Глава 1
Если вам нечего делать, то не надо делать этого здесь.
…суровые будни одной заставы.
Утро у гражданина Понятковского не задалось.
Во-первых, он проспал, чего за ним не водилось в последние полста лет. Во-вторых, сон – в кои-то веки Герберт Понятковский был удостоен этакой чести – был самый что ни на есть обыкновенный, про работу, а потому совершенно не понятно, отчего это Герберт так увлекся. В-третьих, сломался будильник, подаренный еще матушкой Герберта Понятковского и с немалым успехом переживший два неудачных брака. Было еще и в-четвертых – Герберт Понятковский от души ненавидел от такую погоду, когда и снежит, и холоду нормального нет, а потому снег получается мокрый, липкий. В снегу этом застревали и лошади, и люди, разбивая его, что ногами, что копытами в безобразное месиво. А месиво затекало в ботинки, несмотря на галоши, и портило обувь.
А Герберт Понятковский был существом в высшей степени рачительным.
И туфли, купленные на похороны последней супруги – женщины сквернейшего нрава и дурных привычек, которые и свели ее в могилу, а вовсе не его характер – рисковали утратить всякий внешний вид.
Он спешил.
Конечно, спешил, но…
С разумом! Именно! Не то, что иные, бегут по лужам, толкают людей степенных. Нет, Герберт Понятковский спешил именно так, как его учила матушка – упокой Хольм душу ее многострадальную – обходя лужи по краюшку и, коль случалось им вовсе бескрайними быть, выбирая путь по ледяному месиву тщательно, осторожно. Успокаивало, что собственные клиенты Герберта, коль случалось им появляться в столь ранний час, были терпеливы и незлобливы, в отличие от беспокойных их родственников, но с родственниками он ладить давно уж приучился.
Он успел добраться до конторы.
И даже снял замки числом четыре. Не то, чтобы Понятковский и вправду опасался ограбления – все ж товар у него был весьма специфического толку – однако не им установленные правила не ему и менять. Он избавил окна от ставен.
Нахмурился.
Стекла выглядели грязными, а ведь не прошло и недели, как их мыли под личным Герберта контролем. И вот… снег всему виной. И дождь. И что делать? Мойщиц приглашать? Или все-таки… зима грядет, а зимой… в тени-то особо не заметно… матушка, конечно, выговорила бы, она-то семейное дело блюла строго, но и клиент у нее иной был. Ныне-то люди всякое представление о приличных похоронах утратили, им подавай чего попроще, подешевле, а с дешевизны этой и налог уплати государству, и храмовую десятину, и аренду, и…
Мысли сделались грустны.
И от них на лице Понятковского застыло выражение величайшей скорби.
Он, вооружившись метолочкой из гусиных перьев, прошелся по залу. Смахнул пыль с выставленного на помосте образца модели «Возрождение».
Дуб.
С инкрустацией. И бронзовыми накладками, которые Герберт протер замшевой тряпочкой. Надо бы пастой отполировать, для пущего блеска, но…
…он расправил ленты на траурных венках.
И пересмотрел скромные, но полные сдержанной скорби букеты…
…матушка торговала живыми цветами, но Герберт от сего варианту отказался с немалым сожалением. Живые цветы были, несомненно, красивы, но убыточны. Искусственные, может, не столь хороши, но зато не вянут, да…
Он вытащил конторскую книгу.
Чернильницу.
Перо стальное.
Протер очочки, которые носил исключительно для солидности. Гребешком прошелся по редеющим волосам, уже понимая, что нынешний день, столь отвратительно испорченный поздним пробуждением, будет пуст и неудачен. И все же… все же матушка, чей портрет Герберт держал на столе, смотрела строго, всем видом своим показывая, что не потерпит от единственного сына малодушия.
Терпение, Герберт.
Терпение.
И случится на твоей улочке праздник. Вспомни хотя бы деда, личность серьезную, которую Герберту не единожды в пример ставили. Он был бедным мастеровым, едва-едва державшимся на плаву и, как знать, не сгинул бы он в долгах, если б не война. А поморская эпидемия опять же? Сколь много брезгливых и боязливых отказались от подобного контракту? А дед ничего, подписался и получил достойную плату. И сама матушка… эпидемий ей пришлось целых три пережить, и с каждой семейное предприятие богатело. А что Герберту не везет, так это пока…
…он ведь старается.
