Глава первая
Говорят, на Авалоне будет простор, а не душная затхлость мегаполисов, небольшие дома, разбросанные по планете, ну и… Не очень верится, конечно, но меня всё равно никто не спрашивает. Родители повелись на сладкие обещания, четыре сотни таких же лохов загрузили на космический корабль, и потащились мы через полгалактики маленькими прыжками. Три года уже тащимся, впереди лет пять ещё, если ничего не изменится. То есть я закончу школу и… И что? Университетов здесь нет, что я буду делать?
Впрочем, до тех пор времени ещё много. Мне четырнадцать, прав у меня никаких, зато обязанностей сколько угодно. При этом предки потихоньку звереют, потому я их стараюсь не злить. Вон Мадина, подруга моя, отца рассердила, неделю к стулу с опаской приближалась. Мы побежали к учителям, а они разводят руками – на корабле большая часть законов не работает. Перевожу: детей, то есть нас, бить можно. До моих или не дошло, или пока ещё помнят, что они интеллигентные люди. Хотя мальчишек уже, по слухам, активно воспитывают. Предки мгновенно забыли свои принципы и перешли к силовым методам воспитания. А я не Лилька, мне боль не нравится. Это с Лилькой то ли предки перестарались, то ли замкнуло её, в общем, чуть ли не оргазмирует от боли. Старается спровоцировать, а её батя, придурок, только рад…
Вообще странно изменились предки. На Земле были такие правильные, а здесь всего за три года озверели совершенно, хотя, если подумать, чем корабль отличается от мегаполиса? Да почти ничем! А вдруг их на работе бьют, если плохо работают? Да нет, не может быть! Ну а если так всё-таки? Тогда понятно, чего озверели, конечно, я бы тоже озверела. Но в это я не верю; представить, что маман огребает ремня от чужого дядьки… м-м-м… сладкая картина, жалко, невозможная.
Мать моя родила меня против воли, залетев от папки. Об этом мне говорят лет с трёх, ну и о том, что надо было меня в кульке на мусорку выкинуть, чтобы загнулась. Папка меня любит, а вот маман… Ну, в общем, в детстве я от этих рассказов да пожеланий ревела, а как подросла – озверела. На корабле детдомов нет, потому просто отказаться и выкинуть меня, как на поверхности, у неё не выйдет. К тому же я много детей нарожать могу, а она уже нет, что-то сломалось у неё после родов, я не вникала. То есть для сообщества я более ценна, чем она. Правда, это не мои слова, учитель нам объяснил.
– Привет, Машка, – улыбается мне Танька. – Домашку дашь списать?
– Да бери, мне не жалко, – возвращаю я улыбку. – Чего нового слышно?
Танька всё обо всём и обо всех знает. Слухи подбирает, фильтрует и щедро делится с окружающими. Мы встречаемся на пересечении коридоров. В корабле всегда двадцать два градуса, поэтому все одеты по-летнему, жарко иначе будет. Земля с её странным, почти марсианским климатом, остаётся позади, а здесь у нас климат постоянный, потому нет смысла шубы доставать. Я сегодня в летнем платье, захотелось мне так, ну и мальчишек побесить, конечно. Они, когда видят девчонку в платье до середины бедра, соображалку вообще отключают. А мне нравятся их жадные взгляды, потому что на корабле мне ничего не угрожает.
– Ой, что я слышала! – сообщает мне Танька. – Ты не поверишь!
Значит, сюрприз или из малореальных или мне точно не понравится. Когда Танька так говорит, то новости, скорее всего, так себе, да и сбывается почти всё. Совет Переселенцев, который всем на корабле заправляет, очень любит всяческие пакости, особенно тем, кто им ответить не может. А Танька смотрит совсем не с улыбкой, значит…
– Давай, – обречённо отвечаю ей. – Жги!
– Совет собирается по поводу методов воспитания, – сообщает она мне. – Говорят, хотят продавить наказания в школе.
– В смысле «наказания»? – не то, чтобы я не поняла, но верить в такое просто не хочу.
– По жопе, – коротко отвечает мне подруга.
Это плохо, даже очень плохо, потому что раз предкам вполне официально разрешили, то и в школе могут. Но тут есть нюанс – предки не возбухнут за своих чад? Им настолько всё равно? Ну мои-то точно нет, мои только рады будут, особенно маман, а папка, он, конечно, хороший, но мягкий, поэтому посчитает, что Совету виднее. То есть для меня новость очень плохая, хуже некуда.
