Я буду искать повсюду, даже в своих сновидениях, ответ на непостижимую загадку жизни:
Откуда мы пришли?
Кто мы? Куда мы идём?
Поль Гоген
Предупреждение
За исключением колодца, находок и всего, что касается Поля Гогена, персонажи и ситуации есть не что иное, как плод воображения автора.
Проявление благодарности
Я должен выразить признательность искателям, а именно, Жану Сокуру, у которого я имел счастье провести несколько дней, а также его друзьям организаторам раскопок: Сержу Лёкордье, Кристиану Гобиль, Джо Реусу, Ришару Сокуру, Тематэ Лёкордье, Жан-Марку Тиитэ и Натали Гарсиа, также Каролин Бойл-Тёрнер искусствоведу и известному Гогенисту.
Я хочу поблагодарить мою музу Таню, вдохновляющую меня на мой труд.
Предисловие
Впервые я открыл для себя Маркизские острова осенью 1993 после моего назначения прокурором Республики во французской Полинезии. Выездные судебные заседания проходили на больших островах этого архипелага, что позволяло мне работать на месте, проводя часть времени в мэриях местных деревень, расследуя мелкие кражи, насилие, запрет на выращенную коноплю и другие правонарушения. Задержанных перевозили в Папеэте в территориально исполнительный суд, который находился в более тысячи километров от мест их обитания.
После судебного заседания, которое состоялось в мэрии Атуона, в Хива-Оа ночь наступила довольно быстро, и у меня оставалось время, чтобы посетить дом Удовольствий, дом, где жил Поль Гоген. Я не знал о существовании колодца у этого дома.
К тому же Маркизы обладают пейзажами такой красоты и одновременно крайней дикости, что захватывало дух. Бухты и белые песчаные пляжи, заставляющие мечтать бретонцев, изнурённых ветрами Атлантики и вечно-моросящими дождями в середине зимы, в действительности же были поражены колониями комаров «nono», укусы которых вызывали страшную тропическую лихорадку. В непосредственной близости от океана, в десяти шагах от кромки песчаного пляжа, видно было, как черные плавники акул разрезают поверхность воды. Я не был уверен, что они безобидны, как утверждали местные жители.
Именно после этой экспедиции, Мишель Демион бретонец нашёл на глубине колодца у дома Гогена чернильницу, которая и спровоцировала его написать этот триллер.
Жан-Пьер ДРЕНОгенеральный прокурор Монако
Девушка
Облака зарделись красным цветом заката с коричнево-золотистым ореолом, что предвещало конец вечера дождливым. Через окно было видно, как раздуваются алые тучи на западном горизонте. Запах, усиленный разлагающимися водорослями, заставил меня сильно чихать, если это только был не воск, которым смазали старую мебель или запах обветшалой одежды, наполняющей ящики, как это красиво описывал Артюр Рамбо в своей поэме "Буфет".
Передо мной расстилался пляж цвета бронзовой патины и волны, жадно пожирающие песок. Прилив пребывал с большой силой, и краснеющие сумерки накрывали поверхность океана. Мне казалось, что океан обнимает небо, меняя то тут то там тёмные пятна на поверхности.
В моей голове непрерывный поток воспоминаний переплетался с настоящим, как унылый танец фарандола. Эта история поглотила меня полностью, бросая в горло пламени непостижимого чувства вины. Я провёл рукой по лицу. Старое позолоченное зеркало, покрытое мелкими темными трещинами, отражало моё искажённое лицо после непредвиденных событий вчерашнего вечера.
Пиджак на стуле испачкан кровью, не моей кровью. Мне нужно было сжечь его из-за предосторожности, чтобы устранить любые последствия.
Я знал, что скрыть насилие было невозможно. Ненависть и страх не исчезают так просто. Достаточно пустяка, чтобы вас охватила ярость: момент одиночества, приступ ностальгии. Достаточно было ничтожного воспоминания и приходил страх безысходности положения, когда механизм срабатывал неумолимо.
Тревога в моей душе подобно шарику йо-йо: то падала, то резко поднималась. Губы были сомкнуты, но из души вырывался отчаянный крик загнанного зверя. Тихий крик и желание всё бросить.
