медвежьи тиски, поднимают на ноги. Левая рука Пола прижата к боку. Пол отбивается свободной рукой, отталкивает лицо чужака от своего лица. Мужчина выкрикивает какую-то тарабарщину, полную взрывных согласных звуков, вдруг замолкает, словно исчерпав запас нового безумного языка и закончив некий тайный ритуал, и несколько раз подряд кусает Пола. Укусы скоротечны и неглубоки. Они напоминают молниеносные выпады змеи. Зубы незнакомца выбирают разные места. За считаные секунды он кусает Пола за руку, грудь, шею, лицо.

– Впустите, не прогоняйте.

Футболка на мужчине разорвана и на левом плече у самой шеи покрыта алыми пятнами. По рукам и туловищу пробегает дрожь. Он рыгает, со стоном выдавливает из себя нечто напоминающее «нет». Трясет головой, отворачивается, как будто вид крови расстраивает или злит его, но кусать не перестает.

Натали, вскинув нож, бросается поперек комнаты.

Пол обретает равновесие, противники стоят выпрямившись. Мужчина все еще стискивает туловище Пола в своих ручищах. Пол последний раз выбрасывает правый кулак, попадает незнакомцу в глаз. Мужчина визжит, лает, делает два широких шага вперед, приподнимает Пола и тащит его в угол гостиной. Налегая сверху всем телом, он бьет Пола затылком и шеей о толстое дубовое сиденье античного кресла-качалки, доставшегося Натали от бабушки. При столкновении раздаются влажный хлюп и резкий хруст.

Натали наносит удар ножом, целя в середину спины незнакомца, однако он успевает полуобернуться и отклонить удар. Нож чиркает его по левой лопатке, оставив на ткани и коже параболический надрез.

Мужчина разворачивается лицом к Натали. Он средних лет, лысоват, своей неприметностью напоминает каждого и никого в отдельности. Возможно, жил где-то по соседству, а может, и нет. Лицо искажают тупая, первобытная ярость и страх. На губах пузырится слюна пополам с кровью. Он что-то кричит, Натали не слышит – она сама кричит.

Натали вскидывает нож и тыкает им в толстую шею. Мужчина блокирует лезвие голыми руками, неуклюже отмахивается, получая глубокие порезы ладоней и подушечек пальцев. Он кричит, но не отступает. Хватает Натали за запястье. Руки верзилы горячие, скользкие от крови, он тянет ее к себе, на себя. Даже сквозь прикрывающие живот легинсы она чувствует чудовищный, лихорадочный жар.

Мужчина кашляет ей в лицо, дыхание – как из ядерного реактора. Треснувшие губы кривятся и дрожат, мелькают вспышки улыбок, оскал зубов. Язык возбужденным угрем вертится в овале рта, заполненном густой, вязкой пеной.

Сплошь один рот. Рот открывается.

Натали уклоняется и одновременно толкает коленом в пах незнакомца, но без твердой опоры ей не удается вложить в удар достаточно силы.

Мужчина заламывает ее правую руку за голову. Быстро хватает ртом снизу за предплечье и смыкает зубы. Тонкая толстовка – слабая защита. Натали кричит, роняет нож. Ей хочется отдернуть руку, но она инстинктивно боится оставить клок мяса в зубах незнакомца. Ощущение грубого нажима в сочетании с острой жгучей болью – такой она еще никогда не испытывала – передаются всей руке даже после того, как мужчина отпускает Натали и она плюхнулась на диван.

Верзила сжимает и разжимает кровоточащие кулаки, коротко, громко всхлипывает, словно от осознания чего-то сломавшегося у него внутри и того, что сломал он сам. И опять лай. Этот гребаный лай.

Мужчина поворачивается, смотрит на Пола. Пол не шевелится. Лежит на спине, раскинув руки. Голова покоится между полозьев кресла, повернута к стене. Повернута неестественно, невозможно далеко. На шее – шишка, кожа обтягивает выпирающую кость – катастрофическое отступление от физиологии и привычного телесного рельефа.

Натали сползает с дивана и, невзирая на лесной пожар в руке и тревожные колики в левом боку, наклоняется и подбирает с пола нож. Место укуса пульсирует, боль нарастает, расходясь кругами с каждым толчком.

Мужчина хватает Пола и снова начинает его кусать и трепать, словно выполняя подневольную грязную работу. Туловище мужа бьется об пол, стены, кресло-качалку.

Ни одного крика боли, ни одного осознанного движения.

Натали пронизывает ужас при виде проломленного, сплющенного черепа Пола. Мягкотелая дряблость, с которой мотается его голова, не оставляет никаких сомнений, что шея навсегда перестала служить голове опорой.