Часть первая. Сердце Меча
Глава 1
…Тишина давно подкралась и обступила меня со всех сторон, присматриваясь и принюхиваясь. Не тяжкая погостная тишина, от которой уши закладывает. Вполне себе живая, хотя и настороженная: не каждый день в эти края заглядывают двуногие верхом на четвероногих. Пресловутый «тяжкий дух», приписываемый Ведьмачьему Лесу, сводился только к запаху хвои с непривычной горьковатой нотой. Конь подо мной принюхался, пару раз фыркнул, но никакого признака паники не выказал. А если верить слухам, то любая нормальная скотина должна была с белыми от ужаса глазами бежать от заповедных границ. При чём удариться в бегство нам с вороным надлежало еще часа два назад, когда среди стройных сосен начала попадаться невысокая ещё поросль, похожая на ели. Только хвоя у этих «ёлочек» взыскривала подобно авантюрину…
Тропа начала ощутимо забирать в сторону, будто огибая незримую стену, и убегать в совсем мне не нужном направлении: обратно к обжитым местам, к поселениям и городам. Нет уж, родная, спасибо за заботу, а нам все прямо и прямо. А вот пасынок твой, натоптанный то ли отчаянными грибниками, то ли травницами, ответвляется и едва заметной стёжкой тянется в подлесок. Туда, где всё меньше сосен и похожих на берёзы верканок, девичьих деревьев. Туда, где густая зелень хвои мерцает крупными искрами, будто кто-то там гирлянды праздничные развесил. Вот туда мне, тропа-голубушка. Беги себе дальше, выводи заплутавших.
А мне в тишину, в покой надо. Подальше от цивилизации и её благ.
Где-то высоко над головой пронзительно крикнула птица. Почудилось, что предупреждает. Или даже просто окликает: куда-куда?!
– Цыц, кликуша, – бормочу себе под нос и морщусь, когда конь решил миновать какую-то кочку подскоком, от чего меня подбросило в седле. – Буцефал! А понежнее?!
Вороной под седлом лишь фыркнул, при чём с отчётливо слышимым раздражением. Потом издал что-то похожее на ворчливое рычание и передёрнул шкурой. Если бы была возможность прямо сейчас заглянуть ему в морду, то и на ней бы читались все оттенки недовольства. Мол, вози вас, нежных, чуть не на цыпочках!..
Оставалось лишь порадоваться, что найтмар1 не говорит. Внятными, я имею в виду, словами. Хотя подозреваю, чихвостил он меня во все корки да всё непечатно. Однако, несмотря на дурное настроение, Буцефал не сбросил меня и в дальнейшем старался ступать аккуратнее. И всё равно правый бок продолжал противно ныть, и мне всё время хотелось скособочиться, а то и вовсе лечь на могучую конскую шею. Настроение от этого, конечно, не улучшилось, что, впрочем, и не удивительно в свете недавних событий и трудно заживающего ожога. Мне бы пару-тройку деньков отлежаться в целебных водах да с притираниями из ведовских травок. Но пришлось экстренно уносить ноги, пока от нас с найтмаром головешек не оставили. Или не настрогали ломтиками, благо желающих было предостаточно. Вот во время бешеной скачки по горам, по долам, через города и села растрясло. Даже моя небывалая живучесть в этот раз плохо выручала.
В таком настроении даже живая тишина Ведьмачьего Леса, запретного для всех здравомыслящих созданий, не пугала и не настораживала. Действовала скорее успокаивающе. Хотя в сам Лес мы ещё и не въехали, но от подлеска уже легла под ноги густая тень. И показалось, что прохлада коснулась ноющего справа бока, и стало легче сидеть в седле прямо.
Рука привычно вытянула из поясного кошеля чётки – низку из простых деревянных бусин, не украшенных ни шелковой кистью, ни подвеской из драгоценного камня. Такие бусы из деревьев светлых пород деревенским девчушкам от дурного глаза одевают до поры их вступления в пору созревания. Оберёг этот прост и незатейлив, слегка лишь отполирован, чтобы детские шеи не занозить.
