Соседская вечеринка

Глава 3. Летти

Я знаю, о чем думает большинство мам на этой вечеринке, по крайней мере те, у кого дети помладше. Я вижу осуждение в их глазах. Лишь потому, что я одета не в весенние цвета, а в черное, они полагают, что я проблемная, подавленная, капризная, злая, вызывающая и употребляю наркотики. Что ж, пять из шести – справедливо. Только вот я не употребляю наркотики. Даже не пробовала. И никогда не пила алкоголь. Другими словами, я не часто хожу на вечеринки.

Честно говоря, меня не волнует моя «популярность». И я не ханжа в том, что касается веществ, изменяющих сознание. Мои друзья из школьного комитета по борьбе с климатическим кризисом всегда навеселе после наших еженедельных встреч, и я их не осуждаю. Я понимаю. Кто бы не захотел немного снять стресс после двухчасовых разговоров о тающих ледяных шапках, опасных тепловых волнах, нехватке продовольствия и бесконечных засухах?

Я почти уверена, что мамы из Мидоубрука, сидя в своих домах с кондиционерами или разъезжая на огромных внедорожниках, не слишком задумываются о потеплении на нашей планете, но они, несомненно, разбираются в том, как должен выглядеть подросток. Они смотрят на мои темные обрезанные шорты, белые, как зубная паста, ноги, облаченные в «мартинсы», на отсутствие макияжа, длинные волосы, собранные в конский хвост, и верят, что с их драгоценными чадами такого не случится.

Полагаю, подобные мысли помогают им лучше спать по ночам.

Мой папа подзывает меня к себе. Могу предугадать, что он скажет, еще до того, как он это произносит.

«Летти, – окликнет он своим глубоким отцовским тоном, – ты что-нибудь ела?»

Я подхожу прямо к нему.

– Летти, – говорит он. – Ты что-нибудь ела?

Бинго.

– Я не голодна.

Три слова. Половина моей дневной нормы.

– Ну а как насчет вегетарианского бургера? – не сдается он, зная, что к мясу я не притронусь. Хотя ему это не нравится. Считает, что мне не хватает белка. Чушь. Я повторяла ему бесчисленное множество раз, что растительный белок не менее полезен, но он не прислушивается к фактам, когда принимает решение.

– Не надо, спасибо, – отвечаю я.

День еще только начинается, а уже сказано шесть слов. Черт возьми. Все следующие пойдут в счет завтрашних.

– Яичное многоборье? – спрашивает папа.

Он указывает на себя, затем на меня, будто я не знаю, что он хочет, чтобы мы были в одной команде.

Мне требуется невероятное усилие, вся воля, которую я могу собрать, чтобы не поморщиться. Я не могу разбить сердце своему отцу, но яичное многоборье? О боже, нет! С восьми до тринадцати лет мы объединялись с ним и оставались непобедимыми. Мы как Том Брэди и Роб Гронковски^[3] во вселенной яичного многоборья. Где-то в подвале есть коробка с нелепыми пластиковыми трофеями, которые мой дядя Кен покупает каждый год, чтобы раздавать в качестве наград за победу в различных играх, включая бросание яиц. Однако к большому разочарованию моего отца, я ушла из соревнований после того, как пережила то, что стала называть своим пробуждением, то есть когда я осознала, насколько глупы эти соревнования. Год за годом папа доблестно пытается заставить меня вернуться. Он думает, что еще один трофей сблизит нас.

Благослови Бог его доброе сердце.

Не то чтобы я не пыталась наладить отношения со своим отцом. Я старалась, правда. Я не из тех подростков, которые думают, что их родители глупы и ничего не могут предложить. Мой папа безумно умный. Он отличный парень, и да, я люблю его. Но он не хочет говорить о вещах, которые важны для меня: о нашей нагревающейся планете, проблеме иммиграции, контроле над оружием, гендерных проблемах – список можно продолжать бесконечно.

