Убийства в Чумном дворе

"John Dickson Carr

THE PLAGUE COURT MURDERS

Copyright © The Estate of Clarice M. Carr, 1934

All rights reserved

© И. Ю. Куберский, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024

Издательство Иностранка®"

* * *

Убийства в Чумном дворе

Глава первая

Старина Мерривейл, этот проницательный и словоохотливый чурбан, сидящий в Военном министерстве, закинув ноги на стол, снова бубнил, чтобы кто-нибудь написал историю убийств в Чумном дворе; главным образом, как полагают, для того чтобы прославиться. В наши дни ему явно не хватает славы. Его отдел перестал называться службой контрразведки, отойдя просто к Министерству внутренних дел, и работать тут не опасней, чем фотографировать памятник Нельсону.

Я объяснил ему, что никто из нас не имеет никакого отношения к полиции и что, поскольку я уволился с его службы еще несколько лет назад, мне даже не нужно оправдываться. Кроме того, нашему другу Мастерсу – ныне главному инспектору Департамента уголовного розыска – это может не понравиться. Таким образом меня и втянули в этот покер, дабы уяснить, кто же возьмется за перо – я или кто-то другой. Не помню насчет другого – но во всяком случае это был не сэр Генри Мерривейл.

Моя собственная связь с этим делом началась дождливым вечером 6 сентября 1930 года, когда Дин Холлидей вошел в курительную комнату клуба «Крестики-нолики» и сделал свои поразительные заявления. И следует подчеркнуть один факт. Если бы не череда смертей, которые преследовали всю его семью – смерть Джеймса тому подтверждение, – или, возможно, не приступы запоя у Дина в бытность в Канаде, он никогда бы не дошел до опасного нервного срыва. В клубе это был жилистый и энергичный мужчина с песочного цвета усами, моложавым лицом и рыжеватыми волосами, под тяжелым лбом – сардонические глаза. И все же неизменно чувствовалось, что на нем лежит какая-то тень, какая-то метка из прошлого. Однажды, в одной из непринужденных дискуссий, кто-то разглагольствовал перед нами о новейших научных терминах для обозначения безумия; и Холлидей внезапно заявил, прервав разговор: «Разве о нем что-нибудь известно наверняка? Вот мой брат Джеймс теперь…» – И он рассмеялся.

Я был знаком с ним еще до того, как мы подружились. Мы обычно заводили непринужденную беседу в курительной комнате клуба. То, что я знал о Холлидее – а мы никогда не говорили о личных делах, – было почерпнуто мной у моей сестры, которая оказалась хорошо знакома с леди Беннинг, его теткой.

Выяснилось, что он был младшим сыном импортера чая, который разбогател настолько, что мог отказаться от cвоего статуса и заявить, что его фирма слишком стара для такого рода занятий. У старика, отца Дина, были бакенбарды и нос как у индюка. Он был достаточно суров со своими коллегами, но довольно снисходителен к своим сыновьям. Однако настоящим главой семьи была леди Беннинг, его сестра.

Дин прошел через несколько этапов возмужания. До войны он был одним из обычных студентов Кембриджа. Потом началась война. Как и многие другие, этот разгильдяй внезапно стал на удивление хорошим солдатом. Он уволился из армии с огнестрельным ранением и множеством осколков внутри, а потом начался настоящий ад. Случилась неприятность – на него подала в суд некая сомнительного происхождения особа за нарушение им определенного рода обещаний. Семейные портреты перекосило от ужаса, и в счастливых традициях британского оптимизма, согласно которым от дурных привычек лучше всего избавляться на чужбине, Дина отправили в Канаду.

Тем временем после смерти старика его брат унаследовал компанию «Холлидей и сын». Брат Джеймс был любимцем леди Беннинг – Джеймс то, Джеймс се, Джеймс образец мягкой прямолинейности и аккуратности… Правда заключалась в том, что Джеймс был испорченным маленьким хлыщом. Обычно он отправлялся в якобы деловые поездки и по две недели безмолвно валялся, одурманенный, в публичных домах, а затем тихо возвращался на Ланкастер-Гейт, снова причесанный и смиренно жалующийся на свое здоровье. Я отчасти знал его – улыбчивый человек, всегда слегка вспотевший, неспособный долго усидеть на стуле. Все это, возможно, сошло бы ему с рук, если бы не то, что он называл своей совестью. Вскоре эта совесть одолела его. Однажды вечером он вернулся домой и застрелился.