– А с какого?.. – интересуюсь я.
– Кто-то из парней чуть ли не в реактор залез, – рассказывает Танька. – Ну вот и пошли разговоры на тему того, что нужно жёстче воспитывать, а то мы от скуки с жиру бесимся. Ну какая-то такая логика…
– Понадеемся, что на слухах всё остановится, – тяжело вздыхаю я, а подруга меня обнимает. У неё предки жёсткие, сами на неё руку не поднимут, а вот на такое нововведение согласятся точно.
Озверели за какие-то три года взрослые. Мы им, конечно, даём жару, но нам положено – возраст такой. Видимо, решили забить, так как с корабля нам деться совсем некуда. Не в смысле махнуть рукой, а в смысле, бить так, чтобы мысли не возникало что-то нарушить. Страшно. Ещё и потому страшно, что Танька обычно в отношении гадостей не ошибается.
Коротко взрёвывает низкий голос сирены. Мы с Танькой переглядываемся, а в следующее мгновение несёмся к спасательным ботам. Это небольшие космические корабли, по идее, автоматические. Они предназначены для эвакуации тех, кто успеет до них добежать, поэтому бывают тренировки. Вот сейчас явно тренировочная тревога, потому что ничто не предвещало, но в свете последних новостей надо добежать. Потому что если за такие вещи начнут лупить, да при всех… Понятно, в общем.
Буквально пролетаем по коридорам, озаряемым мигающими красными огнями, чтобы запрыгнуть в тамбур бота за мгновение до того, как дверь закрывается. Но этого мало, надо ещё доложить, а то будет считаться, что мы дохлые, а проверять, что будет в этом случае, мне не хочется.
– Бот… – я оглядываюсь, ища номер, – номер четыре готов. На борту двое.
– Бот номер четыре женский, – откликается спокойный голос дежурного. – Норматив отлично.
Боты делятся на семейные, женские и мужские. Я, видимо, от страха, запрыгнула в женский, так что всё сделала правильно. Теперь нас тут промурыжат некоторое время, а потом выпустят на уроки. Точно, домашка! Я, зная, что все боты прослушиваются, делаю знак Таньке подыграть мне.
– Давай пока повторим заданное на сегодня, – громко произношу я.
– Какая хорошая идея! – с воодушевлением отвечает мне Танька.
Ну, надеюсь, в наш театр хоть кто-нибудь поверит…
***
На уроке ещё немного потряхивает – и от новостей, и от тревоги этой долбаной, и оттого, что нужно очень внимательно следить за словами в боте. Только, похоже, уже не только в боте. Парни какие-то притихшие, на учителя с опаской косятся. Это неспроста. Достаю учебник, делаю внимательное лицо и с интересом смотрю на экран доски. Ну, что нам принесет урок истории сегодня?
– Добрый день, – здоровается Пётр Палыч, историк наш.
Человек он добрый, на мой взгляд, никогда голоса не повышает, не выходит из себя. Когда учитель на тебя орёт – вдвойне противно. И пугает, и выглядит он сам при этом так себе. А Пётр Палыч оставляет воспитание на родителей, а сам привычно смотрит поверх голов, будто разглядывает что-то в глубине веков.
– Сегодня вам была задана тема «История создания гипердвигателя», – с задумчивыми интонациями продолжает учитель. – Кто мне может сказать, почему мы, несмотря на гипердвигатель, всё равно летим годами?
Каверзный вопрос предполагает ответ с точки зрения истории, что само по себе не так просто. По современным верованиям, гипер прыгает по прямой, а на пути планеты, звёзды, вот и приходится останавливаться, прокладывая следующий отрезок пути. А вот с точки зрения истории… Я задумываюсь, что видит Пётр Палыч, немедленно указывая на меня лучом указки. Поднимаюсь, пытаясь сосредоточиться.
– С момента создания гипердвигателя производились опыты по достижению максимального расстояния… – понеслась… Теперь дат побольше, ссылок на исторические личности и, глядишь, проскочу.