В данный момент нам грозит столкновения другого рода. Колледж – это надвигающийся кризис, и стоимость моего образования стала его любимой темой для разговора. Он считает, что платить огромную сумму за степень бакалавра – пустая трата денег. Я же думаю, что мне не нужно идти в UMass^[4]. Калифорния взывает ко мне! Самый прогрессивный штат страны, где я могла бы работать над проблемой климатического кризиса с передовой. Если мой отец не заплатит за обучение в USC^[5], я возьму кредит. Он, конечно, скажет мне, что я не понимаю, как работают проценты. Станет пугать долгами. Удачи в приобретении машины или дома, заявит он.

Плевать. Если я все-таки куплю машину, это будет экологичный фургон, в котором я смогу жить. Никаких особняков, извергающих углекислый газ, для меня не существует.

– Может быть, в следующем году, – говорю я папе, бросая ему косточку. Я вижу боль в его глазах. Поскольку слова «прости» нет в моем лексиконе, я приношу ему свои извинения мысленно.

Коротко обнимаю его, что с лихвой компенсирует мой отказ. Я также надеюсь, что мое объятие демонстрирует, что я не держу на него зла, несмотря на то, что он наказал меня на половину лета. Если бы я была своим ребенком, я бы поступила так же.

Я отваживаюсь уйти в поисках уединения, делая все возможное, чтобы избежать зрительного контакта. Эта вечеринка и так не была особо веселой, но поскольку теперь благодаря школьной камере слежения обо мне говорит весь город, мне нужно укрытие.

К сожалению, я не могу искать убежища в своей спальне, а это именно то место, где мне хотелось бы находиться. Мне как бы не хватает аргументов в переговорах из-за того, что я, несомненно, виновна в довольно серьезном проступке.

Подходя к задней части дома Томпсонов, который стоит рядом с нашим, ощущаю в воздухе аромат жарящихся бургеров. Я подумываю о том, чтобы окунуть ноги в соседский бассейн, но мне снова не везет, поскольку я натыкаюсь на своего двоюродного брата Дилана Эдера. Увидев меня, он вздрагивает, вскакивает с шезлонга, как испуганный кот, открывая фигуру Райли Томпсон, которая была скрыта под ним.

Дилан выпрямляется. Я с сожалением опускаю глаза. Я вижу то, что вижу, и он знает, что я это вижу. Мы оба краснеем, прежде чем он прыгает в бассейн, ведя себя так, будто с самого начала собирался это сделать.

– Эй, как дела, Летти? – беспечно произносит Дилан, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно и небрежно. Он опирается локтями о край бассейна, приподнимая торс так, что вода каскадом стекает по его мускулистой груди. Он усердно занимается в спортзале с тех пор, как его брат Логан на первом курсе колледжа стал чемпионом мира по лакроссу. Дилан, возможно, и не такой звездный игрок, как Логан, но его смуглого и задумчивого образа вкупе с его спортивным мастерством достаточно, чтобы заслужить расположение, бесспорно, самой красивой девушки в нашей школе Райли Томпсон, которая, так уж случилось, является человеком, которому я больше всего хочу дать по морде.

Райли поднимается с шезлонга, как Венера из своей раковины-раскладушки. На ней белый раздельный купальник, который смотрелся бы вполовину меньше на моем более широком торсе. Не поймите меня неправильно, я не зациклена на своем теле. Мне нравится, как я выгляжу, но одновременно я осознаю, что Райли совершенно великолепна, и у меня никогда не будет такой фигуры, как у нее, независимо от того, сколько часов я провожу в тренажерном зале (недостаточно) или от скольких пончиков с медовой глазурью я отказываюсь (возможно, недостаточно).

– Привет, Летти, – щебечет Райли, наклоняя голову вправо, как будто у нее внезапно лопнуло сухожилие на шее. – Что нового?

Я могла бы рассказать о нехватке продовольствия или неравенстве доходов, но вместо этого сухо бросаю:

– Ничего.

А потом мы с любопытством смотрим друг на друга, пытаясь решить, что делать дальше. Ответом, по-видимому, является молчание.

Я могла схлестнуться с Райли, дать ей понять, что знаю – это она меня сдала, но к чему это приведет? Ведь именно Дилан сообщил мне, что Райли опознала меня на фотографиях с камеры наблюдения, которые полиция Мидоубрука разместила в социальных сетях. Полиция хотела схватить школьного вандала, а Райли хотела поиграть в героя. Приятно осознавать, что преданность семье важнее минета.