Зачем я пошёл в этот бар в мрачном тупике Лорьяна? Спасти девчонку и помочь её отцу? Воспоминание того, что произошло, было ещё живо и тревожило меня. Дом наполнялся ужасными призраками, когда резкий телефонный звонок вывел меня из оцепенения. Преодолев границы здравого смысла, я окунулся в историю, которая меня никак не касалась.
Я проклинал себя, думая о Гюсе, о Шнебеле и других.
Накануне вечером
От Лармор-Пляж к Лорьян, дорога вела к Кервенанек, престижному району из особняков, построенному недалеко от небольшого озера Тэр. Эта запруда с морской водой, связана шлюзом с заливом. У залива была бывшая немецкая подводная база, ужасное бетонное сооружение. Напротив морской базы сотни парусных яхт находили себе пристанище на ночь.
Я забрал свою машину и, медленно направился к пригороду Лорьяна. Сумерки сгущались над спускающемся проспектом, бледные дома которого розовели в лучах заходящего солнца. Это создавало странное впечатление города, всплывающего из неизвестности.
Дорога у светофора была свободна, и я быстро повернул направо. В центре квартала находился коммерческий центр с кое-какими магазинчиками и бистро со стенами с облупившейся штукатуркой. Я припарковался на стоянке, с давно протёршимися белыми разметками, рядом со старым драндулетом, марку которого трудно было понять.
Группа молодых людей, усевшись на землю, распивала пиво прямо из бутылок, прислонившись к стене, загораживая проход в здание. Я прошёл мимо них, направляясь к бару. Вывеска «Хамелеон», плохо различаемая с приходом вечера, была прикреплена на выкрашенном в белый цвет деревянном щите сверху здания. Окна завешены серыми шторами, дверь в центре закрыта.
Открыв дверь, я вошёл в бар, что тут же озвучил непрерывный звон колокольчика за моей спиной.
Уже на пороге я понял, что исчезновение Гвен поменяет ход событий и ожидания. Это не просто бегство, мятеж подростка против отца, это нечто иное.
Опасность, витающая в бистро, пугала, как, рыскающая вокруг пустых урн, голодная собака. Я очутился в грязном засаленном баре. Запах плохого табака и пива смешивался с запахом людей, забывших, что такое душ. Свет скупо пробивался сквозь грязные окна, наполовину скрытые шторами. Около двадцати посетителей, группами по пять шесть человек, сидели у столов, которые когда-то были полированными. Они играли в домино или кости, поглядывая одним глазом на блеклый экран телевизора, показывающий бега. Пивные стаканы, наполненные и пустые, быстро менялись перед посетителями.
Ни одной женщины, никого кроме тех типов, что проводят время за игрой и выпивкой. Время от времени, один из них ударял домино по столу. В глубине бара у телевизора сидел смуглый парнишка с красивой мордашкой и тонкими сжатыми губами. Другой развалился на двух стульях, он был одет в спортивную одежду из светоотражающей ткани. Ещё один крепкий паренёк, как бы насмехаясь над запретом курить, пускал в потолок голубые кольца табачного дыма.
За барной стойкой, заваленной влажными подстаканниками под пиво, не отрывая глаз от меня, стоял бармен, подперев своё одутловатое лицо руками. Спичка, зажата между пеньками, напоминающие зубы. Я прошёл к стойке, ощущая спиной тяжесть всех взглядов, направленных в мою сторону, и уселся напротив большого, засиженного мухами, зеркала, чтобы лучше наблюдать за залом. Взяв фотографию Гвен, где она была снята в платье, я сунул под нос бармену:
– Помнишь эту девушку? Я знаю, что она села в машину Гюса в понедельник.
Он что-то промямлил, машинально пожёвывая свою спичку прежде, чем сказать, пришепётывая:
– Не знаю, но Гюс здесь.
Он слегка повысил голос, показывая на типа, который оказался за моей спиной.
– Гюс, этот парень тебя ищет!
