000
ОтложитьЧитал
Глава 1. Ценный специалист
Я поставил поднос на стол, сел спиной к залу. Всегда сажусь к ним спиной. Неприятно смотреть на сушеные, морщинистые старческие физиономии. На седые головы, на отполированные черепа в пигментных пятнах, на уши с пушком, словно заплесневелые, на волосы из ноздрей, похожие на усы тараканов, на морщинистую желтоватую, словно восковую, кожу, бесцветные склеротичные глаза, высосанные паскудной жизнью, и видеть в них свое недалекое будущее. Хватало издаваемого ими чавканья, хлюпанья, кашля, стука ложек о металлические тарелки, скрипа стульев по кафелю и мрачного, словно загробного, гула голосов.
Чувствовал их запах, и меня передергивало. Ниже склонялся над похлебкой, окуная голову в гороховый пар, и все равно не спасался. Этим омертвелым душком, казалось, пропитано все кругом. Ветерок сметает сухие литья с крестов, склепов, столиков, скамеек, просачивается сквозь ограды, касается парафиновых цветков, пролетает через омертвелое, застывшее кладбище и проникает в столовку вместе с ними. Бр-р-р.
Я, знаете ли, предпочитаю трапезничать в одиночестве. Но в тот день ко мне подсели двое, без приглашения. Один высокий, с грубо слепленной ряхой: лоб приплюснут, раздавшиеся скулы, массивная челюсть. Синий замасленный комбинезон был настолько ему мал, что расстегнутые рукава вздернулись до середины предплечий, а ткань на пузе натянулась, как парус, под крепким ветром.
Второй – его антагонист, щуплый, лет двадцати семи, постоянно ерзал на стуле, словно у него где-то свербело. Юркий жуликоватый взгляд шнырял по сторонам, скользил по моему лицу, словно бы не замечая его, и все сваливался куда-то вправо.
– Слушай, это… дедан, – он ощерился, оголяя желтые неровные зубы со щелью между резцами, – мы к тебе это… по делу. Нам нужен мастак по самолетам, «регистратор» на тебя сказал, ты, типа, соображаешь.
Здоровяк сидел молча, тер большой шишковатый палец, разглядывал черный ушибленный ноготь и, казалось, не участвовал в разговоре. Он был все равно что дубина, прислоненная к ноге щуплого, которую тот мог пустить в ход в любой момент.
– Ну так как? У нас, это, и свет завсегда, и душевая фурыкает. Пиваса завались, это вот, – его взгляд в очередной раз скользнул по моему лицу, словно обмылок по мокрой коже, и полетел дальше вправо.
– Что как? – спросил я, приходя в чувство от беспардонности визави и ни черта не понимая из сказанного.
– Я, блин, спрашиваю, ты это… с нами? – молодой провел языком по внутренней стороне щеки. Щетинистый бугорок похабно пробежал по коже и спустился под губу.
– Вы с аэродрома?
– Да, откуда еще?! – парень бросил локти на стол и резко подался вперед, вперив в меня воспаленные, словно нарывы, глаза. Тарелка с похлебкой подпрыгнула, из стакана выплеснулось несколько капель компота. Его поведение явно выходило за рамки нормального, и мне стало казаться, что здесь разыгрывается какое-то представление, роль в котором я не выучил. Дубина как бы ни при чем продолжал рассматривать пальцы.
Я терялся в догадках и никак не мог сложить определенного мнения об авиаторах. Знал одно – они меня пугают. Особенно щуплый, с расщелиной между зубов. Я человек тихий, пожилой, быстро бегать не могу, оружием не обзавелся, остается одно – незаметность, а сейчас на меня пускали слюни мясоеды.
Молодой наседал:
– Возимся с этим поплавком, он, это, то чохает, то бздехает и ни в какую. Мы с Яхо не самолетчики, я немного арбайтал в сервиса́х, – парень говорил, понизив голос, подавшись ко мне и на этот раз глядя прямо в глаза, словно вещал божественное откровение. И я понимал, заметь он хоть искру недоверия – смертельно обидится. Поэтому старался не сморгнуть и внимал с усердием.
– Яхо, в основном, это… по гара́жам рыдваны мастырил, – молодой скрипуче хихикнул, – но повторюся, мы не самолетчики.