А на моих четках, уже потемневших от частого перебирания и по той же причине отшлифованных до блеска, на крутых боках прорезаны знаки. На каждой бусине – по два: в одних серебряная краска легла, в других – чёрная. Всего тридцать одна бусина, знаков – вдвое больше. Серебряные и чёрные. Светлые и тёмные. Две стороны одного.
Сделав вдох, беру чётки в левую руку, правую положив ладонью вверх на бедро, и начинаю их перебирать, бормоча под нос что-то вроде мантры. Найтмар дёрнул ушами, заслышав мой голос, но шага не сбавил, сумев сохранить мягкую, почти крадущуюся поступь. Ну да, с его-то повадками и не такое возможно.
Привычный умиротворяющий ритуал повторения имен Аарок, тишина надвигающегося Леса и усталость сделали своё дело. Дрёма впуталась в перебор деревянных бусин и моё бормотание, притупила настороженность и внимание. А потому только резкая остановка и всхрап Буцефала заставили меня вскинуться за секунду, как прозвучал окрик:
– Хэй, Tanuo2!
В тишине, царящей на границе с Ведьмачьим Лесом, насмешливый оклик прозвучал площадной бранью во время храмового богослужения. От удивления оставалось только раскрыть глаза пошире и вглядеться в того, кто наградил меня столь нелестным прозвищем.
– Хэй, я к тебе обращаюсь, мил-сдарь Шлындра!
Поскольку иных кандидатов на это звание поблизости не наблюдалось, то было ясно, что обращаются всё-таки ко мне. Ну, не к коню же!
А на тропинку, уже почти сгинувшую в необычайно густом мху, из ближайших кустов вдруг полезла настоящая шайка. И при их виде глаза, кажется, округлились не только у меня. Судя по пряданию ушей, Буцефал тоже прибывал в крайнем недоумении. Не бросился же он на них не только потому, что мои колени легонько сжали его бока. Судя по всему, найтмар был заинтригован до глубины своей непостижимой души. Могу поклясться на собственных чётках, что после секундного замешательства, он рассматривал заступивших нам дорогу уже с любопытством. Хорошо, если не с гастрономическим. Моё внимание тоже обострилось, хоть и не скажу, что это было самое увлекательное зрелище в Мире.
Всего их было семеро и все, как на подбор, грязные, в лохмотьях, столь же пёстрых, как и члены банды. Такой живописной коллекции разбойников мне не доводилось встречать даже в самых диких и богатых на преступников уголках этого Мира! Оставалось только гадать, что свело вместе представителей далёких гор, болот, предпустошей и сельской местности на этой вот тропке?! Да не где-нибудь на торговом тракте или в закоулках портового города. Возле Ведьмачьего Леса!
Это было настолько нелепо и настолько несуразно выглядели сами разбойники, что мои губы против воли растянула ухмылка. В ответ заухмылялись все семеро «романтиков с большой дороги». Особенно отталкивающая рожа получилась у полуглорка, чья жабья пасть растянулась чуть ли не до самого затылка. Уроженец болотистых мест к тому же начал утробно квакать и припрыгивать на месте. Бурая его шкура, собранная в многочисленные складки на боках, начала не аппетитно колыхаться. От смеха в голос удержало только то, что в местах обитания человекожаб, к каковым и относился этот образец смешения крови двух видов, такие подскоки означали крайне воинственный настрой. А глорки, и даже полукровки прыгают очень далеко и лягаются не хуже моего коня…
От созерцания трясущихся бурых телес полуглорка меня отвлек все тот же грубый скрипучий голос:
– Мил-сдарь Шлындра, оглох, что ль?! Здесь нельзя ходить или ездить, без нашего ведома, грызи тебя упырь!
Говорил предводитель разбойников, единственный человек среди всего этого сброда. Высоченный, тощий мужик, весь какой-то нескладный и угловатый, словно сломанный зонт. Из-под изрядно затасканной тирольки на его яйцевидной башке торчали колтунами волосы. На вытянутой небритой физиономии недобро щурились глаза блекло-голубого цвета. Красные прожилки на носу и щеках говорили о нездоровом образе жизни, а щербатая улыбка и вовсе делала портрет разбойника отталкивающим. Наряд атамана был под стать составу шайки: грязная длиннополая рубаха, вместо пояса – обрывок вожжей, короткие полосатые штаны с остатками франтовских кружев и башмаки, явно снятые с гнома. В общем, облачение из чего попало и кабы не со всех встречных помоек. Он явно был из крестьян, но что его толкнуло на разбойный путь – опостылел образ жизни, заела жена или хозяин обнаглел с поборами? Вот из таких дядек обычно выходят самые отъявленные бандиты и заводилы. Он и завел себе – короткий иззубренный меч и разномастных подельников.