Моя голова машинально втянулась в плечи, когда тип опустил шторы и закрыл дверь ключ. Я медленно обвёл зал глазами. Громила негр резко встал, пинком опрокинув свой стул. Два других африканца нарисовались за его спиной, два больших расхлябанных парня с остекленевшими рыбьими глазами. Остальные глазели на нас ухмыляясь. В воздухе повисло предчувствие драки.
Я повернулся, опустив руки вдоль тела, чтобы придать видимость спокойствия, зная, что тот, кто нападёт первым, будет иметь преимущество. Гюс взял бильярдный кий и приблизился ко мне с подходом танцора. В трёх шагах напротив я почувствовал его дурное дыхание:
– Чего тебе надо от Гюса, старичок? Что ты хочешь, белая задница?
Я посмотрел на него. Его глаза налились кровью и злобным расскалённым блеском. Взгляд метал молнии, а лицо напоминало магму вулкана, вот-вот готовую к извержению.
– Я хочу знать, где Гвен Шнебель! Она села в твою тачку в понедельник, с тех пор её никто не видел!
– Ты, твою мать, кто для неё, ты белая задница?
Я посмотрел на кий бильярда, который начинал возвратно-поступательные движения в правой руке Гюса, напоминая маятник часов. Двое других за его спиной ухмылялись с видом послушных щенков, следующих за своим хозяином. Наркотическое опьянение плавало в их глазах.
Лицо Гюса, с выступившими каплями пота, выражало злость. Оно походило на маску мёртвого Вуду, увенчанную вьющейся шевелюрой. Покачивание бильярдного кия, готового к удару, усиливалось.
Неожиданный бросок в сторону моей головы заставил меня машинально увернуться влево, и кий с шумом обрушился на руку бармена, раздробив его кисть. Он не мог предвидеть такого и от неожиданности принялся горланить. Резко развернувшись, я нанёс мощный удар по рёбрам Гюса так, что он скрючился, наклонившись вперёд. Апперкотом слева я нанёс удар по челюсти. Распластав руки, как будто ища опоры, он с грохотом упал, разбив с шумом стол. Улучив момент, я уже был сверху, и нанёс резкий удар ботинком по голове. Кровь хлынула из его носа как сок из спелого плода.
Бармен вырыл из-под барной стойки обрез ружья. Я признал в нём шести зарядный обрез Марвик 88. Будучи в невыгодном положении от полученного в руку ранения, он не мог быстро двигаться. Я воспользовался этим, вырвав у него ружьё, и показав, что я не шучу, повернулся к другим, выстрелив в потолок. Крупная лампочка, разбившись, разлетелась стеклянными брызгами на типов, которые скучились в углу зала. Обогнув стойку и сжимая ствол как бейсбольную биту, я ударил им по голове бармена. Его голова уткнулась в стеклянную витрину, заставленную бутылками аперитива. Всё шумно рухнуло, и жидкости разных цветов, стекая по полкам и его одежде, превратились в золотистую вожделенную лужу на полу бистро. Бармен упал, как подкошенный, между мойкой и шкафами буфета.
Наспех открывая все ящики, я нашёл коробку боеприпасов в глубине одного из них и быстро перезарядил ружье недостающими патронами. Оба охранника Гюса бросились к посетителям, которые испуганно скучились в углу зала под телевизором.
Снаружи начинался дождь. Дождь стучал по крыше над головами как барабанная дробь. Из переполненных желобов хлюпала вода. В «Хамелеоне» воцарилась мёртвая тишина. Я заорал:
– Я хочу знать, где Гвен Шнебель!
Никто не открыл рта, как если бы они были заклеены скотчем. Казалось, что-то вроде негласной договорённости плавало в воздухе между людьми в баре. Нервный гнев заставил кулаки резко сжаться.
– Я не собираюсь повторять дважды. Если я не получу ответа, вначале пристрелю весельчаков, прихвостней Гюса, затем остальных пока кто-то не заговорит.
Я направил ружье на первого из охранников Гюса и выстрелил по его ногам. Тип заорал как резанный, кровь начала сочиться от ранения свинцовой дробью. Он упал на пол, держась за ноги. Сила куда-то сразу подевалась, исказив его лицо глубокими морщинами и темными кругами под глазами. Глаза наполнились слезами от боли и унижения. Рыдая, он прислонился к ножке стола и был похож на грязного пацана, задумавшего что-то неладное на улице.
