Глава 1. Не зная броду
– Ну, что, скакун ретивый? Добегался? – сержант сдвинул ПНВ на лоб, включил фонарь. Яркий круг света уперся в бледную попачканную землей физиономию. Кепи задралась на затылок, из-под нее выглядывал треугольник коротко стриженных волос. Кадык ходил вверх-вниз, натягивая тонкую кожу, словно тупой нож полиэтиленовую пленку. Парень ежесекундно вздрагивал и гримасничал. Испуганные глаза навыкате, косили на звеньевого, как лошадь на волка.
Ядовитый «карачун» одним отростком оплел ноги поверх брюк тренировочной формы, другим забрался на плечо и теперь полз под воротник куртки. Его корявый стебель с тонкими, как пика листьями, с крючковатыми отростками на фоне бледной шеи выглядел замысловатой готической наколкой, если бы оставался не подвижным.
Сержант оторвался от созерцания полупокойника, выключил фонарь, опустил на глаза прибор ночного видения, осмотрелся. Справа, слева на удалении двухсот метров неторопливо, осторожно двигались фигурки с оружием.
Грозный перестук крупнокалиберов с кордона раскалывал ночь, предупреждал всех – заслон стоит, и Зона пока еще не сдвинулась. Время от времени темнота рождала жуткие завывания, хрюканье, предсмертные писки, скрежет, шипение… Беспокоили взрыкивания со стороны свалки и ответные из развалин коровника.
Все, как всегда. Зона не тратит время на сон, неустанно кромсает, ломает, потрошит и калечит. Никогда бы налегке, как этот придурок, по доброй воле сержант не вышел бы за ворота лагеря после захода солнца. Он небезосновательно беспокоился за себя и своих «фазерботов». Но как бы ни спешил вернуться под защиту заборов и пулеметных вышек, отказать себе в удовольствие провести воспитательную работу по «горяченькому», не мог.
Убедившись, что никого поблизости нет, сержант снова поднял «ночник», перевесил автомат за спину, опустился на корточки, взял с земли фонарь беглеца. Быстро взглянул на тусклый луч, который собственно, и помог обнаружить владельца. «Лошара, даже подготовиться, как следует не смог».
– Чего молчишь, Пижон? Слов не находишь в оправданье? Эко тебя колбасит, копать – хоронить. Продрог, что ли, дружище? Не слышу. Ах да, «карачун», – сержант печально покачал головой, протянул руку и с усилием, словно леску, оторвал крючковатый стебель, подбирающийся к губам парня.
Цветок хищника распускается в полуметре над землей и вытягивает длинный иглоподобный пестик. Он жалит жертву, обездвиживает ядом, пока та умирает, стебли колонизируют тело для новой «грядки». Хотя «карачун» редкая травка, его трудно не заметить. Белые с ярко-оранжевыми пятнами, словно проступивший яд, лепестки бросаются в глаза. Ночью, конечно, этого не видно, тем боле с говенным фонариком. «Куда он собрался? На кордон? Придурок».
Сержант оторвал еще один стебель, который заполз-таки под воротник. Шипастые отростки в его пальцах блестели мокрым, на шее парня застыл красный мазок. «Прорастает». Пижон страдальчески кривился и стонал. Звеньевой усмехнулся, отбросил стебель: «Надо бы присовокупить к допросу с пристрастием». В голове возник цветочный горшок с распустившимся «правдоделом».
– Если слышишь, кивни, – сказал он, склоняясь ниже к Пижону.
Тот лишь моргнул.
– Ладно, сойдет и так. Слушай сюда, скотинка не благодарная, и не перебивай. Здесь бежать некуда. Тем более, таким, как ты. Это Зона, салажий ты зелепан. Думаешь, на кордоне пропустят? Хрена с два. Тебя искромсают в кашу, как любого другого мутанта. Мы тут на птичьих правах. Никто о нас знать не знает, тем более вэвэшники. Им по фиг кого свинцом шпиговать. Я бы тебя, придурка, бросил, но есть обстоятельства… И главное – ты мне должен. Много должен. Пока не расплатишься, я тебя – дербма кусок, никуда не отпущу, – сержант протянул руку, оборвал росток, навострившийся Пижону в нос. Парень продолжал часто сглатывать и трястись. Звеньевой догадывался, хищные стебли нашли дорожку к телу и уже делают свое дело. Он даже был рад этому, рад той боли, которую испытывал беглец. Огорчало, что слушает его не в полной мере. Тем не менее продолжал говорить в надежде, что хоть немногое задержится в бритой голове.