Ещё раз взглянув на остальную шайку – полуглорка-болотника, двух тролланов, серых как их родные скалы, харийца, покрытого чешуей, гномеллу и косматого ворка – оставалось только головой качать. Этих-то что погнало из родных обиталищ?! И где они всё это ржавьё, по недоразумению считающееся оружием, набрали? Держали его, как придется, не умело, но с решимостью применить при удобном случае. Убедительно получалось только у гномеллы, вцепившейся обеими руками в суковатую дубину чуть не себя размером. Ниже всех в банде, коренастая как все гномы, она производила неизгладимое впечатление светлой, будто пшеничный колос, бородой, заплетенной во множество косичек. Те торчали во все стороны, радуя глаз бантиком на каждой. Облачена разбойница была в ворох тряпья, коконом намотанного вкруг тела. Вместо пояса она, как и атаман, использовала вожжи.
Мне стало тревожно за снаряжение своего скакуна. Они тут что, конным фетишизмом страдают?! Найтмар выразил наше с ним общее состояние, сардонически заржав. Получилось у него это столь внушительно, что разбойники даже подались в стороны. Впрочем, возможно их отпугнул вид крупных, отменно белых лошадиных зубов. А может, Буцефал и глазные клыки показал – тоже зрелище не для слабонервных. По крайней мере, ворк, похожий на здоровенного барсука, вставшего на задние лапы, икнул и громко пустил ветры. А потом начал нервно подтягивать короткие штаны и остервенело чесаться.
Атаман свирепо посмотрел на него и угрожающе наставил на меня меч, процедив сквозь редкие зубы:
– Ты коника-то, мил-сдарь Шлындра, угомони. И давай, плати пошлинку-то, за проезд, упыря тебе в подвал!
Мне стало весело. Даже боль в боку отошла на задний план. На счастье разбойников, кстати. Чуть сдвинувшись в седле, чтобы не выпускать ни одного из шайки из поля зрения и продолжая медленно перебирать чётки, интересуюсь самым невинным тоном:
– И давно ли подорожный налог введен, и сколько стоит бумага, на каковой поставят отметки и печати о том, что я уплачу его?
Предводитель банды немного растерялся, не понимая, издеваюсь я или искренне интересуюсь. Быстро оглянувшись на свою шайку, он крепче перехватил меч и, ухмыльнувшись ещё шире, рявкнул:
– Не умничай, Tanuo, и гони монету, грызи тебя упырь!
Ага, не хочется терять лицо перед своими. Того и гляди скомандует «Фас его! Ату его!». Но он не знает того факта, что у меня постепенно повышается градус нездорового, почти истеричного веселья. Так что я продолжаю валять дурака и спрашиваю, делая вид, что шарю у пояса:
– Дак и с радостью! Сколько вот платить? И за коника тоже?
Ворк, которому надоели разговоры, храбро прыгнул вперед и гавкнул:
– Тридцать пять серебряных!
От такой наглости и жадности мохнорылого лесовика дар речи не только у меня отнялся. Даже атаман уставился на подельника в изумлении. Зато гномелла одобрительно крякнула и закосолапила поближе.
– Да вы что же, господа?! Белены с мухоморами обожрались?! – восклицаю я, тем же временем убирая четки в кошель и сдвигая ножны чуть назад (под широким плащом этого не видно, но меч у меня имеется). – Это же чисто галопирующая инфляция, что есть признак нездоровой экономики!