В свете новостей, донесённых Танькой, мне просто страшно, потому что боль я не люблю. А тут, скорее всего, предусмотрят всё, включая сопротивление. Так что лучше никого не доводить. Пётр Палыч внимательно слушает, кивая, затем объявляет пятёрку, милостиво отпустив меня. Он пристально смотрит на класс, при этом кажется, что прямо в глаза глядит. Странный он какой-то…
– Ещё в древности, – начинает лекцию учитель, – было замечено, что одним из лучших стимулов является боль. С развитием культуры человечество предпочитало искать другие стимулы, но тем не менее раз за разом…
Лекция льётся, как всегда, но я-то теперь понимаю, о чём он говорит. Я вижу, что большинство не особо слушает Петра Палыча, думая, что затем в учебнике прочтут. К счастью, длинные волосы не могут встать дыбом, ибо лекция сводится к тому, что лучшим стимулом к саморазвитию, соблюдению правил и так далее является боль, а лучшим наказанием – публичное унижение. Они там с ума посходили? Нужно думать, как противостоять такому мракобесию, ведь если начались лекции на эту тему, то скоро нас поставят перед фактом! А я не хочу! Как же быть?
Нужно будет собрать ребят после уроков, чтобы вместе подумать о том, что нам делать. Восстание тут не поднимешь: служба безопасности легко переловит и устроит такое – мало не покажется. Но должен же быть выход! Большинство ещё может рвануть к родителям с мольбой о защите, а что делать таким, как я? Как Танька? Я не знаю, просто не понимаю, и всё.
Второй урок неожиданно отменяется. То есть отменяется алгебра, а не сам урок, потому что в класс входит наш куратор. Это отвечающий за класс специальный учитель, занимающийся вопросами дисциплины, отстающими, общением с родителями… В руках куратора стопка маленьких карточек типа удостоверения личности. На каждой – фотография и имя, насколько я вижу. Молча положив перед каждым салатового цвета карточку, куратор подходит к учительскому столу, резко разворачиваясь.
– Вы должны хранить эти карточки и предъявлять их по первому требованию, – сообщает он. – Карточку проверить имеет право любой учитель, безопасник и чиновник. В карточку вносятся ваши нарушения. Как только число нарушений превысит определённый лимит, карточка пожелтеет, а если она покраснеет, то я вам не завидую. Вопросы?
– Что это за карточки? – выкрикивает кто-то из парней.
– По примеру древних, мы назвали их вашими личными кондуитами, – отвечает куратор. – Существует ещё и общий, на каждый класс, поэтому, если даже вы потеряете карточку, вас это не спасёт. Это понятно?
– А отчего нас должно спасать? – удивляется тот же голос.
– Об этом с вами поговорят позже, – уходит от ответа учитель. – Вопросов больше нет. Сидеть тихо до конца урока, нарушения регистрируются автоматически.
У меня холодеют ноги. Эти «кондуиты» – явно первый шаг к тому, чтобы начать бить, иначе зачем они нужны? Наверное, дождутся, пока накопится достаточное количество «красных», и устроят «публичное унижение», как историк заявил. Господи, сделай так, чтобы это меня не коснулось! Ведь на корабле даже вены себе не перережешь, искусственный разум следит за всеми! Получается, вообще никакого выхода нет?
Несмотря на то, что нам о наказаниях не объявили, я оглядываюсь на Таньку. Её глаза мне очень хорошо говорят о том, что она тоже сама всё прекрасно поняла. В них такая же паника, как, наверное, и в моих. Это-то точно теперь не слухи и не шутки. Тут пахнет уже планом, который должен запереть нас в жёсткие рамки. Но долго думать об этом не приходится – резко звучит ревун сирены эвакуации.
Понятно, зачем повторили учебную тревогу – нам только что раздали карточки, не хотят тянуть с первыми жертвами. Это я думаю на ходу, со всех ног направляясь к боту. Теперь главное – не перепутать женский и мужской символ. В душе оживает надежда на то, что эта тревога настоящая и меня сейчас отстрелит в пространство, чтобы никогда не видеть внезапно ставший страшным корабль.
Я влетаю в бокс, ныряю в начавшийся закрываться люк, а потом с силой втаскиваю туда же чуть замешкавшуюся Таньку. Некоторое время мы стоим, переводя дыхание и ошалело глядя друг на друга, потом я с силой бью по кнопке – надо доложить. Но внезапно оказывается, что процедура изменилась.
– Приложите кондуиты спасшихся к сенсорной панели, – равнодушным голосом со скучающими интонациями произносит дежурный.
Я беру в руку карточку, забирая такую же у Таньки, и прикладываю к обнаружившемуся на пульте чёрному квадрату. Голос дежурного говорит об отличном нормативе, желает и в дальнейшем не щёлкать клювом. При этом сообщает, что мы можем отдохнуть. Я пытаюсь научиться дышать спокойно, а Танька плачет. Слишком много всего для неё оказывается, похоже. Я обнимаю её, понимая, что варианты у нас – только на тот свет, куда и так не очень-то просто попасть. Что же делать?