– С каким у вас проблемы? – поинтересовался я и почувствовал, как кровь отливает от лица.
– Который на поплавах, чих-пых воевать, – молодой сполз на стул, отвернулся, и его взгляд снова заскользил по столовке. – Не видал, что ли? Мы с ним, это, целыми днями дрючимся.
– Ла восемь, – подал голос Яхо. Голос прозвучал глухо и мрачно, словно из пещеры. Здоровяк не отрывал взгляда от своего пальца, продолжал с угрюмой сосредоточенностью его рассматривать и тереть.
Признаться, руки соскучились по делу, тем более что это дело я знал. Но работать под началом невротика, с большой долей вероятности наркомана, и с его дружком-уйбуем дебелым никак не манило. Я покачал головой:
– Нет, парни, извиняйте, – уже жалел, что позволил втянуть себя в разговор, – давно этим не занимаюсь.Да и не по двигателям я, а так, по розеткам, штепселям, электрик, одним словом, – врать у меня никогда не получалось и в этот раз не вышло.
На некоторое время за столиком воцарилось мрачное молчание, словно над ним зависла грозовая туча. Воздух вокруг стал пропитываться напряжением, агрессией и моим страхом. Молодой вытаращился на меня, словно святой отец услышал от истового приверженца черную крамолу.
– Што? – наконец оттаял он и прошипел, как змей: – Ты, это, чертов самолетчик, я же русским сказал, надо движок пустить, – внезапно он повысил голос до визга: – Да мы из тебя, это, весь мазут выдавим! – Резко вскочил, стул отлетел, свалился, забренчал металлической дужкой о пол. Впился в меня бешеным взглядом, словно клещами ухватил. Рот его искривился, губы натянулись до белизны. Как драчливый петух, он вытянул шею, отвел плечи назад, согнул руки в локтях.
– Курак!!! – сзади послышался громкий каркающий восклик и следом пронзительный скрежет металлических ножек. От неожиданности я, щуплый и Яхо обернулись. Через четыре стола от нас стоял весь напряженный, словно насаженный на кол, Толик. Его глаза выпучились, на лбу собрались глубокие морщины, голова тряслась. Русые грязные волосы дрожали на макушке, как на кочке. Лицо покраснело, вены на шее вздулись. Казалось, еще немного, и из носа хлынет кровь. Он смотрел на стол, заставленный мисками и стаканами. Со стороны казалось, будто он съел отравленный кусок и вот-вот упадет замертво.
– Успокойте этого чертова шизика! – взвизгнул щуплый. Несколько капелек слюны слетели с его губ и упали мне на запястье. Я дернул рукой, словно от ожога. Побоялся обтереть, чтобы лишний раз не щелкать по носу гадюку. Понимал, что его слюна обычная, человеческая, но она, черт подери, жгла кожу, словно кислота.
– Курак!!! Курак!!! – вновь прокаркал Толик, оставляя безумный взгляд неподвижным. Сидевшая с ним за столом старуха мягко взяла парня за руку, стала поспешно гладить его ладонь и тянуть вниз.
– Тихо, тихо, Толечка. Все хорошо. Чего расшумелся? Чего? Садись давай, садись. Суп остынет.
Толик послушно сел, низко наклонился, нащупал ложку и принялся быстро хлебать, разбрызгивая суп по лицу.
Толика знали все. Он был безобидный парень с заскоками. И сейчас он подарил мне надежду, что все обойдется. Ярости во взгляде молодого и правда поубавилось, но отпускать меня с миром он не собирался.
– Яхо, это, тащи дедана на улицу. Сейчас наваляем, будет знать, как бортовать нас, – громко, на публику говорил молодой, обводя столовку яростным взглядом.
Перестали звякать ложки, прекратились хлюпанья, смолк померанский гул, повисла траурная тишина. В этой тишине я расслышал спокойную, едва уловимую мелодию, которая доносилась из варочного цеха. Медовый голос Фрэнка Синатры сочился среди стариков, как туман в лощине меж гнилых пней.
Вся «Песочница» повернула помятые сухие лица в нашу сторону. Испуганное и в то же время любопытное выражение их глаз напоминаловзгляды мартышек в зоопарке. Из дальнего угла, где за столом сидело трое крепких парней, послышалось молодецкое гоготание. Кто-то из них крикнул:
– Вломи ему, Шурум!