– Увидимся позже, – бросаю я обоим.

– Пока, Летти, – произносит Райли, махнув рукой.

Мы с Диланом на мгновение встречаемся взглядами. Я вижу, его беспокоит, что я стану ругаться с Райли и испорчу им свидание. Хоть я и жажду отомстить ей, я не буду делать это за счет своего кузена.

Иду мимо дома Брук Бейли. Брук была бы самой горячей мамочкой на улице, если бы только у нее были дети. У нее нет мужа – он умер, упав с круизного лайнера. Полиция назвала это несчастным случаем. Однако не все в это верили. Я как лицо незаинтересованное так и не определилась со своим мнением по данному вопросу.

Выхожу на лужайку перед пустующим особняком рядом с домом Брук, пытаясь забыть большую часть того, что только что произошло, когда вижу привлекательного индийского парня примерно моего возраста на качелях, которые когда-то принадлежали семье Уивер. Дым валит у него изо рта после того, как он вынимает оттуда Juul^[6]. Его красивая голова окутана туманом. Поскольку я никогда раньше его не видела, предполагаю, что он хочет купить дом Уиверов, но он кажется слишком молодым, чтобы искать жилье, и у меня такое чувство, что он слишком умен, чтобы баловаться вейпингом, а значит, его что-то беспокоит.

Считайте меня заинтригованной. Я не застенчивая.

– Привет, – мямлю я.

Он поднимает голову. Господи, эти карие глаза! Он выглядит лучше, чем любой мальчик в школе, но не по стандартам Мидоубрука, которые отдают предпочтение более традиционным спортивным типам.

– И тебе привет, – отзывается он, делая вторую затяжку и выбрасывая облако белого пара, которое быстро растворяется в теплом воздухе. Он предлагает мне Juul.

– Нет, спасибо, – мотаю я головой. – Мы, кажется, не знакомы.

– Я Джей, – представляется он, снова протягивая Juul, как будто это превращает нас из незнакомцев в приятелей по вейпу.

Я улыбаюсь и снова отказываюсь.

– Летти, – говорю я. Мы пропускаем рукопожатие.

– Кажется, я раньше не слышал такое имя.

– Это сокращение от Элизабет… ну, вроде того, – объясняю я. – Когда я была маленькой, я произносила свое имя Леттибет, и Летти как бы приклеилось. Никто не называет меня Элизабет. Теперь я просто Летти. – Джей снова затягивается. – Ты знаешь, что в одной капсуле Juul содержится столько же никотина, сколько в пачке из двадцати обычных сигарет?

Джей ухмыляется.

– А почему я им, по-твоему, пользуюсь?

Он похлопывает рукой по качелям рядом с собой, и я принимаю его приглашение. Нравится ли мне качаться? Гораздо больше, чем бросать яйца, это точно. Я втискиваюсь всем телом в пластиковые качели, которые прогибаются под моим весом, сдавливая нас, как смирительная рубашка. С задней стороны дома Уиверов все еще слышен шум вечеринки нашего квартала – гремит плохая музыка дяди Кена, дети носятся и кричат, всеобщий беспредел, царящий на этом сборище, заглушает пение птиц, которое обычно является для нас фоновым шумом.

Я упираюсь ногами в землю, используя их как рычаги для придания небольшого импульса, радуясь, что могу дать выход своей нервной энергии. Уверена, что Джей старше меня, но всего на несколько лет. Мне нравятся его взъерошенные волосы и повседневный стиль – джинсы, белая футболка под расстегнутой рубашкой на пуговицах. Он носит белые «найковские» кроссовки без носков.

– Итак, Летти, – говорит Джей, – что у тебя происходит?

– Это не слишком для первого вопроса?

– У меня не так много времени, – хмыкает Джей. – Мои родители хотят купить этот дом, и процесс не затянется.

– Уверена, что покупка жилья – дело не пяти минут, – возражаю я. Теперь смеется Джей.

– Ты не знаешь мою маму. – Он одаривает меня очаровательной улыбкой. – Когда моя мама на что-то решается – а она уже решила купить этот дом, – это происходит, и происходит быстро.