– Да, матушка, – сказал Герберт со вздохом. – Конечно… я понимаю… помню… терпение – высшая благодетель…
Он хотел добавить, что, верно, просто не приспособлен для этой работы, когда медный колокольчик звякнул. И дверь открылась, пропуская господина препримечательнейшей наружности. Он был высок и худ, темноволос, носат и нос сей живо напомнил Герберту птичий клюв. Темные глаза господина блестели, будто бы он, невзирая на вполне солидные годы и состояние – а костюм выдавал, что состоянием господин обладал немалым – измыслил некую каверзу, которую и собирался воплотить в жизнь.
За господином вошла девица внешности обыкновенной, но…
Вот не понравилась она Герберту. На первую его жену похожа. То же обманчиво миловидное личико с некоторой сладкою припухлостью даже, но жесткая линия губ и квадратный подбородок выдавали характер жесткий.
…супруга всякую мягкость утратила на третий день общей жизни, превративши оную в сущий кошмар…
– Доброго дня, – произнес господин, озираясь с немалым интересом.
Щелкнули каблуки туфель. И сами оные туфли, как обратил внимание Герберт, мало того, что были на диво хороши, так еще и дразнили изрядным блеском.
– И вам доброго, – Герберт изобразил легкий поклон.
Говорил он тихо.
Сдержанно.
С достоинством.
И руки сцепил в замок, дабы удержаться и не поправить бутоньерку.
– Сочувствую вашему горю, – сказал он, разглядывая гостя.
…и костюмчик-то не белый, как ему подумалось сперва, но цвета слоновой кости, аккурат, что матушкино погребальное платье – ткань пришлось из королевства выписывать. И супруга, которая еще супругой была, помнится, очень убивалась, что такая красота в могилу уйдет. А понявши, что уговоры не действуют, устроила безобразнейший скандал с битьем посуды.
…цвет хорош, но непрактичен.
…тем более для костюма. Сам Герберт привык к нарядам из серого сукна, в которых смотрелся строго и хорошо.
– Спасибо, – гость вытащил платочек и смахнул несуществующую слезу. Девица скривилась. То ли горе их вовсе не было общим, то ли…
Додумать Понятковский не успел.
Гость отодвинул его в сторону, причем сделал это легко, хотя весу Герберт был изрядного – сказывался, что образ жизни, что любовь сердечная к пирогам – и решительным шагом направился в глубь выставочного зала.
К образцам, стало быть.
Остановился у соснового гроба. Поцокал языком.
– Это простая модель, – поспешил объяснить Герберт. – Суконная обивка, цвет можно выбрать…
Он с некоторой поспешностью – все же гость внушал непонятную робость – раскрыл альбом с образцами.
– Да и ткань, собственно говоря, тоже… и посмотрите, невзирая на кажущуюся простоту, изделие выглядит дорого. Дерево мы тщательно обрабатываем… никаких заноз… покрытие лаком…
– Чудесно…
– Если изволите взглянуть… все-таки сосна – это, как мне кажется, чересчур просто…
…а одежда гостя выдавала, что человек он скорее состоятельный и состояния немалого, этакому сосновый гроб и для тещи покупать невместно…
– Вот здесь у нас представлены самые изысканные модели. Обратите внимание на эту… материал – лиственница… выполнена в белом цвете. Обивка – атлас оттенка топленого молока. Впрочем, есть и иные… очень хорошо смотрится с обивкой в темном цвете. Можно украсить…
Герберт выдохнул, ибо никогда-то он не любил долгих бесед, даже когда сие требовало дело. Он вытащил из рукава платочек и отер лоб. Надо же, испарина… а супруга, та самая первая, подавшая на развод и наглым образом потребовавшая половину семейного дела, смела заявлять, что будто бы Герберт сух и эмоционально скуп. И потому с ним жить невозможно.
– Чудесно, – гость потер руками.
А девица, его сопровождавшая, отвернулась.
– Просто замечательно… не возражаете, если примерю? – гость постучал по крышке гроба пальцем, и звук получился хороший, звонкий, деревянный. Что-что, а дерево Герберт слышать умел.
Он вовсе хотел пойти на столяра, чтобы после краснодеревщиком стать, но матушка…
…ее взгляд буравил спину.
Или не ее, но этой девицы, которая будто бы примерялась, в какой из выставленных гробов Герберта уложить.
Он сглотнул и, поправив шейный платок, уточнил:
– Примерить?
А то мало ли… вдруг ослышался. Или недослышал. В прошлом-то месяце даром что ушами маялся, застудил где-то…
– Примерить, – гость осклабился, демонстрируя зубы ровные и хорошие.