Леди Беннинг была убита горем. Ей никогда не нравился Дин – я думаю, вполне вероятно, что каким-то непонятным образом она считала его ответственным за смерть Джеймса, – но теперь было необходимо отозвать его как главу семьи из девятилетнего изгнания.

Он образумился, но в нем все еще сидел прежний черт, составлявший ему по части юмора неплохую, но довольно опасную компанию. Он повидал людей и места. Научился на многое смотреть сквозь пальцы. Кроме того, в нем чувствовались свежая жизненная сила и откровенность, которые, видимо, нарушили сонную атмосферу Ланкастер-Гейт. У него была приятная усмешка. Он очень любил пиво, детективные рассказы и покер. Во всяком случае, казалось, что у вернувшегося блудного сына все шло хорошо; но я думаю, что он был одинок.

Потом что-то произошло – более чем неожиданно, потому что незадолго до этого я услышал от своей сестры, что, как «предполагалось», он помолвлен и собирается жениться. Упомянув имя девушки – Мэрион Латимер, – моя сестра оживила вечер, по-тарзаньи быстро облазив ее генеалогическое древо. Когда все его ветки были протестированы, моя сестра мрачно улыбнулась, зловеще посмотрела на канарейку и сказала: мол, надеюсь, все обойдется.

Но что-то произошло. Холлидей был одним из тех, кто всегда окружен собственной аурой. Мы почувствовали перемену в клубе, хотя он общался с нами как обычно. Никто и словом не обмолвился об этом; Холлидей бросал на нас пронзительные взгляды и изображал из себя весельчака, но он явно был чем-то смущен. Что-то было не так с его смехом. Тасуя карты, он иногда просыпал их на стол, поскольку не следил за ними. Так продолжалось неделю или две, и это все выглядело не очень-то приятно. Затем он вообще перестал приходить.

Однажды вечером после ужина я коротал время в курительной комнате. Я только что заказал кофе и погрузился в одно из тех вязких болот скуки, когда окружающие кажутся на одно лицо. Шел дождь, и большая, обитая коричневой кожей курительная комната была пуста. Тупо уставившись в газету, я праздно сидел у камина, когда вошел Дин Холлидей.

Что-то в его походке заставило меня немного приподняться. Он неуверенно огляделся и остановился.

– Привет, Блейк, – сказал он и сел поодаль.

Мы оба испытывали неловкость от молчания. То, что было у него на уме, витало в воздухе, ощущалось повсюду, было таким же осязаемым, как огонь, на который он смотрел. Он хотел меня о чем-то спросить, но не решался. Я заметил, что его ботинки и края брюк были заляпаны грязью, как будто он долго шел пешком. Казалось, он не замечал, что зажатая в пальцах сигарета уже погасла. Теперь на его лице не осталось и следа от прежнего юмористического настроя.

Я смял свою газету. Вспоминая об этом впоследствии, полагаю, что именно тогда мой взгляд упал на небольшой заголовок внизу первой полосы: «СТРАННАЯ КРАЖА В…», но в тот момент я не обратил на это внимания.

Холлидей расправил плечи и совершенно неожиданно поднял голову.

– Послушай, Блейк, – торопливо сказал он. – Я считаю тебя довольно разумным парнем…

– Ну так что там у тебя случилось? – спросил я.

– А… – Он откинулся на спинку стула и пристально посмотрел на меня. – Только если ты не примешь меня за безмозглое трепло. Или за болтливую старуху. Или…

Когда я покачал головой, он нетерпеливо махнул рукой:

– Подожди, Блейк. Подожди немного. Прежде чем я расскажу тебе об этом, позволь узнать, готов ли ты помочь мне в деле, которое иначе как идиотским не назовешь. Я хочу, чтобы ты…

– Продолжай.

– …провел ночь в доме с привидениями.

– Что в этом идиотского? – спросил я.

