Твой враг – незрим и неизвестен,
И лик его мерещится повсюду.
В твоих глазах любой бесчестен,
А веры нету ни отцу, ни другу.
Неверие – недуг души твоей,
Который травит тебя ядом!
Так знай, что нет на свете врага злей,
Чем собственной души разлады.
Глава 1
Чье письмо?
Элегиар.
2151 год, зима.
Юлиан стоял у окна башни под небесами и наблюдал улочки Золотого города, раскинувшегося внизу, расхаживающий караул, вычищенные мостовые и черные платаны. Платаны эти, окаймляющие Аллею Праотцов, спали сейчас скрюченные и голые, ибо царствовала унылая зима; а зима на юге была серая, грязная и теплая по меркам северян.
Сзади послышался топот. Как и другие рабы, Юлиан обернулся и увидел внушительную свиту, впереди которой шел брат короля Фитиль. У его шеи терся белой шерсткой о парчовый воротник чертенок-альбинос. Он пищал, корчил всем рожицы и время от времени перебегал с одного плеча хозяина на другое, цепляясь коготками за дорогие ткани наряда.
Меж тем Фитиль, этот тоненький, как тросточка, юноша семнадцати лет, брел нетвердой походкой и слушал рассказ какого-то придворного щеголя. Тот вертелся перед ним, цокал высокими каблуками, которые только-только вошли в моду, и всячески старался удержать рассеянное внимание брата короля на себе.
И Фитиль делал вид, что слушает. Он кивал, отчего его подбородок крючком – черта всех Молиусов – смешно дергался, и переключался то на свиту, то на нахохлившихся птиц за окном.
– А соколов-то моих покормили? – ни с того ни с сего вдруг прервал речь щеголя Фитиль.
– Конечно, почтенный, – закивала вся свита.
– И всполохов?
– И всполохов!
– Хорошо, просто замечательно… Так что ты там говорил, Рит?
Когда свита во главе с братом короля подошла к рабам, те уже стояли с согнутыми спинами в глубочайшем поклоне и не смели даже поднять глаз. Юлиан был тут же, также склонившись. Мимо них прошел Фитиль, который снова рассеянно стал слушать придворного, но впрочем, мыслями он, похоже, был где-то в соколином дворе, подле клети со своими птицами. Вскоре брат короля пропал за поворотом вместе со свитой юных прихлебателей.
Когда Юлиан выпрямился, он поймал на себе взгляд невольников, моющих полы, заправил обод ошейника под ленты и пошел дальше. По коридору прямо, затем поворот направо – и вот уже плитка укрылась бордовой ковровой дорожкой. Близился переход к Коронному дому, где обитали королевская семья и консулы. Крытую галерею патрулировали наги, и вход туда был запрещен для всех, кроме особых слуг и доверенных лиц, но путь вел вампира мимо перехода – к архиву.
Под настороженными из-под капеллин взглядами нагов Юлиан завернул в коридорчик, тускло освещенный сильфовскими фонарями и устланный ветхим красным ковром, в который за десятки лет вбились пыль и грязь. Должна быть третья дверь, подумал про себя он, и остановился в нужном месте. Затем вслушался. Внутри комнаты стоял шелест перьев и бумаг, а из-под двери пробивался пыльный, тяжелый запах ссохшихся от времени пергаментов. Архив.
Юлиан вошел без стука, как и договаривался. В кресле, подогнув под себя лапы, сидел дряхлый ворон с лохматыми бровями. Вскинув голову с большим и огрубевшим, не таким блестящим, как у молодняка, клювом, он кивнул. Перед ним лежали развернутые трубчатые свитки и журналы: старые и потрепанные.
– Да осветит солнце ваш путь, Кролдус. Вы отыскали нужную мне информацию?
После взаимных приветствий Юлиан запустил руку под пелерину и склонился над Кролдусом, каладрием из архива. Звенящий кошелек лег на пыльный стол, который приютился между шкафов с инвентаризационными журналами, полугодовыми отчетами и корреспонденцией. Пыль снова взлетела в воздух, и Юлиан с трудом сдержался, чтобы не чихнуть.
– Я пребываю в тщательных поисках… Не торопи, иначе мои действия слишком сильно замедлятся и результат будет неверен, – отозвался задумчиво Кролдус.