Я заостряю внимание на его коротко подстриженных усах. Обычно такой стиль меня не привлекает, но Джею он идет.

– Ты собираешься жить здесь с ними? – я надеюсь, что ответ будет утвердительным.

– Да, – отвечает он немного мрачно, точно не рад этой перспективе.

– У тебя есть братья или сестры? – Я бросаю взгляд на кирпичное чудовище перед нами. Многовато для троих, особенно когда один «ребенок» кажется достаточно взрослым, чтобы уже иметь собственную квартиру.

В глазах Джея появляются отстраненность и тяжесть, которых не было несколько мгновений назад. За этим определенно стоит история, но я не собираюсь совать нос в чужие дела. Я краснею. Меня слегка мутит – я боюсь, что ляпнула что-то не то. Но тут лицо Джея смягчается, спасая меня от дальнейшего смущения.

– Нет, я один, – отвечает он.

– Ты собираешься учиться в средней школе Мидоубрука?

Джей хихикает:

– Меня выкинули из Северо-восточного шесть месяцев назад.

Выкинули? Его выгнали из колледжа? Естественно, тысячи мыслей приходят мне в голову, и этого достаточно, чтобы я перестала раскачиваться. Что он натворил? Может, из-за оценок? Или наркотики? Я взволнована перспективой, что присутствие Джея может сделать наш район намного интереснее, и надеюсь, что в его проступке не было ничего действительно плохого. Но даже в этом случае я не собираюсь спрашивать.

– А ты? Учишься в Мидоубруке?

– Ага.

– Значит, заканчиваешь школу. Поздравляю.

– Нет, только в следующем году, – объясняю я. – Меня отстранили от занятий на последние две недели, вот и все.

Джей выглядит впечатленным, как будто мы с ним родственные души.

– Рассказывай! – В его шоколадных глазах вспыхивает огонек.

«А почему бы, черт возьми, и нет?» – думаю я.

Показываю ему свой телефон, а именно заставку на дисплее.

– Это ты? – спрашивает он.

Я киваю. На фото не видно моего лица. Мои глаза так ярко светятся из-за чувствительной оптики камеры слежения, что черты лица становятся размытыми. Баллончик с краской в моей руке вполне себе заметен.

– Граффити? – уточняет Джей.

Я снова киваю, прежде чем рассказать ему историю о том, как я отправилась в школу в футболке с надписью: «Идите на…» и изображением яблока, от которого откусили большой кусок. Очевидно, такая форма одежды нарушала школьные стандарты, в которых что-то упоминалось насчет угрожающих высказываний. Мне предоставили выбор: моя мама принесет мне другую рубашку или мне придется пойти домой и пропустить важный тест.

– И я такая: «Какая разница! Или вам нужен пример настоящих разжигающих ненависть высказываний?» – Я нарочито негодую.

– Полагаю, они не приняли твои аргументы?

– Ни в малейшей степени, – подтверждаю я. – И думаю о несправедливости всего этого – вовсе не по отношению к себе, а по отношению к реальным проблемам, о которых должна заботиться школа: выбросы парниковых газов, размеры классов, консультации по психическому здоровью, издевательства, бедность, жестокое обращение с детьми, гендерные и расовые вопросы, но нет, мою дурацкую футболку выставили серьезной проблемой, которую потребовалось немедленно решить.

– Твоя мама принесла тебе другую?

– Ага, – признаюсь я, – но на следующий день я создала онлайн-петицию, в которой говорилось, что моя одежда не была неприличной и весь стандарт нужно переписать. За пару недель я собрала триста подписей, даже от некоторых учеников средней школы.

– Что было потом? – заинтригованно спрашивает Джей.

– Мою петицию отклонили на заседании школьного совета.

– Полагаю, тут-то и наступает время для граффити, – говорит Джей.

– На фото, которое я тебе показала, как раз момент, когда я написала баллончиком «Идите на…» на двери школьного спортзала.

– Ого, – произносит Джей, его глаза расширяются.

– Мне, вероятно, все бы сошло с рук, но девушка моего двоюродного брата выдала меня.

– Но как? – не понимает Джей. – На этом снимке может быть кто угодно.