Разбойники враз прекратили многозначительно хмыкать. Даже полуглорк прекратил свои прыжки и утробно то ли квакнул, то ли рыгнул. Атаман так и вовсе воздухом поперхнулся, а ворк опять нервно пустил ветры. Вороной раздраженно тряхнул головой, фыркнул и издал глухой грудной звук. Мало похожий на ржание, скажу я вам. Разбойники дружно отшатнулись, таращась то на коня, то на меня. Возникла надежда, что найтмар показал все клыки. А такая его «улыбка» должна бы отбить шайки всякое желание продолжать заходящие в тупик переговоры. И тогда возникла бы возможность обойтись без перехода на личности. Увы мне.
Быстрее всех от изумления оправилась гномелла. Встопорщив все свои косички, она грозно махнула дубиной, чудом не зашибив увязавшегося за ней харийца, и пробасила:
– Ты чавой-то тут непонятными словами брешешь?! Колдунство какое надумал?! Ух, я тебя!
– Ужо мы тебя! – на диво писклявым голосом подхватил хариец, потрясая кулачищами, в одном из которых был зажат топор-колун. Для устрашения разбойничек еще и напружинился всем чешуйчатым телом.
Меня передернуло. На ум пришли воспоминания о фанатах бодибилдинга, доводивших свои тела до гротеска. Хариец напоминал такого вот обожравшегося стероидами «красавца», только чешуйчатого, с плосконосой физиономией о трех крохотных глазках и пучком сивых волос на макушке. И из всей одежды на нём был только драный передник, едва прикрывающий срам. Наверное, в своих родных, пустынных краях первый парень на деревне! Девки просто штабелями падают при демонстрации бугрящихся мускулов.
Конь подо мной начал нервно притопывать от обилия обонятельных, звуковых и зрительных впечатлений. Разделяя его переживания и стараясь немного успокоить, осторожно похлопываю его по шее. Вот кто бы меня-то успокоил?!
Вдохновившись отвагой гномеллы и пустынника, остальные разбойники, решили перейти от слов к делу. По крайней мере, предприняли попытку окружить нас с найтмаром, слушаясь приказав атамана.
– Грыня. – Это ворку. – Ты слева заходи, только шоб коняга тебя не цапнул.
– Жмур, а ты готовьсь умного этого с седла сымать. – Это уже харийцу.
– Тыпа, Потыпа. – Тролланы отозвались нестройным уханьем. – Сзаду коня стерегите. И от копыт подальше держитесь, камнелобые! Митта, Бэбэул, на подхвате стойте. – Последнее адресовалось гномелле и полуглорку. Ай да атаман! Стратег непризнанный, Кутузов одичалый!
Я уже понимаю, что незнакомые слова только подлили масла в огонь и на мирный исход не стоит рассчитывать. И всё же пытаюсь воззвать к их разуму, высвобождая ступни из стремян и, как бы нервничая, ослабляя завязки плаща:
– Ну, зачем уж так, господа – и дама?! Откуда у бедного путника такие деньги, вы подумайте?
– Слезай с коня, умник! – рявкнул ворк Грыня, тут же начав чесать облезлые бока. – И кошель сюда давай!
– Как же так, господа?! А как же я через лес пойду? – искренне возмущаюсь я, давая Буцефалу бессловесную команду «готовься», ещё сильнее сдвигаясь в седле назад. Найтмар быстро прижал к голове уши, тут же поставив их торчком. Всё, мол, понял.
– А ножками, ножками, – приближаясь, снова заговорил их нескладный предводитель, а глаза его блестели нешуточной решимостью. – И налегке. Налегке оно, знаешь, говорят, полезнова для самосу… сачуму… для жизни, короче. Слезай, грызи тебя упырь!
– Слезай, родной, слезай, – прогудела гномелла, помахивая палицей, снова едва не угодив по коленям своему чешуйчатому приятелю. – За лошадкой-то мы присмотрим, ты спокойсь. И вещички твои очень нам пригодятся. Мы же люди бедные. – И меленько так захихикала, тряся косичками в бороде.
Её поддержал полуглорк хриплым, захлебывающимся реготом. Видимо, это была демонстрация тонкого юмора. Только я не ценю, поскольку снова стало жечь бок, и настроение стало портиться. Привычно приказываю себе:
Отпустить – раздражение, злое дурное веселье, подкатившее к самому горлу.
Руки на миг напрячь и расслабить. Плечи – расслабить, локти – освободить, дыхание…
Шайка продолжила попытку взять нас с Буцефалом в кольцо, для устрашения щерясь, кто как мог, подбадривая друг друга, тыча перед собой оружием. Тыкать, кстати, невежливо, я и обидеться могу.