Ответом стало лишь настойчивое молчание. Шелестя коготками и тусклыми, старыми перьями, ворон листал желтые страницы пергаментов; в воздухе уже клубилась пыль, но ничего не находилось. Наконец, Кролдус бережно закрыл последний журнал.
– Не было отправлений гонцов в Ноэль, ни в 2150, ни в 2151 годах. Результат отрицательный.
– Точно? Будьте добры, проверьте еще раз, Кролдус.
– Я проверял дважды.
– А помощник казначея, Нактидий Гор’Наад?
– Им ничего не отправлялось через дворец, – сдержанно ответил архивный ворон. – Ни писем, ни донесений, ни гонцов не было представлено для отъезда в Ноэль. За расходными из казны тоже обращений не поступало. Результат – отрицательный.
– Хм, а недостачи туб? Кто-нибудь мог изъять одну из туб канцелярии?
– Такой учет не ведется…
Юлиан вздохнул. Столько времени потрачено – и все зря. Были изучены письма Нактидия Гор’Наада и его писаря с приказчиком, чтобы сличить почерк. Был подговорен Кролдус, ворон из архива, подговорен тайно, чтобы не возникло вопросов от Иллы Ралмантона. Но все впустую. Кто написал то загадочное и подставное послание? Кто выкрал тубу? К тому же кто-то надушил письмо канцелярским парфюмом.
Вампиру пришла в голову мысль, и он спросил:
– К канцелярскому парфюму, Кролдус, кто имеет доступ?
– Только королевский парфюмер и канцлер, который занимается одобрением исходящей документации.
– Могут они взять печать помощника казначея?
– Парфюмер – никак нет. Канцлер – да, – увидев блеск в глазах вампира, Кролдус тут же сказал. – Однако хочу заметить, что в интересующий тебя отрезок времени наш почтенный канцлер пребывал у целебных вод озера Прафиаловы Слезы.
– Вы уверены?
Ворон с осуждением каркнул, всем своим видом подтверждая, что память его не подводит.
Понятно, думал Юлиан. Значит, во дворце есть изменник, который имел доступ и к парфюму, и к тубам, и к личной печати Нактидия Гор’Наада, которая хранилась в кабинете казначея. И это не канцлер. Престранно это все.
Вскинув голову, ворон посмотрел на Юлиана немигающим взглядом и потянул коготки к кошельку, решив, что договоренности он свои выполнил сполна. Мешочек с серебром позвенел и пропал под мантией в бездонных карманах, и так отягощенных точильными ножами, связками ключей и пеналом для кисточки и футляра с краской.
– Спасибо, Кролдус.
– Спасибо должно звенеть, – каркнул тот и спрыгнул с кресла.
Журналы были убраны на скрипящие от натуги монументальные полки. На свет из глубоких карманов мантии явилась огромная связка ключей, звякнула, и вампир с каладрием покинули архив. Громыхнула замочная скважина, и каждый направился по своим делам: Кролдус по коридору прямо ушел в библиотеку, подметая своим огромным хвостом пол, а Юлиан вернулся к Ратуше.
Что же теперь делать? След утерян. Но больше всего его мучал даже не оборвавшийся след, а то, что во дворце есть кто-то, кто знает, кто такой Юлиан и откуда он прибыл. Но почему за почти два года он не явил себя и не выдал старейшину?
С этими тревожными мыслями вампир прошел по коридорам Ратуши, украшенным изящными изразцами, под расписанным растительным орнаментом потолком, по этому роскошному и воздушному простору. Он неторопливо возвращался к залу, где проходил сбор Консулата, пока оттуда не вышел Илла Ралмантон. В последнее время эти собрания участились. Элейгия, без сомнения, вмешается в кровопролитные сражения, потому что число рабов с юга уменьшалось, а цены на них взметнулись под облака. Так или иначе, но королевству нужна война, а вот с кем: с Нор’Мастри или с его вероломным братом Нор’Эгусом – это еще предстояло выяснить.
На скамье у окна, подле совещательного зала, беззаботно похрапывал Габелий, сложив руки на объемном пузе, а рядом с ним сидел Дигоро. Он смерил подошедшего напарника колким взглядом из-под редких бровей и погрузился дальше в молитвенник Гаару, облизнув пальцы. На боку у него висела сумка с противоядиями; такая же, разве что меньше и не обшитая бахромой, была и у Юлиана.