Сразу стало понятно, перед кем он ломал комедию. Не заметил, как Яхо оказался у меня за спиной и резко дернул за воротник футболки, да так, что та затрещала. Размахивая руками, я повалился вместе со стулом навзничь. Не успел опомниться, как уже волочился по бетонному полу. Зашаркали ботинки, заскрипели стулья, раздвигаясь перед нами, как ряска перед лодкой. Приободренный ухарскими воплями, Шурум вошел в раж, визжал и сыпал малопонятными словечками, размахивал руками и норовил пнуть меня по ребрам. Я как мог уворачивался. Воротник больно впился в горло и не позволял даже пискнуть, глаза лезли на лоб. Обеими руками я оттягивал горловину, стараясь вдохнуть, перебирал задними ногами, как кузнечик.
Мы вывалились из столовой под улюлюканье молодчиков, под молчание стариков и под медовый баритон Синатры. Я вспомнил о полиции. Возможно, кто-то из служителей Фемиды находился в зале?! Обязательно кто-то да был. Там столько народа! Ага, и каждый в испуге отдергивал ноги, чтобы я не уцепился. Теперь много чего стало по-другому.
Словно корыто с хламом, Яхо уволок меня за угол.
– Ну все, Карабас, тебе, это… крышка! – визжал Шурум. – Держи его,Яхо!
Непоколебимый бичуган, обхватив меня обручем мускулистых рук, прижал к животу. Да так, что я не мог вздохнуть и только крякал.
– Послушай, – сиплым голосом давил я, – давайте уладим все мирно.
Я уже был готов согласиться чинить чертов самолет, лишь бы они оставили меня в покое.
– Я, это… покажу тебе, как нам перечить! – визжал Шурум, не слушая меня. Встал в боксерскую стойку и запрыгал на месте. – Самолетчик хренов, – при этих словах он двинул мне по челюсти. Моя голова мотнулась влево, волосы упали на глаза. По-настоящему стало страшно только сейчас, когда громила обездвижил меня, а сумасшедший наркоман принялся обрабатывать. Вдруг представилось, что у Шурума в кармане может оказаться нож или опасная бритва, психи любят бритвы. Огосподи. Их словно магнитом тянет к заточенным штуковинам. Удар по левой скуле отбросил мою голову вправо. Потом снова влево. И тут сквозь растрепанную челку я заметил за спиной Шурума невесть откуда взявшегося типа. Сколько? Три-четыре секунды прошло, пока моя голова летала из стороны в сторону, а он стоит и не шелохнется, словно с самого начала был здесь.
– На тебе, дерьма кусок, получай, – пыхтел Шурум, нанося удары. Я почувствовал, как по подбородку потекла теплая струйка (слава богу, что не по ногам).
Сквозь спутанные волосы я видел, как тип позади Шурума склонил голову и рассматривает меня, словно афишу заезжего цирка, отпечатанную на дешевой бумаге низкого качества с расплывчатыми очертаниями начесанных пуделей в пачках. Зубочистка перекочевала из левого уголка его рта в правый.
Удар по зубам, моя голова отлетела в другую сторону, тип скрылся за Шурумом. Послышался сухой металлический щелчок. Следующего удара уже не последовало.
– Отпусти его, – потребовал спокойный негромкий голос. Шурум замер с занесенной рукой, словно его насадили на металлический каркас. Он не смел повернуться и косил глаза, как бы пытаясь заглянуть себе за спину.
– Сделаем так. Я забираю этого ветерана, и мы расходимся. Вы достаточно его поучили, еще пару плюх, и он не восстановится. Вам это надо?
Вдохновленный безобидным тоном инкогнито, Шурум расслабился, опустил руку и повернулся. Теперь я видел незнакомца целиком. Он стоял без напряжения, в серой свободной футболке с темными кругами пота в проймах, в зеленых штанах с засалинами на бедрах, в сандалиях на босую ногу, загорелый, коротко стриженный. Над правым глазом выделялся лиловый рубец. Спокойная улыбка едва читалась на губах, словно все было не по-серьезному и пистолет, который он сжимал в правой руке, нацеленный в живот Шуруму, игрушечный. Но вот только взгляд из-под черных бровей обдавал холодком, а зрачки были такие же черные и большие, как дыра в стволе. И мне кажется, никто из нашей скульптурной композиции «Поучение упрямца» не сомневался, что нажать на курок этому типу – раз плюнуть.