– Чтобы тебе было неповадно впредь бегать, герой гомексов, преподам тебе урок. В моей аптечке имеется антидот и тебе, как ты, наверное, уже догадался, умереть не дам, – сержант говорил не спеша, вкрадчиво, время от времени стрелял взглядом по сторонам и прислушивался к свирепой темноте. – Только использую не сразу. Дам тебе прочувствовать…, – он заметил как, в судороге затряслась левая рука парня, пальцы на ней нервно зашевелились.
– Что такое? – без капли сострадания поинтересовался звеньевой.
Под кожей на шее сине-зеленая венка пробивала себе дорожку вверх к уху. Чтобы рассмотреть лучше сержант сместил луч и приблизил фонарь.
Лишь на первый взгляд вздувшаяся волнистая дорожка, тянущаяся из-под воротничка, походила на кровеносный сосуд. – Э-э-э… – не спешил сержант с выводами и все рассматривал паразита. Словно червяк, стебель подбирался, подтягивался, утолщался, затем переднюю часть проталкивал вперед, то ли по вене, то ли искал проход в подкожном пространстве. Вытягивался, утончался, затем из него вылезали крошечные крючки, которые цеплялись за плоть, отчего та морщилась, словно капроновый чулок на зацепке, и подтягивал остальное тело. Снова утолщался… – э-э-э, – раздумывал сержант, затем сморгнул и продолжил, – прочувствовать весь спектр чувств. Как-то по-дурацки – прочувствовать чувства. Прочувствовать всю палитру переживаний, – сержант неотрывно смотрел на процесс прорастания. – Да, именно так. Прочувствовать, мать твою, что такое Зона, кем и чем она заселена. Чтобы раз и навсегда зарубил себе на носу, в следующий раз я могу рядом не оказаться или пройду мимо. И помни, – он спешил сказать что хотел, так как Пижон выглядел, мягко говоря, не бодро, – язык распустишь – подрежу, никакая мамахин не спасет. Тем более…
Пижон простонал, тяжко выдохнул, глаза его закрылись, он перестал дрожать и обмяк.
– Копать – хоронить, – зло процедил сержант, – с воспиталочкой подзатянул.
Быстро достал аптечку, извлек из ячейки шприц-тюбик, вколол в предплечье Пижону. Тот никак не отреагировал. Сержант отбросил использованный инструмент, вытащил из подсумка сигнальную ракету, отвинтил защитный колпачок, дернул вытяжной шнур. Осветительный заряд стремительно помчался к небу, в вышине распустился ярким бутоном. – Пока я звеньевой никто из «фазерботов» не обнулится, – проговорил он, внимательно вглядываясь в бледное лицо и выискивая перемены к лучшему.
Затем перевернул Пижона на живот, принялся ножом перерезать тянущиеся из брючин, рукавов и уходящие в землю упругие, словно жилы, стебли. Увидел придавленный цветок, который собственно и обездвижил ротозея. Он лежал на земле сплющенный и вялый.
– Чё? Жив? – здоровый, под два метра ростом, с широким лицом, с выдающимся брюшком стрелок спрашивал у сержанта, не предпринимая каких-либо действий в оказании помощи человеку на земле.
– Пока да. Надо быстро его в «шпиталь», – Фаза выпрямился, непрестанно вглядываясь в лицо парня, убрал нож. Не считая сержанта и здоровяка, Пижон приковывал внимание еще трех спецназовцев.
– Достанется же тебе от Нагибауэра, если козлячий гикнется, – послышался насмешливый голос справа.