Я снова открываю фотографию на своем телефоне, пальцами увеличиваю изображение, особенно фрагмент, где видно руку, держащую баллончик с краской. Становится заметно изменение цвета на моем запястье – родимое пятно. Я показываю Джею такую же отметину на своей коже.

– Райли Томпсон живет вон там. – Я указываю на дом Райли. – Она была моей лучшей подругой, когда мы были маленькими, и мое родимое пятно было постоянной темой для разговоров. Оно завораживало ее. У нее нет ни единого изъяна на теле.

– Что она выиграла, сообщив о тебе? Получила денежное вознаграждение?

Не уверена почему, но у меня такое чувство, что деньги очень важны для Джея.

– Не-а. Но она президент студенческого совета. Может быть, она чувствовала себя обязанной. Или она хотела повысить свой авторитет у руководства школы. Ее всегда привлекал престиж.

– Тебе обязательно ходить в летнюю школу? – спрашивает Джей.

– Нет, я все еще могу сдавать домашнее задание, тесты и не провалить четверть. Бывало и хуже.

– Как твои родители восприняли это?

– Не очень хорошо. Я наказана на половину лета. Я могу устроиться на работу, ходить на работу, возвращаться домой, и все. О, и я могу присутствовать на этой дурацкой вечеринке, вероятно, потому что мои родители знают, что я не хочу на ней быть.

– Вот это я понимаю наказание, – говорит Джей со смехом. – Ну, ты можешь общаться со мной этим летом, при условии, что я перееду. – Мне бы этого хотелось, но ему не обязательно знать об этом. – Ты не единственная неудачница в Мидоубруке, – добавляет Джей, указывая на себя.

Мы раскачиваемся, поднимаясь все выше. Цепи скрипят под нашим весом.

– А кто сказал, что я неудачница? – В ответ на это Джей бросает на меня взгляд, который мгновенно разоблачает мой блеф. – Ладно, я неудачница, – признаю́ я.

– Мне двадцать лет, а я все еще живу с родителями, – произносит он, прежде чем сделать еще одну затяжку. – Мы можем стать друзьями.

Мы не пожимаем друг другу руки, но это всего лишь формальность.

– Как будешь коротать время в домашнем заключении, когда меня не будет рядом, чтобы отвлечь тебя от твоего тяжелого положения? – спрашивает Джей.

Пожимаю плечами:

– Начну заниматься своей летней работой для курса психологии AP^[7]. Я пишу о мести. Райли вдохновила меня.

Я выдаю коварную ухмылку. Джей вообще никак не реагирует.

– Наверное, писать о мести – это круто, – равнодушно произносит он. Однако на следующем вдохе выражение его лица меняется, на губах появляется леденящая душу улыбка. – Но отомстить по-настоящему… Это то, чем можно действительно насладиться.

Глава 4

Утреннее солнце струилось сквозь кухонные окна, словно маяк, возвещающий о наступлении нового дня. Для Алекс это означало возвращение к рутине – не такой уж мучительной, поскольку она работала на себя. Она была одной из немногих жительниц Олтон-роуд, которые настаивали (впрочем, безуспешно) на проведении вечеринки в воскресенье, а не в понедельник, в День памяти. Ей просто требовались дополнительные сутки для восстановления.

Она сделала первый отчаянный глоток кофе, слишком остро ощущая шум в голове, сожалея о своем решении завершить вечеринку еще одним бокалом вина на ночь. Ей понравилось вчерашнее празднество, но она была рада, что пройдет еще год, прежде чем они распакуют все необходимое, чтобы сделать это снова.

Она едва успела принять бодрящую порцию кофеина, когда на кухню вбежала Зои, дворняжка подпалового окраса, которую любили все, но кормил только один человек. Зои забрали из местного приюта для животных, уступив Летти, не один месяц выпрашивавшей домашнего питомца. Ник сопротивлялся, ссылаясь на их плотный график, но Алекс постоянно чувствовала себя виноватой из-за того, что дочь росла одна. В конце концов Ник проникся этой идеей, но он никогда не думал о Зои как о своей ответственности. По его мнению, это была собака Летти.