– По второму!?
Я медленно перемещаю прицел по залу и целюсь во второго прихвостня Гюса.
Он заорал в панике:
– Я ничего не знаю! Если бы я знал что-то, я вам сказал бы!
Он испуганно закрыл лицо руками, хотя его оскал с приподнятой губой не предвещал мне ничего хорошего. Нужно было сматываться отсюда и побыстрее.
В глубине бара я заметил двух типов, которые пытались перемещаться, прикрываясь другими. Вдруг меня резко осветили огни фар автомобиля. Это машина остановилась перед входом. Первая мысль была направиться к ней. Но я быстро осознал, что один и вооружён всего лишь шестизарядным ружьём. Если они все ринуться на меня, я не смогу сопротивляться. Их надо опередить. Я снова выстрелил в потолок выше толпы. Неоновая лампа взорвалась, обрушившись каскадом осколков на головы. Все попрятались кто куда, за стулья, под столы. Внушительного вида человек с чёрными с проседью усами и лысеющей головой, со слишком отодвинутой назад большой шляпой, укоризненно покачал головой. Казалось, он вовсе не встревожен перестрелкой, а его глаза на выкате просто ухмылялись. Я всегда остерегался невозмутимых типов в такие напряжённые моменты, поэтому зацепил за него свой взгляд. На полу копошился Гюс рядом с парнем, которому я прострелил ноги. Я вышел из-под укрытия стойки, нанеся удар ногой по бармену, чтобы привести его в чувства.
– Куда ведёт дверь рядом с баром?
Кровь заливала его рот и сочилась из носа. Изуродованный, он промямлил слабым голосом:
– Ко мне и наружу…
Я подошёл к Гюсу, схватил его за шиворот и потянул за собой, одновременно не отрывая взгляда от других шутников, присутствующих при этой сцене. Открыв дверь, я затолкал Гюса в служебный проход. Два запора на двери позволяли закрыть дверь наглухо. Я потянул задвижки, заперев дверь, и резким ударом свалил Гюса с ног. Он потерял сознание. Повернув налево, я оказался во дворе, полным ящиков для бутылок и бочек пива. Что-что вроде грязного стеклянного купола служило потолком на этом складе. Я быстро пробежал между хламом и мусорными баками. В противоположной стене я нашёл выходящую на улицу металлическую дверь. Открыв её ударом плеча, я огляделся. Улица, соединяющая коммерческие лавки, была пустынна. Дождь лил как из ведра.
Моя машина ждала за углом. Я быстро завёл авто и, дав задний ход, вернулся за Гюсом. Дотащив, я запихнул его на заднее сиденье. Полностью промокший, я быстро обежал автомобиль, и не имея времени на передышку, уселся за руль, придерживая ружье на коленях.
Фары на мгновение осветили «Хамелеон». Внутри была темнота, бар казался пустынным. Я выехал из Кервенанек и после светофора повернул направо в направлении берега. В зеркале заднего вида никого не было видно, значит меня не преследовали.
Дождь не прекращался, дворники авто будто взбесились. Я ехал медленно. В свете фар струи дождя на лобовом стекле, казалось, вырисовывали тюремную решётку. Настоящий потоп обрушился на Лорьян, ещё больше омрачая ночь. И почему я взбудоражил это осиное гнездо в баре? Из-за телефонного звонка три дня назад или из-за горечи, которая не давала мне покоя, как ноющая назойливая боль. Я вспомнил тот вечер такой близкий и такой далёкий и моё навязчивое желание играть роль доброго Самаритянина.
* * *
Я был во Франции уже более месяца, чтобы урегулировать свои дела, которые были на стадии завершения. Умер мой отец, а с ним и часть моей счастливой юности. Мрачная меланхолия накрыла моё сознание непроницаемым туманом. Совсем не ностальгия, а глубокая грусть укоряла за мои годы отсутствия. Я покинул отца в девятнадцать лет, чтобы объездить весь мир, позабыв о его существовании. Он остался совсем один. Письмо нотариуса, полученное месяц назад, заставило меня вернуться во Францию. И вот я здесь.