– Господа – и дама! – в последний раз пытаюсь воззвать я к их благоразумию, коленями дав коню новый сигнал. – Давайте же разойдемся с миром!..
– Вот и покойся с миром! – взвизгнул хариец, которому надоело получать тычки от низкорослой разбойницы. Отпихнув её в сторону, он ринулся вперед, размахнувшись тяжелым топором, очевидно намереваясь располовинить меня. Надеялся, что ли, вдвое большую «пошлину» получить?!
"Давай!.." – беззвучно командую найтмару, и тот рывком с коротким низким ржанием бросается вперёд. В то же мгновение, словно ослабнув, валюсь из седла. Да не в бок, а через широкий круп скакуна, превращая мнимый обморок в хорошо отработанный кувырок. Буцефал, красавец мой вороной, перемахнул взвизгнувшую гномеллу и налетел грудью на окаменевшего, раззявившего пасть полуглорка. От такого тарана разбойника унесло в кусты, да с такой силой, что листья тучей взлетели.
В то же время разогнавшийся хариец попросту не смог остановить колун. Топор ухнул пустоту, образовавшуюся на том месте, где вот только-только стоял огромный конь. Увлеченный собственным движением и весом оружия, пустынник невольно сложился пополам, загоняя лезвие глубоко в лесной дерн.
Я тут же подкатываюсь к нему, приземлившись после десанта с коня на полусогнутые ноги. Все три глаза харийца – как его там? Жмур? – делаются круглыми и розовыми. Пуговки, а не глаза! Разве что не перламутровые. Рот его не успевает даже открыться для вопля, когда он замечает рукоять меча, на которой уверенно лежит моя рука.
Все так же на полусогнутых придвигаюсь близко-близко к горе-лиходею – и подаю меч вместе с ножнами вперёд и вверх. Окованное металлом оголовье бьет точно промеж трёх выпученных глаз. Жмур всхрюкнул, пустил слюни и повалился лицом вперед. Отскочив, даю ему рухнуть рядом с топором, так и торчащим рукоятью вверх. Сразу, одним движением, выпрямляюсь и разворачиваюсь к остальной шайке. Быстро оцениваю ситуацию.
Буцефал выплясывал в стороне, скаля здоровенные плоские зубы и вскидываясь на задние ноги. Тяжелые, блестящие серебром копыта его передних ног опасно свистели над головами обоих тролланов, честно выполнявших приказ атамана. На двоих им хватало соображения только на то, чтобы уворачиваться от выпадов найтмара. Так что их пока можно не брать в расчёт.
Оставшаяся троица разбойников таращилась то на меня, то на приятеля, замершего в весьма непристойной позе – задом к небесам, лицом в землю. На их физиономиях отчетливо читалось: зарубили чешуйчатого бугая! Как есть зарубили, вон прямо вот этим мечом, грызи меня упырь!..
И не докажешь ведь, что благородный касурский клинок так и не покинул ножен. Ибо звучит, звучит в ушах низкий рокочущий голос: «Меч этот поднимай только для неизбежной битвы…»
Да, наставник, конечно. Чтобы с этой шантрапой разобраться, хватит и рук. Или ног.
Гномелла опять оказалась шустрее остальных: то ли более отчаянная, то ли стрессоустойчивая. Она вся затряслась, лицо над бородой приобрело свекольный оттенок. Секундой спустя, издав басовитый рёв, она ринулась на таран, яростно размахивая дубиной.
Уклониться было не трудно, к тому же она глаза закрыла, продолжая неистово месить палицей воздух. Вот я и уклоняюсь, и разворачиваюсь, прихватив разбойницу за шиворот левой рукой. И встряхиваю так, как вытряхивают половичок от пыли. Ноги гномеллы тут же взлетели выше головы, задрав бесчисленные подолы её наряда. Взвизгнув, потеряв чувство опоры, она напрочь забыла о дубине, выпустив её из рук. Палица, крутясь пропеллером, пролетела пару метров, врезавшись в зад бессознательного Жмура-харийца. Тот даже не шевельнулся. Кремень-мужик!