– Кто ты такой? – Шурум старался сохранить лицо и не выказывал испуга.
– Кто я такой, не имеет значения. Отпускайте мужика, и мы разбегаемся.
Минуту Шурум раздумывал, переводил взгляд с лица незнакомца на пистолет, нервно переминался, неосознанно сжимал и разжимал кулаки. Нечаянно заполучив могущественного союзника, я был уверен, что все теперь пойдет по его сценарию.
– Ладно, – наконец, согласился Шурум, – но, это, только знай, я такие вещи не про…– он заткнулся. Рука типа поднялась выше, и ствол пистолета теперь заглядывал ему в глаза.
– Яхо, не слышишь, что ли? Давай отпускай. Все, мужик, успокойся, мы уже того… Забирай, он нам не нужен, только попачкались.
Я с облегчением почувствовал, как обруч разомкнулся. Неуверенно встал на ноги, вдохнул полной грудью.
– Все, расходимся. Вы в кафе доедать обед, а мы в закат.
– Пошли, Яхо, – недовольно пробурчал Шурум и зашагал, подпрыгивая на носочках, словно колесо, искривленное «восьмеркой». Здоровяк вроде как даже не испугался. Не обращая на нас внимания, пошел следом, как огромный шарик за веревочкой. Я стоял, рукавом футболки вытирал разбитую губу и думал, что он, наверное, дурак, раз позволяет помыкать собою этому наркоману.
– Двигаем скоренько, пока они не позвали дружков, – незнакомец сунул пистолет сзади за пояс, прикрыл футболкой и зашагал прочь.
Я едва поспевал за ним. Долго петляли по анклаву, пока не очутились у двухэтажного краснокирпичного с железной бурой крышей, с чердачными оконцами очень старого дома. Едва зашли в подъезд, как в нос пахнуло застоялым воздухом, сырой штукатуркой и известкой.
Деревянная лестница поскрипывала под ногами. Мы поднялись на второй этаж и остановились у железной двери. Незнакомец согнул палец и тихо постучал по полотну, выбивая какой-то код. Металлический звук коротким эхом разошелся по подъезду и стих в сумраке лестничных площадок и маршей. В тишине за дверью послышался осторожный скрип половицы, а затем шепот.
– Кто?
– Джагбуб.
Щелкнул замок, с тихим блеющим скрежетом приоткрылась дверь. В тусклом дневном свете, льющемся справа из коридора, я увидел силуэт худощавой мужской фигуры. Он отступил, пропуская нас в квартиру.
– Кого привел, Анжей? – послышался немного гнусавый голос с мягким акцентом.
– Сейчас узнаем. Заходи, – Андрей, как я догадался из диалога, прошел по коридору и свернул направо. Я двинулся следом и скоро очутился на кухне. Стол, тумбы, подоконник загромождали стеклянные банки с маринадами и консервами. Пластиковые десятилитровые канистры с водой занимали пространство под окном.
– Да кто это, Анжей? – отодвинув меня, в кухню протиснулся мужчина лет сорока с намечающейся плешью надо лбом, с настороженными въедливыми глазами и волосатыми до противности ногами. Не стесняясь, он скоблил меня подозрительным взглядом.
– Расслабься, Гжегош, он свой, – Андрей открыл верхний шкаф, достал две банки пива. Одну бросил мне, другую распечатал и жадно припал к ней губами. Кадык задвигался вверх-вниз. Глядя на него, я ощутил приступ жажды и с шипением раскупорил свою банку. Все время, пока я пил, Гжегош пристально меня рассматривал, словно козу на рынке.
– На, вытрись, – Андрей бросил в меня полотенцем. – Зеркало сзади.
Я развернулся, смочил слюной край махровой ткани и принялся оттирать засохшую под носом и губой кровь.
– Рассказывай, кто таков? Как звать? Те парни называли тебя вроде самолетчиком.
– Какие, Анжей, парни? – встрепенулся Гжегош. Андрей тяжело вздохнул, помолчал, затем в упор посмотрел на своего товарища и со сдержанным раздражением сказал: – Сейчас все узнаешь, не спеши. Ну так как тебя звать?