Тот сначала встал у стенки рядом со скамьей, но Дигоро, презрительно чмокнув, убрал пышную сумку на колени и пальцем указал на место рядом с собой. С улыбкой Юлиан присел, отметив про себя, что это, вероятно, дел рук мага, который уломал их вредного соседа придержать скамью. Снова послюнявив пальцы с краской, Дигоро сделал вид, что вокруг никого нет. И вообще, никому он ничего не уступал.
Уделом же Юлиана, пока вокруг была тишина, разбавленная перешептыванием слуг, стали размышления о побеге. Уже не раз ему представлялся шанс сбежать, но после жизни уличным рабом он ожил, воспрянул духом, вдохнув роскошь дворца, и стал медленно оттаивать от тягот, которые свалились поначалу. Хотя служба у Иллы была на деле не службой, а заточением, но он себя узником не чувствовал и старался с выгодой использовать пребывание во дворце.
Главным вопросом, который уже долгое время мучил его, было предательство Вицеллия; и Юлиан искал этому логичное объяснение. Однако после разговора с архивным вороном последний след, за который отчаянно цеплялся вампир, оборвался. Похоже, что изменника во дворце уже не отыскать.
Еще можно было бы задержаться и попытаться выждать в надежде, что этот «некто» явит себя, что счастливая случайность разрешит его вопрос. Однако существовала опасность разоблачения. Немало людей из Ноэля знали, как выглядит Юлиан де Лилле Адан. И стоило бы попасть во дворец хотя бы из них: одному купцу, банкиру или гонцу, – и он пропал.
Поэтому Юлиан решил – пора уходить. Как только выпадет возможность, он проникнет в тот нищий дом со слугой Вицеллия, где таился волшебный мешок, и сбежит к реке.
Дверь зала Совета распахнулась. Зашумели мантии господ. Габелий всхрапнул, когда его толкнул в бок Дигоро, подорвался вместе с ним, и слуги Иллы приступили к своим обязанностям – охране хозяина.
Глава 2
Отголоски прошлого
Офурт.
2151 год, зима.
Пока южане в Элегиаре сетовали на грязь и с недовольством надевали деревянные башмаки поверх обычных, в Офурте царила самая настоящая зима. В этом году она спустилась на север с лютыми холодами, да такими, что от мороза повсюду трещали деревья, стонали подо льдом реки, а дичь находили в лесах уже замерзшей и обглоданной.
Из-за этого на графство тяжким бременем лег голод. По ночам посреди воя пурги сама смерть гуляла между поселениями и забирала жизни. Умирали здоровые и крепкие мужчины. Умирали женщины. Гибли от стужи младенцы, замерзая в пеленках. Старики закрывали глаза и более не открывали их. Те, кто жили подле Офуртгоса, устремлялись к нему, похожие на едва живых мертвецов. Но в городе вместо надежды найти что-нибудь поесть они находили таких же мертвецов, которые сдирали с деревьев кору, пытаясь варить из нее похлебку.
Полностью опустели такие мелкие поселения, как Омутцы, Малые Вардцы, только-только начавшие заселяться по новой, Черное Холмогорье, Колотушки, Черширр. А меж тем в сторону измученного Офурта продолжала алчно смотреть Имрийя, из-за которой графине Тастемара приходилось строго следить за всеми укреплениями и быть готовой к новостям о переходе пределов вражескими войсками. И хотя с тех пор, как графство два года назад вошло в состав Глеофской империи, воинственный сосед должен был отвести взор от земель Офурта, но никогда нельзя быть уверенным в мире до конца.
И вот из глухого сосняка, невероятно тихого из-за мороза, выехал снаряженный отряд. Впереди всех двигался огромный, вороной конь, который, подобно кузнечным мехам, выдыхал из ноздрей с шумом пар. Лес противился незнакомцам, скрипел, вырос высокими сугробами, но мерин продавливал их своей мощной грудью, топтал снег и, как черная глыба, упрямо шел вперед. На этом прекрасном, могучем создании ехал Филипп фон де Тастемара. А за ним, утаптывая борозду, следовали вереницей еще с два десятка солров, закутанных в шерстяные плащи.