Дав разбойнице рухнуть спиной о оземь, да так, что у неё всё дыхание отшибло на несколько минут, оборачиваюсь к оставшейся парочке. За пару-то секунд они ещё не успели нового плана придумать, нет? Или да? Тогда желательно, манёвр на отступление!
Атаман и ворк переглянулись. И вместо того, чтобы отступить, ринулись на меня скопом, ругаясь, вопя, беспорядочно размахивая оружием и отчаянно мешая друг другу. Здесь вперёд вырвался ворк, обогнав человека в рывке. Сопровождалось нападение во истину леденящим кровь оглушительным воем и раскручиванием над головой подобия серпа-камы3. Двигался Грыня удивительно шустро, несмотря на коротковатые ноги, а вот оружием размахивал совершенно бестолково. То есть в том же стиле, что и гномелла. Завывая дурным голосом, он попытался достать меня косым ударом по шее.
Пришлось опрокинуться на спину, прихватывая ворка за мех на пузе одной рукой, другой – вооруженную серпом руку. Используя его же разбег, зашвырнуть через себя, добавив коленом под зад4. Грыня, чтоб не напороться на свое же оружие, отбросил его, раскорячился в полёте – и влетел головой прямо в вылезшего из кустов полуглорка. Лоб болотника оказался гранитной твердости: ворк попросту расквасил себе о него нос. Схватившись обеими волосатыми ручищами за морду, скуля как настоящая собака, Грыня покатился по земле, забыв о всякой драке. Полуглорк стоял на карачках и озадаченно квакал, более обычного походя на огромную жабу. А услышав грозное ржание коня, задом пополз обратно в кусты.
Отдыхать на земле долго не пришлось, ибо атамана пошел ва-банк и попытался достать меня своим зазубренным мечом. Как и его горемычные подельники, он делал это с изрядным замахом, дав мне время на встречный удар. Я сжимаюсь в комок, упираюсь локтями в землю, и выстреливаю обеими ногами вверх. Ноги у меня длинные – дотянусь и до челюсти.
Но в последний момент мужик отшатнулся, и мои пятки, хоть и вскользь, угодили ему точно в промежность. Разбойник забыл обо всем на свете, взвыл, высоко и протяжно, и рухнул на колени, выпустив меч и прижав руки к пострадавшей мужественности. Пусть радуется, что на мне не гномьи ботинки, окованные железом, да и сила, вложенная в удар двумя ногами, по касательной пошла!
Быстро перекатившись через бок, подальше от воющего атамана, вскакиваю на ноги, успев подобрать выроненный им меч. Так, большей части разбойников сейчас не до меня: Грыня и атаман сложились «шалашиками», правда, зажимая диаметрально разные части тела. Гномелла вяло возится на земле, пытаясь дышать и заходясь кашлем. Полуглорк где-то в кустах затаился, только сдавленное кваканье-икота слышится.
А вот тролланы оставили попытки поймать найтмара, сумев сообразить, что их приятелям нужна помощь. Из кустов, расхрабрившись при их приближении, выбрался человекожаб и бочком-бочком приблизился к ворку. Взял того за шиворот и попробовал поставить на ноги, все это время косясь на всхрапывающего и грозно притопывающего Буцефала. Найтмар выразительно осклабился, вдруг утихомирился и занялся ощипыванием листочков с ближайшего кустарника. Помятая во всех местах шайка оказалась ровно между ним и мной.
Разбойники сбились в кучку возле слегка оклемавшегося, хотя всё ещё согнутого буквой «зю» атамана. Мой слух ясно различал цедимые им ругательством. Судя по тематике, он раньше был сапожником. По крайней мере, слишком настойчиво он обещал со мною, дьявольским конём и своими косорукими приятелями кожевенным шилом сотворить что-то совершенно непотребное, а из языков сделать подметки. Или шнурки. И прибить мелкими гвоздиками к тем самым местам, где уже обреталось шило. Горе-разбойнички сопели, кряхтели, но возражать атаману не решались.