В каком-то смысле он был прав. Без Летти не было бы Зои. Всякий раз, когда Летти жаловалась, что у нее нет сестры или брата, у Алекс на душе скребли кошки. Так получилось не по ее воле, но это слишком сложно объяснить ребенку. К тому времени, когда Летти стала достаточно взрослой, чтобы понимать, она уже привыкла к своему статусу, перестала просить брата или сестренку и захотела собаку. Алекс ухватилась за это, и у Летти появилась подруга по играм, а у самой Алекс отпала нужда отвечать на неудобные вопросы.

Она насыпала Зои еды, заметив, что миску с водой тоже нужно наполнить.

Ник появился на кухне, завязывая галстук.

– Миска для воды Зои опять пустая, – сообщила Алекс.

– И тебе доброе утро, – ответил муж. – Что-нибудь мучает после вечеринки?

– Ничего, – солгала Алекс. Ей казалось, что John Henry^[8] пытается выбить себе дорогу из ее черепа.

– Повезло, – протянул Ник, потирая виски́. – Думаю, я уже слишком стар для таких сборищ.

Не испытывая никакого сочувствия, Алекс снова указала на пустую миску для воды:

– Может, ты еще и слишком стар, чтобы уделять больше внимания Зои? Я вроде об этом тебя сейчас спрашивала. У меня и так дел невпроворот.

– Справедливо. А у меня?

– Не перегибай, Ник. Я прошу помочь, и только.

– У нас вообще-то есть дочь, которая хотела собаку. Как насчет того, чтобы попросить о помощи ее?

Руки Алекс переместились на ее бедра. Она почувствовала, как у нее начинает подскакивать давление. Слишком рано.

«Спокойно. Сохраняй спокойствие, – сказала себе Алекс. – Нет причин доводить этот глупый разговор до ненужной крайности».

– То есть ты отказываешься помочь?

Ник отнес миску к раковине и наполнил ее водой.

– Нет, я просто указываю на то, что у нас есть дочь, умолявшая купить ей собаку, которой теперь не занимается, а ты ее об этом даже не просишь. Никогда. Похоже, в последнее время ты боишься с ней в чем-либо сталкиваться. Она не разобьется от малейшего движения, Алекс, тебе не нужно обращаться с ней, как с хрустальной вазой. Ты можешь надавить на нее, и она от этого не перестанет любить тебя.

У Алекс отвисла челюсть. Она хотела подобрать идеальный ответ, что-нибудь такое, что действительно задело бы мужа, но ее обширный словарный запас выдал только: «Тьфу».

В конце концов она нашла несколько слов.

– В какой момент разговор превратился в обсуждение того, как я воспитываю Летти? И я достаточно много с ней спорила, – огрызнулась Алекс, представляя, как швыряет собачью миску с водой в голову Ника, точно фрисби.

– В самом деле? Ты даже не хотела наказывать ее за то, что ее отстранили от занятий.

– Это неправда.

Но это было правдой. Алекс считала, что отстранение от занятий было достаточным наказанием, но предложила домашний арест всего на две недели. В конце концов ей пришлось применить к себе ту же тактику посредничества, которую она использовала в отношении своих клиентов. Они пришли к компромиссу – ни победителей, ни проигравших, – посадив Летти под домашний арест на шесть недель вместо предложения Ника продлить наказание на все лето.

С кружкой кофе в руке Ник вышел из кухни, следом появилась Летти, сосредоточенная на телефоне. Она была наказана, но не лишена связи с миром.

Алекс мгновенно перезагрузилась. Она не хотела, чтобы Летти знала, что у нее с Ником состоялся напряженный диалог. Она почти слышала выговор мужа: «Ты не можешь продолжать защищать ее от реальной жизни».

– Как тебе спалось, милая? – спросила Алекс.

– Прекрасно, – произнесла Летти, не утруждая себя зрительным контактом.

– Ты в состоянии сделать домашнее задание? Директор Кори…

– Мам, я в порядке, – перебила Летти.

– Точно, – согласилась Алекс. Почему общение с подростками похоже на обращение с боевой гранатой?

– Тетя Эмили продала дом Уиверов той семье?

Вопрос дочери застал Алекс врасплох.

– Ты видела, как Кумары вчера осматривали дом?

Прежде чем Летти успела ответить, Эмили, которая, как всегда, явилась без предупреждения, практически ворвалась на кухню через боковую дверь.