– Не каркай, Седой, – звеньевой стрельнул взглядом по расхлестанному худощавому стрелку в расстегнутой до пупа куртке, без головного убора, с кривой усмешкой на физиономии. Собирались в спешке, по-тихому. В иной ситуации сержант не преминул бы «вздрючить» наглеца, но сейчас был не иной случай. Выходили через второе КПП. Чек пропустил без заусенцев, вполне удовлетворившись словами сержанта о тренировочном процессе. Старший наряда, разумеется, видел тренируемых и даже поздоровался с некоторыми «старичками». Он смекал, что дрессировать их незачем, но возбухать не стал, мало ли куда надо. В следующий раз ему приспичит отлучиться, а Фаза окажется дежурным.
– Рама, хватай его, и двигаем в обратку, – только сержант это сказал, как справа в темноте метрах в двадцати послышалось хрюканье. Фаза выключил фонарь. Все напряглись, повернули головы и стволы в ту сторону. Минуту-другую через «ночники» наблюдали, как в зеленоватой гати, по склону не спеша рысит, ярко отсвечивая глазами здоровенный хряк. Едва мутант скрылся за холмом, сержант продолжил:
– Давай, Рама, не тормози.
– А чё я? – заупрямился здоровяк, я – уже ручник волоку. Пускай Кишлак поусерается он с «винторезом».
– На хрен ты пулемет схватил? Мы что, на дальняк двинули? – скрежетал Фаза.
– Дело было не в бобине – бугага сидел в кабине, – осклабился Седой.
– Ща как вломлю и плевать, что двоих придется тащить, – амбал сжал, оканчивающие предплечья, кувалдометры.
– Завалили все, – зашипел Фаза, зверея лицом, – Седой берешь ручник, Рама Пижона. Кишлак на нос, я по тылам, Чилим на подхвате. И ходу.
Все зашевелились. Быстро молча огрузились, перестроились, двинули к лагерю.
Кругом по-прежнему завывало, рычало, визжало, булькало.... «Как в «комнате ужасов», – думал Фаза, постоянно озираясь и вслушиваясь в ритмичное пощелкивание дозиметра, – к такому фиг привыкнешь». Сквозь зеленоватую завесу увидел, как вдалеке ярко вспыхнула «электра». Ждал предсмертного вопля, но его не последовало. «Наповал», констатировал сержант.
– Уходило пятеро, вернулось шестеро, – Чек прикурил предложенную Фазой сигарету.
– Если что, ты нас не видел, – говорил сержант, склоняясь к уху дежурному и искоса поглядывая на двух помощников, увлеченных нардами, – за мной не заржавеет.
– Бегляночка? – Чек кивнул в сторону удаляющегося Рамы с телом на плече.
– Нет, – открестился Фаза, – посвящение у нас такое. Новенького обкатываем.
– А-а-а, – протянул дежурный, – я уж, грешным делом, подумал тренировочный процесс, а у вас посвящение, значит, – поскреб щеку, продолжая смотреть вслед Раме, который большим кругом оббежал тусклый фонарь над подъездом казармы и через секунду растаял в темноте. – Мне на «зауэр» тугра не хватает. Послезавтра собираюсь на «материк», не займешь?
– Сколько? – Фаза уронил окурок, придавил берцем.
– Так, мелочь, – Чек скривился, – пару сотен.
– Договорились, – буркнул сержант и поспешил развязной трусцой за «фазерботами». Так, он их называл не всегда. Для команды, которую тренировал не первый день и даже не месяц, у него имелась специальная номенклатура, в зависимости от настроения и успехов подчиненных. Если раздражался, к примеру, плохими результатами на кроссе или невнятной стрельбой в тире выкатывал локомотивом: «вонючки», «ванилины», «драные канарейки», «пукемоны» и к ним цеплял вагоны с матами-батутами. Если же «ягодичный стрём» по полосе препятствий укладывался в нормативы, подбадривал «потными щечками» и «зондерами».
Фаза берег парней и даже любил, но такой любовью, как, к примеру, байкер свой чоппер. Доводит до ума двигатель, скрупулезно регулирует подвеску, каждый скрип – что ножом по сердцу, резина – огонь, все смазано, подтянуто, расходники – лучшего качества. Он холит и лелеет железного коня, но только чтобы самому красоваться на нем и обгонять других.