Он хмыкнул:

– На такое начало я и не надеялся! Короче, не хотелось, чтобы ты посчитал меня сумасшедшим. Видишь ли, меня не интересует это чертово дело, во всяком случае не интересовало. Они могут вернуться, а могут и не вернуться. Я не знаю. Все, что я знаю, это что если все будет продолжаться в том же духе, то – я не преувеличиваю – двумя жизнями на этом свете станет меньше.

Затем он сник и, глядя на огонь, заговорил каким-то отрешенным голосом:

– Видишь ли, месяцев шесть назад все это показалось бы диким абсурдом. Я знал, что тетушка Энн собиралась к медиуму или к медиумам. Я знал, что она убедила Мэрион пойти с ней. Что ж, черт возьми, я не вижу в этом ничего плохого. – Он поерзал на стуле. – Полагаю, если я и подумал тогда об этом, в чем не уверен, то не более как о чудачестве, вроде игры в пазлы. Я, конечно, предполагал, что Мэрион при этом, по крайней мере, сохранит свое чувство юмора… – Он поднял глаза. – Скажи, Блейк, ты веришь в спиритизм?

Я сказал, что всегда буду готов принять весомые доказательства его существования, но пока что с этим ни разу не сталкивался.

– Интересно, – задумчиво произнес он. – Весомые доказательства. Ха. И все-таки, что это за чертовщина? – Короткие пряди его каштановых волос упали на лоб; глаза были полны горячего недоуменного гнева; скулы напряглись. – Думаю, что этот человек – шарлатан. Ну да ладно. Но я сам пошел в богом забытый дом, один – там больше никого не было, никто не знал, что я пойду. – Он помолчал. – Послушай, Блейк. Я мог бы рассказать тебе всю историю целиком, если ты не против. Я не хочу, чтобы ты оставался в неведении. Но я бы предпочел, чтобы ты ни о чем не спрашивал. Я хочу, чтобы ты отправился со мной сегодня вечером в один дом в Лондоне и сказал мне, видишь ли ты или слышишь что-нибудь такое… А если что-то увидишь или услышишь, сможешь ли объяснить это естественными причинами. Попасть в этот дом не составит никакого труда. На самом деле, он принадлежит нашей семье… Пойдешь со мной?

– Да. Значит, ты ждешь какого-то трюка?

Холлидей покачал головой:

– Я не знаю. Но не могу выразить словами, как я был бы тебе благодарен. Полагаю, у тебя нет никакого опыта в таких делах? Старый пустой дом, какие-то вещи… Боже милостивый, если бы я только знал побольше людей! Если бы мы могли взять с собой кого-нибудь, кто был бы в курсе всех этих трюков… Над чем ты смеешься?

– Тебе нужно хорошенько выпить чего-нибудь крепкого. Я не смеялся. Я просто подумал, что у меня есть один человек, если ты, конечно, не будешь возражать…

– Возражать?

– Детектив-инспектор из Скотленд-Ярда.

Холлидей напрягся:

– Ну, это чушь. Меньше всего я хотел бы, чтобы в этом деле была замешана полиция. Забудь об этом, говорю тебе! Мэрион никогда бы мне этого не простила.

– Да пойми, он был бы в качестве неофициального лица. Для Мастерса это скорее хобби.

Я снова улыбнулся, подумав о невозмутимом Мастерсе, Мастерсе – охотнике на призраков, большом, крепком, вежливом человеке, который был обходителен, как карточный шулер, и циничен, как Гудини^[1]. Во время спиритического поветрия, охватившего Англию после войны, он был сержантом-детективом и занимался главным образом разоблачением фальшивых медиумов. С тех пор его интерес перерос (что простительно) в хобби. В мастерской своего маленького домика в Хэмпстеде, окруженный любящим потомством, он изготовлял хитроумные приспособления для салонной магии и в целом был очень доволен собой.

Я объяснил все это Холлидею. Сначала он задумался, взъерошив волосы на висках. Затем повернул ко мне раскрасневшееся мрачное лицо, выражающее явное нетерпение.

– Да ради бога, Блейк, возьми его, если получится!.. Только пойми, что нам сейчас не до медиумов – мы всего лишь отправляемся вроде как в дом с привидениями…

– Кто сказал, что там водятся привидения?