Глава вторая
– Это Гопкинс с немцем этим непроизносимым, – тихо говорит Катя, когда мы собираемся девчачьей толпой в туалете. Здесь нет камер, потому и собираемся. – Они всё начали.
– А наши? – интересуюсь я, хотя ответ знаю.
– А наши на них смотрят открыв рты, – сморщившись, отвечает мне на этот раз Танька. – А то ты не знаешь, как наши с иностранцами.
– И что, просто так предложили? – спрашиваю я, потому что в голове не укладывается: столько лет были нормальными, и вот…
– Помнишь, пацаны какие-то чуть в реактор не залезли? Петровский и ещё один… – напоминает мне Катя. – Так вот, этот Гопкинс начал вещать, что лучше больные жопы сейчас, чем трупы на новой планете. И предложил с семи лет… всех!
– И наши согласились? – ошарашенно спрашиваю я. – Чтобы кто-то чужой бил…
– Пока не соглашаются, но это вопрос времени, – вздыхает Катя.
Катьку, в отличие от нас всех, дома лупят, поэтому ей не привыкать. Но, глядя на неё, я не хочу такой быть. Забитая девчонка, отчаянно боящаяся сделать что-то не так. А как она боится оценок! У неё от тройки слезоразлив начинается, а когда ей со злости математичка кол влепила, так Катьку, думали, уже не откачают. У неё сердце от страха остановилось. Ненадолго, но остановилось же! Я не хочу так! Не хочу всего бояться!
Значит, нужно искать выход. Нужно думать, как спастись, потому что забитая Машка мной уже точно не будет, лучше смерть! Что же придумать? Обкладывают нас грамотно, спасения точно нет. Катьку чуть не выкинули, когда неизвестно было, сможет ли она ходить.
«Выкинуть» – мы так называем утилизацию. «Новая колония не может себе позволить возиться с калеками». То есть любая инвалидность – смерть, и им наплевать, что это ребёнок. Выкинут в космос без скафандра, и всё. Катька, вон, с жизнью прощалась, да и сейчас часто дрожать начинает, ещё кошмары у неё, по слухам. На самом деле никого ещё не утилизировали, но слухи – один другого страшнее, даже думать не хочется. Нас всех обследовали перед полётом, у кого что было – тех не взяли. Кто с родителями остался, кто в детский дом угодил, пытаясь пережить это предательство близких.
Так было не всегда, конечно. Я ещё на Земле по малолетству нашла в старых подвалах, где мы с пацанами лазили, книгу по истории. Бумажную! Вот там рассказывалось о большой стране, где жили своим умом, а не «как Европа скажет». В общем, было написано совсем не то, что сейчас. Сейчас-то… Европейцы-де нас из грязи подняли и научили читать, писать и ходить не под себя. Не верю я в эту историю, но болтать такое нельзя – исчезнешь. В год столько людей исчезает, одним больше, одним меньше, объявят сдохшей, и всё.
Но Катька права – это вопрос времени. Наши точно не возразят, даже не попытаются, а моментально примут его точку зрения. А чего с нас начинают – тоже понятно. Мы для них вообще не люди, слышала я как-то, о чём немцы промеж собой говорили. Малышей жалко до слёз, себя, правда, тоже. Дело же не только в том, что будет больно, дело в самом ритуале. Читала я недавно, как это в древности происходило – раздевали догола. А готова я светить своими… признаками… на всю Ивановскую? Вот то-то и оно…
Значит, нужно искать выход, а какой может быть выход в этих условиях? Если думать логически… Спрятаться на корабле не спрячешься – камеры вокруг. Любых потеряшек находят за минуты, это мы уже проходили. Парни сумели залезть туда, куда они залезли, потому что им позволили это сделать, и все это понимают. Все понимают, даже эти, из Совета! Но тупо смотрят на немцев с англамиё как бараны, готовые принести в жертву кого угодно.
Итак… Не спрячешься, попробуешь сопротивляться – или просто скрутят, или ещё и при всех голой выставят, сдохнуть так просто здесь никто не даст, а потом, насколько я понимаю, вообще пожалеешь, что родилась. И что делать? Получается тупик. Тревоги участились, но это как раз понятно почему – хотят поскорее начать, а до ботов далеко не отовсюду можно добежать. Стоп, тревоги!