Если же случалось «рачить» у Нагибауэру за подчиненного, по возвращении драл виновного нещадно, а порой и всех разом. «Меня одного на вас не хватит, – поговаривал он, прохаживаясь вдоль турников с пыхтящими от напряжения телами, – так что присматривайте, гребаные ванилины, друг за дружкой. Иначе станете очень сильными и выносливыми».
Редко, всего трижды сержант отправлял грешника к «Потемкину» – в железный кессон под гаражом. И дважды такой чести удостаивался блатарь Седой – подлый, бесшабашный, упертый ублюдок. Любитель пнуть упавшего, съехидничать при удобном случае, поэтому вечно с разбитой физиономией. Фаза не был уверен, испытывает ли тот боль, от побоев? Порой казалось даже наоборот. Псих – одним словом. А еще падок на тугрики. Но при всем при этом смелый, отменный стрелок, в рейдах дисциплинирован, умеет работать в команде. И все же не за это Фаза терпел его.
Рома-Рама-Пилорама незаменимый тяж. Основная огневая мощь зиждилась на его могучих трапециях и дельтах. Пулемет, мины, боеприпасы, сублимат на все звено он волок, как исправный мулл. При необходимости ко всему этому мог еще нагрузиться раненым.
Из «качалки» Рама не вылизал и не доставлял сержанту головной боли, вот только жрал немерено. Мозговыми потенциями не утруждался, довольствовался малым и лепился к смекалистому Чилиму. Чилим говорил немного и в основном по делу. Случись Фазе сгинуть, к примеру, в мясорубке, отряд без лишних разговоров возглавит он. Тайное соперничество сержант чувствовал везде и всегда, особенно когда ошибался, что, надо отметить, случалось нечасто. Как-то так выходило, именно на Чилима Фаза кидал первый взгляд.
Кишлак или как ипногда его называл Седой «Узкопленочный» – двадцати восьми лет якут, прирожденный снайпер, бывший контрактник. Его Фаза знал меньше остальных и пока присматривался. Первое впечатление устраивало: не болтлив, дисциплинирован, физически развит, по специальности подготовлен, на рожон не лезет, знает свое место. В следующий рейд звеньевой намеревался взять его на «смотрины».
Пижон… чтобы вышло из него хоть что-то путное – надо тренировать до седьмого пота, до потери пульса, до скончания века. В остальном чистюля и выпендрежник.
Глава 2. Урок
– Явился наш жареный папуас, – Седой презрительно сплюнул сквозь зубы. Тягучая слюна прилипла к губе. Прозрачная нитка легла на куртку, тут же впиталась и оставила темный след. Блатарь этого не заметил и остальные тоже, так как взгляды были прикованы к плетущейся, тощей фигуре с калашниковым в руках, еле волочащей ноги .
– Укатали горки сивку, – хмыкнул Чилим.
– На фига он нам сдался? – мрачно проговорил амбал. – Я с Пижоном не пойду. В первой же заварухе сольется и нас потянет.
Фаза молчал, неотрывно смотрел на парня, который вышел из леса и теперь ковылял по сухой траве, словно подранок. Настолько он был немощен и жалок, что смотреть было больно. Мышцы на челюстях сержанта перекатывались, вздрагивали, отчего, казалось, их сводит от нестерпимого желания раскрыть «матюкальню» и выпустить на свободу распирающую, отборнейшую похабщину.
– Только покойнички не ссут в рукомойнички, – то, как Седой это сказал, вовсе не казалось смешным. Все подумали об одном и том же.
– Завали, – не поворачиваясь, проговорил сержант.
– Завалить это не проблема, – изрек Чилим, ковыряя спичкой в зубах. Только Седой прав. Посуди, Фаза, сам. Пижон – слабое звено, подломанная ножка, гвоздь в башмаке, сдохнет и нас заберет. Сам же говорил – мы кулак. А как можно бить или удержаться над пропастью, если один палец сломан. Ты бы похлопотал о переводе салаги в другое звено или пускай на кухню спишут.
Сержант внимавтельно слушал, хотя и не смотрел на Чилима. Он ответил не сразу.