– Сергей Михайлович Бородулин, – проговорил я, положил на мойку полотенце с розовыми разводами, повернулся к спасителю.
– Почему они называли тебя самолетчиком? Вообще, расскажи, как здесь оказался, чем на хлеб зарабатывал, на кого учился, где семья? Да ты присаживайся. – Андрей указал на стул у плиты.
Я рассказал все, что их интересовало. А больше всего их интересовали мое образование и стаж работы на авиастроительном предприятии. Андрей долго и подробно расспрашивал, какие самолеты мы собирали и чем именно занимался я. За первой банкой пива последовала вторая. Хмель ударил в голову, и я с удовольствием делился тем, что имел, – сведениями. И чем больше удовлетворял его любопытство, тем довольнее становилось его лицо. Гжегош ко мне оттаял и несколько раз переспросил, правда ли я авиационный техник по летательным аппаратам и двигателям. Без тени сомнения я подтвердил ранее сказанное и продолжал разглагольствовать. Нетрудно было заметить, что Андрей и Гжегош не очень-то контачат. Оно и понятно, Гжегош оказался нудным и, как представлялось на первый взгляд, глуповатым товарищем. Некоторые вещи переспрашивал по нескольку раз. Порой Андрей перебивал его и направлял разговор в нужное ему русло. Не получив разъяснений, Гжегош обижался, как мальчишка, поджимал губы, дулся и на некоторое время выпадал из разговора.
Кое-что удалось узнать и мне. Гжегош с Андреем летчики. Гжегош – албанский поляк. На летчика выучился в Жешуве. Затем вернулся в Албанию и устроился в «Албанские авиалинии». Там познакомился с Андреем. О себе Андрей рассказывал неохотно и скупо. В частности, я узнал, что его жена и сын улетели на Новую Землю. По стечению роковых обстоятельств, вместе с Гжегошем он застрял в Ливии. Пароль «Джагбуб» – город, в котором они проторчали долгое время, прежде чем смогли выбраться из охваченной паникой и хаосом страны.
Сидели долго, пили много. К тому времени, как стемнело, я уже был на бровях. Язык цеплялся за зубы, и я нес чушь. Был рад наконец-то, за долгие месяцы пообщаться с хорошими людьми, с почти коллегами, и не сдерживался. Вечер закончился, я, веселый, с опухшей губой и подбитым глазом, не возражал против провожатого. Тем более что у меня появились враги.
Долго шли по темным углам и переулкам, прежде чем, оказались на Союзной. Андрей казался трезвым, держал меня под руку и стоически выслушивал пьяный треп. У подъезда, несмотря на мои козлячьи заверения о вменяемости, настоял сопроводить до самой квартиры. На первом этаже со свечой в руках нас встретил Игнатьич. В пляшущем языке неверного огонька его старческое лицо выглядело демоническим. Прикрывая пламя ладонью, он долго и подозрительно вглядывался в Андрея. Цокая языком, укоризненно качая головой, помог нам подняться на второй этаж. Андрей не стал заходить, пожелал доброй ночи, оставил меня, гибкого и шутливого, у порога, быстро сбежал вниз.
Игнатьич с тревожным лицом пытался расспрашивать меня о подозрительном типе, где и при каких обстоятельствах подцепил его. Шепотом напомнил о беспокойных временах, нынешних порядках, о мародерах, ворье и прочей нечисти. Блея что-то невнятное, я успокаивал старика, мол, Андрей хороший человек и спас меня от неминуемой гибели. Сшибая углы, добрался до дивана, не раздеваясь, завалился на скрипучие пружины и моментально провалился в сон.
Глава 2. Анклав
Наутро чувствовал себя прескверно. С распухшим сухим языком, словно с дохлой рыбиной во рту, с жуткой головной болью я с трудом поднялся с дивана. Выколупал из кластера квамателину, закинул в рот, попробовал проглотить. Таблетка встала поперек горла, я поперхнулся, выкашлял ее на пол. Сгреб пачку с сигаретами, трясущейся рукой выбил одну, прикурил.
После известных событий, еще до того, как передвигаться по дорогам стало небезопасно, я подался из Белгорода в ближайший анклав, который находился в Курске. На Краснознаменной в кирпичной пятиэтажке заселился в брошенную однушку. В принципе, мне было все равно, где жить, лишь бы не капало. По настрою и отношению к нынешней жизни мало волновали удобства и санитария. Осознание своей ненужности, бессмысленности существования, запустение и крах привычного мира ввергали меня в жуткую депрессию. Я жил ради жизни, без цели, без смысла.