Позволяю себе мимолетную усмешку, хотя бок жжёт уже немилосердно. Вот ещё поэтому нет никакой охоты пускать в ход свой меч. Это ж на каждом замахе правой рукой что будет! Ладно, я и левой могу, к тому же есть чем: трофейным атамановым ржавьём. Нечего касурскую сталь зазря обнажать. Но как же бок горит!..
Оставить лишнее, плечи – расслабить, колени чуть присогнуты, бёдра…
Очнувшаяся гномелла подползла к своим, кряхтя и не сводя с меня взгляда налитых глаз. Встать самой у неё никак не выходило, на помощь никто прийти не спешил. Тролланы пытались поставить на ноги атамана, а ворк Грыня был слишком занят разбитым носом. Разбойница пошарила рукой в воздухе, ища опору, и чуть не ухватила пальцами зазевавшегося полуглорка… за это самое. Болотник возмущенно квакнул и спешно подставил ей локоть. Грыня видел всю эту сценку и даже хихикнул, тут же сморщившись и заскулив. Повиснув на плечах обоих тролланов, атаман смог отдышаться и оценить причиненный «бедным путником» ущерб. Как и ожидалось, вместо извинений, он обрушил на меня поток брани:
– Упырина!!! Ты нам за всё заплатишь! Я с тебя сам твою поганую упыриную шкуру спущу, упырь недобитый!
– Кого грызть, раз я теперь упырь?! – в сторону бурчу я и мысленно обзываю найтмара скотиной непарнокопытной.
Вместо того чтобы подойти и дать мне взгромоздиться обратно в седло, он с видом завзятого гурмана местную зелень смакует! А если она вся сплошь колдовская?! Ведь Ведьмачий Лес – в одном скоке! До сих пор с содроганием вспоминаю, как однажды конь наелся какой-то «чудо-травки» на заброшенном капище. И на три дня стал полосатым и вместо ржания выдавал революционные лозунги. Спасибо, обошлись без тельняшек и взятия какого-нибудь дворца.
Атаман, всё более приходя в себя, поливал меня в три захода с перебором и присвистом. Но к осуществлению своих нездоровых шильно-тачальных фантазий приступить не решался. Неуверенными междометиями его поддерживала гномелла, то и дело косившаяся в сторону харийца Жмура. Ей и невдомек, что пустынник просто оглушен, и через часик-другой очнётся. Только голова у него поболит, и фингалы – вокруг всех глаз появятся.
Объясняться ни с ней, ни с кем-то ещё из них не хотелось. Меня начало откровенно воротить от этой «гоп-компании». Настроение упало ниже ватерлинии, лимит дипломатичности был исчерпан до предела. Дыхательные упражнения уже не помогали, как и попытки вспомнить Канон Аарок.
Одному из тролланов надоело, что визгливая ругань и слюни атамана влетают прямехонько в его мясистое, оттопыренное ухо. Он оставил предводителя на попечение своего собрата, и попёр на меня, помахивая не весть откуда взятым кистенем. Зрелище получилось впечатляющим. На вас когда-нибудь нападал булыган, весом в пару центнеров?! То-то же! Бодрая такая каменюга на толстых ногах и с ухватистыми ручищами. Ещё и вооружённая. При всей кажущейся громоздкости, тролланы на диво шустры, правда, на коротких дистанциях.
Тяжелый шарик кистеня недвусмысленно устремился мне в голову. А вот это уже совсем не вежливо.
В глазах мутилось от боли в боку, но тело работало само. Поэтому грозный удар свистнул впустую, а троллан получил в рожу скомканным плащом. На его почти квадратной голове плащ повис на манер косынки траурного цвета, закрыв всякий обзор. И пока он пытался его сбросить, вместо кистеня в его руке остался только короткий обрубок.
Брат-близнец троллана издал хрюкающий звук, гномелла матюгнулась, ворк забыл про свой нос. А полуглорк опять раззявил пасть и выпучил водянистые глаза.
– Ххах?!… какого… кхе-кхе!.. – только и смог выдавить атаман, намертво вцепившись в поддерживающего его троллана. Тот засопел, затоптался, но не рискнул кинуться на выручку собрату, возле горла которого находился ржавый атаманов меч. Скверный клинок, но выдержал рубку кистеня. А значит, в моих руках и с толстой шкурой скальника справится. К тому же настроение у меня сейчас – как раз кого-нибудь прирезать…
– Ведьмачий Эльф! – вдруг сочным баритоном выдал полуглорк и встряхнул за плечо всё еще виснувшую на его руке гномеллу. – Митта, что б мне сдуться! Это ведьмак!