Нельзя такие людям показывать.
Обзавидуются.
– З-зачем?
– Мало ли, – гость пожал плечами. – Вдруг да коротковат будет… неудобно, знаете ли, – сообщил он доверительным тоном, – купишь вот гроб, а он тебе в пятках натирает…
Шутник.
Герберт мысленно вздохнул. Случалось забредать в тихую гавань похоронной конторы особам, лишенным не то, что страха перед неотвратимостью смерти, но и всякоего к ней уважения. И этот, стало быть…
– На мои гробы еще никто не жаловался, – он поджал губы.
– Так… а все одно?
И не дожидаясь ответа, гость спешно скинул туфли, оставшись в полосатых носках. И в костюме полоска была продольною, а на носках – поперечною.
Гость поскреб ступню и ловко запрыгнул на постамент. Крышку откинул.
Поднял охапку несколько запылившихся лилий – увы, складские помещения давно уж стали тесноваты, вот и приходилось хранить товар, где придется – и протянул девице.
– Это вам, коллега…
Цветы она приняла молча и едино затем, чтобы протянуть букет Герберту. А уж он водрузил лилии в гроб сосновый…
…а если украшения составить цветочные? Венок из еловых ветвей или вот можжевельника, а в центре – композиция из лилий. Белое и зеленое… и недорого выйдет, народу понравится.
– А все-таки жмет, – произнес гость, ерзая в гробу.
– В пятках? – уточнил Герберт Понятковский с неудовольствием: все ж на его гробы пока и вправду жалоб не поступало.
– Ага… и в плечах узковат.
– У вас просто плечи широковаты…
– И что? – гость сел и уставился на Герберта с явственным недоумением. – Мне теперь вовсе не помирать?
И бровку смоляную поднял.
– Почему же, помирайте, коль охота будет, – Герберт всегда находил в себе душевные силы идти навстречу пожеланиям клиентов, сколь бы странны они ни были. – Но вот гроб стоит сделать на заказ… или иной примерить. Это все же женская модель…
– Женская? А есть разница?
Гость взял подушечку, отороченную кружевом – пусть не самым дорогим, но все одно исполнена она была качественно, ибо за качеством Герберт Понятковский следил строго – и понюхал.
– Конечно, есть. Дамы предпочитают дерево легкое. И атласы светлые… иногда красный, конечно, берут, но редко, это уж если покойная волю такую изъявила.
– Ага… – подушечку гость возвернул и соизволил представиться. – Себастьян… а вы, выходит, специалист?
Понятковский скромно поклонился.
Специалист или нет, не ему решать, но дед его гробами занимался, и отец короткую свою жизнь, матушка опять же… прадед вот могильщиком при храме работал и на хорошем счету был.
– Мерить станете? – почти дружелюбно предложил он, откидывая крышку дубового гроба.
– А то как же… – Себастьян ковырнул ноготочком бронзовый завиток. – Надо же, какая роскошь… и часто такие берут?
– На заказ…
– Заказывают?
Себастьян заглянул в ящик. Пощупал обивку. Приподнял вторую бровку.
– Шелк. Натуральный. Высочайшего качества… кружево, обратите внимание, ручной работы…
– А все одно тесновато, – Себастьян улегся в гроб и руки на груди сцепил. Глаза закрыл. На лице его появилось выражение превдохновенное, вполне соответствующее гробу. – Не повернуться…
– Знаете, – не выдержал Герберт, – обычно мои клиенты не ворочаются…
– Уговорили. Беру, – Себастьян приоткрыл глаз. – Две дюжины…
– Сколько?
Герберт Понятковский был удивлен.
Поражен.
Сражен.
Сердце пропустило удар: неужели где-то началась эпидемия, а он… но эту ужасную мысль он немедля отбросил. Во-первых, ему бы сообщили. Во-вторых, на эпидемии заказывают особые гробы, дешевые в изготовлении, без обивки и прочих излишеств, а не исполненные из дуба.
– Две дюжины, – повторил Себастьян. – Давайте часть из темного дерева… часть из светлого… обивку… а пусть на ваш вкус…
– Зачем вам? – не выдержала девица.
– Ну… мало ли, – Себастьян пожал плечами. – Друзьям подарю, родственникам опять же. Хороший гроб в хозяйстве всегда пригодится.
С таким утверждением Герберт был согласен.
И кивнул даже.