– У меня огромная проблема, – объявила она и схватила маффин с тарелки Алекс. Эмили откусила кусочек и только потом посмотрела на сестру, спрашивая разрешения. Та добродушно кивнула.

– Доброе утро, Летти, – поздоровалась Эмили с набитым маффином ртом.

– Доброе утро, тетя Эмили, – ответила Летти. – Ты продала дом Уиверов той семье?

– Пока нет, – немного сухо ответила Эмили.

Алекс хорошо знала этот тон и могла догадаться об источнике огорчения своей сестры.

– Круто, – произнесла Летти с безразличием, которое никак не вязалось с ее первоначальным интересом, и ретировалась, а Эмили, как ни странно, вытащила белый пакет для мусора из отдельно стоящего кухонного мусорного бака.

– Хм-м, ты что делаешь, сестренка?! – полюбопытствовала Алекс.

– Кен пошел на свалку, – бросила та, как будто это все объясняло.

– И ты решила отнести туда мой мусор?

– Не совсем, – ответила Эмили и выбежала за дверь.

Алекс, не колеблясь, последовала за ней.

– Эм, что происходит?

Сестра не ответила. Она была слишком занята, переходя улицу в направлении к дому Уиверов.

У Алекс на это утро был запланирован сеанс медиации. И она не располагала временем, чтобы разбираться с нервным срывом своей сестры, который явно вот-вот должен был произойти. Она бросилась догонять Эмили, которая неслась шагом, близким к рыси. Пакет для мусора болтался в ее руке.

– Что, черт возьми, ты делаешь? – спросила Алекс, когда Эмили ввела код на ключнице, чтобы забрать ключ.

– Мне нужно придумать способ удержать Кумаров от покупки этого дома, – заявила Эмили. Она отперла дверь и поспешно вошла в пустой особняк.

Алекс последовала за ней в гулкое фойе. Выставленные на продажу комнаты были обставлены довольно скудно.

– Кумары сделали какое-нибудь предложение?

– На двадцать тысяч больше запрашиваемой суммы и платят наличными. – Эмили произнесла эти слова так, словно сделка сорвалась.

Алекс двинулась за сестрой вниз по лестнице в подвал, все еще недоумевая, зачем той понадобилось приносить сюда мешок с мусором.

– Что тебя беспокоит? – Алекс старалась не отставать. – С домом что-то не так?

Алекс надеялась, что проблема в здании, потому что эмоциональный кризис Эмили означал кризис и для нее самой.

– Погоди, – отмахнулась та.

Подвал оказался недостроенным, но довольно чистым, с серым бетонным полом, гладким и ровненьким, будто каток. Эмили поспешила в угол, где развязала мешок и, по все еще неведомым Алекс причинам, принялась вываливать его содержимое на пол. Высыпались обертки и смятые упаковки, размокшие от кофейной гущи, скомканные бумажные полотенца и пластик, которые следовало бы сдать на переработку.

– Эмили, боже мой! – воскликнула Алекс. – Что, черт возьми, ты творишь?!

Эмили не ответила. Она была слишком занята копанием в мусоре, как будто пыталась найти в нем что-то ценное. В конце концов она выпрямилась, держа в руках – что бы вы думали?! – банановую кожуру.

– Этого хватит, – произнесла она, оставила беспорядок на полу и побежала обратно вверх по лестнице, заставляя Алекс броситься за ней.

– Эмили, стой! – закричала Алекс, обращая мольбу в спину сестре. – Что с тобой происходит?

Вслед за Эмили Алекс очутилась в ярко освещенной гостиной.

Поднявшись на цыпочки, Эмили тянулась, чтобы отцепить полированный металлический карниз для штор от настенного держателя. Она начала отвинчивать крышку, не выпуская из рук банановую кожуру.

– Эмили, милая, – сказала Алекс гораздо более мягким тоном, – мне нужно вызвать «Скорую»? Ты что, с ума сошла?

Эмили была слишком занята возней с торцевой крышкой карниза для штор, чтобы ответить. Как только та поддалась, она попыталась засунуть банановую кожуру в полый стержень, но безуспешно.