Среди спящих сосен за поворотом зоркие глаза графа разглядели холодное пламя выбивающейся из-под шапки косы – навстречу ехала Йева с сопровождением. Она нещадно подстегивала тоненькую кобылку, которая с трудом волочила ноги. А когда та приблизилась к отряду Филиппа, то, не в силах ждать, Йева спрыгнула в снег. И тут же провалилась по грудь. Она недовольно вскрикнула от того, что тело хлебнуло холода, и почувствовала, как руки графа подняли ее.
– Мне приятно, дочь моя, что ты так усердно встречаешь отца и выказываешь мне свое уважение, – улыбнулся глазами Филипп. – Но побереги себя.
Он довез дочь до ее кобылы, и Йева, стараясь выглядеть серьезно, вползла в седло, начала стряхивать с шерстяных чулок и юбки снег.
– Вы обещали приехать раньше, отец.
– Обещал, Йева, но задержался. По весне через Солраг вместе с войском пройдет император Глеофа – нужно было подготовиться. И я покину тебя раньше времени.
Йева развернула кобылу и поравнялась с Филиппом – теперь они ехали стремя в стремя. Краем глаза граф различил во взгляде дочери накатившую на нее тоску: отчаянную и глубокую.
– Как скажете, – прошептала Йева и плотнее закуталась в меховую шубу.
Она, подумал Филипп, и одеваться стала, как Саббас фон де Артерус. Тот всегда утопал в волчьих шкурах и собольих мехах, и глядел так же, как сейчас глядит Йева, – мрачно и отстраненно.
– Что же ты, дочь моя? Как твои дела? Как твой сосед себя ведет?
– Все нормально, отец. У Булуйского бора все тихо. Летом от вашего имени заключили договора на поставку железной руды в Имрийю, а меха чертят, соболей – в Альбаос.
– Деревни по осени отчитались по проездному, подушному налогу и талье?
– Не все…
– Почему не все? Ты отправляла сборщиков с вооруженными отрядами?
– Да, и даже сама навещала ближайшие: Большие и Малые Колтушки, Ясеньки, Холмогорье, – Йева вздохнула. – В этом крае везде нищета, отец, всюду рвань. Они живут от охоты до охоты, многие не имеют ни бронзовичка. А в Офурте сейчас голод из-за сильных холодов.
– Голод сейчас и в Солраге, и в Стоохсе, и в Филонеллоне. Уж не хочешь ли ты сказать, дочь моя, что ты из-за этого освободила их от налогового бремени?
– Нет, – глаза Йевы вспыхнули, но тут же потухли. – Но я не знаю, что можно брать у тех, у кого ничего нет! Ничего, кроме крови и плоти. Они показывали своих детей, которые носят обувь по очереди, ибо на все семейство у них лишь пара теплых сапог.
Филипп улыбнулся.
– Повесь вождя, Йева, и к следующему году новый вождь под угрозой смерти найдет, что взять из каждого дома, пусть даже это будут те самые сапоги.
– А мудро ли это будет, отец?
– Мудрое правление основывается на столпах взаимоуважения. Чтобы ты могла помочь простому люду и защитить его, он сначала должен исправно выплатить талью и подушный налог. Ты же пойми, Йева, что от голода и холода вымрет лишь часть народа, самые слабые, а вот от врага, который увидит твою незащищенность, ибо доспехи не куются из воздуха, могут умереть все. И ты должна донести это до люда, жестко, но понятно. Жалостью же ты лишь убедишь всех в своей слабости – а слабого правителя не уважают даже псы, дочь моя, что уж тут говорить об алчной Имрийе, которая только и ждет явления нашей немощи для атаки.
Йева промолчала, лишь плотнее закуталась в меха и спрятала туда тонкий нос, чувствуя, как щекочут ворсинки. Она боялась признаться отцу, что уже слаба, и не находит в себе силы принуждать всех вокруг к своей власти. Отрешенная, пропавшая в своих думах, Йева вдруг обернулась. Ей показалось – на нее смотрят. И на нее действительно смотрел с ласковой улыбкой сэр Рэй, этот плешивый и старый, но все еще крепкий рыцарь с чутким сердцем. Графиня резко отвернулась, не соизволив улыбнуться в ответ, и потерялась под шубой, нахохлилась.