Наступила пауза. За окнами было слышно, как перебивают друг друга пронзительные автомобильные гудки.

– Я сказал, – тихо ответил он. – Ты можешь немедленно связаться с этим парнем?

– Я позвоню ему. – Я встал, засовывая газету в карман. – Знаешь, мне придется рассказать ему кое-что о том, куда мы направляемся.

– Рассказывай ему что угодно. Да, вот что… Скажи ему… Если он что-нибудь знает о лондонских привидениях, – мрачно усмехнулся Холлидей, – просто скажи ему, что это дом в Чумном дворе. Это будет для него приманкой.

Дом в Чумном дворе! Когда я вышел в вестибюль и подошел к телефону, во мне шевельнулось какое-то смутное воспоминание, но не более того.

Неторопливо звучавший в телефонной трубке низкий голос Мастерса излучал приятное здравомыслие.

– Да! – сказал он. – Да, сэр! Как у тебя дела? Не виделись целую вечность. Ну, что там у тебя?

– Кое-что интересное, – сказал я после обмена любезностями. – Предлагаю отправиться на охоту за привидениями. Сегодня вечером, если у тебя получится.

– Хм! – откликнулся ничуть не удивленный Мастерс, как будто я пригласил его в театр. – Знаешь, это мое слабое место. Так что если я пригожусь… Так в чем там дело? Куда нам следует отправиться?

– Мне было поручено сообщить тебе, что это дом в Чумном дворе. Что бы это ни значило.

– Чумной двор! Ты уже что-то узнал? – довольно бесцеремонно осведомился Мастерс. Теперь его голос звучал на редкость профессионально. – Это как-то связано с тем делом в Лондонском музее?

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, Мастерс. Какое, черт возьми, отношение имеет к этому Лондонский музей? Все, что я знаю, – это что мой друг хочет, чтобы я сегодня вечером исследовал дом с привидениями и, если это возможно, привел с собой опытного охотника за призраками. Если ты приедешь сюда, я расскажу тебе все, что знаю. Но Лондонский музей…

Еще одна заминка, затем Мастерс прищелкнул языком:

– Значит, ты не читал сегодняшнюю газету? Нет? Что ж, почитай. Найди отчет о деле в Лондонском музее и попробуй сделать выводы. Мы думали, что «повернувшийся спиной худощавый мужчина», возможно, был плодом чьего-то воображения. Но возможно, это было не так….Да, я успею на метро – ты говоришь из «Крестиков-ноликов»? Отлично! Встретимся там через час. Мне не нравится это дело, мистер Блейк. Мне это совсем не нравится. До встречи.

Мои пенни звякнули в телефонной трубке и исчезли.

Глава вторая

Час спустя, когда портье вошел сообщить, что Мастерс ждет нас в комнате для посетителей, мы с Холлидеем все еще обсуждали ту заметку, что пропустили в утренней газете. Это была одна из серии статей на актуальные темы, озаглавленная «Сегодняшняя странная история – № 12».

СТРАННАЯ КРАЖА В ЛОНДОНСКОМ МУЗЕЕ

Оружие, пропавшее из Камеры смертников

Кто был этот «повернувшийся спиной худощавый мужчина»?

Вчера днем в Лондонском музее, Ланкастер-хаус, Стейбл-ярд, Сент-Джеймс, произошла одна из тех краж реликвий, которые иногда совершают любители сувениров; но в данном случае обстоятельства были необычными, озадачивающими и вызвали некоторые опасения.

История кровопролитий и злодейств окружает многие экспонаты в подвале этого знаменитого музея, где выставлены макеты Старого Лондона работы Торпа.

В одном большом помещении, используемом в основном для демонстрации тюремных реликвий, находится модель камеры в натуральную величину для осужденных в Олд-Ньюгейтской тюрьме, сделанная из железных прутьев и досок первоначальной камеры. На стене, без этикетки, висело то, что описывается как стальной кинжал грубой работы длиной около восьми дюймов, с корявым щитком и костяной рукояткой, на которой были вырезаны буквы Л. П. Он исчез вчера между тремя и четырьмя часами пополудни. Никто не видел вора.