– Черт возьми! – рявкнула она. – Креветки подошли бы идеально, но у меня их нет. Мне нужно сходить в магазин.

– С какой стати тебе понадобилось засовывать креветки в карниз для штор? – спросила Алекс. – Для чего бы ты это ни делала, тебе нужно прекратить прямо сейчас и поговорить со мной.

Эмили упала на деревянный пол, ее била дрожь. Карниз для штор с грохотом откатился в сторону. Она уронила банановую кожуру себе на колени и закрыла лицо руками.

– Это случится снова, – простонала Эмили. – Я чувствую.

Алекс прекрасно понимала, что значит это. Она также могла догадаться, что Эмили задумала с мусором.

– Ты пытаешься саботировать эту продажу? Твою продажу?

Эмили мрачно кивнула.

– Я прочитала в Интернете историю о женщине, которая перед тем, как съехать, положила несколько креветок внутрь карнизов для штор в своем бывшем семейном доме. Никто не мог найти источник зловония, и он свел жильцов с ума.

– О, Эм, – тяжело вздохнула Алекс.

– Я хотела оклеить стены мокрым картоном, чтобы попытаться вырастить черную плесень, но не думаю, что у меня хватит времени до следующего осмотра. У меня всего три дня!

Алекс опустилась на пол и обняла сестру за плечи.

– Ты совершенно не в себе, понимаешь?

– Понимаю, – призналась Эмили. Однако, казалось, ее это не волновало.

– Это из-за Мэнди Кумар, не так ли? – На лице Алекс отразилась смесь сочувствия и любви.

– В свое время я видела томные взгляды, – нахмурилась Эмили. – Но глаза Кена буквально вылезли из орбит. Я имею в виду, что согласна – Мэнди хорошенькая и у нее отличная фигура, надо отдать ей должное, но я не ожидала, что мне понадобится чашка, чтобы собрать слюни моего мужа.

– Ты уверена, что не преувеличиваешь? – спросила Алекс, хотя прекрасно знала ответ.

– Что еще хуже, Мэнди тоже без ума от Кена, – продолжала Эмили.

– Кен действительно красив. У многих женщин такая реакция на него, но это ничего не значит.

Выражение лица Эмили омрачилось еще больше.

– Я знаю разницу между обычным взглядом восхищения и чем-то большим – и это было нечто большее.

– Мне кажется, ты устраиваешь бурю в стакане, – попыталась успокоить ее Алекс. – Может быть, они работали вместе или что-то в этом роде? Может, он просто узнал ее, и всё.

– Я уже спрашивала его об этом, и он сказал «нет», определенно нет. Даже если так, то они обязательно упомянули бы об этом в разговоре, верно? Вместо этого Кен воспользовался моим вопросом как возможностью прочитать мне лекцию о моей ревнивости. Мне все равно, что он говорит. Это случится снова, и это случится между ним и Мэнди. Я это нутром чую.

– Кен и Мэнди?

– Да, Кен и Мэнди! – прорычала Эмили. – У меня такое же чувство, как и тогда.

Тогда. Алекс не нуждалась ни в каких разъяснениях.

– Ты не можешь знать наверняка, – заметила она.

– Я знала, что он спит со своей секретаршей. Поняла, стоило ему сказать мне, что он не стал бы делать что-то настолько банальное, что он как раз делает что-то настолько банальное.

– Пятнадцать лет прошло. С тех пор у вас все было хорошо. Ты справилась с этим.

– Лжец однажды – лжец навсегда, – произнесла Эмили.

Алекс поднялась на ноги, потянув сестру за собой. Она положила руки ей на плечи, чтобы Эмили не могла спрятаться от ее пристального взгляда.

– Милая, – произнесла Алекс тоном, исполненным сочувствия. – У вас с Кеном сейчас все хорошо. Ты проделала тяжелую работу и выкарабкалась.

Это было правдой. На это ушло полтора года усилий, но Эмили и Кену удалось оправиться от его измены. Это был болезненный процесс для обоих, требовавший смирения, поиска компромисса и абсолютной честности. У Кена не было другого выбора, кроме как уволиться с работы, продать дом и переехать. Именно поэтому Эмили стала жить на одной улице со своей сестрой.