Я оставил Клэр в Париже. Она вернулась в своё маленькое жилище департамента Эна. Должно быть, там она нашла своих бывших друзей лётчиков с базы Крей.
Я стоял у окна и смотрел на море. Этот дом теперь был моим, и я не знал, что с ним делать. То была буржуазная вилла, построенная на побережье больше 50 лет назад, окружённая соснами. С дубовой мебелью, покрытой воском, со старомодными кружевными занавесками и облупившейся краской на стенах, она больше напоминала некий реликт, что-то вроде остатков кораблекрушения, выброшенных на берег моря. У дома был запах печали и затхлости.
У нотариуса мне пришлось маневрировать между моим прошлым и моим настоящим с фальшивым паспортом. Эта сумятица требовала от меня чрезвычайной осторожности. В конечном счёте я удачно выпутался из всех формальностей и унаследовал отцовский дом. Дом, у которого был свой запах и свои привычки.
Через окно я наблюдал, как силуэты людей поднимались с пляжа под начинающемся дождём, пока большая волна, ударившись о скалу и разбрызгивая снопы пены, не заставила их вовсе удалиться.
В осиротевшем доме такая глубокая тишина, что я боялся потревожить её, чтобы не пробудить воспоминания прошлого. Иногда скрипучие половицы и стропила нарушали тишину виллы, как будто для того, чтобы внести ноту тревоги в то спокойствие, которое, казалось, царило в жилище.
В такой зимний вечер, когда пейзаж тонул в мороси дождя, ничего не оставалось, как усесться в старое кресло и наблюдать. Струи дождя цеплялись за всё, обвиваясь вокруг единственного фонарного столба в его жёлтом мягком освещении.
Моросящий дождь, обволакивающий голые скелеты деревьев, казалось, проникал везде и повсюду.
Глядя сквозь оконные квадраты, я терзался мыслью, что сделать, как забыть о насилии, перенесённом в прошлом году. Это чувство накапливалось во мне, как бомба замедленного действия.
Мелкий дождь облизывал пляж, а ближе к западу, где заходит солнце, со стороны Лорьяна небо стало проясняться. Влажная дрожь пробежала по тёмному песку. Вдруг луч света прорезал колыхание воды. Должно быть, яхта возвращалась в порт. Белая кромка пены обвивалась вокруг мыса, пытаясь нарисовать незыблемый круг. Эта кромка ещё больше подчёркивала тёмную монохромность морского пространства. Ветер завивал кружева набегающих волн. Они просачивались невидимыми в песок, наполняя морской прилив.
События, которые я пытался забыть, вновь и вновь возвращались, будоража моё сознание, как зловонные пузыри, вырывающиеся наружу из застоявшейся тухлой воды. Пережитый кошмар опять давал волю разгуляться невыносимым страданиям. Память, полная тех воспоминаний, вновь возвращала к той тонкой грани балансирования между жизнью и смертью. Это было время, когда СМЕРТЬ смотрела мне в глаза с ухмылкой.
«Струя холодной воды в третий раз отбросила меня к стене. Моя голова сильно ударилась о каменную кладку. Меня бросило в дрожь. Десны болели и кровоточили из-за сильно сжатых зубов. Я пробовал защищаться, как мог, двумя скрещёнными руками, закрываясь от его лица…»
Я потряс головой. Мне хотелось напиться до смерти, чтобы изгнать эти кошмарные сцены из глубин моей памяти.
Внезапно телефон прорвал тишину, возвращая меня к печальной действительности. В пустом доме он звучал пугающе и нелепо. После шестой попытки, я всё же подошёл. Кто мог мне звонить сюда? Мало кто, в общей сложности, кроме Клэр и нотариуса, знали, что я находился в старом отцовском доме недалеко от Лорьяна.
– Франк?
Я ответил раздражённым голосом, не узнавая человека на другом конце:
– Да.
– Я вам звоню по рекомендации Клэр.