А есть ли возможность запуска бота изнутри? И как им управлять? Если есть возможность запуска, должно быть и управление, логично? Логично. Значит, нужно в библиотеку. Мысли наши, слава богу, не читают… хотя какой уж тут Бог… В него никто давно не верит, но все поминают. Но мыслей они не читают, и это хорошо, а «устройство и комплектация спасательных средств» – вполне так себе невинный интерес, так что при проверке читательской карточки, не до… любятся.
Сразу после как-то слишком мирно прошедших уроков я спешу в библиотеку. Нужно успеть за час поставить отметку, а то будет шипение дома. Особенно в свете последних новостей… Понятно, в общем. Поэтому я бегу в библиотеку, пока девчонки расползаются по своим делам и домам. Краем глаза вижу идущую за мной Ренату. Есть у меня ощущение, что кто-то из наших стучит, почему бы и не она? У неё мать из этнических немцев. Немцы-то так не считают, но это детали, она уже под подозрением у меня, значит.
Заходя в библиотеку, оглядываюсь. Рената сразу же разворачивается на месте и куда-то уходит. Понятно всё. Ладно, думать буду потом, сейчас нужно отметиться и руководство почитать. И детское, и техническое, в котором я ничего не пойму, но мне понимать и не надо. В техническом есть ответ на вопрос: можно ли отстрелить бот вручную? И ссылка на руководство по управлению.
– Приложите кондуит к сенсору, – слышу я механический голос, от которого холодеют ноги.
И здесь то же самое. Точно обложили, значит, всё я правильно делаю – надо бежать. А что, если варианта побега не будет? Не хочу об этом думать! Не хочу быть Катькой! Не хочу!
Боты делятся на… детские женские, детские мужские, взрослые, семейные. Не поняла! Получается, что по полу только детей разбирают? До скольки лет? До двадцати одного… Интересно как! То, что я считаюсь ребёнком до двадцати одного, для меня сюрприз. Интересно, девчонки знают? Не самый приятный, учитывая новости, да и, в принципе, не самый приятный. Так, самые крупные у нас семейные, значит, у них могут быть запасы топлива или даже прыжковый двигатель. Не полноценный гиперпространственный, а в пределах двух-трёх систем, вряд ли больше. Но нам больше и не надо, нам бы только убежать, а там хоть трава не расти.
***
Конечно, я не удержалась, заглянула в законодательную нашу базу. Ну, там, где актуальные правила и законы, действующие во время полёта. И вот открываю я страницу прав детей, где декларация всегда была… И земля уходит из-под ног. Чёткое такое ощущение, что пол проваливается, а я куда-то лечу. Текст-то декларации есть, но он бледный, а наискосок красная надпись: «Отменено на время пересмотра». Это значит, что прав у нас нет никаких, вообще. Переворачиваю страницу и вижу подсознательно ожидаемое: «Несовершеннолетние являются собственностью законных опекунов».
Хочется ругаться матом, потому что это значит только одно: предки могут делать со мной что угодно. Бить, унижать, пытать, не кормить, да даже насиловать! Никто им и слова не скажет, потому что теперь я не личность, не человек, а собственность! Интересно, девчонки знают? Да нет, вряд ли, тогда бы они не были такими спокойными… Мне кажется, что я в каком-то кошмарном сне, даже пару раз открываю и закрываю глаза, чтобы проснуться, но ничего не меняется. Хоть домой не иди, маман-то за всё отыграется, точно… Так, где техническое руководство?
Меня трясёт, поэтому на тексте я сосредотачиваюсь не сразу. Буквы плывут перед глазами, паника накрывает так, что бросает то в холод, то в жар, потому что выхода я просто не вижу. «Собственность». Это полный… Полное фиаско! Потому что, как только предки узнают, я вообще пожалею, что родилась. Маман-то я знаю… Раньше она была законами ограничена, а теперь вообще ничем не будет. Надо морально готовиться как минимум к оскорблениям и унижениям. А как максимум – и думать не хочу.
Тут мой взгляд цепляется за элемент конструкции семейного бота. Открываю параллельно остальные варианты – нет, только у семейных это есть, ну и понятно, почему… Значит, пульт управления, предохранительный рычаг, чека, за которую нужно дёрнуть, чтобы разблокировать, и рычаг ручного отстрела. А зачем он нужен?