Хотя… оно, конечно, его гробы всегда отличались высочайшим качеством, но… чтобы вот так… в подарок…
Две дюжины гробов.
И не просто гробов, но отменнейших дубовых. Сразу кольнула тревожная мыслишка: а хватит ли материалу? Дубовую доску Герберт брал у одного и того же поставщика, в количествах небольших. Литье опять же, уголочков-то всего на четыре гроба. Кто ж знал…
– Единственно, – как ни велико было искушение немедля согласиться, но Герберт сей порыв душевный сдержал. – Я не могу обещать, что исполню ваш заказ в кратчайшие сроки…
– Сколько?
– До трех недель…
Он замер, предчувствуя недовольство, но Себастьян вновь лег в гроб, поерзал, выбирая положение удобное, и руки сложил на груди.
– Если до трех, то пускай себе… и даже до четырех…
– Пан Вевельский, – девица-таки отмерла, но исключительно затем, чтобы испортить день, – вы уверены, что вам нужны две дюжины гробов?
– Уверен.
– Вы…
– Просто необходимы, – над гробом поднялась смуглая длань и погрозила девице пальцем. – Не сбивайте с мысли…
– С какой?
– Важной…
– Как вы их отсюда повезете? – девица щелкнула по ближайшему цветку. Никакого уважения к чужой собственности! И пусть цветок тряпичный, но все одно исполнен искусно и стоил немало.
– А это уже другой вопрос. И полагаю, господин Понятковский нам в том поможет. Поможете? – над гробом показался край пренаглейшей физии. – Вы ведь занимаетесь экспортом гробов и прочего…
Он обвел контору рукой.
– Занимаюсь, – подобрался Герберт, предчувствия, что радость от этакого заказу будет недолгой. Небось, из Особого отдела явились, учетные книги проверять, а прочее все – исключительно за-ради контролю…
– Чудесно! – расплылся в улыбке Себастьян. – Значит, оформлять бумаги ему не впервой. Вы ведь оформляете на каждую партию?
Герберт кивнул.
Само собою.
И справки. И ходатайства. И прочие бумаженции числом немалым. Кто ж без них-то товар выпустит? Чай, гробы – не пыльца феечек, которую иные умельцы в запонках перевозят. Нет, гроб не спрячешь и лесной тропой не провезешь, тем паче, когда он не один. А надо сказать познаньцы к превеликому удивлению Герберта в похоронах толк знали. И заказы с той стороны шли постоянно, невзирая на воистину запредельную цену, которую приходилось ставить не ради баловства, но исключительно чтобы все подати с налогами оплатить…
…признаться, пан Герберт подумывал вовсе переехать, но мысли сии были трусливыми, осторожными, ими он и с матушкиным снимком делиться стерегся.
Мало ли…
– Значит, – Себастьян все-таки выбрался из гроба. – Оформляем договор?
Герберт кивнул.
– Две дюжины… аванс?
Снова кивнул.
Само собою. Без аванса ему никак…
– Половина? – деловито предложил Себастьян, постукивая пальцем по крышке гроба. – Вторую половину после того, как документы на партию предоставите…
И тут сердце Герберта Понятковского екнуло.
И во взгляде дражайшей матушки появилось… неодобрение? Разочарование? Или скорей предупреждение, не внять которому Герберт не мог.
– Я, – он вздернул подбородок, отчаянно силясь казаться выше, – незаконными делами не занимаюсь…
…а то ведь находились умельцы, которые, проведавши про маленький Герберта бизнес предлагали ему оный бизнес существенно расширить. И золото обещали. И прочие блага. Мол, есть свои люди на границе, прикроют… чего гробам пустыми ехать.
– Чудесно, – Себастьян расплылся в улыбке. – Мы за вас премного рады.
– Я…
Его приобняли. И Герберт ощутил терпкий запах хорошей туалетной воды. Ткнувшись носом в самую, почитай, подмышку – а был гость безобразно высок – он сделал вялую попытку высвободиться.
Бесполезно.
– Вы, дорогой мой грободел, – ласково промолвил Себастьян, – нужны мне исключительно по прямому предназначению. Две дюжины гробов. И документы на провоз всей партии. Можете запечатать, если вам с того спокойней будет.
Герберт икнул.
И все же вывернулся из слишком уж дружеских объятий. Поправив перекосившиеся очки, он мрачно произнес:
– Хорошо…
– Я бы даже сказал, что отлично… сейчас мы подпишем договор… пересчитаете деньги… вам как удобней, векселем или наличными?