Наш корреспондент побывал там и признается, что был поражен реалистичностью камеры смертников. Вся комната достаточно мрачная – низкая и тускло освещенная. Здесь находится оригинальная решетчатая дверь Ньюгейта, с увесистыми ржавыми засовами, привезенная сюда в 1903 году. Здесь есть ручные и ножные кандалы, огромные проржавевшие ключи и замки, железные клети, орудия пыток. На одной из стен в аккуратных рамках висят афиши и популярные газетные полосы, посвященные казням за несколько предыдущих столетий, – все на черном фоне, с размытым шрифтом, с ужасными гравюрами на дереве, изображающими кровавые расправы, и с благочестивым резюме: «Боже, храни короля».

Камера смертников, встроенная в один из углов помещения, не для детского восприятия. Я уже не говорю о настоящем «тюремном запахе», который, кажется, витает в ней; о настоящем ужасе и отчаянии, которыми веет от этой гнилостной дыры. Но я хочу поздравить художника, создавшего эту восковую, со сморщенным лицом фигуру в лохмотьях, которая, кажется, встает с кровати, когда вы заглядываете внутрь.

Однако бывшего сержанта Паркера, который проработал здесь смотрителем одиннадцать лет, все это не волнует. И вот что он рассказывает:

– Это было около трех часов дня. Вчера был День открытых дверей, и в музей пришло много детей. Я слышал, как их компания довольно шумно проходила по соседним комнатам. Я сидел у окна, на некотором расстоянии от камеры, и просматривал газету. День был пасмурный, туманный, с плохим освещением. Я полагал, что в моем помещении больше никого не было.

Затем у сержанта Паркера возникло «странное чувство», как он объяснил. Он поднял глаза. Ведь он был уверен, что здесь никого нет, но…

– Вон там, у двери камеры, спиной ко мне стоял джентльмен и заглядывал внутрь. Я не могу описать его, за исключением того, что он был очень худым и одет во все темное. Он двигал головой медленно и как бы рывками, будто хотел хорошенько рассмотреть камеру, но у него болела шея. Я удивился, как он оказался там, а я ничего не услышал, вероятно, он вошел через другую дверь. Я снова вернулся к чтению газеты. Но странное чувство не отпускало меня, поэтому я на всякий случай, как раз перед тем, как вошли все дети, встал и сам заглянул в камеру. Сначала я не мог понять, в чем дело, а потом до меня дошло: того ножа, который висел над восковой фигурой, не было. Мужчина, конечно, исчез, понятно, что с ножом, и я сообщил об этом.

Сэр Ричард Мид-Браун, куратор музея, позже дал комментарий: «Я надеюсь, что вы передадите через вашу газету просьбу оказать содействие, дабы прекратить акты вандализма в отношении ценных музейных реликвий».

По словам сэра Ричарда, кинжал числился в списке подарков Дж. Дж. Холлидея, эсквайра, и был найден в 1904 году на территории его земельных владений. Предполагается, что кинжал принадлежал некоему Льюису Плейджу, служившему помощником палача в городке Тайберн в 1663–1665 годах. Однако, поскольку подлинность данного предмета не была установлена, он никогда не выставлялся как экспонат.

По заявлению сержанта Макдоннелла из детективного отдела полиции с Вайн-стрит, никаких следов похитителя так и не удалось обнаружить.

По мне, если хотите, это был дешевый журналистский трюк, дабы высосанным из пальца репортажем оживить скучный день. Сначала я прочел этот отчет после звонка Мастерсу, стоя в вестибюле клуба, а потом подумал, имеет ли смысл показывать его Холлидею.

Но, вернувшись в курительную комнату, я сунул ему в руки газету и наблюдал за выражением его лица, пока он читал этот репортаж.

– Спокойно! – сказал я, потому что по мере того, как он читал, лицо его принимало разные выражения и на нем стали проступать веснушки. Затем он неуверенно поднялся, мельком глянул на меня и швырнул газету в огонь.