– Как же вы меня задрали, индюки недорезанные, – Фаза повернулся к личному составу. Переползая тяжеленным взглядом, словно гусеницей трактора, с одной физиономии на другую, подумал: «Они все, разве что, кроме Кишлака, заодно». – Я вам уже объяснял, – заговорил весомо и не спеша, – этот доход не мой выбор. Нагибауэр мне его всучил. А его кто-то сверху ОЧЕНЬ попросил, – слово «очень» сержант выделил интонацией, – ни тогда, ни сейчас отказаться я не могу.
– А ты попробуй, – подал голос Седой.
– Я твою харю на прочность сейчас попробую, – Фаза упер в блатаря свой фирменный взгляд «Вот только вякни». Несколько секунд Седой еще сопротивлялся натиску, затем цыкнул плевком и отвернулся.
– К этому вопросу больше не возвращаемся, – сержант повысил голос, – кто заикнется – клапан вырву. Всем понятно! – гаркнул он.
– Да, – прозвучало нестройное и невнятное.
– Не слышу, заглотыши!! – еще громче крикнул Фаза. – Всем понятно!!!
– Так, точно! – без охоты, но хором отозвались стрелки.
Наконец, приковылял виновник междусобойчика. Потный, задыхающийся Пижон затравленно смотрел то на сержанта, то на всех остальных и ни в ком не находил сочувствия.
– Звено! – скомандовал Фаза, – кончай перекур, бегом марш!
С минуту он стоял и смотрел вслед стрелкам, которые в ногу, широким махом рысили по тропе. И лишь Пижон портил картину, умирающей лебедью тащился следом.
По прибытии в подразделение личный состав рассредоточился по кубрикам. Для тренировочного лагеря заброшенная воинская часть оказалась подходящим местом. Некоторые этапы подготовки стрелки проводили прямо в подвалах полуразрушенных зданий по соседству с казармами.
Чистота и порядок поддерживались только в жилых и вспомогательных помещениях. Снаружи бывшая ВЧ выглядела разваливающейся, зарастающей заброшкой: ни флагов, ни оркестров, ни трибун, ни построений. Каждое звено занималось по индивидуальному плану. Лишь график сдачи зачетов вносил порядок в кажущийся бедлам и анархию.
Никто не объявлял отбой, просто единым рубильником в казармах выключали свет. Несмотря на закрашенные, завешанные одеялами, заложенные матрасами окна эта мера предосторожности устраивалась неизменно каждый божий день ровно в 22-00. Тогда зажигались фонарики, свечи, а некоторые пользовали контрабандные «фаеры».
Маяк – уличный фонарь с тусклой лампой оставался единственным слабым местом в маскировке лагеря. Командование дважды пробовало отключать его и дважды «шпиталь» стремительно наполнялся покалеченными. Без привычного ориентира праздно шатающиеся, а по большей части, вынужденные мытари («клозет» из санитарно-гигиенических соображений был удален от жилых помещений на добрую сотню метров), забывшие взять фонарь, в кромешной темноте подворачивали ноги, натыкались на бетонные блоки, арматуру и вообще уходили не туда.
В свое время Фаза обзавелся МАЗовским аккумулятором, который с наступлением темноты исправно питал цепь из двенадцати вольтовых ламп. «Каптерку» сержант занимал единолично, благоустроил и был вполне доволен. Бывало, засиживался допоздна, испепеляя одну сигарету за другой, читал сталкерскую почту в трофейных ПДА или изучал новые карты.
В этот вечер он раньше обычного выключил гирлянду. Сидел в темноте, тянул «Приму» и не шевелился, словно рыбак над лункой. Вот тихонько скрипнула дверь в «умывальню». Фаза приподнял голову, прислушался, затем нажал кнопку подсветки, взглянул на часы – без четверти два. Снова пискнула дверь. Сержант осторожно затушил сигарету в банке, натянул налобник. Что-то глухо стукнулось, будто на пол уронили кочан. Фаза, не спеша, чтобы не скрипнуть пружинами, поднялся с койки. Предательски щелкнуло колено. Он замер, переждал несколько секунд, затем прокрался к двери, приоткрыл, оценил царящую в казарме мертвецкую тишину и мрак. Не включая фонарь, бесшумно проскользнул к «умывальне». Из-за двери доносился придушенный шепот, минуту спустя, раздался сдавленные стон. Сержант загнул палец. Снова стон, похожий на тот, когда атлет жмет штангу от груди, выгибается и багровеет. Фаза прижал ухо к дверному полотну. Заслышался внятный шепот: « …мразь ты поперечная, задрал козлячий парить. Советую тебе валить любым способом, который сочтешь нужным, иначе ноги переломаем, а то и хуже». Снова удар следом сдавленный стон.