Порой жалел, что у меня были таблетки. Может, боль, как когда-то, оторвала бы от бутылки. Или язва доконала. Я не в силах бороться, мой дух сломлен. Я опустошен, выхолощен, как лоскут, зацепившийся за куст у дороги. За долгие годы выгорел на солнце, потерял цвет, впитал дорожную пыль, обтрепался ветром, стал тонким, хрупким.
Я затушил окурок в банке из-под горошка, пошатываясь, побрел на кухню. За столом сидел Андрей, крутил во рту зубочистку и листал журнал. Я почему-то не удивился ему, пробурчал: «Привет», и, раскачиваемый несуществующими ветрами,прошаркал к столу. Он кивнул, пододвинул мне стакан с водой. Я обхватил его трясущейся пятерней и порывистыми жадными глотками выхлебал. Храня молчание, Андрей вытащил из кармана потрепанный кластер с таблетками, выдавил одну и снова наполнил стакан из канистры. Я не стал спрашивать, что за лекарство, проглотил и не поморщился.
Избегал встречаться с ним глазами. За вчерашнее непотребство, за сегодняшний полураспад испытывал душевную и физическую боль. В гробовой тишине я развернулся и по раскачивающейся палубе, придерживаясь за стены, направился в туалет. Сделал мокрое дело в растрескавшуюся пожелтевшую раковину, под которой стояло вонючее помойное ведро. После чего сполоснул лицо теплой застоялой водой из умывальника. Не вытираясь, посмотрелся в заляпанное зеркало с потеками и отслоившейся по краям амальгамой. На меня глянул жалкий неопрятный, с опухшей губой, взъерошенный, отекший, с тенями под скулами и в глазницах, с пятидневной щетиной алкаш.
Подрагивающей рукой взял с полки расческу с выломанными зубьями и програбил грязные, тронутые сединой волосы. Обтерся серым полотенцем и еще несколько минут стоял перед зеркалом, не решаясь пройти на кухню. Я вдруг подумал, а на самом ли деле был Андрей? Он все время молчит, как, вообще, оказался в квартире, откуда у него таблетки? Пришел со своей канистрой… От этих мыслей меня окатило кипятком, в голове задребезжала мыслишка: «Неужели она меня все-таки настигла. Чертова белка».
Придерживаясь стены, я осторожно одним глазом выглянул из-за косяка, посмотрел через сумрачный коридор на кухню.
– Ну ты как, Михалыч? Башка в хлам? – Андрей обернулся на меня.
Я кивнул, вышел из уборной.
– Хлебнул, брат, ты вчера лишнего. Но, надо признать, у тебя был повод.
В мыслях я с ним согласился и подумал, какой он все же классный. Вон тебе и таблетки, и водицы, и навестил, а я его даже не поблагодарил за вчерашнее спасение. Так увлекся рассказами о себе эпичном, что остальным и рта не давал открыть.
– Послушай, Андрей, – в горле першило, я откашлялся, но лучше не стало, продолжил трескучим голосом: – Ты вчера, ну вроде, заступился за меня. Спасибо.
– Да ладно. Этот отморозок даже треснуть как следует не умеет. Только губу раскровил.
– А что, этого мало? – вдруг вспыхнул я. Стало как-то обидно, что вот так, с кондачка с моей губой… Затем примирительно промямлил: – Человека бить – вообще варварство.
– Кто тебе мешает быть сильным?
Я посмотрел на Андрея и ничего не мог придумать лучше, как сказать:
– Возраст уже не тот.
– Разве нужно быть молодым и могучим, чтобы удержать в руке такую вот штукенцию? – он ловко вытащил из-за пояса пистолет и передернул затворную раму. Она лязгнула, словно не патрон подавала в патронник, а последний гвоздь для крышки гроба. Андрей держал в согнутой руке черный пистолет стволом вверх, пальцем прижимал спусковой крючок, уверенный, смертельноопасный, и смотрел на меня косо. Его глаза снова стали такими, когда целился в Шурума. Надо сказать, это производило впечатление. Я даже струхнул. Представил, с какой легкостью он может меня укокошить в пустой квартире почти в пустом доме, в безлюдном городе. Почему-то вспомнилась тайга, браконьеры, освежевывающие амурского тигра и случайно вышедший на них грибника.