– Teh Mishkare5! – просипел троллан, взятый мной в заложники. Пахнуло у него из пасти так, что меня чуть не стошнило. – Потыпа, брато! Эльф меня прирежет! Брато-оо, ыыы!
– Да с какой же стати я Эльф-то?! – отпихивая его от себя подальше, изумляюсь я. Троллан, накренившись от тычка, засеменил к своим, едва не затоптав взвизгнувшего ворка. – Определитесь уже: или упырь, или Эльф! – Хотя вот мне и те, и те сейчас едины.
Гномелла Митта вдруг тоненько пискнула, сгребла свои косички в левый кулак, а правой рукой изобразила в мою сторону фигу. Полуглорк внимательно изучил фигуру, но поскольку на его лапах было всего по три пальца, то он сумел повторить древнейший из защитных жестов только в непристойной форме. Ворк неправильно расценил их действия, но воодушевился и показал мне «кукиш от локтя». Тьфу, хамло блохастое! А чтоб еще обиднее вышло, еще и язык вывалил из пасти. Сиреневый язык оказался. В пятнышко.
Атаман тоже на всякий случай показал мне кукиш, да еще и под нос стал какую-то несусветицу от «дурного сглаза» бормотать. Так и несостоявшийся заложник, троллан Тыпа, тоже пытался приобщиться к делу скручивания фигушек. Не с его толстенными пальцами такое выполнять. А вот его братец Потыпа внезапно метнул в меня нож.
Движение его было быстрым и весьма отточенным, без всякого предупреждения. И нож бы вполне мог достичь цели и по самую рукоять войти мне в глаз, если бы я не ощутила его. Время для меня замедлилось. При таком восприятии нож довольно лениво плыл по воздуху и негромко гудел.
Проще было бы уклониться. Или даже отдёрнуть голову – лезвие бы свистнуло, не задев и волос. Однако меня, что называется, накрыло. Потому вместо отшага делаю взмах левой рукой, сбивая нож, как настырную муху, атамановым мечом. В удар было вложено всё накопившееся раздражение и злость, да и силы немерено. Мечное лезвие, выкованное из весьма скверного железа, попросту разлетелось на осколки. А нож, громко вжихнув, сверкающей рыбкой ушёл по высокой дуге вверх. В руке у меня осталась бесполезная рукоять, которую только и оставалось отшвырнуть подальше. Боль в боку от этих действий стала почти нестерпимой. У меня с языка сорвалось несколько крепких словечек. Зря я, конечно, так. Надо было просто уклониться.
Разбойники смотрели на меня с плохо скрываемым ужасом. Догадываюсь, что движения руки они даже не успели заметить. Увидели только, что летевший в меня нож вдруг с лязгом отскочил и кувыркнулся куда-то вверх. На разлетевшийся на осколки атаманов меч их внимания уже не хватило. Не удивительно, что они дружно решили, что я колуднствую.
– Ведьмак! Ведьмак! – запричитал полуглорк. – Сейчас всех сглазит!..
– Эльф – плохо! – бухнул метателей ножей Потыпа. – Ведьмак – какашка!
Его братец аж просиял и подхватил как лозунг «Эльф – плохо! Ведьмак – какашка!».
– Я – не Ведьмак, – огрызаюсь я, сообразив, что их сбила с толку моя одежда, действительно эльфийского фасона, да к тому же черная с затейливым серебряным шитьем. – И не Эльф, глаза протрите. – А за «какашку» я сейчас кого-то в щебень разнесу!
– Точно, не Эльф! – после некоторой паузы, хрипло пробасила гномелла. – И не упырь, те днём не ходят. Бледный выродыш ведьмы и кальмара, вот он кто!
Так, теперь мне и с родителями не повезло! Ведьма-то ещё ладно, но кальмар! Вслушаться только – КАЛЬМАР! Сразу чувствуется, пакость знатная. И непременно, сношающаяся со всеми встречными ведьмами. А что до моей бледности…