Впереди вырастала единственная башенка замка: неказистая, в два этажа, из плохонького камня, с двумя знаменами Солрага и Офурта, вывешенными из окошек личных покоев графини и гостевой спальни.
Отряд, состоящий из двадцати конных гвардейцев, сэра Рэя и Филиппа фон де Тастемара, прошел сквозь город, по которому ходили, кутаясь в тряпье, худые скелеты, вошел в отворившиеся врата и спешился. Кони были расседланы и разнузданы в тесном дворе под донжоном. Граф оглядел суровым взглядом захудалость конюшен, обваленные стены амбара, неаккуратно разбросанную солому, запыленную и жухлую, – и покачал головой.
Чуть позже в небольшом и единственном зале замка гвардейцы уже похлебывали горячий суп из чертят, закусывали рябчиками и запивали это все дело отваром из подслащенной калины.
Филипп сидел в высоком кресле перед камином, спиной к скромному залу, где из мебели были только длинные столы, соединенные между собой, стулья и пара кресел. Стены укрывали гобелены и шкуры. Трещали от огня дрова. За окном разыгралась метель, и ветер плакал и бился о донжон, заставляя дрожать его от самого основания.
Филипп вспоминал, как слуги выносили его сюда, в зал, прошлой зимой, когда он еще не мог ходить. Тогда Белый Ворон до самой весны просидел на подушечках перед камином. Уделом его, немощного и слабого, было лишь наблюдать, как скачут всполохи пламени, как игриво поедают они дерево, танцуют, испуская искры.
С каким же страхом тогда посмотрел на него сэр Рэй, впервые увидев перед собой скрюченное существо с ввалившимся ртом и отросшей бородой, укутанное в пледы. Тогда рыцарь и не узнал бы в этом жутком старике своего господина, если бы в тот момент Йева с лаской не поила его кровью, поднося к сухим губам кубок.
Отведя взор от камина, Филипп спросил свою дочь, которая сидела рядом с ним и тоже смотрела на огонь:
– Ты проверяла Бестию?
– Да, отец, – Йева задумалась. – Мне часто приходится спускаться в подвалы, где я открываю сундук и смотрю на нее. Ее глаза все так же желты, хотя и обросли льдом, зубы белы, а шерсть лоснится. От холода ли это, или… – графиня запнулась. – Или Бестия оживет, если дать ей тепло и простор.
– В яме, откуда она вылезла, – прошептал Филипп, – Должно быть холоднее, чем в подвалах. Там еловая лощина, утопленная в горах, вдоль которых и шел Уильям. Ей нельзя давать простор, и рано или поздно, но дар этого реликта откажется жить. Не ходи туда, Йева. Прикажи перевязать сундук цепями и забудь о нем, как о страшном сне.
И Йева вздрогнула, ибо эта Бестия не давала ей покоя темными и одинокими ночами, раз за разом убивая Филиппа во снах. Она вспомнила тот удар бревном. Вспомнила, как откинулся в сугроб отец, испустив последний крик боли. Вспомнила кровавую пелену смерти на его глазах. И задрожала.
Графиня Офурта молчала. Филипп глянул вправо, на дочь, сидящую вровень с отцом, и настороженно рассмотрел пустоту в ее взгляде, ее поблекшую косу, ее белую кожу, растерявшую румянец. Наконец, Йева тоже обратила на отца свой взор и прошептала:
– Сэр Рэй в этом году стал худ. Он часто захлебывается кашлем и дышит тяжело, будто грудь ему придавили копытом.
– Да. К весне я отстраню его от службы. Стать его еще крепкая, потому что ему досталась удивительная родовая сила, но вот сердце отстукивает последние годы. Если один из его сыновей, Лука, славно покажет себя при сопровождении императора Кристиана в Стоохс, я передам ему звание командира гвардии. Мальгербы, хоть они и люди, уже долгие века верно служат Тастемара.
Меж тем за спинами графа и графини стоял непрекращающийся гам. Филипп обернулся и бросил взгляд из-за кресла назад, на кричащую и довольную толпу, которая хрустела, грызла, рыгала, чавкала и смеялась.
