© Мигель де Унамуно, 2022
© Антонио Мачадо, 2022
© Федерико Гарсиа Лорка, 2022
© Мигель Эрнандес, 2022
ISBN 978-5-0056-1970-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
СОЗВЕЗДИЕ
Сборник переводов испанских поэтов
НЕСКОЛЬКО СЛОВ
Поэзия… Вечное притяжение. Всегда открываются новые горизонты, новые грани, новые оттенки, новые смыслы… И новые стихотворения, и новые имена, и новое в неновом.
То, что еще не переводили. То, что перевели по другому. Точнее или вдохновленнее.
У Мигеля Эрнандеса открываем стихи про любовь, а не про гражданскую войну и бедность. Хотя в Испании давно их знают, но не мы.
У Федерико Лорки – не про испанских цыган и жандармерию, а детские песенки и загадочные мистериальные краткостишия. И постоянное острое ощущение присутствия смерти в каждом мгновении жизни, запечатленном в стихотворении.
У Антонио Мачадо – почти афоризмы или почти философия в поэзии. Или божественные стихи, разговор с Господом.
Мигель де Унамуно открывает нам, что все и ничего – одно, что живая жизнь побеждает книги, что есть красота в бесконечном и непобедимом ожидании любви…
Поэты нас не покидают никогда и приносят свои дары.
МИГЕЛЬ ДЕ УНАМУНО
(1875 – 1939)
***
Мой путь – келья,
путь одинокий,
судьбы тюремной,
крестного хода.
Путь – открытый только
в глубине бездонной,
где причалы порта
завершают дорогу.
Мой путь – келья,
со всех сторон – стены;
и звенья цепи —
всего с ничем скрепы.
***
Чьи-то глаза нежные,
полные обещаний
наслаждений домашних
и праздников за дверями
закрытыми —
для обряда тайного;
и объятия,
отнюдь не сдержанные;
чьи-то глаза нежные,
сосуды субстанции,
полные удовольствия
чистого существования,
и жизни, что проходит
в вечном ожидании.
ЧИСТО ЗЕЛЕНЫЙ, ГОЛУБОЙ
Чисто зеленый, без голубого,
без желтого,
без неба, без земли, зеленый
природный, и только,
зеленый травы, который грезит,
зеленый просто,
зеленый человеческой совести
на дороге без почвы,
зеленый беспредельный,
пустозеленый,
зеленый зелени движущейся,
высокогорный,
зеленый дерева
для глаз моих жаждущих,
мистическая зелени бездна.
МУЗЫКА
Музыка? Нет! Ты усыпляешь душу
В море бальзама.
Душа же тебя не хочет,
Не затягивай раны,
Смотрящие в вечность,
Пусть они кровоточат.
Пасмурный свет люблю я,
Что сумерки источают,
Границу смерти и сна.
Где не уснув, все ж сплю я.
Музыка? Нет! Не нужно
Твоих фантазий,
Без стержня и без основы,
Но те, кто тень оставляют,
Кого ощутить возможно,
Они – мой праздник.
Это море нежных звуков
Мои мысли усыпляют,
И Пегас, плененный ими,
Опускает свои крылья,
О полете, забывая.
Зачем" да! да!» ты, музыка поешь?
Сбиваюсь с курса я в звучащем море.
Скажи мне: «Нет! " —
И ты вернешь
Былую силу мне и волю.
О музыка! Полет недвижим твой.
Вне времени, без грани.
Полусмертельное забвенье.
Живое исчезает в том тумане
И воля спит, лишившись притяженья.
***
Читать, читать, читать,
Жить жизнию чужой.
Читать и забывать
Все, что прошло.
И остается то, что остается:
Фантазии пера,
Что человеком создается,
Игрой ума.
Читать, читать, читать…
И, может быть, кто знает,
Я завтра сам начну писать,
И кто-нибудь мою жизнь прочитает.
***
У подножия неба – тучи,
У подножья горы – реки,
У подножья души – грезы,
У подножья бога – слезы.
У подножья деревьев – тени.
У подножья теней – забвенье.