Голос человека, казался тревожным с придыханием на конце линии. Он отдавался эхом в трубке. Это был голос старика, чья шумная отдышка сокращала слова, плохо проговариваемые в подавленном дыхании.
Я ответил угрюмо:
– Да, и что?
Тембр голоса упал до шёпота:
– Она мне сказала, что вы могли бы мне помочь, я хотел бы с вами встретиться.
Он промямлил что-то, как в пьяном пришепётывании слов. Я не хотел его слушать, не хотел говорить ни с кем. Во всяком случае, я должен был вернуться в Никарагуа в следующую субботу в моё пристанище, в мой мир в Плайя дель Сюд. Но голос был настойчивым.
– Пожалуйста, помогите мне, я не знаю, что делать! Я вам звоню с моего мобильного из бара «Сельтик», который находится в километре от вас, на входе Форт Блоке.
Он глубоко вздохнул, как будто для того, чтобы прибавить себе мужества и добавил:
– Я познакомился с Клэр в больнице Лорьян после несчастного случая. Это я прооперировал её, и мы подружились.
Клэр рассказывала мне о своей автокатастрофе, когда она была на практике в Лан Биуе. Это приковало её на три месяца к постели. Она была в двух шагах от запрета летать, но хорошо выпуталась. Без особой твёрдости я ответил:
– Ладно, но как я вас узнаю?
– Я сижу у окна с видом на залив. На мне джемпер сине-белую полоску. Жду вас.
– Можно поесть в этом чистилище?
– Думаю, да.
– Тогда еду.
* * *
Мне нужно было время переодеться и сменить рубашку. Машина ждала в гараже. Я тщательно закрыл все двери и ставни дома прежде, чем отправиться в путь вдоль побережья. Ветер усиливался, бросая на скалы снопы морской пены. Унесённые порывом ветра они попадали, как снег, под колеса. Вскоре начался сильный дождь, заливая лобовое стекло. Я ехал медленно, стеклоочистители едва справлялись с таким сильным ливнем.
Стоянка находилась с другой стороны дороги недалеко от моря, как раз напротив того места, где меня ожидали. Три машины стояли у белого длинного сооружения с верандой, которое служило закусочной. Фасад был декорирован старым шифером, чтобы придать зданию более сельский стиль. Сверху мерцающая зелёная вывеска оповещала, что это бар-ресторан «Сельтик».
По соседству с рестораном находилось агентство недвижимости, которое было закрыто. Фотографии домов на продажу собрали всю пыль в витрине с грязным кафелем. Картонный промокший циферблат с движущимися стрелками обещал открытие агентства в десять часов. Но и циферблат и сами стрелки, похоже, потеряли всякую надежду на открытие. Два других заведения рядом были зашторены. Это три этажа крошечных комнат для туристов. Никакого света, никаких обитателей внутри.
За окнами ресторана, завешенными тюлем, я заметил силуэты, движущиеся как в театре Гиньоля. Входная стеклянная дверь завешена наполовину отклеившимися плакатами, которые объявляли о празднике бретонского танцевального фестиваля в следующую субботу и о блошином рынке. Я толкнул дверь и вошёл в бар. Около дюжины выпивающих обсуждали последнюю встречу местной футбольной команды. За барной стойкой, облепленной посетителями, стоял человек больше напоминающий монстра из научно-фантастического фильма. Алкоголь, похоже, вымыл все мозги бармена, превратив в расплывшееся чудовище. Его белые руки были покрыты черными волосами.
В полутёмном углу слева я заметил человека, одетого в ирландский трикотаж. Он прислонился головой к огромной пивной кружке, изображённой на витраже бара. Я не видел его глаз. Тень падала на верхнюю часть его лица. Зал был покрыт полумраком. Только бар был освещён отдельными пятнами света, что создавало впечатление спектакля под маленькими прожекторами. Заметив, что я вошёл в зал, патрон, а я думаю, что это был именно он, включил свет. Яркое освещение после нескольких миганий залило помещение из двух параллельных рядов неоновых ламп.