За столами резко воцарилась тишина. Все решили, что господин их делает немое замечание, и стали неслышно покусывать, говорить шепотом и вести себя смирно, как пахотные кони. Напряжение слегка развеялось, когда Филипп смерил внимательным взглядом пьющего в три горла сэра Рэя, который выжигал свою простуду крепким спиртным, и снова отвернулся к огню.
– Они вас боятся, отец, уважают и чтут, – вздохнула Йева.
– Будь сильной, и с каждым поколением слава о тебе будет обрастать легендами, вознося твою силу под небеса. Но если ты дашь слабину, то каждый следующий род уже будет верить в тебя все меньше.
– А… А что с Базилом? – женщина посмотрела вправо, на гобелен на стене, и поджала губы.
– На сенокос у него родилась дочь.
– Понятно.
Йева сглотнула слюну и вздрогнула, когда на ее холодные пальцы легла теплая ладонь отца.
– Все вокруг тебя будут умирать. И им на смену будет приходить следующее поколение: новые друзья, любовники, прислуга, враги. Лишь ты одна будешь идти сквозь время, постоянная и вечная, дочь моя. И я буду рядом с тобой.
Йева кивнула, и Филипп почувствовал, как рука его дочери пытается выпутаться из-под его руки. Он нахмурился.
– Что тебя гложет?
– Ничего, отец…
– Не обманывай меня, – сурово заметил Филипп.
Он снова положил ладонь на пальцы Йевы, погладил. Та поддалась, но кожа ее осталась мертвенно-холодной, а пальцы задеревенели, не отвечая на ласки отца.
– Вы так редко бываете здесь, в этом холодном и жутком крае, – вздрогнула она.
– Ты хочешь, чтобы я приезжал чаще? – Филипп не понимал ее.
– Вы всегда заняты.
– Да, занят. Но, коль ты просишь, я попробую через год приехать на пару недель пораньше.
Глаза Йевы заволокла тоска, и она грустно улыбнулась самой себе. Что такое неделя, когда ее сердце плачет от необъяснимой боли, как только отец ступает за порог?
– Тебя это устроит, Йева?
– Да, отец, спасибо…
Филипп ласково улыбнулся, и, не будь здесь галдящей толпы, которая снова разбушевалась сзади двух кресел у камина, он бы обнял дочь. Но сейчас он посмотрел в огонь, как смотрел всю зиму годом ранее, и прикрыл глаза, опутанные сеточкой морщин. Затем вспомнил то, о чем ненадолго забыл, когда увидел Йеву, и умиротворенная улыбка сползла с его лица.
– Главное, чтобы Горрон нашел Уильяма.
Йева тоже обеспокоилась.
– Горрон присылал вам весточку?
– Нет, – качнул озабоченно головой Филипп. – С той зимы я ничего не слышал о нем, но пока не могу поднять шум, чтобы не привлекать внимание. Он уже должен был достигнуть Элегиара. Должен был достичь еще летом. Мы обговорили, что он передаст мне письмо купцами из Золотого города. Один из них, Гуасалай Ра’Шабо, уже четыре года подряд ездит в мои земли, везет украшения из гагата и арзамасовые ткани.
– И Горрон ничего не передал?
– Нет. Как в воду канул.
– Что же делать, отец? А если те существа, велисиалы…
– Пока ничего, Йева. Лишь надеяться на Горрона, – Филипп покрутил на пальце кольцо с треснутым агатом, которое пострадало после удара Бестии. – Элрон Солнечный не так прост, как кажется. Он слишком стар и хитер, чтобы позволить взять над собой вверх. Это вампир величайшей воли, который дал слабину лишь единожды.
– Когда пал Крелиос?
– Да.
Йева вздохнула, вспоминая настырные объятия герцога Донталя. Помнится, она терпела их, как нечто неизбежное, но сейчас была бы рада, если бы он согревал ее холодными зимами. С Горроном из замка исчезла последняя искра жизни.
– А что вы, отец. Что вы будете делать?
– Помогу тебе с отчетами. И нужно привести в порядок двор, потому что это никуда не годится.