– О, все в порядке, – ответил он. – Не беспокойся. Это только разгружает мои мысли. В конце концов, это всего лишь человек, разве не так? Меня взволновало кое-что другое. За всем этим стоит Дарворт, медиум, и весь план, каким бы он ни был, в любом случае дело рук человеческих. Но предположение, содержащееся в этой чертовой статье, абсурдно. Что автор пытается сказать? Что Льюис Плейдж вернулся за своим собственным ножом?

– Мастерс едет, – сказал я. – Тебе не кажется, что было бы лучше, если бы ты немного просветил нас?

Он с силой сжал челюсти.

– Нет. Ты мне дал обещание, так что изволь сдержать его. Пока я тебе ничего не скажу. Когда мы отправимся в это адское место, я заеду домой и покажу тебе кое-что, что многое объяснит. Но я не хочу, чтобы ты увидел это сейчас… Скажи-ка мне. Считается, что душа на низшем плане, злобная душа, всегда настороже и всегда коварна. Что этот конгломерат смертельного зла только и ждет возможности завладеть живым телом и заменить слабый разум своим собственным, подобно тому, как оно наполняет собой дом. То есть не кажется ли тебе, что этот сгусток мог завладеть?..

Он замолчал. Я все еще вижу, как он стоит в свете камина, со странной осуждающей улыбкой на лице, но со свирепым взглядом карих, с красноватым отблеском, глаз.

– Ты несешь чушь, – резко сказал я. – И ты запутался в своих фактах. Завладеть! Кем или чем именно?

– Мной, – тихо ответил Холлидей.

Я сказал, что ему нужен не ловец призраков, а специалист по нервным болезням. Потом я потащил его в бар, где он проглотил пару порций виски. Он присмирел – им даже овладело что-то вроде злобного веселья. Когда мы опять и опять возвращались к газетной статье, он снова казался прежним – этаким ленивым весельчаком.

И все же было облегчением увидеть Мастерса. Он стоял в комнате для посетителей: крупный и довольно дородный, с приветливым умным лицом, в пальто спокойных темных тонов и с котелком, прижатым к груди, как будто он наблюдал за церемонией поднятия государственного флага. Его седеющие волосы были тщательно зачесаны, чтобы прикрыть лысину, подбородок отяжелел, а лицо постарело с тех пор, как мы виделись в последний раз, но глаза оставались молодыми. В Мастерсе чувствовалась сила. Она проявлялась в его походке, в том, как он резко переводил взгляд с одного собеседника на другого. Однако на его лице не было той кислой мины, которая столь характерна для наших общественных защитников. Я видел, что Холлидей сразу же расслабился и почувствовал себя непринужденно в присутствии солидного, уверенного в себе человека.

– Так это вы, сэр, – с улыбкой сказал тот Холлидею после представления, – хотите завалить призрака? – Говорил он так, как будто его попросили установить радиоточку. – Мистер Блейк подтвердит, что мне это интересно. И всегда было интересно. Теперь об этом доме в Чумном дворе…

– Я вижу, вы все об этом знаете, – сказал Холлидей.

– Ну нет, – сказал Мастерс, склонив голову набок, – только кое-что. Дайте подумать. Дом перешел в собственность вашей семьи сто с лишним лет назад. Ваш дед жил там до семидесятых годов прошлого века, затем он совершенно неожиданно съехал и отказался возвращаться… И с тех пор это был белый слон или чемодан без ручки, то есть дом, который никто из ваших предков никогда не мог сдать в аренду или продать. Налоги, сэр, налоги! Ничего хорошего. – Настроение Мастерса, казалось, изменилось – плавно, но убедительно и необратимо. – А теперь, мистер Холлидей, за дело! Вам остается признать, что я в силах вам немного помочь. Так что думаю, вы не будете возражать, чтобы отплатить мне тем же. Строго неофициально, конечно. Да?

– Все зависит от обстоятельств. Но я думаю, что с моей стороны не будет возражений.

– Вот именно, вот именно. Как я понимаю, вы читали сегодняшнюю газету?

– А!.. – усмехнувшись, пробормотал Холлидей. – Возвращение Луи Плейджа, вы это имеете в виду?