У подножья забвенья – смерть.
У подножья смерти – ветвь.
***
Поет в тишине луна.
Нужно слушать ее глазами;
Приглушенную белую песню,
Песню любви – тайны.
Песни любви, которой скучно,
Оттого что она так одинока,
Рассеянные звезды избегают
Аккомпанировать ей своим хором.
Бедная луна – совсем слепая,
Не видит своими глазами-тенями,
Которые грезят, поют, мечтают,
Чтоб обмануть время пустое.
ОСТОВ
Сквозь покров твоей плоти
выступает остов, скала твоего тела,
что есть кость из костей Земли,
гранит из гранитов Матери твоей,
и, если расцвести не сможет,
то значит – мертв он. Твоя скала —
пустая вера наша, оболочка,
тщета, конца не знающая, мира;
как тени, наши дни проходят, человек
даже не сон есть тени.
Господь, придешь ли ты во плоти
в конце дней смертных,
Пробудит ли твой глас сих мертвых,
войско костей, что спит в пыли глубокой,
и пенье их мир сотрясет, как гром?
И капли этой крови
заставят ли те кости расцвести,
одев их новой плотью,
куда вернется и воспоминанье?
Господь есть Дух, жизнь, словно на подушке,
покоится воспоминаний полной, и в этом ее ценность,
то, что она стОит. И память есть цветок;
она есть связь идеи-плоти.
Есть память Бога и во всех живущих.
Ты тоже – часть ее, распахнутая книга,
кости, одетые в дарованную плоть Земле.
Наша скала, дыханье – это Ты, Всевышний!
Я ТОЛЬКО ЗНАЮ
Я только знаю, что ничего не знаю;
и другие знают не больше;
что труд поденный продолжаю
без направления и компаса.
Я только знаю, что убивающая рана
есть оно, но я не знаю, что;
моя душа, жаждой заполненная,
ею живет, но не водой.
1928
ЗАКРОЙ ГЛАЗА
Закрой глаза и в грезах утони,
тех, что уходят за пределы жизни;
и в сумерках ты знание постигнешь,
которое при свете дня в забвенье и пыли.
1928
КТО ПРАВ В НЕПРАВОТЕ
Кто прав в неправоте,
тот в правоте левша,
и нету ничего абсурдней,
чем этот бедный мир, который наш.
1929
И ВИДЕЛ ГОЙЯ В ГЛУХОТЕ
И видел Гойя в глухоте
своей Испании трагедию;
глухой Господь был в вышине,
глухие души от страданий сделались.
1929
ФАШИЗМ
Это стадо, а не серп,
есть лезвие покоса;
за приветствием ничего нет,
за ничем есть пропасть.
1928
ТВОЙ ИДОЛ
Твой идол – похлебка тухлятины,
твоя религия тюрей безглазой сочится,
Испания моя болящая,
ослепни, разложись и начинай молиться.
ИСТОРИЯ
Я чувствую все сны веков.
Я не могу уснуть.
Как давит на меня история!
Но мысль о будущем гнетет
Намного более!
ВСЕ ЭТИ КОРНИ
Все эти корни, все цветы,
все звуки, весь рассвет,
все твари, человеки все,
все да и нет,
все дни и ночи,
все радости и горести,
все формы плоти,
законы, беззакония,
все сны и все народы,
деянья, отрицания,
все атомы и боги,
слили свои названия,
и все и ничего —
в одно.
МЕЧТАЯ, ТЫ МЕЧТАЛ О НЕБЕ
Мечтая, ты мечтал о небе,
чем больше имеешь, тем больше хочешь,
чем наслаждений больше, тем страдания сильнее,
и чем больше живешь, тем умираешь дольше.
ЗАКРЫЛ Я КНИГУ
Закрыл я книгу,
ту, что говорила
о сущностях, существованьях и субстанциях,
о способах, случайностях,
причинах, действии,
материи и форме,
идеях и концепциях,
о числовых феноменах,
вещи в себе и вне,
гипотезах и мнениях,
теориях…
Закрыл я книгу и открыл глаза
навстречу миру.