Сержант загнул третий палец и распахнул дверь. Словно шухер на стреме, пискнули петли. Фаза шагнул к раковине, повернул вентиль на кране. Тонкой струей полилась вода. Звуки за стеной стихли.
– Кто там? – из «сральни» послышался громкий шепот.
Сержант набрал в пригоршню воды, плеснул на лицо, проговорил, сипя и отдуваясь:
– Я это. Сон – говно, одни жмуры.
В тему со стороны гнилого леса донесся протяжный, с клокотанием вой, переходящий на визг и хохот.
– Иди глянь, кто там, – снова шепот.
Отражаясь от кафеля, по стене запрыгал луч фонаря. Седой остановился у склонившегося над раковиной стрелка, открыл рот для вопроса, как тот вдруг повернулся. Яркий луч резанул по глазам. Ослепленный блатарь, сощурился, поднял руку:
– Ты свет…
Он недоговорил. Сержант бил в неподвижную физиономию все равно, что по груше. В подбородок саданул так, что Седого развернуло. Он не успел вскрикнуть, на ватных ногах пошел винтом вниз. Фаза подхватил тело, поволок к заколоченному окну. Сланцы слетели с босых ног блатаря, мозолистые пятки заскользили по плитке.
– Эй, – послышался громкий шепот из-за стены, – Ты чего там, провалился?
Ответом ему была тишина.
– Стой здесь, – угрожающие предупреждение кому-то, затем тапочки захлопали по голым стопам.
Вырубить Раму ни с первого, ни со второго удара Фаза не рассчитывал. Мозгов в голове у амбала с кукиш и те желейные. Но все равно, с ним одним как-нибудь справится. Мысленно отсалютовал Всесоздателю, что первым прислал блатаря.
Удар в челюсть обескуражил верзилу, колено в пах согнуло пополам, подножка повалила на пол, а удушающий со спины завершил спарринг в одну калитку. Рама хрипел, выкатывал глаза, брызгал слюной, пытался вывернуться, разжать зажим. В какой-то момент веки его затрепетали, сопротивление стало ослабевать, а глаза закатываться.
– Вы, уроды, – зло зашипел Фаза, напрягаясь и багровея, – решили, что лучше знать, с кем в зону ходить? Не много ли на себя берете, ванилины гребаные? – он ослабил зажим, давая возможность качку дослушать мысль, – я вас, дуболомов, научу…
– Отпусти, – захрипел Рама, обеими руками цепляясь за мускулистое предплечье, которое сдавливало горло подобно петле на виселице, – я поня-я-л…л.
Спецназовец обмяк, его безвольная кисть стукнулась костяшками о кафель. Еще несколько секунд Фаза удерживал здоровяка в капкане, затем отпустил, поднялся, посветил в лицо – глаза закрыты, спокойное дыхание, безмятежное выражение. «Везет же некоторым», – мысленно позавидовал сержант. В последнее время испытывал со сном проблемы. Он не соврал, когда упомянул про жмуров. Уже, как с месяц ночные сеансы заполонили мертвецы.
Заправляя футболку в брюки, Фаза зашел в «сральню». Увидел того, кого, собственно, и ожидал там увидеть. У окна, стоял худосочный, в черной футболке, в трениках, босой Пижон и щурился на яркий свет.
– Топай спать, урок окончен, – буркнул сержант.