И Филипп озадаченно качнул головой, выражая неудовольствие бесхозяйственностью. Однако Йева приняла сказанное исключительно на свой счет и уже сжалась внутри в ком, представляя неудовольствие отца, когда тот доберется до журналов по тальям и проездным пошлинам. Помнится, она любила помогать ему там, в замке Брасо-Дэнто, но тогда эта помощь была необязательной и приятной. Сейчас же на плечах графини лежала ответственность за весь Офурт, и она понимала, что не справляется, что у нее нет ни воли отца, ни его навыков, а спина ее сгибается под невыносимой тяжестью.
– А еще, – вырвал ее из самотерзания Филипп, – Нужно найти ту проклятую дыру, из которой явилась Бестия. Сейчас слишком сильные морозы, даже под Брасо-Дэнто застыли подземные источники. Поэтому уже по весне я наведаюсь в лощину в еловых лесах за Дорвурдом. Нужно выяснить, что скрывается в пещерах.
Йева вздрогнула, снова переживая тот ужасный день, но Филипп уже не смотрел на нее. Он глядел в камин, думая о том, не явится ли из той дыры еще что-нибудь угрожающее Офурту.
– Но там может быть опасно, – шепнула графиня.
– Вся наша жизнь – опасность, дочь моя.
* * *
Спустя два месяца.
– О Ямес, уж не у обиталища ли твоего отступника Граго мы находимся? – испуганно прошептал сэр Рэй.
Он сполз с коня и с опаской поглядел на таинственный постамент, который стоял меж высоких колонн. Это был тот самый постамент, древний и полуразрушенный, из-под плит которого явилась Бестия чуть больше трех десятков лет назад. На нем еще лежал снег, ибо зима, по офуртскому обыкновению, еще сопротивлялась весеннему теплу.
В сумраке серого, унылого рассвета символы на колоннах тускло мерцали, и граф Филипп стал рассматривать полустертые веками, если не тысячелетиями, надписи.
– Это не Хор'Аф, – шептал он задумчиво сам себе, поглаживая письмена. – Что-то очень старое, относящееся к языкам утерянных племен, что-то дошедшее до нас еще со времен Слияния. Древнее место.
Проваливаясь в снег по колено, он переходил от колонны к колонне и пытался выявить хоть что-то знакомое в надписях. Но ничего не понимал, ибо это место было много старше его, его отца и деда.
Пока гвардейский отряд обустраивал лагерь и вкапывал копье коновязи в мерзлую землю, граф переписывал на пергамент чернилами неизвестную ему речь. Может, ему доведется поговорить с древними старейшинами и кто-нибудь вспомнит язык тех времен?
Меж тем старик-рыцарь Рэй, зябко поеживаясь, подошел к дыре, которая зияла среди колонн, и боязливо посмотрел вниз.
– И нет ему дна, и зияет он, как чрево детищ Граго, маня своей пустотой, – сглотнул он и осенил себя знаком Ямеса. – Господин, сколько вам потребуется человек?
– Четверо, остальные ждут здесь.
– А каков сигнал, чтобы мы могли прийти на помощь?
– Я думаю, сэр Рэй, что из далей этой глотки земли ни один сигнал не достигнет ваших ушей.
Рассветное солнце стояло низко, а здесь же, в лощине, так и вовсе царствовала полутьма. Мороз точил тела, заставлял людей дрожать и клацать зубами. Кони, одетые в толстые простеганные попоны, нервно били копытами – им это место не нравилось. Впрочем, и солры, глаза которых перебегали с алтаря на тьму окружающего ельника, тоже были неспокойны.
Где-то среди деревьев надрывно каркнул ворон.
Наконец, в небольшом биваке около колонн натянули палатки, разбили походную кухню, где кашеварил один Чукк со своим сыном, молодым Хрумором Этельмахием. Одеты они были просто, и одни только фамилии поваров выдавали непростую историю их рода.
Пока все ели душистую похлебку и стучали ложками, Филипп готовился к спуску. Он снял нагрудник, горжет и шлем, которые могут помешать, и оставил из защиты лишь стеганку, поножи и наручи. Практика показала, что глухая броня против Бестии и ей подобным бесполезна. На ремень граф повесил огниво, в мешок уложил заготовки для факела.
И вот ближе к полудню подошло время спуска. Гвардейцы мрачно глядели вниз, в зияющую тьмой пещеру. Сбросив длинную веревку вниз, Филипп ловко, по-молодецки, заскользил по ней во тьму. Все остальные по приказу стояли вокруг дыры и напряженно вглядывались в своего господина, который уже через полминуты шустрого спуска пропал из виду.