– Н-наличными…
…с векселями всегда возни изрядно, да и… нет, Герберт Понятковский был честным человеком, но порой честность эта доставляла множество неудобств, особенно когда дело доходило до налогов. Ведь, если хорошенько посчитать, то получалось, что почти вся прибыль отходила государству, и сей факт премного Герберта печалил…
…иногда печаль становилась совсем уж всеобъемлющей, и тогда…
…там талер, там два… государство с двух талеров не оскудеет, а Герберту прибыток…
Себастьян усмехнулся. И показалось, что он неким чудом сумел заглянуть в мысли Понятковского, и счел оные мысли забавными.
– Наличными. Тогда нам придется ненадолго отлучиться… с собой, знаете ли, подобных сумм не вожу, но меня заверили, что ваш банк принимает дорожные чеки…
– Принимает, – со вздохом отозвалась девица и очи закатила, разглядывая потолок. А его, меж тем, не мешало бы побелить.
Побелит, решил пан Понятковский.
Всенепременно.
И витрины обновит. И с цветами подумает… оно-то самому торговать – один убыток, а вот если со Шмульцевым договориться, чья лавочка была через дорогу, о скидке для клиентов, то всем выгода выйдет.
– Вот вам задаток, – на крышку гроба – красная береза и сатиновая обивка черничного цвета – легла стопка золотых монет.
Познаньских полновесных злотней.
– Оформляйте договор…
Он выставлял монету за монетой, создавая из них этакую золотую башенку, вид которой завораживал. Все ж следовало признать, что в этой жизни, кроме, конечно, дорогой и безвременно почившей матушки, Герберт Понятковский нежно и со всем пылом любил деньги. Он, не смея отвести взор – вдруг да исчезнет заветная башня – вытащил бланк стандартного договора. Перо. Чернильница. Задумавшись на мгновенье, Понятковский решительно нарисовал цену, развернул бланк к гостю, который за маневрами следил с легкою насмешкой, и дождавшись кивка – цена устраивала – быстро принялся заполнять прочие графы.
– А скажите, милейший, – Себастьян наклонился и, опершись на конторку, вытянул длинную шею, заглянул на ту сторону. – К вам, стало быть, приходили с предложением?
– Кто?
– А вы нам расскажите, кто приходил… когда приходил… чего предлагал…
– Ничего и никогда, – Герберт ответил сие решительно.
– Совсем ничего?
– И совсем никогда, – он едва не поставил уродливое чернильное пятно. Благо, работа в похоронном бюро требовала немалой сдержанности, вот и пригодилось.
– Какая печаль, – Себастьян ему не поверил. И поставив на конторку монету ребром, подтолкнул ее к Герберту. Толстый злотень, нарядный и новый, сияющий, покатился, крутанулся и…
…исчез в Себастьяновой ладони.
– Все ж подумайте, – взгляд гостя сделался печален. – Хорошенько подумайте…
– О чем?
– Обо всем… о жизни вот… мы передумаем… уйдем… вы ведь не единственная похоронная контора в городе…
– Уходите, – Герберт решительно отер тряпицей перо. – Уходите и…
– И вызвать вас на допрос? – девица вытащила бляху. – Возможно, в Особый отдел…
Она говорила тихо, но…
…матушка взирала на Герберта с печалью: сколько раз говорила она ему, не связываться с личностями подозрительного свойства. И вот, пожалуйста… сам не связался, так они заявились… и как ему быть?
– Я ни в чем не виноват! – он поднял договор без особой надежды, что этот листок бумаги защитит его.
– Верю, – девица криво усмехнулась, аккурат как его первая жена перед тем, как заявить, что она-де на развод подает. – И думаю, в Особом отделе вам тоже поверят… вы ведь на хорошем счету… честный торговец, но… в нынешней ситуации недостаточно быть просто честным… вы ведь не хотите, чтобы вашу лицензию на торговлю с королевством просто-напросто отозвали…
Герберт замотал головой.
Не хотел.
Если эту лицензию отзовут, то… то ему только и останется – пыльная контора, искусственные лилии и надежда, что когда-нибудь где-нибудь вспыхнет эпидемия, которая и спасет его от разорения.
– Чего вы хотите? – устало спросил Герберт, уже смирившись с тем, что неудачно начавшийся день столь же неудачно и завершится.