Наутро Седой с Рамой стояли перед звеньевым и старались не пересекаться с ним взглядами. Зато Фаза очень даже в них всматривался. Говорил зло и с оттяжкой:
– Что, сучье вымя, никак не успокоитесь? – заложив руки за спину, прошелся менторским шагом вправо, развернулся на каблуках, злым взглядом из-под брови окатил потупившиеся физиономии. «Синяков нет – хорошо», вслух сказал:
– Я вам, дебилам грешным, русским по белому объяснил, что к чему. Нет, блин, не прошло и несколько часов, они уже порешали по-своему. Они, копать – хоронить, лучше знают, кому уйти, а кому остаться. Воспитатели – педагоги нашлись здесь. – Сержант завершил проходку влево, крутанулся на каблуках. «С этой стороны хари тоже в порядке». – Это же надо, протеже Нагибауэра прессуют. В какой толчок, черебумы клятые, вы свои мозги слили? Или решили меня подставить? Подумали на досуге, мол, сержант наш что-то давно не траханный, угрюмый какой-то, слова от него ласкового не дождешься. Давай-ка мы его взбодрим, дерним кукуя за я-я, а он уже клюнет кого надо. Гы-гы-гы, смешно блин, – сержант остановился перед провинившимися, резко развернулся, подался вперед и выкатывая глаза загы-гыкал.
Седой сморщился, отпрянул:
– Мы его только припугнуть хотели. Пару раз в прессуху двинули, никаких следов. Кто ему поверит?
– Нет, нет, – Фаза сильнее вытянул шею, не моргая, уставился полусумасшедшими глазами на альбиноса, вкрадчиво прошелестел, – это кто ТЕБЕ поверит? Это, придурки конченые, залет. Вот что это. Если станок снашальный вызовет меня на ковер, загремите вы психологи – аналоги к патологу-анатому. Как пить дать загремите. А сейчас вон на тренажку! – гаркнул сержант, заставляя Седого отклониться сильнее, и отступить. Рама, как стоял горой безмолвной, также ею развернулся и зашагал на выход.
– Я в сартир выбежал, а фонарь, падла, с башки слетел и прямо в очко, – говорил Кишлак Чилиму. Стрелки стояли под козырьком подъезда, курили, смотрели на то, как сосиска и сарделька дергаются на перекладине. Перед ними, широко расставив ноги, стоял наместник «святой» инквизиции и зычно подбадривал: «Еще разок, психологи-анатомы. Еще чутка. Что такое восемнадцать подъемов для таких педа…гогов. Включили бицепс, отключили мозги. Давай, напрягаемся, напрягаемся. Седой, еще пяток и вали, а с этим черебумом придется поработать, вон какую жопу с титьками нажрал…».
– Поднимаюсь уже обратно по лестнице, – продолжал вещать Кишлак, – со ступеней вижу на двери в умывальню пятно в форме, ну-у, не в форме там армейке, а в позе притаившегося медведя. Я замер, меня за лестницей не видно. Пригляделся, стоит наш Фаза, ухо к двери прилепил, слушает, значит, и пальцы загибает. Потом шасть туда, в умывальню, то есть. Слышу, вода потекла. Я без задней мысли в койку потопал, а сзади бац, бац. Я уже не стал возвращаться. А в кубрике увидел пустые койки Седого, Рамы и Пижона, все стало понятно. Одного не догоняю, чего он пальцы загибал, а сразу разборку не учинил?
– Да все просто, – Чилим сделал последнюю затяжку, окурок полетел в урну, – ждал повода. А пальцы загибал – это он тумаки считал. Заявись раньше, эти придурки в один голос заверещали бы, что покурить вышли, а Пижон бы подтвердил, ведь ему еще не вломили. Лови потом их с поличным. Все будет, то в дерево врезался, то с лестницы упал. А если Нагибауэр узнает – пипец. Нашли, блин, кого щемить, дебилы. Я им говорил.
– Так это, я не понял, если Пижон приблатненный, зачем его в спецуру сунули? Места поспокойнее, что ли, не нашлось?
– Не знаю, – ответил Чилим не сразу, – говорит, сам напросился. Мечта, типа у него давняя по зоне побродить. Романтика – херантика там всякая. Не верю я ему. Здесь что-то другое, может, перед девчулей решил красануться, может, арт ценный задумал вынести на сувенир или папаня попросил на путь наставить. Фиг поймешь, в общем.