Солнце за холмом зашло уже,
на небе тополя эмалевыми стали,
и между ними
загорелись звезды,
луна над твердью вознеслась,
ее сиянье
рассеянно в реке купалось,
и вот,
смотря на холм, луну, реку и тополя,
на звезды и сияющую твердь,
почувствовал я ложь
всех сущностей, субстанций, существований,
действий, причин,
материи и формы,
концепций и идей,
и числовых феноменов,
вещи в себе, во вне,
гипотез, мнений и теорий,
короче, то,
что есть слова.
Над книгою, в траву упавшей,
и закрытой,
луна сияла, травы освещая, оставляя книгу,
темною внутри,
на ней лягушка отдыхала,
готовясь к похождениям ночным.
О Кант! Тобою я восхищаюсь!
КИПАРИС И ДЕВУШКА
Там, где куст жасмина
ярко зеленеет,
девушка-подросток
смотрит вдаль, надеясь,
и, облокотившись на карниз устало,
смотрит вдаль печально,
глаз не отрывая
от стен монастырских;
там, где в небо взвился
чернотой природной
кипарис стрелою.
Ждет, когда придет он,
свиданья час условный.
Смотрит, ждет, мечтает
уже долго-долго.
Локоть на карнизе,
розовая щечка
в ладони отдыхает
а в сознанье смутном
образ кипариса,
как мечта витает.
Кто, когда и как вдруг
Свиданье ей назначил?
Кто? Она не знает.
А когда? В то время,
как, уйдя из детства,
встретилася с жизнью.
Где? В своем же сердце,
в душе неспокойной.
Но слова какие?
Все без слов! Лишь вздохи
вкруг ее летают.
И, поникши, ждет всё,
ждет и ожидает,
когда солнце сядет,
день другой наступит,
и тень кипариса
оживет с зарею.
На горящем небе
высится колонной
он среди развалин,
и ее как будто
тихо утешает:
«Дочь моя! Терпенье!
Терпенье в ожиданьи!»
И проходят тучи
над ним чередою,
словно дни проходят,
но все не приходит
любимый на свиданье.
Охраняет поле
кипарис суровый,
и подобен башне,
сторожевой он.
и с него, бедняжка,
глаз не сводит :
«Страж!
Мой стражник черный!
Когда его увидишь,
меня предупреди ты,
если усну невольно,
как поедет мимо —
сон развей мой.
Так дни мои уходят
и вместе с ними
о счастии надежда
вот-вот покинет».
Томятся в ожиданье
кипарис и дева,
а его все нету,
и так долго,
что думает бедняжка
об уголке спокойном,
что за оградой
ей отдых обещает.
В монастырь укрылась,
там и ищет счастья,
что в мире не обрящет,
ждет теперь свиданья
с Женихом Небесным.
Он придет однажды,
днем прекрасным,
и возьмет с собою,
в край, где нет страданья.
Вечерами тихими
сидит теперь средь зелени
вместе с кипарисом,
облокотившись
рукою на колени,
в облаках витая
в грезах смутных.
Бледны ее руки,
и лицо поблекло.
Кипариса-друга
она просит:
«Страж!
Мой стражник черный!
Когда с небес сойдет он,
меня предупреди ты,
если усну невольно,
как пойдет он мимо —
сон развей мой.
Так дни мои проходят
и вместе с ними
о счастии надежда
вот-вот покинет».
И он ей отвечает:
«Терпение, терпение,
дочь моя, в смирении».
И умерла в терпении,
ожидая вести,
в земле благословенной.
Под тенью кипариса
ее похоронили,
там теперь и спит она,
но, уснувшая,
вечно в ожидании,
когда ее возлюбленный
придет к ней на свидание.
И вечерами тихими,
когда садится солнце
и алыми лучами небеса сияют,
кипарис покинутый
ей стойко повторяет:
«Терпение, терпение,
дочь моя, в смирении».
А базилик? Замерз он
одним холодным утром,
когда проехал всадник
неведомо откуда,
ища глазами жадными
собственное счастье…
Нашел окно пустое,
под небесами ясными.