Инспектор Мастерс вежливо улыбнулся в ответ и сказал, понизив голос:

– Ну а теперь не могли бы вы вспомнить кого-нибудь – возможно, кого-нибудь из ваших знакомых – любого реального человека из плоти и крови, кто мог бы быть заинтересован заполучить этот кинжал? Это мой вопрос как мужчины мужчине, мистер Холлидей. Вы поняли?

– Это идея, – признался Холлидей. Присев на край стола, он, казалось, что-то обдумывал. Затем вдохновенно и проникновенно посмотрел на Мастерса. – Прежде всего, я задам вам встречный вопрос, инспектор. Вам известен некто Роджер Дарворт?

Ни один мускул не дрогнул в лице Мастерса.

– Возможно, вы сами его знаете, мистер Холлидей?

– Да, но не так близко, как моя тетушка, леди Беннинг. Или как мисс Мэрион Латимер, моя невеста, или как ее брат, или как старина Физертон. Круг его знакомых. Лично я категорически настроен против Дарворта. Но что я могу сделать? С ними не поспоришь; они только мило тебе улыбаются и говорят, что ты не прав. – Он закурил сигарету и погасил спичку – сардоническое выражение исказило его лицо. – Я только хотел спросить, не знал ли, случайно, Скотленд-Ярд что-нибудь о нем? Или об этом его рыжеволосом парнишке?

Собеседники молча обменялись понимающими взглядами. После чего Мастерс осторожно ответил:

– У нас нет абсолютно ничего против мистера Дарворта. Вообще ничего. Я встречался с ним: очень любезный джентльмен. Очень дружелюбный, ничего показного. Ничего лишнего, если вы понимаете, что я имею в виду…

– Я понимаю, что вы имеете в виду, – согласился Холлидей. – И правда, в наиболее экстатические моменты этот старый шарлатан кажется тетушке Энн «похожим на святого».

– Вот как, – кивнул Мастерс. – И все же скажите мне. Хм! Извините за неделикатные вопросы и все такое, но не кажется ли вам, что эти ваши леди слишком того… кхе-кхе?

– Легковерны? – по-своему истолковал Холлидей странные звуки, которые Мастерс извлек из темных глубин своей гортани. – Боже милостивый, нет! Совсем наоборот. Тетушка Энн – одна из тех старушенций, которые выглядят мягкими, а на самом деле – это кремень. А Мэрион… Ну, видите ли, Мэрион – это Мэрион.

– Именно так, – снова кивнув, согласился Мастерс.

Биг-Бен пробил полчаса, когда швейцар вызвал нам такси, и Холлидей велел ехать на Парк-лейн – ему надо было кое-что забрать из своей квартиры. Было холодно, и все еще шел дождь. Черные улицы сверкали раздробленными отблесками огней.

Вскоре мы остановились у одного из выросших среди респектабельного Парк-лейн новых многоквартирных домов из белого камня, с зеленой и никелевой отделкой (которые почему-то похожи на книжные шкафы в стиле модерн). Я вышел и принялся расхаживать взад-вперед под ярко освещенным навесом, в то время как Холлидей поспешил внутрь. Темный парк дышал дождем, и – не знаю, как это лучше выразить, – лица казались нереальными. Перед глазами стоял тот тошнотворный образ, который был описан в газете: худой плешивый мужчина, повернувшийся спиной, вглядывающийся в условную камеру смертников и медленно двигающий головой. Человек тот казался тем более ужасным, что служащий назвал его «джентльменом». Когда Холлидей похлопал меня сзади по плечу, я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Он сунул мне в руки плоский пакет, завернутый в коричневую бумагу и перевязанный шпагатом.

– Не открывай его сейчас. Здесь кое-что, возможно, касающееся того самого Льюиса Плейджа, – сказал он.

На нем был застегнутый на все пуговицы тонкий непромокаемый плащ, который Холлидей носил в любую погоду, на один глаз была надвинута шляпа. На лице играла улыбка. Он дал мне мощный фонарик; Мастерс уже был снабжен таким же. Когда он забрался в кабину рядом со мной, в меня уперлось что-то твердое, лежащее в его боковом кармане. Я подумал, что это еще один фонарик, но ошибся – это был револьвер.