– Правду, друг мой, – Себастьян ткнул в договор. – Ну и гробы…
– Князь, вы…
– Да, дорогая Катарина, я все еще намерен прикупить гробов…
– Для друзей, да, – хмыкнула Катарина.
– И для родственников… полагаю, жена моего брата оценит, она на редкость деловая женщина, а ваши гробы давно уж снискали себе славу… но вы не отвлекайтесь, господин Понятковский… так кто и когда вам предлагал… сомнительное предприятие?
И Понятковский вздохнул.
В конце концов столько времени прошло. И сомнительно, чтобы тот человек еще был в городе… и вообще, он честный гражданин…
– Пять лет тому… да, – лысоватый господин в строгом костюме, который сидел почти хорошо, раскрыл вечный календарь. Слегка нахмурился. Ущипнул себя за густую бровь и кивнул, соглашаясь с какими-то своими мыслями. – Мне два дня как лицензию выдали. Долго рассматривали. Признаться, и не надеялся…
Он почесал вторую бровь.
И обе эти брови, густые, сросшиеся над переносицей, растрепались, отчего в благообразном облике господина, в целом соответствовавшем месту его службы, появилась некая несуразно диковатая нота.
– Пришел утром. Вот как вы, – это прозвучало почти обвинением. – Запер дверь. Сказал, что у него ко мне предложение, что…
Он дернул узел шейного платка.
– Поймите, я не желал связываться ни с чем… подобным. Я понимаю, что многие промышляют… я… – он запнулся и с какой-то излишней явно поспешностью добавил.
– Мы вас не обвиняем, – Себастьян толкнул злотень, который покатился по конторке, чтобы попасть в дрожащие, но цепкие пальцы Понятковского. – Мы ни в чем вас не обвиняем. И даже не будем привлекать как свидетеля…
Катарина нахмурилась. Похоже, идея не привлекать Понятковского не нашла отклика в ее очерствевшем сердце. А зря. Свидетель из него аховый, видно, что боязлив до невозможности и ныне им один страх движет, а попроси под протокол свой рассказец записать, и мигом иной проявится.
Понятковский испустил тяжкий вздох и, спрятав монетку в нагрудном кармане, погладил его.
– Он говорил… говорил, что бояться не стоит, что у него есть знакомые… и грузы будут идти… туда и обратно… мне всего-то надо будет документы оформлять.
– Что за грузы? – уточнила Катарина.
Ишь, подобралась.
А главное, что с утра какая-то не такая, как намедни. Злая? Раздраженная? И еще, пожалуй, растерянная, пусть и всячески пытается это скрыть. Интересно…
Себастьян исподволь разглядывал напарницу, находя новые и новые признаки ее недовольства.
Уголки губ опущены. И левый нервно подрагивает, будто Катарина изо всех сил сдерживает истерический смех. Под глазами тени. Волосы… волосы зачесаны гладко. Слишком уж гладко. А вот воротничок платья измят.
И пальцы то и дело касаются этого несчастного воротничка.
Щиплют.
Крутят.
Любопытно… что вчера случилось? Спросить напрямую? Не расскажет… и личное это? Или же дела касается?
– Да разве ж мне сказал он? Нет… я сразу заявил, что не стану связываться… ни за какие деньги не стану. Голова дороже, – немного нервозно произнес Понятковский. – Я думал… боялся… что он станет уговаривать… угрожать… а он… он лишь визитную карточку оставил…
– Какую?
Себастьян подобрался.
– Не свою… купца познаньского, который… сказал, что мы с ним найдем общий язык… и что я могу лично убедиться, что… – Понятковский рванул узел. – Я эту карточку сжег.
– Плохо, – сказала Катарина.
И Себастьян был с нею согласен.
– Очень плохо…
– Но… – Понятковский облизнул губы. – Я запомнил фамилию и… и мне случалось встречать этого человека… он… он пытался пристроить свой товар сюда. Явился неделей после…
Интересно.
Совсем интересно.
– И что за товар? – Себастьян уже знал ответ. Более того, пожалуй, он мог бы и имя назвать, не сразу, но… не так уж много купцов торгует с Хольмом. А грузы оформлялись официально, и потому достаточно лишь поднять бумаги.
– Так… – Понятковский поправил очочки и, послюнявив палец, провел по бровям, возвращая им прежнюю ухоженность. – Гробы же… но качества преотвратного. Хотя… все равно их берут.
Это он произнес с немалым неодобрением.
– Думают, что если из Познаньска, то лучше наших. А наши гробы, чтоб вы знали, самые лучшие во всем Хольме…