Ожидание длилось бесконечно долго, и солры взволнованно переглядывались и топтались на месте от холода.
– Неправильно это, когда Его Сиятельство идет вперед, – шепнул кто-то.
Где-то из глубин земли донесся эхом искаженный голос Филиппа, а веревка дрогнула – за нее дернули снизу. Четверо самых крепких гвардейцев стали спускаться по одному. Чем ниже они скользили, тем студенее становилось.
Воздух был насыщен сырым холодом, и каждый вдох отдавал разрывающей болью в груди. Пар изо рта обволакивал испуганные лица, но солры отгоняли страшные мысли, преданно следуя за господином. Во тьму. В бездну.
Наконец, сапоги последнего с хрустом коснулись пола. Вокруг людей было кольцо тьмы, сжимающееся вокруг их тел и душ. Чиркало огниво, зажигались факелы. И вот уже пять огненных точек, дрожащих на морозе, боязливо пытались разогнать тьму. Однако тьма тут была старая, неподвижная, и плохо поддавалась этой слабой жизни.
Все оглядывались. Рассеянный свет выхватил из черноты каменные стены, пол, устланный камнями и костьми. Кости эти были раздроблены и истерты до мелких обломков, словно их грыз на протяжении веков голодный пес.
– Это что, кости? – удивленно прошептал один из солров, Утог, приняв поначалу их за щебень.
– Сколько ж здесь живности померло-то всякой, – отвечал едва слышным шепотом второй, Картеш.
Четверо гвардейцев с молитвами осенили себя знаком Ямеса. Пещера поначалу показалась природной: длинной и низкой, – но глаза Белого Ворона различили во тьме круглый свод потолка и крепкие подпоры-колонны в дальнем краю зала. Впрочем, потолок был частично обвален, а рукотворные колонны и стены – обрушены. Рядом с лазом, через который попали в пещеру солры, виднелись остатки витой лестницы. «Когда-то здесь был полноценный выход на поверхность, – размышлял граф. – Похоже, что все порушило хорошим землетрясением. В те времена они, по словам Горрона, были не редкостью».
Филипп внимательно слушал пещеры, проникая острым слухом в самые дали, но пещеры были зловеще бесшумны. Не было в них жизни. Ни ветра. Ни звука. Только могильная, холодная тьма. Только биение сердец солров и их прерывистое дыхание. Только треск факелов.
Отряд медленно двинулся дальше, осторожно ступая по костям. Под ногами стоял непрекращающийся хруст. Кто-то закашлялся от сырости; а граф отметил про себя, что воздух здесь густой, тяжелый.
Справа что-то шевельнулось. Свет факелов померк, когда над ним выросла огромная черная тень. Неожиданно зажглись фонарями две точки и скользнули под темным сводом потолка. Солры с криками схватились за мечи, а их вопли прокатились эхом по пещере.
– Это грим, – качнул головой Филипп, успокаивая.
Одеревеневшие пальцы гвардейцев приросли к рукояткам полуторных мечей. Граф же поднял голову и разглядел очень странного грима: огромного и черного, как туча, с искореженными лапами, витыми рогами да двумя глазами-фонарями. Большое тело, бесшумно шествуя, проволоклось сквозь солров и на миг застлало их глаза чернотой. Не на шутку напугав, оно как явилось в полной тишине, не нарушая молчания пещер, так и пропало – в стене.
А потом граф понял, кого скопировал призрак – Бестию из Дорвурда, которая обитала здесь ранее. Но почему грим стал таким большим? Что питало его?
Тут же из другой стены вдруг родился другой призрак, такой же огромный. Он, в виде ящера, пролетел на кожистых крыльях через грот, махнул в свете факелов шипованным хвостом и исчез во тьме.
– Что это за гарпии такие, ростом с замок, – простонал Утог.
– Это не гарпии, – ответил граф, с интересом разглядывая растворяющийся в стенах хвост крылатого чудовища. – Это то, что не дожило до наших времен, отголоски слияния. Не обращайте на гримов внимания – они страшны только для воображения. За мной! Не расходиться!