Большое пространство тут же превратилось в зал ресторана. Столовые приборы уже стояли на белых скатертях, только посетители не торопились занимать свои места.
Я подошёл к мужчине, уткнувшегося в окно. Только в этот момент я понял, что не спросил его имени.
Стоя перед ним, я представился:
– Я – Франк.
Он встал так неуклюже, как если бы из плохо собранного деревянного стула вывернули все шурупы.
– Доктор Шнебель. Присаживайтесь, пожалуйста.
Его тихий голос был поглощён белыми стенами большого зала. Затем наступила пауза, как будто он не знал, что говорить. Наконец, чисто механически он сделал знак присесть и продолжил:
– Вчера я говорил по телефону с вашей подругой Клэр, я не был уверен, могу ли я вас побеспокоить.
Он перевёл дыхание. Похоже, его сердце начало биться слишком быстро.
– Я оперировал её, пять, нет, шесть лет назад. Она смогла продолжать летать. Именно она предложила вам позвонить.
Я смотрел на него молча. Его исхудалое лицо было сморщено. Глаза избегали моего взгляда. Он потерял уверенность в себе и походил на тень.
– Что произошло, старик?
– Она исчезла!
– Кто исчез?
Ему было трудно начать свой рассказ. Лицо исказили глубокие морщины.
– Моя дочь, ей пятнадцать лет. Я несу ответственность за неё после развода. Надо вам сказать, что моя жена интересуется только собой, любовниками или любовницами! До остального ей нет дела.
Гримаса отвращения перекосила его рот. В этот момент он был похож на печального клоуна, который будто потерялся в этом слишком большом для него мире.
– Вы, я думаю, предупредили полицию?
Он сделал возмутительный жест рукой, продолжая:
– Полиции бегство подростков не кажется чересчур серьёзным. Вы знаете, у меня никого нет кроме неё.
Я чувствовал себя слишком усталым, чтобы заняться его проблемой. Груз раскаяния, что пришёл сюда, повис на моих плечах. Я пытался побороть это чувство, но это ещё больше сковывало. На самом деле, мне было не интересно бегство его дочери, поэтому я ответил машинально:
– Я не думаю, что могу сделать что-то лучше, чем полиция, – сказал я прямо глядя в глаза.
Он поднял голову. Это был человек вполне успешный, но сейчас абсолютно уничтоженный. Его лицо напоминало гипсовую маску, внезапно покрывшуюся возрастными трещинами, а остекленевшие глаза выдавали сильно подпитого человека. Не осталось даже фасада, так говорят о роскошной внезапно обветшавшей вилле.
– В действительности, я не вижу, чем я мог бы вам помочь?
– Клэр мне сказала, что вы всегда справляетесь с трудностями. Конечно же, я предупредил полицию, но я не слишком полагаюсь на неё. Если бы вы меня выслушали, возможно у вас появились бы идеи. Я могу вам заплатить и хочу использовать всё возможное, чтобы найти её.
– Я слушаю вас, расскажите всё, что произошло…
Тип глотнул побольше воздуха, как ныряльщик после длительного погружения, выпрямился и начал свой рассказ.
– В среду, она уехала в лицей. Надо сказать, у неё там хорошие результаты. Она обещала вернуться к шести часам, как всегда. С тех пор я ничего о ней не знаю. Я поехал в лицей поговорить с её преподавателями и одноклассниками. Никто её не видел. Её не было в школе с самого утра. С того времени я в неведении уже четыре дня!
– Вы часто ссорились?
– Нет, у нас не было привычки ругаться, после того, что она пережила из-за матери…
– Следовательно, она не у матери!
– Она её не видела уже больше месяца. Я искал везде, у друзей и подруг, никто не знает, где она.
У бедного отца был такой жалкий и подавленный вид, что я всё же решился взяться за дело:
– Я могу осмотреть ваш дом, её спальню?
Вздох облегчения снял груз внутреннего напряжения. Он задышал с открытым ртом, как дайвер, вынырнувший на поверхность мутной реки.
– Если хотите. Но она ничего не взяла с собой, ни одежды, ни обуви, ничего.