– Ты как, в порядке? – Андрей убрал пистолет на место. Наваждение спало, я сморгнул.
– Да, – выдохнул неуверенно.
– А так, в целом? Ну там, сердце, давление, печень? Я почему спрашиваю, вчера в депо на медпункт набрел. Таблетки всякие там есть, непросроченные попадаются.
– М-м-м, – промычал я неопределенно, – двенадцатиперстная беспокоит, но у меня квамател с запасом имеется. Остальное вроде как бы в порядке.
– Ну и ладненько. Летать пробовал или только в мастерских ковырялся?
– Летал, конечно, – мне показалось, что он об этом вчера уже спрашивал, но на всякий случай повторился, – мы ведь самолеты делали. Ну как самолеты? Сначала «аккорды» – два по двести тридцать лошадок, потом «кариба».
– А на серьезной технике?
– Нет, – признался я.
– Ладно, я чего пришел, вчера вроде как бы напоили тебя… Сами огурцы, а ты мучаешься. Таблетки вот принес, узнать, как ты тут, – он замолчал, поиграл зубочисткой, обвел взглядом кухню, продолжил: – А ты неплохо устроился. Давно здесь?
Я наморщил лоб. Вроде вчера все рассказал:
– В анклаве скоро год,как буду, в этой квартире – чуть меньше. Все здесь не мое, кроме журналов, сигарет и консервов.
– Да, консервы, консервишки, консервунчики, – Андрей печально усмехнулся, – остались мы здесь подыхать, – на его скулах зло заходили желваки, – лучше бы Новой Земли не было, попарились бы все в этой аномальной баньке. – Зубочистка замерла и торчала изо рта, словно ядовитый шип. Я согласен с Андреем на все сто. Не один раз сам об этом думал. Нас слили, бросили доживать на осколках городов, как мусор, как ненужный багаж. Хотя они обещали вернуться, я не встретил еще ни одного идиота, кто бы в это верил.
Я не отвечал Андрею: сколько уже об этом передумано, переговорено. Тем более что ни сил, ни настроения развивать эту тему не было. Разговор не клеился. Честно признаться, я мечтал об одном – завалиться на диван и проспать еще часов эдак пятнадцать.
– А ты, Михалыч, хотел бы на Новую Землю? – вдруг спросил Андрей, когда я уже было собрался извиниться и отчалить.
– Конечно, – не раздумывая, ответил я. Эта мечта жила во мне с того самого дня, когда открыли планету, пригодную для жизни. Мне не хватило буквально нескольких баллов, чтобы стать переселенцем. Этими несколькими баллами могли быть моя несуществующая жена и ребенок. Возраст и специальность давали мне шанс.
– И я, – проговорил Андрей. Долгим грустным взглядом он посмотрел в окно. Я достал сигарету, закурил. Белесый дым заклубился по кухне и потянулся к открытой фрамуге. Андрей обернулся: – Тоже раньше этим дерьмецом баловался. Бросил пять лет назад, – вытащил изо рта зубочистку, поднес к глазам, – благодаря ей. Теперь, если нет щепки в зубах, десны чешутся.
– Да уж. А я, наоборот, недавно развязал. Перестал как-то за жизнь цепляться. Не потонем, так зажаримся.
– Зря ты так, Михалыч. Все может сложиться лучшим образом. Судьба, ты же знаешь – злодейка. Держись меня и выкарабкаемся. Вот увидишь, обязательно выкарабкаемся.
– Как это? – заинтересовался я. – У тебя, будто тот рояль, звездолет в кустах спрятан? – хотел было изобразить усмешку, но едва дернулись губы, как боль тут же остановила их движение. Получилась в итоге жалкая гримаса.
– А вот это уже другой вопрос, – он лукаво подмигнул мне, встал и бодро сказал: – Ладно, пойду я. Ты давай не разлеживайся, как оклемаешься, перебирайся к нам. Вместе безопаснее. На тебя кое у кого зуб имеется. На твоем месте я бы один в кафе не ходил.
– В столовку, – поправил я.
– Что?