Беру себя в руки и вчитываюсь в текст. Получается, что только у семейных ботов предусмотрен ручной сброс; если, по мнению главы семьи, мозг корабля не отвечает или слишком медлит, то можно руками, тогда срабатывают пиропатроны самого бота, а не корабля. Это уже что-то… А управлять как?
Вижу ещё одну ссылку: «Навыки управления малыми судами, учебный курс». Проверяю возрастное ограничение, отлично! Нужно направить заявку. Форма приложена, указываю мотив: «с целью получения будущей профессии». Ну, по идее, забота о своей будущей профессии – благое дело, кроме того, при обучении на специальность у меня хоть какие-то права появятся, как в брошюре написано. Быть фактически вещью мне не нравится.
Логика этих сволочей понятна: с таким подходом нас всех очень быстро сломают, а сломленные не мстят. За пять лет из нас вылепят абсолютно покорных их воле рабов. Скажут – на колени встанешь, скажут – ноги раздвинешь… Тьфу! Ненавижу!
Нужно научиться водить спасательный бот, ничем от бота разведки планет не отличающийся. Потому что во время тревоги дернуть рычаг недостаточно, если лохоносец, корабль то есть, будет в пространстве, а не в гипере, то надо будет ещё убежать, потому что ловить будут, вдобавок и противометеориткой могут засадить. Сдохнуть, конечно, лучше, чем на коленях жить, но тоже так себе перспектива.
Тихий гудок напоминает о том, что я засиделась. Надо топать домой и помнить: собой теперь я только в сортире могу быть, и то не факт. Предки могут со мной сделать что угодно, важно это тоже в уме держать. Нельзя забывать, последствия мне не понравятся. Что маман придумает, лишь бы сделать мне плохо, я не знаю, да и знать не хочу. Тем более что она меня просветит, вряд ли удержится.
По идее, библиотека их должна была предупредить, а по сути – кто его знает… Ладно… Иду по полупустым коридорам корабля, думая о том, что меня ждёт «дома». Учитывая последние новости, «дом» для меня перестал быть островком безопасности. Теперь для меня вообще безопасных мест на корабле нет. Коридор освещён плохо, жилой этаж почти совсем не освещён. Поворачиваю к двери в наши, прости господи, апартаменты… Ну, пусть мне повезёт!
– Явилась, мразь! – выплёвывает маман, лишь меня увидев. – Где шлялась?
– Здравствуй, мама, – старательно держа себя в руках, отвечаю я. Надо помнить, что эта гадина имеет право сделать со мной что угодно. – Я была в библиотеке, занималась.
– Ладно, – кривится она. – Пошла жрать, быстро!
Знает она, всё она знает… Раньше она со мной так не разговаривала, а теперь на конфликт выводит, чтобы для себя обосновать то, что сделать хочет. Взрослым часто нужен формальный повод, потому если я не хочу орать от боли, то надо держать себя в руках. Отец ещё на работе, да и не факт, что он защитит. Так что просто нужно не нарываться, что легче сказать, чем сделать.
Я мою руки и иду на кухню. Ну, в общем-то, всё логично – чай и кусок хлеба с витаминной массой. Формально – я получаю все необходимые для роста и жизни вещества, а фактически это чёрствый хлеб, кислая настолько, что скулы сводит, витаминная масса и горчащий чай без сахара. Раньше я бы за такое скандал устроила, а сегодня буду есть, что дали. До слез обидно, на самом деле, хотя к выбрыкам маман и её ненависти я привыкла. Вот к тому, что ей разрешат распускать руки, а мне законом запретят – нет.
Поэтому я быстро съедаю бутерброд, загружаю посуду в посудомойку и хочу уже юркнуть к себе, когда снова натыкаюсь на эту гадюку. Увидев, что её провокация не удалась, она, по-видимому, хочет меня додавить. Очень ей хочется хоть что-нибудь со мной сделать, я это прямо чувствую, отчего становится очень страшно.
– С сегодняшнего дня по дому ходишь без одежды! – заявляет мне маман. – Нечего занашивать то, что потом пригодится!
– Как без одежды? – от неожиданности требования я замираю.
– Голой, тварь мелкая, поняла?! – кричит породившая меня. – Голая! Быстро!
Она, по-моему, с ума сошла от неожиданной вседозволенности, хотя это вряд ли придумано ею. Это, конечно, унижение, причем серьёзное, ну буду просто сидеть у себя, и всё, зачем тогда нужно меня раздевать? В этом должен быть смысл! Маман всегда была против публичного обнажения, без исключений, – и вдруг начинает требовать такое! В чём причина?