Когда находишься в Вест-Энде, легко разглагольствовать о всяких там ужасах, но, честное слово, мне было не по себе, когда мы ехали по улицам среди рассеянных огней. Шины сонно шуршали по мокрому асфальту, и я почувствовал, что должен поговорить.

– Ты мне ни слова не сказал о Льюисе Плейдже, – начал я. – Но полагаю, что было бы нетрудно восстановить его историю по сообщению в газете.

Мастерс только хмыкнул, и Холлидей пробормотал:

– Ну-ка?

– Обычная история, – сказал я. – Льюис был палачом, и его боялись. Нож, скажем так, был тем самым, которым он резал своих клиентов… Как тебе такое для начала?

– Получается, что ты по обоим пунктам не прав, – категорично ответил Холлидей. – Я не против того, чтобы все было так просто и обыденно. И вообще, что такое ужас? Что это за штука, на которую ты натыкаешься внезапно, как будто открыл дверь, и у тебя начинает кружится голова, холодеет в животе и хочется бежать куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого? Но ты никуда не можешь убежать на своих ватных ногах и…

– Продолжайте! – хрипло сказал Мастерс из своего угла. – Похоже, вы действительно что-то видели.

– Видел.

– О! Так вот оно. И что он делал, мистер Холлидей?

– Ничего. Это нечто просто стояло у окна и смотрело на меня… Но ты, Блейк, говорил о Льюисе Плейдже. Он не был палачом. Для этого у него была кишка тонка, хотя думаю, что иногда он по команде палача дергал за ноги повешенных, если они слишком долго корчились в петле. Он был кем-то вроде подручного и держал инструменты, когда дело касалось четвертования, а потом мыл и убирал за палачом и его жертвами.

У меня пересохло в горле. Холлидей повернулся ко мне:

– Ты ошибся насчет кинжала. Видишь ли, это был не совсем кинжал; по крайней мере он не использовался как кинжал. Льюис изобрел его для работы палача. В газетной заметке не описывалось лезвие: оно круглое, толщиной примерно с грифельный карандаш и с острым концом. Короче говоря, как шило. Ну, ты можешь себе представить, для чего использовался такой кинжал?

– Нет.

Такси замедлило ход и остановилось, и Холлидей рассмеялся. Отодвинув стеклянную перегородку, водитель сказал:

– Угол Ньюгейт-стрит, шеф. Что дальше?

Мы расплатились с ним и постояли минуту или две, оглядываясь по сторонам. Все здания вокруг казались призрачными, как это бывает во сне. Далеко позади нас виднелось туманное свечение Холборнского виадука – оттуда доносился только слабый гул ночного транспорта, смешиваясь с шумом дождя. Холлидей зашагал впереди по Гилтспер-стрит. Не заметив, как мы свернули с улицы в проулок, я обнаружил, что иду по узкому и грязному проходу между кирпичными стенами.

Это называется клаустрофобией или еще каким-то причудливым словом, но человеку нравится быть зажатым в узком пространстве, только если он знает, зачем это ему нужно. Иногда вам кажется, что вы слышите чей-то голос, и именно это тогда и произошло. Холлидей резко остановился в этом плотном туннеле – он был впереди, я следовал за ним, а Мастерс шел последним, – и мы все замерли, прислушиваясь.

Затем Холлидей включил свой электрический фонарик, и мы двинулись дальше. Луч осветил только грязные стены, лужи на тротуаре, в одну из которых с нависающего карниза внезапно шлепнулась случайная дождевая капля. Впереди я увидел ажурные железные ворота, открытые настежь. Не знаю почему, но мы все двигались очень тихо. Возможно, потому, что в заброшенном доме перед нами царила абсолютная тишина. Что-то побуждало нас поторопиться, поскорее проникнуть внутрь, миновав эти высокие кирпичные стены. Дом – или то, что я мог разглядеть, – был сложен из белесых каменных блоков, теперь почерневших от непогоды. Он выглядел как выживший из ума старик, но его тяжелые карнизы были с чудовищной беззаботностью украшены купидонами, розами и побегами винограда – наподобие венка на голове идиота. Некоторые из окон были закрыты ставнями, некоторые забиты досками.