– Говорю, в столовку, а не в кафе. Все называют то место столовкой.
– Как скажешь, Михалыч, как скажешь.
Андрей ушел, я затушил сигарету и поплелся в комнату на диван. «А это совсем неплохо, перебраться к Андрею, – думал я, – они крепкие парни, помоложе меня будут, защитят, если что. Втроем веселее, коллеги к тому же». Я старался не думать о соседе снизу, как он будет без меня ходить в столовку, с кем тоскливыми долгими вечерами разговоры разговаривать и кому станет показывать альбомы с потрепанными выцветшими фотографиями, с лицами и людьми, ни о чем мне не говорящими.
Я сластил пилюлю, мысленно обещая, что буду навещать и он даже не почувствует моего переезда. Ругал себя за мягкотелость, убеждал, что сейчас каждый сам за себя, что время милосердия прошло после старта «Дороти». Но заслышав густой мокротный кашель снизу, съежился. Постарался больше ни о чем не думать, натянул простыню на голову.
Меня разбудил грохот. Открыл глаза и ничего не мог разобрать в темноте. Диван трясло, кругом все рушилось и падало. С кухни донесся звон битого стекла, что-то затрещало и обвалилось. Мысли путались, рассыпались горохом. Вдруг где-то справа раздался оглушительный раскатистый грохот, прошелся дрожью по этажам, качнул мой диван. Что-то тяжелое упало со стола, наверное, гантель, которой я колол орехи, покатилось, громыхая, по полу. Подумал, что надо бы выбежать на улицу, но слабость, снедающая апатия крепко пришпилили меня к промятым пружинам. «Будь что будет». Я лежал в темноте, курил и все думал: «Вот она, судьба. Если прибьет, то так тому и быть. Пусть все кончится сейчас. Днем раньше, днем позже». Земля еще вздрагивала слабыми конвульсиями, когда я докурил сигарету, бросил бычок на алюминиевый поднос, стоящий на полу у дивана, повернулся набок и накрыл голову подушкой: «Гори всеогнем».
Утро было недобрым. Стук в дверь, долгий, настойчивый, выдернул меня из липкого сна. К этому часу ощущал себя уже более-менее, обрел твердость в ногах. С мыслями было сложнее. На пороге стоял Федор Игнатьевич. Он был в мокром дождевике, в своих несменяемых, вытянутых на коленях трениках, в обрезанных по щиколотку резиновых сапогах на босую ногу. «Капитан-трикотан» говорил взволнованно и оттого путано.
– Серега, пойдем скорее. Одевайся ты, давай… откапывать надо, там кого-то… скорее давай, привалило, етиво мать. Соседнему подъезду каюк. Тетка с больным все.
Не говоря ни слова, я быстро оделся, и мы вышли на улицу. Накрапывал дождь, воздух был сырым и плотным. У соседнего подъезда суетилось около двух десятков человек в разноцветных дождевиках. Работали молча, скорбно. Из входной двери под самую перекладину вывалилась куча битого кирпича и куски бетона. Медлительные, словно вареные, старики по камушку брали из кучи, передавали по цепи и складывали в пирамиду поодаль. Казалось, они исполняют какой-то погребальный ритуал, бесполезный и бессмысленный, заведенный давным-давно, никто уже и не скажет, о чем он.
С первого взгляда стало ясно, что без бульдозера или экскаватора здесь не обойтись. Разрушение произошло внутри здания. Вероятно, рухнула плита перекрытия на верхнем этаже и проломила потолки нижних квартир. За уцелевшим фасадом через разбитое окно виднелась противоположная стена, оклеенная обоями, со светлыми квадратами от мебели.
– Давно они здесь? – спросил я у Игнатьича.
– С час, наверное. Я и сам недавно встал. Кричали громко. Думал, ты услышишь: так орали, звали старушку с мальцом. Зря стараются, сюда бы технику какую. Наверное, померли уже все, – помолчал и добавил: – Хорошо, что только они одни жили в этом подъезде. Говорят, по городу есть еще обрушения. Все пустое, – Игнатьич махнул рукой, помолчал, а потом продолжил: – Как нас Бог уберег? После зайдипосмотри, какая у меня по потолку трещина сквозанула. Ага, с палец толщиной, между плитами пошла, пошла, у окна свернула и до стены.