* * *
Подгоняемый яростным ветром, дождь сплёл на витрине ресторана паутину из струек воды. На другой стороне дороги смутно просматривался городской парк отдельными пятнами деревьев и газона сквозь эту пелену. Свет от фонарных столбов дрожал, предвещая смерть, а освещение вывески «Сельтик» напоминало бледность зеленоватого савана.
Я сел в машину, немного подождал и затем последовал за машиной хирурга. Он вёл машину быстро, слишком быстро, словно хотел избавиться от проблем настоящего, обретя душевный покой прошлого. Он резко тормозил на поворотах, а задние фонари освещали дорогу тревожными красными метками. Так мы ехали один за другим минут двадцать под струями сильного дождя. Вдруг он замедлил ход и въехал в открытые деревянные ворота. Я припарковался возле его машины. Это была вилла в форме куба, довольно богатая, с необычным входом в виде веранды из алюминиевого каркаса. Вдали был слышен беспрерывный шум прибоя.
– Следуйте за мной.
Он толкнул металлическую дверь, и мы вошли в тёмный зал, украшенный хорошими картинами. Освещённые маленькими лампами, картины играли разными цветовыми оттенками. Металлическая лестница привела нас на второй этаж в огромную гостиную.
– Живопись – моя страсть, люблю открывать неизвестных художников. Мы с дочерью часто посещаем выставочные залы.
Воспоминание о пропавшей дочери взбудоражило его память, и его челюсть начала дрожать.
– Хотите выпить?
– Я предпочёл бы съесть что-нибудь.
– Я вернусь через пару минут. Устраивайтесь удобнее.
Он указал на глубокие черные кожаные кресла в большой гостиной. Как только он исчез на кухне, я приятно устроился в кресле и огляделся вокруг. Это был роскошный зал, но пустой и бездушный, в центре которого находился большой камин чёрного мрамора. Огромный телевизор висел на голубой стене, обитой шёлковой тканью. Свисающие с потолка мелкие прожекторы освещали полихромные картины. В глубине зала другая лестница поднималась на этаж выше. Рядом, незаметное в данном интерьере, стояло фортепиано, казалось, спавшее глубоким сном.
Врач появился через несколько минут, неся перед собой поднос с наспех приготовленной едой.
– Я приготовил яйца. Из меня плохой повар. Я принёс вам фотографии моей дочери Гвен.
Он поставил еду на журнальный столик, покрытый черным лаком, а затем уселся на кожаный диван передо мной. Он небрежно бросил фотокарточки на стол, так как выбрасывают карты во время покера. На четырёх из пяти фотографий Гвен в купальном костюме. На одной она стоит перед океаном в романтической позе. На другой более романтичной, она развалилась на шезлонге. Гвен красива на фотографиях, но, к сожалению, её портит подростковое кривляние. А вот здесь она совсем другая, в летнем платье без рукавов, на ней большая соломенная шляпа. Она уже не позирует, а выглядит естественной. Она сидит на синем шезлонге, облокотившись на столик со стаканом, наполненным двухцветным напитком. Позади видна бухта виллы, и она улыбается. Она не была похожа на хрупкую пятнадцатилетнюю девочку, ей скорее дашь восемнадцать или девятнадцать лет. Короткие светлые волосы были подстрижены так, что видны её глаза, будто два куска льда на смуглом милом лице.
– Я сделал эти фотографии два месяца назад, она красивая, правда?
Уплетая еду, я проворчал, что она слишком красива для своего возраста, и у неё уже развита женская грудь…
Какой бы роскошной не была комната, она выглядела траурной и печальной. Не было такой краски, что отражало бы в ней нормальную жизнь. Это была комната, которая давила нескончаемой неврастенией.
– Мы очень привязаны друг к другу, моя дочь и я, – продолжал врач, – и она не часто видит свою мать.
– Чем занимается её мать?
Глядя на него и не дожидаясь ответа, я задал себе вопрос, до какой степени привязаны друг к другу хирург с дочерью.
– Она работает медсестрой в том же госпитале, что и я, но в другом отделении, так что мы практически не видимся. Во всяком случае, я делаю все, чтобы её не встречать.